Текст книги "Дикие питомцы"

Автор книги: Амбер Медланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Все было не так. Он просто толкнул меня на стойку, а я потеряла равновесие.

А раньше он тебя уже толкал?

Нет.

Значит, старое доброе домашнее насилие? – с сарказмом продолжает Нэнси.

Нет, ничего подобного.

Хочешь сказать, он просто неуклюжий урод?

Айрис перебивает ее – понимаешь, большую часть времени он замечательный парень. Скорее всего я просто себя накручиваю. Но иногда он так смотрит на меня… Он уже сто лет назад признался мне в любви, но я все равно не уверена, что нравлюсь ему как человек. Она криво усмехается, будто пытается свести все к шутке. Иногда мне вообще кажется, что он меня ненавидит.

Из-за Эзры?

Но это ведь справедливо, нет? Я и сама от себя не в восторге. И все же, как по-твоему, это серьезно?

Давай не будем притворяться, что ты сама не знаешь ответа на этот вопрос.

Мне кажется, он сам не понимает, что делает. Айрис впервые за все время встречается с Нэнси глазами. Вряд ли он это нарочно. В каком-то смысле я сама нарываюсь. Мы оба виноваты. Угодили в ловушку.

Сказать по правде, мне абсолютно насрать, что там творится у него в голове, бросает Нэнси.

IV. Мы все идем во тьму. Январь, 2018

1

Я сижу в квартире, ем рисовые хлопья и разглядываю фотографии Женского марша, снятые с вертолета. Внезапно до меня доходит, как близко все это происходит. Вообще-то на марш я не собиралась, но теперь хватаю телефон и спешу в западную часть Центрального парка. У загородок я некоторое время топчусь в нерешительности, но потом представляю, как становлюсь частью толпы, одной из ярких точек, заметных с высоты птичьего полета. Чьи улицы? Наши улицы! Нет Трампу! Нет ККК! Нет фашизму в США! Когда мы едины, мы непобедимы! Перед глазами проносится, как я падаю, а бегущие топчут меня ногами. До самого носа застегиваю ворот пальто, которое Рэй подарил мне на Рождество. Половинная доза эффексора делает свое дело. Я уже больше похожа на себя, только афазия еще докучает. Незнакомые люди жмутся ко мне так близко, что пальцы на руках невольно скрючиваются, но когда кто-то спрашивает, откуда я приехала, ответить у меня не получается. Скажем громко, скажем людям, иммигрантов всех мы любим! Мое тело – мое дело! Покажи мне, что такое демократия. Вот что такое демократия!

Не знаю, долго ли мы идем. Как только поблизости от меня кто-то начинает выкрикивать речевку, я подхватываю. И от этого в груди разгорается такой восторг, как будто всласть поорать – уже большое дело. Я стала одним из лиц этого огромного движущегося тела. Нэнси о том, что сдалась и присоединилась к движению, я не писала. И Тесс тоже не сказала. Плаката у меня нет. Правда, по пути сюда я позвонила Эзре. Он оказался в Берлине, в каком-то шумном месте. Я описала ему, чего боюсь – что в толпу врежется грузовик, что кто-нибудь спросит, была ли я на марше в прошлом году, что меня начнут расспрашивать о феминизме и я срежусь. Эзра все внимательно выслушал, а потом спросил – может, это что-то вроде Хака?[28]28
  Хака – ритуальный танец новозеландских маори.


[Закрыть] Нужно просто показать, что ты – сила, с которой придется считаться?

И я закусила губы, чтобы не заорать – я люблю тебя!

* * *

Рассказываю Нэнси по Скайпу, что меня пригласили на марш Black Lives Matter, а она едва не зевает. Жутко бесит, что ей и дела нет. Даже хочется поддеть ее как-нибудь, но я никак не могу придумать, что сказать. Она листает какую-то статью на экране.

И говорит – слышала, марш в этом году вышел неважный? Читала вот эту заметку в «Нью-Йорк Таймс»?

Да-да, просто жуть, кривлюсь я.

