Текст книги "Европейские поэты Возрождения"

Автор книги: Алигьери Данте

XИЛЬ ВИСЕНТЕ

ПЕСНЯ КАССАНДРЫ

 
Выйти замуж? Вот совет!
Мне не надо мужа, нет.
 
 
Я живу пока раздольно,
меж холмов брожу привольно,
думать нужно мне не больно,
выйду ль замуж или нет.
Выйти замуж? Вот совет!
Мне не надо мужа, нет.
 
 
Да в замужестве мне, грешной,
может, ад сужден кромешный,
где красе моей утешной
не избавиться от бед.
Выйти замуж? Вот совет!
Мне не надо мужа, пет.
 
 
А на свет и не родится
тот, кто мне в мужья сгодится,
мать, мне нечего стыдиться;
я красна, как божий цвет.
Выйти замуж? Вот совет!
Мне не надо мужа, нет.
 

* * *

 
Как любимая мила,
как красива и бела!
 
 
Ты скажи, моряк отважный,
что гуляешь по волне,
так ли бел твой белый парус,
так ли звездочка светла?
 
 
Ты скажи, отважный рыцарь,
что сражаешься в броне,
так ли резв твой конь любимый,
так ли битва весела?
 
 
Ты скажи мне, пастушонок,
что пасешь в горах овец,
так ли горы горделивы,
так приветны ли луга?
 
 
Как любимая мила,
как красива и бела!
 

* * *

 
Расцвела во саду роза красная.
Я пойду взгляну,
как поет соловей,
разливается.
 
 
Над рекою над быстрою
вырастало лимонно деревце.
Я пойду взгляну,
как поет соловей,
разливается.
 
 
По крутому по бережку
обирала лимоны девушка.
Я пойду взгляну,
как поет соловей,
разливается.
 
 
Обрывала лимоны девушка,
чтобы их отдать другу верному.
Я пойду взгляну,
как поет соловей,
разливается.
 
 
Чтобы их отдать другу верному
да насыпать их полной мерою.
Я пойду взгляну,
как поет соловей,
разливается!
 

* * *

 
На весла, гребец, плыви:
это – челнок любви!
 
 
Когда сирены песней своей
огласят голубые дали,
разрежут спокойные воды морей
весла твоей печали.
Чтоб вздохи волну качали,
на весла, гребец, плыви:
это – челнок любви!
 
 
Ждут тебя новые ночи бурь,
ждут тебя новые грозы,
и возмущенная ими лазурь,
и ураганов угрозы.
Но, сквозь страданья и слезы,
на весла, гребец, плыви:
это – челнок любви!
 
 
Стала дрожь твое тело трясти,
руки твои онемели,
ты увидишь, что сбился с пути,
считая, что близок к цели.
И все ж, чтоб мечты кипели,
на весла, гребец, плыви:
это – челнок любви!
 

* * *

 
У девчушки чудо-очи,
глянет – как огнем проймет,
глянет – как огнем проймет!
Ах, боже, кто их поймет!
Ах, боже, кто их поймет!
 
 
Черны очи соколины,
ровно вешний цвет невинны,
занеможет без причины
тот, кто в них любовь найдет.
Ах, боже, кто их поймет!
Ах, боже, кто их уймет!
 

Неизвестный нидерландский гравер XVI Сварливая баба.

Из серии «12 пословиц». Гравюра на меди.

 
Взгляд очей ее таков,
как у горных у орлов;
оживляет мертвецов,
а живых-то долу гнет.
Ах, боже, кто их поймет!
Ах, боже, кто их уймет!
 

* * *

 
Мать, любимый мой уходит,
в землях дальних станет жить.
Не могу его забыть.
Как его мне воротить?
Как его мне воротить?
 
 
Мне, родная, нынче снилось,
может, вещий сон то был,
что любимый мой на остров
по синю морю отплыл.
Не могу его забыть.
Как его мне воротить?
Как его мне воротить?
 
