Текст книги "Дикие питомцы"

Автор книги: Амбер Медланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Беру початую бутылку мальбека, очевидно, предназначенного для кулинарных изысков. Сую за книжную полку «Тайный дневник девушки по вызову» – Нэнси рассказывала мне, что там у нее тайник. Потом сворачиваюсь на подлокотнике дивана и жду, когда меня наконец сморит от усталости. Сон – это тоже своего рода безответная любовь. Стоит векам отяжелеть, как я тут же ловлю себя на этом и открываю глаза. Никак не могу побороть этот рефлекс. Главное, мне ведь совершенно не хочется бодрствовать. Я словно застряла между двумя состояниями. Угодила в чистилище.

Мне снится, что мы с Эзрой сплетаемся в клубок, и он говорит мне – ты сама этого хотела.

Просыпаюсь от того, что над головой зажигается свет. Кажется, будто кто-то разжег факел посреди потолка, по углам по-прежнему клубится сумрак.

Подвинься, говорит Нэнси, не могу уснуть. Его светлость храпит. Какую ты миленькую берлогу тут себе устроила.

Она растягивается рядом со мной.

На мобильном, лежащем рядом с подушкой, 3:30 утра. Тесс считает, что в это время суток мы оказываемся ближе всего к смерти. Вроде это как-то связано с сердечными ритмами. Предутренний серый полусвет просовывает пальцы сквозь бумажные жалюзи. Что за жуткий цвет! Просто невыносимо, невыносимо, что мне некуда отсюда деться, что вскоре нужно будет вставать, и все начнется заново. Мне опять придется умываться, одеваться, садиться на поезд. А главное, во всех этих действиях нет никакого смысла. Они никак не помогут мне почувствовать себя здесь и сейчас. Может, мне все это приснилось? Обычный кошмар, а на самом деле я все еще в Нью-Йорке? Зачем бы мне тащить все это с собой через Атлантику?

Знаешь, что Дороти Паркер просила написать на ее могиле?

Если ты можешь это прочесть, значит, ты стоишь слишком близко, отвечает Нэнси.

Между зубами застрял кусок лосося. Я вытаскиваю его ногтем.

Фу, мерзость, говорит Нэнси.

Ты замечала, что у него в бровях перхоть?

Угу, отзывается она. И перестань психовать. Я все вижу и никому не позволю на меня давить. Мы уснем, когда захотим, и встанем тоже, когда захотим. Ты, кстати, знаешь, что человеческая кожа в буквальном смысле опаляет золотых рыбок? От прикосновения к ней у них разрушается защитный слой. Если вытащить рыбку из воды и подержать в ладони, она начнет трепыхаться, умирая от боли. Но стоит выпустить ее в воду, как она тут же обо всем забудет. И снова станет плавать, счастливая, словно ничего и не было.

Чью это рыбку ты мучила?

Нэнси постукивает пальцем по переносице и подтыкает одеяло под бок. А потом рассказывает, что на губах у золотых рыбок расположены вкусовые рецепторы, что у них нет желудков, а если поместить их надолго в темную комнату, они совершенно побелеют.

Им нужен свет, чтобы оставаться золотыми. Пигмент, понимаешь? Как меланин. Ты бы и сама в темноте не лучше выглядела.

Вскоре я окончательно понимаю, что уснуть не получится, и мы совершаем набег на Пирсовы запасы алкоголя. Все они хранятся на стоящей в углу кухни серебристой тележке. В темноте поблескивают выстроенные аккуратными рядками стаканы. Рядом виски в графине с тяжелой хрустальной пробкой, ангостура, кампари, вермут. Нэнси открывает морозилку и со всей силы бьет о стойку формой для льда. Сама же вздрагивает от грохота и ловит мой взгляд. Нэнси из тех, кто сначала хватается за острое, а потом искренне удивляется крови на пальцах. Нам обеим не по себе, но она не может признать, что боится разбудить Пирса, а потому снова лупит формой о стойку. По зеленой каменной столешнице рассыпаются кубики льда, Нэнси ловит их, а они проскальзывают у нее между пальцами.