Ну губах Нэнси появляется ухмылка, что должно означать – кого ты обманываешь? Я и правда читала статью, но все подробности вылетели у меня из головы. И если я попытаюсь сделать вид, что знаю о ситуации не меньше самой Нэнси, она в пух и прах меня разнесет. Мозг у меня до сих пор, как губка, сохраняет только места, настроения и впечатления. Хочу спросить, может ли считаться политической активностью стремление говорить да, только когда ты и правда согласна, и нет, когда не согласна. Но почему-то с Нэнси вся моя новообретенная сила кажется каким-то жалким ребячеством.

Поэтому я просто сообщаю ей – Эзра будет тут во время лунного затмения.

То есть тридцать первого? – сдвигает брови Нэнси. Это случится впервые с 1983 года.

Нэнси раздраженно морщится, но гримаса исчезает так быстро, что я не могу точно сказать, не померещилась ли она мне. Она всегда ужасно брюзжит после того, как проведет день в архиве. В этот раз я осталась в Нью-Йорке на Рождество, и общаться во время каникул ни она, ни я как-то не стремились.

Чего это ты рожи корчишь? – спрашиваю я.

Ты не говорила, что он собирается приехать.

Я сама только вчера узнала.

Нэнси бормочет себе под нос что-то вроде «тебя только пальцем помани», и я бросаю на нее уничтожающий взгляд.

Просто ты столько сил приложила, чтобы вылечиться. Не хочу, чтобы из-за него все пошло коту под хвост, поясняет она.

Это с чего бы?

Она отводит глаза и читает какое-то сообщение в браузере. А потом бросает – ни с чего. Только обещай, что не будешь сильно страдать, если что-то пойдет не так.

Я поскорее меняю тему. Мы еще не до конца пережили ссору, грянувшую после того, как она послала мне статью об Азизе Ансари.

Я ответила ей в Вотсап: Может, он просто бревно в постели?

Потом набрала: Вспомни, сколько раз ты имитировала оргазм с Пирсом.

Подумав, стерла это сообщение и написала другое: Меня жутко пугает, что мужчина может искренне считать, будто он занимался с кем-то сексом по взаимному согласию, а на деле оказаться грязным насильником. Но стоит мне подумать о том, как трудно запихнуть свой орган в тело человека, который этого не хочет… как начинают разбирать сомнения.

Нэнси ответила, что это очень типично для меня – даже в такой статье видеть лишь материал, помогающий понять, что чувствует мужчина. Мне стало обидно, что она не оценила мою попытку сформулировать свою точку зрения. Я прочла анонимный пост от женщины, которой, по моим представлениям, должно было быть столько же лет, сколько Тесс. Она писала, что каждый раз, когда она приглашала мужчину – друга или коллегу, не важно – на обед или чашку кофе, тот пытался затащить ее в постель. И в итоге она изобрела что-то вроде эротического джиу-джитсу. Стоило мужчине завалить ее на диван, как она мягко толкала его в грудь – раз, другой, а потом подныривала ему под руку. Он вставал, и это означало, что вечер окончен. Получалось, она превратила отказ в своеобразную хореографию, любому понятное физическое проявление согласия или несогласия. Знаю, Нэнси сказала бы, что опасно устраивать из такого ритуальный танец, но мне важно было узнать, что у мужчин и женщин все же существует возможность понять друг друга. Мне бы такой вариант подошел, но для своей дочери я бы его не выбрала. Однако чем дольше я читаю про #MeToo, тем яснее понимаю, что категоричность Нэнси – не единственный способ выражать солидарность.

Айрис 16:24: Что, если наше единственное оружие (коллективный опыт) не сработает? Все грязные секреты раскопают, публично осудят, но в итоге ничего не изменится?

Нэнси 16:24: Значит, ничего не изменится.

Айрис 16:25: Но тогда это будет означать, что множеству людей либо дела нет до того, что приходится переживать женщинам, либо они считают, что такова их доля. Даже не знаю, что случится, если мужчины внезапно начнут свято блюсти наши границы. Не станет ли секс каким-то пресным?

Нэнси 16:28: Если ты считаешь, что быть женщиной автоматически означает мириться с этим дерьмом, тогда ты еще циничнее меня.