 
Мне, родная, снилось нынче,
может, вещий был то сон,
что уехал мой любимый
по дороге в Арагон,
В том краю он станет жить.
Нету сил его забыть.
Как его мне воротить?
Как же, как же воротить?
 

ХУАН БОСКАН

* * *

 
Как сладко спать и сознавать одно:
все то, что видишь, – сказка, небылица,
как сладко упиваться тем, что снится,
и ждать, что счастье будет продлено!
 
 
Как сладостно беспамятство – оно
моим желаньям позволяет сбыться,
но, как ни сладок сон, душа томится,
что вскоре ей очнуться суждено.
 
 
Ах, если б не кончались сновиденья
и сон мой был бы долог и глубок!
Но неизбежна горечь пробужденья.
 
 
Лишь в снах я счастлив был на краткий срок!
что ж, пусть в обманах ищет утешенья,
кто наяву счастливым стать не смог.
 

* * *

 
Зачем любовь за все нам мстит сполна:
блаженство даст – но слезы лить научит,
удачу принесет – вконец измучит,
покой сулит – лишит надолго сна,
 
 
лишь в плен захватит – схлынет, как волна,
лишь сердцем завладеет – вмиг наскучит,
подарит счастье – все назад получит?
Неужто впрямь двулична так она?
 
 
О нет! Амур безвинен; вместе с нами
горюет он, когда придет беда,
и плачет, если нас терзают муки.
 
 
В своих несчастьях мы повинны сами;
любовь, напротив, служит нам всегда
подмогой – и в печали и в разлуке.
 

* * *

 
Я жив еще, хоть жить уже невмочь,
хоть вслед мне – хохот и насмешки злые;
влачу, как цепи, годы прожитые,
сиянью дня предпочитаю ночь,
 
 
но даже мрак не в силах мне помочь:
усталый ум рождает сны дурные;
порой зову друзей, как в дни былые,
но чаще, заскучав, гошо их прочь.
 
 
Невзгоды, на пути моем маяча,
свой страшный круг сжимают все тесней;
душа о бегстве помышляет, плача,—
 
 
я был бы рад последовать за ней,
когда б любовь, привычка и удача
не помогали мне в беде моей.
 

* * *

 
Душа моя со мной играет в прятки
и лжет, рисуя все не так, как есть;
я с радостью приемлю фальшь и лесть,
хоть изучил давно ее повадки,
 
 
и сторонюсь, храня обман мой сладкий,
того, кто мне несет дурную весть;
я знаю сам – невзгод моих не счесть,
но лучше думать, будто все в порядке.
 
 
Таким смятеньем разум мой объят,
что, вмиг забыв о гибельном уроне,
чуть стихнет боль, спокоен я и рад.
 
 
Жизнь ускользает между рук; в погоне
за ней, хватаю жадно все подряд —
но только пустота в моей ладони.
 

* * *

 
Встревожен шкипер небом грозовым,
но стоит солнцу вспыхнуть на просторе,
он все тревоги забывает вскоре,
как будто почва твердая под ним.
 
 
И я плыву по волнам штормовым,
любовь моя бездонна, словно море;
но, лишь на краткий миг утихнет горе,
мне чудится, что я неуязвим.
 
 
Когда ж на судно вновь свой гнев обрушит
свирепый вихрь, вздымая гладь валами,
моряк дает обет не плавать впредь
 
 
и замолить грехи в господнем храме —
ведь лучше землепашцем быть на суше,
чем властелином в бездне умереть.
 

* * *

 
Отраден миг, когда светлеет снова
ненастьем затемненный небосвод,
приятен солнца пламенный восход,
зардевший после сумрака ночного,
 
 
и скорбная душа моя готова
в часы отдохновенья от забот,
отторгнув груз страданий и невзгод,
воспрянуть, словно после сна дурного.
 