Виски пить не стоит, говорит она. Он хотел, чтобы в нашу первую ночь я была трезвая, ну я и прикинулась, что иду в ванную, а сама приложилась к бутылке. В общем, сейчас там по большей части вода. К тому же это все равно скотч.

Неужели он не унюхал?

Даже если и унюхал, не станет же он отказываться от шанса перепихнуться. На-ка, нарежь.

Она бросает мне лимон. Он приземляется на диван, и мы обе застываем, услышав какое-то движение наверху.

Представляешь, говорит Нэнси, у него на чердаке хранится Шагал.

Похоже, ей вполне комфортно вот так расхаживать по этой квартире. Волосы цвета воронова крыла рассыпаны по плечам, в проборе виднеются отросшие более светлые корни.

Единственная проблема, жалуется Нэнси, что с той первой ночи я почти каждый раз так поступаю. И больше не доливаю в бутылки воду, мы ведь все-таки взрослые люди. А этот ублюдок не желает покупать новые, но и старые не выбрасывает. Видишь? Она размахивает передо мной пустым графином. Вместо смеха у меня вырывается какое-то еле слышное бульканье. Такое ощущение, будто кто-то забил колья мне в икры и накручивает на них мышцы ног.

Может, нам пойти еще погулять?

Лучше не надо. Наверняка все уже разошлись.

Нэнси протягивает мне стакан через спинку дивана и окидывает меня скептическим взглядом.

Ты нормально себя чувствуешь? – спрашивает она. У тебя в глазах какой-то лихорадочный блеск. Как у волка.

Я просто на месте усидеть не могу, отвечаю я. Хочется чем-нибудь заняться.

Диван оказывается мягче, чем мне поначалу показалось. Когда я ложусь рядом с Нэнси, он обнимает меня, как подушка безопасности. Я утыкаюсь лицом в подушку и трусь о нее, надеясь, что на ткани останутся следы косметики. Потом я переворачиваю подушку другой стороной, чтобы Пирс не обнаружил пятна раньше времени. Яздесьбылаяздесьяпопрежнемуздесь.

Понимаю тебя, отзывается Нэнси. Вот бы потанцевать где-нибудь. С ним-то не сходишь, народ смеяться будет.

И как их за это винить?

Нэнси почесывает пятку и непринужденно бросает – ну и? Что ты думаешь?

Я целую ее, она же упирается рукой мне в плечо, удерживая на расстоянии.

Так нечестно, выдыхает она и тоже меня целует.

Дыхание у нее горячее и прерывистое. От нее пахнет дешевым пивом и духами от «Джо Малоун».

Нэнси раньше встречалась с девушками. Она утверждает, что бисексуальность – это гражданская позиция. Мне же девушки нравятся, как произведения искусства. А Нэнси говорит, это аморально. В первую неделю учебы я поцеловала ее на тихой дискотеке. Хотела, чтобы Эзра меня приревновал. Ничего не вышло, но несколько дней спустя Нэнси заявилась ко мне под вечер. Голова у нее была мокрая, с волос капала вода. Предохранитель у фена сдох, объяснила она. Попросила мой и, пока сушила волосы, распиналась, сколько же всяких пафосных придурков ей встретилось на жизненном пути. Я открыла вино, радуясь, что меня она к ним не причислила. Сначала мы валялись на ковре в моей комнате, делая снежных ангелов, а потом переспали. Неделю спустя я начала встречаться с Эзрой, и Нэнси с этим смирилась. Потом мы еще тискались с ней пару раз, когда сильно напивались и не знали, что бы еще такого отчудить. Но я всегда первая сдавала назад. Нэнси, впрочем, не уставала напоминать, что и первый шаг тоже всегда делала я. И как только ей удается одновременно быть такой мягкой и такой твердой? Как только она начинает отвечать на поцелуи, я сразу теряю интерес. Она тяжело дышит.