Айрис 16:30: Трампа выбрали вскоре после того, как он рукой полез к девушке в промежность. Я просто реалист. И в то же время я не хочу, чтобы от меня требовали письменного согласия. Мне нужна спонтанность, порыв. Как насчет химии, мм? И похоти?

Нэнси 16:31: Будь добра, не воображай себя крестоносцем во славу Эроса. Это уж слишком.

* * *

Уже несколько месяцев я хожу к доктору Агарвалю. Он принимает в Верхнем Вест-Сайде, неподалеку от Девяносто шестой улицы. В кабинете у него полным-полно книг.

Как-то я, не подумав, обмолвилась об этом Тесс в телефонном разговоре, а она бросила – Агарваль? Ну замечательно. Мужчина-индус объясняет тебе, почему ты неправильная.

Когда я рассказываю об этом Нэнси, она замечает – не думала, что Тесс будет против, он ведь один из ваших.

Однако Тесс совершенно определенно возненавидела бы Агарваля – за подчеркнуто западную, культурную манеру речи, цветистые выражения, американский акцент и искусное сочетание индийского декора и американской мебели в кабинете. Таких, как он, она обзывала последними колонистами: недостаточно индус для того, чтобы быть Агарвалем, слишком индус, чтобы быть кем-то другим.

Тесс посоветовала мне с первой же сессии начать называть его Раджиндер. Но я все же остановилась на докторе Агарвале. Он маленький, тихонький, неброский мужчина в очках в золотой оправе. Я спросила, фрейдист он или юнгианец, а он ответил – я счастьевед. Всю первую сессию я пролежала на кушетке с закрытыми глазами и так и не произнесла ни слова. Он сидел напротив и глядел в сторону, но был весь внимание, словно мы и правда о чем-то беседовали.

За прошедшие несколько недель доктор сумел втереться ко мне в доверие. Заявил, что я слишком умна для психотерапии, и, разумеется, я растаяла. Диагноз мне ставить он не торопится, но продолжает напоминать, что психотерапия вкупе с лекарствами помогает гораздо лучше, чем психотерапия без лекарств или лекарства без психотерапии.

Это все равно, что надевать в поход водонепроницаемую одежду. Вполне вероятно, что она вам не пригодится. Но, если возникнет критическая ситуация, в ней вам будет гораздо комфортнее.

Я начала оценивать свое настроение по шкале от одного до десяти, за совсем паршивые дни ставлю себе в дневнике черные отметины. И по-прежнему считаю огромным достижением те, когда мне удалось меньше шести часов провести у телевизора. Пытаюсь объяснить Агарвалю, что мне никак нельзя расслабляться еще сильнее. Доказываю, какой раньше была зажигалкой.

Я даже бегать бросила. Такое ощущение, что раньше мне удавалось извлечь из приступов хандры и попыток ее побороть хоть какую-то пользу. Например, ощущение, что я что-то в себе преодолеваю. От сознания, что я на такое способна, я казалась себе невероятно сильной. Словно смогла доплыть до спасательного плота в кишащем акулами море.

Неужели вы всю жизнь хотите провести в кишащем акулами море?

Ну, если выбирать между ним и камерой сенсорной депривации, как в «Матрице»…

Агарваль поднимает ручку, чтобы напомнить мне, что он этот фильм не смотрел. Он вообще всегда пресекает любые попытки привести примеры из поп-культуры. И добавляет при этом – любопытно, мол, что вы ссылаетесь на внешние ресурсы, чтобы описать свои внутренние состояния.

Да не очень, возражаю я.

Доктор Агарваль терпеливо улыбается. Меня вдруг охватывает непреодолимое желание его ошарашить. И я выпаливаю – на самом деле я обратилась к вам, потому что не испытываю особенного кайфа от ванильного секса.

Что такое ванильный секс? – после паузы спрашивает он.

Я смотрю на умирающую пальму в кадке. И уже жалею о том, что это сказала. Секс без извратов, поясняю я.

А что такое извраты?