 
Но вновь тревожусь – ведь известно мне;
за временное исцеленье это
платить придется – и платить немало.
 
 
Любой, кто путешествовал по свету,
смог убедиться: тяжела вдвойне
дорога после краткого привала.
 

* * *

 
Легавая, петляя и кружа,
несется с лаем по следам кровавым,
пока олень, бегущий от облавы,
на землю не повалится, дрожа.
 
 
Так вы меня травили, госпожа,
такой желали смерти мне всегда вы;
гонимый гневом яростным, неправым,
до крайнего дошел я рубежа.
 
 
И снова вы терзаете и рвете
сплошную рану сердца моего,
где всюду боль кровоточащей плоти.
 
 
Верны своей безжалостной охоте,
вы истязать намерены его
и уязвлять, покуда не убьете.
 

ГАРСИЛАСО ДЕ ЛА ВЕГА

ЭКЛОГА I

Вице-королю Неаполя

САЛИСИО. НЕМОРОСО

 
Я о любви печальных пастухов,
Салисио и Неморосо скромных
Поведаю, их боль передавая;
Тех, чьи стада, под властью жалоб томных,
Пастись забыли средь своих лугов,
Их песни звукам сладостным внимая.
Ты, кто, вовеки устали не зная,
Завоевал себе повсюду славу,
Делами создал кто свою державу,
Ты, кто порой со тщаньем и терпеньем
Своих владений занят управленьем,
Порой же, забывая о покое,
Ведешь войну, блестя вооруженьем,
Как Марса воплощение земное;
 
 
Порою же, освобожден от пеней
И от трудов, в неведенье счастливом
Охоте предан, горы попирая,
И мчишься на коне нетерпеливом,
Преследуя опасливых оленей,
Что длят свои мученья, убегая,—
Увидишь: возмещая
Досуг, что мной утрачен,
Я, рвением охвачен,
Мое перо позднее так направлю,
Что множество бессчетное прославлю
Тех добродетелей, что ты являешь;
Умру, но не убавлю
Хвалы тебе, что многих превышаешь.
 
 
Покуда же досуг мне не дарован
И долг исполнить не настало время
Перед твоею славою и силой —
Что должен быть не мной одним, а всеми
Исполнен, кто делами очарован
Достойными, чтоб память их хранила,—
Та ветвь, что послужила
Тебе венцом победным,
Отступит пусть пред бедным
Плющом, что разрастется
В твоей тени и тихо вверх завьется,
Высокой славы приобщась даров.
Покуда слава о тебе поется,
Послушай песню скромных пастухов.
 
 
Из ясных вод поднявшись, огневое
Сияло солнце, светом достигая
Вершин, когда под деревом зеленым
Лежал Салисио, в прохладе отдыхая
Там, где чрез луг со свежею травою
Прозрачный ручеек бежал со звоном.
Он пел, и словно стоном
Звучала песнь простая,
Потоку отвечая,
И в жалобе его не слышно было гнева,
Словно ее могла услышать дева,
Такое причинившая мученье,
И скорбного напева
Понять и чувство и предназначенье.
 