А потом отпрыгивает, как будто я ее обожгла. На верхней площадке лестницы стоит Пирс. Я наблюдаю из-под полуопущенных век, как он спускается вниз по ступенькам. Король в своем замке.

Можно бы притвориться спящей, но интересно, как он поступит.

Нэнси непонятно зачем включает чайник. Я отворачиваюсь к окну и смотрю на луну. У нее какой-то бледный нездоровый вид. И кажется, что она висит слишком близко к дому. Я откидываюсь на спинку дивана и на секунду закрываю глаза, но пульс у меня учащается.

Помнишь про лампу? – спрашиваю я громко, чтобы Нэнси не могла притвориться, будто не слышит. Повисает молчание, а потом она начинает нашептывать что-то Пирсу. По крайней мере теперь он отвечает ей мягче. Я разворачиваюсь к окну спиной. Пытаюсь представить, какая картина скрывается за занавесью в углу, цвета расплываются.

Знаешь, мы ведь не обязаны это делать, говорит Нэнси.

И наливает мне воды.

Но все развивается как бы само собой. К тому же я ведь первая начала. Так легче. Да и потом, почему бы и нет? Мне ведь должно этого хотеться. Отказываться нет причин. Почему бы не получить новый опыт, больно-то они мне не сделают? Это все равно, что перенести операцию под наркозом.

Нужно заставлять себя совершать разные поступки. Это свобода воли. Успейте все попробовать сейчас.

Мы ссыпаем в ступку остаток клоназепама. Я удерживаю ее, а Нэнси растирает таблетки тяжелым мраморным пестиком. Получившийся порошок я аккуратно рассыпаю по нашим стаканам. Самую большую дозу всыпаю себе, а потом прошу Пирса открыть еще вина.

Ну так будем мы этим заниматься или нет? – спрашивает он.

В спальне у Пирса нет занавесок. Окно старомодное, разделенное на прямоугольники деревянными рейками, и на постели лежат их тени.

Нэнси целует меня на глазах у Пирса. Это так странно, будто мы манекены, которых кто-то двигает в витрине. Пирс сидит и смотрит на нас, время от времени подаваясь ближе и прикасаясь то к ее груди, то к моим волосам.

Потом они начинают целоваться, и Пирс запускает руку ей под ночнушку. Глаза у него зажмурены, но каждые пару секунд он трогает ее за бедро – словно чтобы удостовериться, что она на месте, а потом приоткрывает один глаз – чтобы убедиться, что и я тоже никуда не делась. Я наклоняюсь к ней и тоже хочу ее поцеловать, но он выставляет между нами руку и не дает мне приблизиться. Я падаю на кровать лицом вниз. И вот она уже лежит на мне, а он – на ней. Сначала я притворяюсь скалой. Потом девушкой из «Метаморфоз», которая превращалась в дерево. Тела их то прилипают друг к другу, то расклеиваются с влажным звуком. Теперь ясно, когда они занимаются любовью, это звучит так, словно кто-то шлепает рыбьими тушками о прилавок. Вперед-назад, вперед-назад, ооо. Ооо.

Просто удивительно, как сильно он в нее вбивается. А Нэнси не издает ни звука, только вздыхает. Я все спрашиваю, уверена ли она, что он трахает не меня.

Все в порядке, отвечает она. В порядке.

Уж поверь, ты бы поняла, дорогуша.

Когда все заканчивается, Нэнси слезает с меня и сдувает прилипшую ко лбу челку. Вид у нее растерянный, щеки горят. Она переводит взгляд с меня на Пирса, но в глаза ему не смотрит. Взгляд у нее расфокусированный. Устроившись поудобнее на постели, она вроде хочет что-то сказать, но осекается. А потом говорит – сейчас вернусь. Натягивает ночнушку, берет полотенце и хлопает меня по плечу. Рука у нее дрожит. Потом она выходит, а я так и лежу на кровати Пирса, поверх темного покрывала, словно меня выкинуло сюда приливом. Слышу, как захлопывается дверь ванной. Пирс облачился в шелковый халат в «огурцах». Изумрудный, с темно-зеленым воротом. Глаза у него черные, как икра.