Да ладно, вы серьезно? Но ведь у кого-то из ваших клиентов. пациентов. наверняка имелись схожие проблемы.

То есть вы считаете это проблемой?

Он берет голубую бутылочку с водой и брызгает на пальму из пульверизатора. Окутанные водяным туманом листья дрожат и покачиваются.

Могу сказать только, что все парни, находившие меня привлекательной, оказывались садистами. Что в целом приемлемо, если человек это осознает, но вот если нет.

То есть вы считаете, что привлекаете только тех мужчин, которые хотят вас наказать?

Я такого не говорила. Вспоминаю Эзру, свое горящее лицо и солоноватый привкус во рту. Как я прикоснулась к губе и с удивлением поглядела на свой выпачканный красным палец.

Дай посмотрю, сказал Эзра и взялся за мою губу, как заправский врач. О боже!

Все нормально, заверила его я. Губы часто кровят.

Он усадил меня так бережно, словно моя рана требовала наложения швов. Прости меня, я не нарочно. Я бы никогда.

Я старательно надула свои распухшие губы. И сказала – ты и хуже поступал. А у него стал такой вид, словно я залепила ему пощечину. Мне даже понравилось, пробормотала я. Но жаль, если ты сам себя напугал.

В тот день он ко мне не прикасался, словно из последних сил пытался доказать, что ему это не нужно.

Стоял на расстоянии вытянутой руки от меня, обнаженный, и смотрел голодным взглядом. Периодически он приказывал мне переменить позу. Я слушалась. Так продолжалось несколько часов.

Никогда еще я не чувствовала себя таким желанным объектом, сообщаю я доктору Агарвалю. И никогда ни с кем не ощущала такой близости.

Агарваль откашливается. Я замечаю жужжание вентилятора и сотни других звуков, на которые обычно не обращаю внимания.

Вы наделяете огромной властью очень камерный мир.

2

Мы с Нэнси договорились встретиться в полдень у Большого Центрального вокзала. Ей нужно изучить документы из Нью-Йоркской публичной библиотеки, а на съем квартиры денег не хватает. Увидеться с Нэнси хочется ужасно, но на душе у меня неспокойно. Мы с ней почти год не общались вживую. И я привыкла редактировать свою жизнь, прежде чем показать ее ей: правлю сообщения, накладываю фильтры на фотки. Пока ее тут не было, я словно смотрела на все это со стороны. И мне не по себе от того, что теперь все окажется слишком близко.

Включаю душ, но никак не могу заставить себя встать под воду. Однако с каждым днем я подбираюсь к ней все ближе. Умываюсь. Надеваю летнее платье в голубой цветочек. На улице влажно, и, когда я доезжаю до Большого Центрального вокзала, оно уже мокрое насквозь. Свободных кресел в зале ожидания нет, и я уже подумываю, не умыкнуть ли из мусорки газету и не расстелить ли ее на полу, но прекрасно знаю, что Нэнси появится ровно в ту секунду, когда я суну руку в урну. Сажусь на пол и проверяю почту. Рядом разместилась компания подростков с рюкзаками. Не могу определить, сколько им лет. Каждые десять минут один из парней дергает девушку за волосы, она кричит – Дилан, я тебя убью. А потом они вскакивают и носятся друг за другом среди указателей. Я отпиваю из стоящей возле меня двухлитровой бутылки диетическую колу.

Проверяю почту. Обновляю страницу, но пришла только какая-то политическая рассылка, которую я получаю каждую неделю и никогда не читаю. От Эзры по-прежнему ничего. Последний раз мы виделись в январе. Переспав со мной, он объявил, что собирается в Индию посмотреть на индусов. И после от него три недели не было ни слуху ни духу. Я написала ему в Вотсап: Как там Индия хох.

Сообщение он прочитал – галочки позеленели. И каждый раз, как он появлялся в сети, у меня замирало сердце.

Через несколько дней он все же ответил: Неописуемо. Такие душевные люди. Я здесь, как дома.

А еще неделю спустя снова вышел на связь.

Эзра: Мы будем выступать на Коачелла! А потом у нас концерт в Нью-Йорке. Можем встретиться после.