Салисио

 
Ты, тверже мрамора моим стенаньям
И жаркому огню, где я сгораю,
Ты, холоднее снега, Галатея!
Я жить страшусь, хотя уж умираю,
Я жизнь отныне отдал бы страданьям,
Жить без тебя иначе не умея;
И от стыда не смея
Перед людьми явиться,
Решил я схорониться
И от себя, от собственного взора.
Зачем покинуть хочешь ты так скоро
Ту душу, что была твое владенье,
И алчешь лишь простора?
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
Уж солнце шлет свои лучи златые
На горы и поляны, пробуждая
От дремы птиц, животных и людей:
Одни взмывают в воздух, улетая,
По горным кручам разбрелись другие,
Или пасутся мирно средь полей;
Чуть станет посветлей,
Спешат уж третьи на работу,
Обычную явив заботу,
Как им и склонности и долг повелевают.
Мои лишь слезы всё не иссякают,
Покроется ли мир ночною тенью,
Или лучи сверкают.
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
А ты, меня забывшая беспечно,
Ты и сочувствием того не одарила,
Кто здесь из-за тебя умрет в печали,
Ты ветру веру и любовь вручила,
Что мне должны принадлежать бы вечно
И мне лишь одному прииадлежали!
О господи, нельзя ли
(Тебе с высот возможно
Знать, кто клянется ложно),
Чтоб столь жестокую с печальным другом
Само судило небо по заслугам?
Раз другу за любовь дарят одни мученья,
Врага дарят досугом,—
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
Из-за тебя тенистых рощ молчанье,
Из-за тебя вершин уединенных
Безлюдье и покой меня пленили.
Из-за тебя я жаждал трав зеленых,
И сладкого весны благоуханья,
И алых роз, и белоснежных лилий.
О, как отличны были
Те чувства, что до срока
Таила ты глубоко,
О, как я был несчастлив, заблуждаясь!
Недаром грай вороний, повторяясь,
Вещал одни обманы и мученья,
Зловеще раздаваясь.
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
О, сколько раз в лесу, объятый дремой
(Порой сродни бывавшею кошмару),
Терзался я и в снах моей судьбою!
Мне снилось, что гоню мою отару
На берег Тахо, издавна знакомый,—
Чтоб отдохнула в полдень, – к водопою.
Иду своей тропою,
И вдруг, необъяснимо,
Поток, бегущий мимо,
Путь новый и нежданный избирает.
И, чувствуя, как зной меня сжигает,
Спешу вдоль незнакомого теченья
Воды, что убегает.
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
Чьи уши сладкими чаруешь ты речами?
Чью шею нежными руками обвиваешь?
Кем ты меня так скоро заменила?
И на кого ты ласково взираешь
Теперь своими ясными очами?
И верность ложную кому ты подарила?
Из камня сердце б было,
Когда бы, плющ знакомый
Вдоль стен чужого дома
И милую лозу вкруг дерева чужого
Узрев, в слезах растаять в те мгновенья
Уж не было готово.
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
Каких еще потерь, какого краха,
Какого в чувствах нового разлада,
Скажи, отныне ожидать пристало?
И что теперь считать надежным надо,
Пред чем влюбленный не познает страха,
Раз положила ты всему начало?
Когда ты покидала
Меня с моей тоскою,
Явила ты собою
Дурной пример для всех под небесами,
Ведь даже за надежными замками
Боишься потерять любимое именье;
Струитесь же ручьями,
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
Начало ты дала моей надежде
Достичь того, что чуждо, незнакомо,
И сочетать, что несоединимо,
Раз злое сердце отдано другому,
А у моей любви отъято прежде.
То будет вечно каждому вестимо;
Змея вползет незримо
В гнездо невинной птицы
И станет единиться
Голодный волк со смирною овцою;
Между твоим избранным и тобою
Я большее увидел расхожденье;
Так я гоним судьбою.
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
Парное молоко вкушаю летом,
И хладною зимой: моя отара
Дает мне сыр и масло в изобилье;
Ты моего не отвергала дара
И песнь мою встречала ты приветом,
Как будто пред тобою сам Вергилий.
Сдается, не явили
Мои черты уродства,
Не чужды благородства
Они и самому мне показались,
Когда в ручье прозрачном отражались
Я с тем не поменял бы отраженья,
С кем счастьем поменялись.
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
Как понят был столь мало я тобою?
Чем заслужил подобную брезгливость?
Как ненавистен сделался столь скоро?
Не будь в твоей душе такая лживость
Я был бы век ценим одной ценою,
И между нами не было б раздора.
Ты знаешь, без надзора
Порою летней стадо
Прохладе свежей радо
Гористой Куэнки, а зимой суровой
Эстремадуры ищет лес дубовый.
Но что все блага? Мне одни томленья
Даны судьбою новой.
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
Моим рыданьям камни сострадают,
Свою теряя твердость и ломаясь,
И древеса склоняются в печали,
И даже птицы, трелью заливаясь,
Меня услышав, голос свой меняют,
Как будто смерть мою предугадали.
И звери, что дремали,
Устав, в лесу прохладном,
Забыв о сне отрадном,
От моего печалуются стона.
Одна лишь ты, доныне непреклонна,
Твоя душа не знает угрызенья
От моего урона.
О, лейтесь, лейтесь, слезы сожаленья!
 