Он кладет руку мне на колено, а я притворяюсь, что не замечаю, потому что, если закрыть глаза, можно представить себе, что это Эзра. Не стану думать о Нэнси и о том, как она за нас тревожится. Бородка Пирса колется куда сильнее, чем я себе представляла. Рот у него холодный, а язык быстрый и скользкий. И я решаю про себя, что он похож на обитателя холодных вод.

Делай со мной, что хочешь, говорю я.

Голос у меня странный, очень тягучий. И руки какие-то не мои.

Пирс хрипит, словно вдруг подавился.

Изможденная луна жмется к стеклу, будто пытается пролезть в комнату. Я закрываю глаза и представляю себя другим животным. Золотой рыбкой, трепещущей, пылающей, умирающей от боли, стряхивающей старую чешую, обновленной, оранжевой, быстрой, как свет, начинающей все сначала.

Глаз я так и не открываю и потому не замечаю, как открывается дверь ванной. Нэнси застывает в дверном проеме, глядя на меня так, словно я только что выползла из-под камня.

10

Саша рисует на доске пирамиду:

КОНФЛИКТ

НАРАСТАЮЩЕЕ ДЕЙСТВИЕ

КУЛЬМИНАЦИЯ

НИСХОДЯЩЕЕ ДЕЙСТВИЕ

РАЗВЯЗКА

В пять часов все подскакивают со стульев. Сегодня пятница. Лиза тычет пальцем в экран телефона, ищет на карте, как ей добраться до нужного места. Я очень боюсь выходных. Вернусь в квартиру – и причин жить не останется. Не считая занятия Кеннеди, а оно только через пять дней. Здорово было бы, если бы я могла отдать это время тому, кому его не хватает – например, неизлечимо больному ребенку. Или провести в отключке. Вчера Эзра убрал под замок все свои аккаунты в соцсетях и закрыл мне доступ к своим плейлистам в Спотифае.

Собирая сумку и вытирая доску, Саша поглядывает на меня. Потом подходит к моей парте. Протягивая ей стопку распечаток для следующего занятия, я вдруг понимаю, что от меня разит, давно не мытое тело источает резкий животный запах. Саша никак это не комментирует. Просто складывает листки в сумку.

Получила мое письмо? – спрашивает она. Ты еще не сдала несколько работ, а крайний срок давно прошел.

Похоже, все считают, что существует некий механизм, который может помешать миру развалиться на куски. Словно можно просто сделать так, чтобы ничего ужасного не случилось. Или, знаете, как в мультиках – падаете вы со скалы и всю дорогу пружините о каменные выступы. Может, кости и переломаете, но хоть насмерть не убьетесь. Но в реальности-то никаких выступов нет.

Саша перебивает меня, тон у нее приветливый, но твердый. Айрис, меня дочка на улице ждет. Ей девять. Я сейчас выключу в аудитории свет. Отправляйся домой, прими ванну и как следует отдохни.

Она уходит, а я все сижу в последнем ряду и снова и снова переписываю тринадцатый стих главы пятой Евангелия от Матфея.

Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить её вон на попрание людям.

Лорд выпустила альбом «Мелодрама». Во время интервью Эзру спросили, есть ли у него девушка, а он ответил – нет. Я написала ему в Вотсап, спросила, не хочет ли он мне что-нибудь сказать, а он ответил – это просто пиар.

Он не звонит мне ни после теракта в Лондоне, ни после пожара в Гренфелл-тауэр.