Айрис: Довольно странно, что ты не предлагаешь мне билетик.

Эзра: О боже, прости!

Эзра: Просто не верится, что кому-то еще не наскучило ходить на камерные концерты. Где репертуар всегда один и тот же.

Больше он мне не писал. А ведь сейчас уже март. Я снова отхлебываю диетическую колу. И проверяю телефон. Уже 12.27. Мобильный Нэнси в Америке работать не будет, а я забыла дома зарядку. На мгновение меня охватывает паника, но мы давно разработали систему на такие случаи. Нэнси остается на месте, а я бегаю и ищу ее. На этот раз я нахожу ее в Шепчущей Галерее, она стоит и прочесывает взглядом зал. Нэнси не любит, чтобы ее замечали раньше, чем она сама заметит другого, и потому я начинаю звать ее по имени на весь холл.

Ты не торопишься, заявляет она.

Я обнимаю ее. Но она не обнимает меня в ответ. Для нее это слишком тесная близость. Я вдруг понимаю, что от меня воняет, как от животного, и поспешно разжимаю руки. В руках у Нэнси два огромных чемодана. Один из них я отбираю.

И спрашиваю – у тебя там труп, что ли?

Решила запастить самым необходимым, отвечает она. В Хитроу чумовой дьюти-фри.

На шее у нее ожерелье с голубым камнем. Это я послала его ей в подарок на Рождество, но она утверждала, что ничего не получила.

Ладно, наконец выдает она. Где тут ближайший ирландский паб?

За мной, расплываюсь в улыбке я.

Светофор на Сорок третьей не работает. Я предлагаю пройти дальше по улице, но Нэнси не хочет. Я за несколько часов ни разу не присела, стонет она.

А в самолете? – возражаю я.

Это было до того, как ты меня кинула. А после этого я ни разу не присела, все бегала и искала тебя.

Я смотрю на мчащиеся по улице машины и надеюсь, что стоящий рядом с нами мужчина первым ступит на проезжую часть. И вдруг Нэнси решительно шагает вперед, и автомобили сами останавливаются. Мужчина идет за ней. Водитель давит на клаксон. Нэнси, не сбавляя шаг, поднимает два пальца вверх. Я бегу за ней, одними губами извиняясь перед водителем.

Дождавшись, когда я с ней поравняюсь, Нэнси выдает – тебе что, поводырь нужен?

Зачем, когда у меня есть тушь и клатч? – отшучиваюсь я. А теперь и живой щит.

Нэнси роется в моей шкатулке с драгоценностями: трогает искусственные цветы в холле, фотографирует вид из окна и все это, не забывая методично распаковывать вещи. Потом волочет меня в душ.

Это же ты с самолета, возражаю я.

Уверена, если ты как следует пораскинешь мозгами, то поймешь, что именно шампунь помогает смыть грязь, заявляет она, передавая мне за занавеску бутылочку.

Теперь я знаю, каково придется твоим детям, огрызаюсь я.

По ванной разносится химический арбузный запах. Моя косметика давно закончилась.

Да этим паршивцам сильно повезет, парирует Нэнси. Потом я слышу, как она опускает крышку унитаза и садится сверху.

Слушай, насчет того, что случилось в Лондоне. Ты колоссально облажалась с тем уродом. Но мне это помогло, дало силы к нему не возвращаться. Он был жуткий ублюдок. Спасибо!

* * *

Поначалу я пытаюсь прикидываться нормально функционирующим человеком, но, похоже, особого смысла в этом нет. Нэнси нравится весь день валяться с книжкой, а вечером отправляться куда-нибудь выпить. Она уже начала заказывать на сайте библиотеки коробки с нужными ей письмами.

У меня был период Дианы Вриланд, а ты все пропустила, рассказывает она. Ну той, что вела колонку в «Харперс Базар» и давала там советы типа: «Мойте своему малышу локоны выдохшимся шампанским, чтобы придать им золотистый оттенок».

Она обводит глазами комнату, словно надеется, что я где-то припрятала початую бутылку.

Даже не думай, говорю я.