 
Но если помощи ты мне не оказала,
Не оставляй места, что так прекрасны,
И верь в мое смиренье: я покину
Места, где я покинут был, несчастный:
Я не хочу, чтоб ты их забывала,
Коли я верно угадал причину.
Ты помнишь ли долину
Со свежею травою,
С прозрачною струею,
Любезною тому, кто плачет одиноко?
Ты здесь найдешь, когда уйду далёко,
Похитившего клад, что мне всего дороже
Не будет уж жестоко,
Похитив клад, отнять долину тоже.
 
 
Окончил песнь Салисио и стенанье
И вздох последний испустил глубокий,
И слезы горькие потоком полились.
Тому, кто здесь томится, одинокий,
Явили даже горы состраданье
И эхом горестным вдали отозвались,
И трели раздались,
Как будто Филомела
Сочувствием хотела
Нежнейшим на его ответить муки.
Как Неморосо начал песнь разлуки,
Скажите вы, Пиериды, я не смею
Поведать эти звуки
Слабеющею лирою моею.
 

Неморосо

 
Бегущие струи, прозрачны, чисты,
И древеса, чья в них глядится крона,
И плющ, что крадется извилистой тропою
Пышнозеленое пересекая лоно,
И птицы, в небе сеющие свисты,
И луг тенистый с нежною травою,
Когда с моей бедою
Еще я не спознался,
То вдоволь наслаждался
Чудесным вашим я уединеньем,
Порой охвачен сладким сновиденьем,
Порою погружен в раздумья и мечтанья
Не мучился сомненьем,
И были радостны мои воспоминанья.
 
 
В долине этой, где сейчас тоскую,
Я наслаждался отдыхом беспечно,
Взирая на зеленые просторы.
О счастье, как ты пусто, быстротечно!
Я помню, как в минуту дорогую,
Здесь пробудясь, Элисы встретил взоры.
О рок, зачем так скоро
Такою нежной тканью
Одаривать, как данью,
Смерть с острою ее косою?
Уж лучше бы подобною судьбою
Мои усталые замкнулись годы:
С потерею такою
Живя, я, верно, каменной породы.
 
 
Где очи ясные и томные где вежды,
Что за собой повсюду увлекали
Мой дух, куда б они ни обратились?
Где руки белые, что нежно отобрали
Всё у меня – и чувства и надежды?
Где пряди, что пред золотом гордились?
Так ярко золотились,
Что злато с ними рядом
Казалось меньшим кладом?
Где грудь высокая, где стройная колонна
Что купол золотой так непреклонно,
С такою милой грацией носила?
Теперь, увы! сокрыто все, что мною
Любимо в жизни было,
Пустынной, хладной, жесткою землею.
 
 
Элиса, друг, кто б угадал заране,
Когда вдвоем под свежими ветрами
Мы здесь с тобой бродили, отдыхая,
Когда, любуясь пестрыми цветами,
Их собирали вместе на поляне,
Что я останусь сир, о прошлом воздыхая
Пришла минута злая,
И горестному небу
Свою принес я требу —
Оно мне одиночество сулило.
И тяжелей всего, что я уныло
Тропою жизни осужден влачиться,
Что мне ничто не мило,
Слепцу без света в сумрачной темнице.
 