Зато звонит после трех ночи, удолбанный в хлам, когда весь мир сходится для него в одну точку, а растерянный мозг почему-то начинает считать, что находится она между моих бедер. Я твержу себе, что его разум обращается ко мне всякий раз, как разрушаются выстроенные им защитные стены. Воспользовавшись его состоянием, начинаю выдумывать фантазии, которым ему хочется подыграть. Но на часах восемь утра, а он такой угашенный, что ни одного связного предложения построить не может. Связь прерывается, он перезванивает снова. Мне хочется быть единственным человеком, с которым он вот так общается, но на моем месте мог оказаться кто угодно, а завтра он этого разговора вообще не вспомнит. Может быть, наркоманы просто ищут религиозного экстаза не там, где нужно? Хотят узреть Бога, а натыкаются на иглу? Как-то не хочется обесценивать все, что у нас было…

* * *

Кеннеди ловит меня в университетском коридоре у питьевого фонтанчика. И говорит, что все еще ждет ответа на свое письмо.

Наверное, оно попало в спам.

Если студент пропускает три моих занятия, он не сдает зачет, перебивает он. На прошлой неделе вы пропустили четвертое.

Как-то раз Кеннеди видел, как я плакала на эскалаторе в «Барниз». Но я убедила себя, что обозналась, Кеннеди не похож на человека, который сам покупает себе одежду.

Это была не я, заявляю я, вздернув подбородок. У меня фобия эскалаторов.

Кеннеди окидывает меня взглядом и, кажется, теряет терпение. До конца недели, бросает он.

На семинаре меня разносят в пух и прах. Полкласса на больничном, Сэм старается не смотреть мне в глаза. Лиза критикует пассивность моей героини с точки зрения феминистской этики, а я разглядываю собственные пальцы.

Как вы считаете, свобода воли предполагает наличие поступков? – спрашивает Саша.

Народ отвечает неуверенно и нестройно, но почти единодушно – да.

Саша прижимает пальцы к вискам. А как насчет Джин Рис? Или Мэгги Нельсон? Как насчет этих писательниц – можете ли вы сказать, что им недоставало свободы воли?

По-моему, просто смысла нет писать о соли, когда вокруг такое творится, вскидывается Финн. Это в определенном смысле эгоизм.

Но что, если соль – это единственное, на чем я еще могу устоять? Поверхность, с которой все соотносится? Без соли все теряет вкус.

Выждав пять минут, я ухожу. Обратно не возвращаюсь. А историю соли страницу за страницей отправляю в мусоропровод.

Открытка от Эзры:

27 июня 2017

Кто бы мог подумать, что на Великой Китайской стене столько мусора? И что столько народу продает тут бутылки воды по 34 юаня за штуку? Сначала мы пошли не в ту сторону и в итоге посмотрели один фрагмент дважды. Поселились в районе Дунчэн, потому что здесь находится дом-музей Мао. На обратном пути я сделал столько снимков стены, что забилась память на телефоне. Местами она так сильно разрушена, что близко к ней никого не подпускают. Фанаты требуют фоток с Ндулу. Долли говорит, они считают его Мо Фара. Но реально, какого хрена? Смог здесь очень густой, и неон повсюду. Но прочитать вывески на улице мне не удается. От Пекина до Шанхая мы добирались 14 часов. В поезде кормили куриными лапами и утиными яйцами с зародышами. Я съел четыре сникерса. А накануне мы были в одном заведении, там голая девушка танцевала вокруг шеста, но Долли это вроде не смутило. Только когда мы выбирались оттуда, я вдруг понял, что вышли мы из изображения полового органа высотой в десять футов. Что, вероятно, означает, что сначала мы в него вошли.

Открытку я выбрасываю. Мне нечего ему ответить, в моей жизни нет ничего нового, ничего забавного, ничего интересного. Каждое утро я принимаю по две капсулы – полноценную взрослую дозу – и запиваю их водой. Кажется, во мне уже не осталось ничего такого, что я хотела бы сохранить. Так зачем цепляться за обломки?