После его можно выпить, не теряя надежды, убеждает она. Если верить Вриланд, розовый – это индийский голубой.

Когда я истерю из-за того, что мы попусту растрачиваем свое время и возможности, Нэнси меня успокаивает. Начинает разглагольствовать о коммодификации досуга, и я едва не засыпаю на ходу.

Она запускает в меня подушкой. Время ведь твое. Кому еще его тратить?

В районе двух дня мы обычно начинаем уговаривать друг друга сходить в душ. Четыре часа спустя Нэнси изрекает: шесть часов, а в доме ни одной умытой физиономии.

Нам никогда не удается найти один и тот же бар, ресторан или кинотеатр второй раз. Но все, что раньше меня пугало, теперь, с Нэнси, становится просто еще одним эпизодом наших нью-йоркских приключений. Мы коллекционируем телефонные номера незнакомцев. Высмеиваем каждый тост, жест, разговор. Нэнси западает на слово «нормкор».

Я рассказываю ей, как одна из подружек Лекси описывала свое недавнее свидание водителю Убера. Ни словом ни обмолвилась о том, как звали парня и был ли он хорош собой. Зато перечислила все, что он ей купил: устрицы, устрицы, устрицы и мартини. Казалось, она сейчас счет ему продемонстрирует.

Нэнси берет одну из моих помад и смотрит, что это за фирма. Молль Флендерс[29]29
  Молль Флендерс – героиня романа Д. Дефо «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс».


[Закрыть] хранила все счета. И вычитала из суммы, которую выложил мужик, все, что потратила, чтобы его заарканить.

Чтобы делать деньги, нужно тратить деньги, замечаю я.

«Подведем финансовый итог романа с джентльменом из Бата. Муж номер 4 вкупе со стоимостью кольца с бриллиантом». Лучше всего, конечно, были ложные показания о том, как она попала на панель.

Потом я употребляю в речи слово базовый и оказывается, что Нэнси его не знает. Небывалый случай!

Это что, одно из словечек Лекси? – спрашивает она. Лекси – базовая?

Мы готовимся к вечеринке по случаю дня рождения Конрада. Даже удивительно, что меня туда пригласили. Впрочем, в этом году я как-то больше ни с кем и не тусовалась. Конрад всеми силами старается, чтобы я влилась в компанию, и пересказывает мне биографию каждого нового гостя, не скупясь на детали. На нем слишком тесная футболка с надписью «Radiohead». Он смеется, и я замечаю, как ходит ходуном его кадык. Впервые до меня доходит, что не одной мне учеба в Колумбийском университете давалась нелегко.

Когда я признаюсь в этом Конраду, он улыбается и открывает новую бутылку пива. Видишь ли, одно дело, когда тебе двадцать один, и совсем другое, когда тебе тридцать… Не подумай, что я поучаю, а то моя младшая сестренка, например, вечно упрекает меня в менсплейнинге.

Вообще-то, мне нравится, когда люди в теме берутся что-то мне объяснить, сообщаю я Нэнси. Она сидит на моей кровати, смывает макияж и бросает ватные шарики на пол.

Еще бы, отзывается она. Но Солнит[30]30
  Ребекка Солнит – автор книги «Мужчины учат меня жить».


[Закрыть] не то имела в виду. Менсплейнинг – это когда мужчины объясняют женщинам вещи, которые им и без них известны, например как парковаться задом.

Мы же с тобой машины не водим, вставляю я. Нэнси рычит. Ты поняла, о чем я. Как по мне, нам только легче станет, если они в принципе перестанут нас поучать.

Я несколько часов уговаривала Нэнси пойти со мной на вечеринку и уломала, только пообещав дать ей поносить мое любимое черное платье. Оно слишком строгое, но ей все равно. Она вертит его на себе то вправо, то влево.

Потом спрашивает – а что с обувью?

Придется набить чем-нибудь носы, говорю я, вручая ей туфли на шпильке. Потом начинаю распинаться, как я рада, что она познакомится с Конрадом и вольется в мою нью-йоркскую тусовку. Пытаюсь произнести эту фразу так, будто в ней и вправду есть смысл.

Но эти американцы… – кривится она.

Просто дай им шанс. Я направляюсь в ванную, но останавливаюсь на полдороге. Попытайся, ладно? Не нужно заранее всех ненавидеть.

Кто сказал, что я их ненавижу?

Ты меня поняла.

Если мне кто-то не понравится, притворяться я не стану.

Мне уже заранее обидно за Конрада. У него очень милая девушка, квартира и друзья. Как писал О’Хара, «с тобою вместе колу пить» веселее, чем без тебя.

Просто пообещай, что не будешь.

Не буду кем? – Нэнси пристально смотрит на мое отражение в зеркале. Самой собой?

Не будешь хамить всем вокруг, как ты обычно делаешь, отвечаю я, а потом исправляюсь. Постарайся вести себя вежливо.

В поезде мы пьем. Нэнси вспоминает, как мы с ней однажды на весь август уехали в Дублин. Как зависали в «О’Донохью». А по утрам ходили покупать зеленые соки у обливавших нас презрением девушек-веганок. В обед заходили в «Рог изобилия», затаривались салатами, а потом до конца дня работали в «Гроганс». Я писала рассказ о девушке, которая покончила с собой после того, как вывели из употребления десятичную классификацию Дьюи. Нэнси читала письма Эмили Дикинсон. Однажды с нами разговорилась компания завсегдатаев этого заведения. Нэнси им нахамила, но они вроде ничего не имели против. Она такое умеет. Потом она отошла в туалет, а я тем временем стала втирать одному из них, тому, что всегда сидел в углу в куртке цвета хаки, что-то о независимости Индии. Вернувшись, Нэнси покосилась на нас как-то странно, но заговорила веселым тоном. Разумеется, она католичка, заявила она. А так ни хрена и не скажешь, отозвался он. У него был белфастский акцент. И все же у Индии и Ирландии много общего, не унималась я, учитывая Великий Голодомор и то, что во время голода в Бенгале погибло десять тысяч человек.

Нэнси спрятала лицо в ладонях. Тут позвонила жена этого мужика, и он сказал ей в трубку – здесь одна заносчивая сучка учит меня независимости. А Нэнси поскорее вытащила меня на улицу, шипя – идиотка, они ведь из Ирландской республиканской армии. Когда я говорю – плохие парни, нужно меня слушать.

Нэнси продолжает вспоминать наши самые нелепые эскапады, самые неприличные истории. Вот, например, как-то раз мы встретили ее бывшую любовь, а он шел под руку с невероятно толстой подружкой.

Нет, ну правда же, она явно страдала ожирением? – не успокаивается Нэнси.

Я выдаю некое неопределенное восклицание, надеясь замять тему. Мы выливаем маленькую бутылочку водки в большую бутылку кока-колы, и большую часть получившегося коктейля выпиваю я.

День рождения Конрад решил отмечать в очень странном месте – подвальном баре с низкими потолками и голубоватым освещением. Мне не сразу удается найти среди занятых столиков тот, который забронировал он. Нэнси идет за мной, всем своим видом излучая негодование. Я боюсь взглянуть ей в глаза.

Постой здесь, радостно объявляю я. Я принесу нам выпить.

Конрада я нахожу у барной стойки и обвиваю руками его шею.

Пришла наконец-то! А где Нэнси?

Я беру его за руку и веду знакомиться с ней. Она стоит у двери, даже не пытаясь с кем-нибудь заговорить. Он пожимает ей руку, и я вижу, что она это отметила, точно так же, как его футболку и чиносы.

Очень рад с тобой познакомиться. Айрис постоянно о тебе говорит, улыбается Конрад.

Вот странно. А я о тебе ни разу не слышала.

Шею Конрада заливает красным. Этого Нэнси вполне достаточно, она показала, кто тут главный, и теперь даже просит дать ей почитать его рассказы. Она твердо убеждена, что все люди – дерьмо и чтобы добиться своего, нужно постоянно им об этом напоминать. Конраду очень льстит то, что она спросила о его творчестве, а еще то, как внимательно она его слушает. Он и не представляет даже, что Нэнси проявляет к нему внимание через силу, да и то только для того, чтобы подчеркнуть, как сильно ей приходится напрягаться, чтобы не заскучать.