III. Видеоигры. Июль – Декабрь, 2017

1

В бар «1020» Сэм отправляется трезвым и по пути старается не заглядывать в лица встречным прохожим. Большая часть сокурсников осталась на лето в Нью-Йорке, но у него нет настроения с ними общаться. Целый день он переписывал одну и ту же главу. В квартире есть какой-никакой кондиционер, но он жужжит, и это действует Сэму на нервы. Он сходит с тротуара. Мимо, не обращая на него внимания, проносятся подростки, громогласно обсуждая новые группы и новые бары. Латиноамериканка в тугих джинсах красит губы перед боковым зеркалом припаркованного автомобиля. Потом оборачивается и замечает, что Сэм за ней наблюдает, а он тогда пинает жестяную банку из-под колы и смотрит, как та катится под машину. Ладно, сейчас опрокинет стаканчик «Джеймесона» и пойдет в центр, в какое-нибудь шумное место.

Сэм доходит до бара, в который по здравом размышлении ни за что бы не заглянул – там всегда полно болтунов. Вышибала волочет на улицу какую-то девушку, подхватив ее под шею и колени. Та стонет и пытается закрыть лицо руками.

Шшш-шшш, милочка, пора домой, приговаривает вышибала. Ее друзья сказали, ты ждешь на улице. Ты же Эзра, верно, приятель?

Сэм сначала узнает имя, а уже потом девушку. Это Айрис. Он ничего о ней не слышал с тех пор, как она бросила учебу. Несколько месяцев она не отвечала на его звонки, а потом он купил себе новый телефон. Приятно было думать, что, может, она и пыталась с ним связаться, но не дозвонилась.

Эз, бормочет Айрис.

Сэм распахивает руки. И вышибала явно вздыхает с облегчением, видя, как девушка к нему льнет.

Верно, отвечает Сэм. И выносит Айрис в жаркую ночь, то и дело заглядывая в ее испачканное лицо.

Когда Сэм вносит Айрис в квартиру, Линн и Тина играют в покер в гостиной. Это их обычное занятие после работы – напиться и резаться в карты. Сэм сразу направляется в свою комнату, но Тина окликает его – эй, Сэм, о статутном праве помнишь?

Голова Айрис соскальзывает с груди, и Сэм, остановившись, прижимает ее к себе покрепче.

О, как мило, говорит Тина. Можешь попросить эту даму не оставлять свои трусы на полу в ванной? Не хочу ничего подцепить.

Сэму хочется объяснить, что Айрис его подруга. А еще сделать стены потолще и сменить простыни. Он уже не помнит, когда в последний раз проводил вечер трезвым. В таком состоянии разговаривать трудно.

Дай ей воды, советует Тина, когда за ними захлопывается дверь.

Спасибо, отзывается Сэм. А я хотел водки. Чистой.

Минут на пять Айрис приходит в себя.

Привет, говорит Сэм. Привет. Не волнуйся. Я тебя забрал. Твои друзья попросили приглядеть за тобой…

Сэм, выговаривает она, охая и корчась над раковиной.

Сэм сдирает с кровати простыню и укладывает ее на матрас. Айрис что-то мяукает. Сэм гладит ее по волосам и шепчет какую-то чепуху, и вот она начинает задремывать. Но вдруг широко раскрывает глаза и, кажется, узнает его. По крайней мере на лице ее проступает облегчение. Потом она отрубается.

На моем месте мог оказаться кто угодно, думает Сэм. Повезло ей. Он не может отвести от нее глаз. На Айрис красное слишком короткое платье. Сэм расправляет его, одергивает юбку. Слышно, как Тина и Линн обсуждают его за дверью.

В лице Айрис есть что-то очень замкнутое, закрытое. Даже сейчас до какой-то частички ее души невозможно добраться. Сэму хочется встряхнуть ее, схватить за одно тонкое плечо, потом за другое, дернуть и прислушаться, не загремит ли внутри. Он проводит пальцами по тому изгибу, где кончаются ребра и начинается грудь. Айрис не шевелится. Такое ощущение, что она – пускай неосознанно – нарочно его провоцирует.

После того случая Сэм еще пару раз звал Айрис на свидание. Прямо она не отказывала, но всегда переводила разговор на что-то более ей интересное – последнюю любовную драму Лизы, девиации Пола, недавний пост Трампа в Твиттере. Сэм слушал ее и кивал.

Во время их последнего разговора он сказал – можешь тянуть, сколько захочешь, я не парюсь. Умею бегать на длинные дистанции. Она сглотнула.

И ответила – как романтично. Сэм сарказм прочувствовал, но в то же время понял, что она все равно хотела бы с ним переспать, хотела бы, чтобы он ее уломал.

* * *

Айрис не может найти носки в темноте. Мысленно она составляет список подруг, которым тоже доводилось просыпаться в одной постели с незнакомым мужчиной. Но это не слишком помогает.

Грязная шлюшка, сказала бы Нэнси. Все ее худшие пророчества об Айрис всегда сбываются.

Гудят трубы, пробуждая к жизни протянутую под полом сеть. Айрис слышит, как мужчина в кровати зевает, и сворачивается клубочком на полу, мечтая стать невидимой. Он лениво вытягивает руку и дергает шнурок жалюзи, те ползут вверх, являя взгляду пепельно-серое небо.

Айрис поднимает глаза, и в висках тут же начинает пульсировать. Боже всемогущий!

Ну и физиономия у тебя, смеется Сэм.

Она утыкается лицом в простыню, в которую попыталась замотаться. Черт! Голова раскалывается. Как?.. Прости, пожалуйста.

Лучше бы это был незнакомец. Сэм снова зевает. И когда она поднимает на него взгляд, глаза у него закрыты. Тебе надо сегодня на занятия? – тупо спрашивает она.

Каникулы же. Июль на дворе.

Точно. Так и не поднявшись на ноги, она начинает отползать к двери. Что ж, приятно было…

Возвращайся в постель. День еще не начался. К тому же, полагаю, дороги домой ты не знаешь.

Сэм притягивает ее к себе и опускает жалюзи. Айрис слышит, как замедляется его дыхание, и старается дышать в том же ритме, пока Сэм не засыпает. По идее, она должна испытывать облегчение. Это ведь Сэм, тот, кто считает ее чудом из чудес.

* * *

Вечером Айрис звонит ему, Сэм снимает трубку только после шестого гудка.

Айрис? Помолчав, он добавляет – если это не ты, я даю отбой.

Айрис стоит в ванной, водя пальцем по огрубелому участку кожи на животе. Эту полупрозрачную сухую корку возле пупка она обнаружила в душе и прикрыла ее ладонью от воды. Под ней фломастером выведен телефонный номер.

Если тебе интересно, это было что-то вроде «в случае потери, просьба вернуть..», сообщает Сэм.

Голос у него ровный, и Айрис не понимает, шутит он или нет.

Ты забыл написать имя, отвечает она.

Сэм понимает, что она пытается прояснить ситуацию, но он к такому пока не готов. И потому ничего не говорит. Айрис кажется, что у нее склеился рот. А язык покрыт пупырышками. Она встряхивает головой, напоминая себе, что знает Сэма и чувствовать себя беспомощной нет причин.

Значит, мы встретились в баре? – спрашивает она.

Нет, детка. Я просто подобрал тебя на тротуаре. И часто ты так – позволяешь первому встречному утащить тебя к себе?

В голове мелькают обрывочные воспоминания: она слизывает соль с руки, вгрызается в лайм, и огоньки в баре вытягиваются по диагонали. На какое-то мгновение Айрис кажется, что и Сэму тоже видны эти размытые, вызывающие дурноту картинки.

Ты не первый встречный, возражает она.

Где-то на телефонной линии ее бормотание встречается с его усмешкой.

Мне пора, говорит Сэм. Ложись поспи. Выпей воды. И больше не ходи домой к незнакомцам.