О, серьезно? – переспрашивает она, округляя глаза.

Да, просто улет, отвечает Конрад. И я вздрагиваю, когда он внезапно заводит речь о Дэвиде Фостере Уоллесе.

Как оригинально, бросает Нэнси. Я поспешно вклиниваюсь в разговор – Конрад, я все забываю тебе рассказать. Ты знал, что Фостер Уоллес считал первые наброски «Бесконечной шутки»…

Никак не могу вспомнить нужное слово. Опускаю глаза, разглядываю затоптанный пол. Щелкаю пальцами. Чувствую, как слова, подрагивая, толпятся у меня во рту. Конрад подается ближе, думая, что я все еще говорю, просто он не может расслышать в шуме.

Заметив, что со мной неладно, Нэнси бросается на помощь – Фостер Уоллес считал, что первые наброски «Бесконечной штутки» были похожи на кусок стекла, который сбросили с большой высоты.

Конрад потирает руки. Как здорово!

Про афазию я Нэнси не рассказывала – когда мы с ней вдвоем, ничего не заметно, потому что она и так вечно заканчивает за меня предложения. Извинившись, ухожу в туалет. Держу руки под горячей водой, а потом ярче подвожу глаза. Вернувшись, обнаруживаю, что Нэнси уже выпила оба наших коктейля и ждет у дверей.

Мы уходим, объявляет она.

Конрад смотрит на нас из-за столика. Вид у него смущенный. Я знаком спрашиваю, что он натворил, а он пожимает плечами. Выхожу на улицу вслед за Нэнси. Там промозгло, моросит мелкий дождь.

Ну и кретин, заявляет Нэнси.

Что случилось?

Он так грубо о тебе отозвался.

Я резко останавливаюсь. Серьезно?

Да, заявил, что ты вдрабадан. Несколько раз повторил. Ты бы слышала!

Но я и правда навеселе, неуверенно возражаю я.

Ну и возвращайся, если так хочешь, бросает Нэнси. Дорогу домой я найду.

Бросить ее я не могу, поэтому иду следом. Но ей и этого мало. Знаю, ты считаешь его другом, но он самодовольный ублюдок. Айрис, как всегда, в ударе, опять шоу устроила, вот что он сказал. Я чуть ему не двинула.

Мы спорим до самого дома. Я убеждаю ее, что она могла все не так понять.

Хочешь дружить с теми, кто тебя не уважает, дело хозяйское, бросает Нэнси.

Мы приходим домой, и вскоре она засыпает. А я смотрю в наушниках «Друзей» и вспоминаю первый день учебы в Колумбийском, когда Конрад читал в баре чей-то рассказ.

В два часа ночи мне приходит от него сообщение.

Конрад 02:04: Куда ты пропала? Только что пришла Лиза!

Айрис 02:09: Если не терпится сказать обо мне гадость, по крайней мере не стоит говорить ее моей лучшей подруге.

Конрад 02:10: ?!

Несколько секунд я таращусь в экран, потом набираю: Я сказала Нэнси, что ты самый лучший из моих однокурсников. И узнать, как грубо ты обо мне отозвался, было довольно унизительно.

Затем стираю сообщение, принимаю снотворное и пишу: Забудь. Оттянись как следует.

Проснувшись утром, нахожу в телефоне его ответ: Извини, я вовсе не хотел обижать твою подругу. Там такой гвалт стоял, что я ни черта не слышал. Всего лишь заметил, что ты в дрова. И кстати говоря, сам был не лучше.

Мне сложно бывает проследить последовательность событий. Например, я точно помню, что ела пиццу, но понятия не имею, откуда она у меня взялась. Нэнси часто видит в людях то, чего я не замечаю. Говорит, я смотрю на них сквозь розовые очки, особенно на мужчин. Не знаю, действительно ли Конрад хотел меня унизить или спьяну неловко выразился. Просто он не любит тебя так, как я, заявляет Нэнси.