 
Все без тебя вокруг переменилось:
Стада в лугах так вольно уж не бродят,
И в помощь землепашцу над полями
Колосья золотистые не всходят.
И нет добра, что б в зло пе обратилось:
Пшеница тучная глушится сорняками
И дикими овсами.
Земля, что взорам нашим
Дала цветы, что краше
И не найдешь, чтоб радовали око,
Один репей сейчас родит жестоко,
И плод его, ненужный и колючий,
Я, плача одиноко,
Сам возрастил моей слезой горючей.
 
 
Как при заходе солнца тень ложится,
А под его лучами прочь уходит
Густая тьма, что землю одевает,
Откуда страх на душу к нам нисходит
И формы странные, в какие облачиться
Готово все, что почь от нас скрывает,
Пока не воссияет
Светила свет лучистый,—
Такой казалась мглистой
Ночь, что тебя взяла, и той порою
Остался мучим страхом я и тьмою,
Покуда не укажет смерть порога
И я, ведом тобою,
Как солнцем, не увижу, где дорога.
 
 
Как соловей, чье так печально пенье,
Когда, сокрыт в густой листве, он свищет,
На землепашца жалуяся злого,
Что детушек его лишил жилища,
Пока, летая, был он в отдаленье
От милой ветви и гнезда родного,
И боль свою все снова
И так разноцветисто
Выводит горлом чистым,
Что самый воздух полнится звучаньем,
И ночь суровая, с ее молчаньем,
Не властна пад его печальными делами;
В свидетели страданьям
Он небо призывает со звездами;
 
 
Вот так и я вещаю бесполезно
Мое страданье, сетуя уныло
На смерти злой жестокость и коварство.
Она мне в сердце руку запустила
И унесла оттуда клад любезный,
Где было для него гнездо и царство.
Смерть! Про мое мытарство
Я небу повествую,
Из-за тебя тоскую
И полню мир стенаньями моими,
И нет моей страды неизлечимей.
И чтоб не сознавать сего страданья,
Мне было бы терпимей
Уже навек лишенным быть сознанья.
 
 
Обернутую тонкой тканью белой,
Я прядь твоих волос храню смиренно,
Их от груди моей не отрываю,
Беру их в руки и такой мгновенно
Жестокой болью поражен бываю,
Что предаюсь рыданьям без предела.
День коротаю целый
Над ними, и лишь вздохи,
Пылая, как сполохи,
Их сушат; медлю я, перебирая
По волоску, как будто их считая.
Потом, связав их тонкой бечевою
И тут лишь отдыхая
От мук моих, я предаюсь покою.
 
 
Но вслед за тем на память мне приходит
Той ночи сумрачной угрюмое ненастье,
Мне душу отравляя непрестанно
Воспоминаньем про мое несчастье,
И вновь пред взоры образ твой приводит
В час смертный, под эгидою Дианы,
И голос твой избранный,
Чьи звуки неземные
Смиряли вихри злые,
И что не прозвучит уже отныне.
Вновь слышу, как у сумрачной богини,
Безжалостной, ты помощи просила,
Уже близка к кончине.
А ты, богиня рощ, зачем не приходила?
 
 
Иль так ты рьяно предалась охоте?
Иль так тебя завлек пастух твой спящий?
Того тебе довольно ль, непреклонной,
Дабы не внять мольбе души скорбящей,
Отдавшись состраданью и заботе,
Дабы красы не видеть обреченной
И в землю обращенной?
Не зреть того в печали,
Деянья чьи являли
Тебе служепие в охоте дерзновенной,
Когда я нес на твой алтарь священный
Мои дары, плод моего старанья?
За что ж, тобой презренный,
Я гибель зрел любимого созданья?
 
 
Элиса дивная, что ныне свод небесный,
Его изменчивость в покое наблюдая,
Своей бессмертной меряешь стопою,
Зачем не просишь, чтобы, поспешая,
Лишило время оболочки тесной
Мой дух, меня соединив с тобою?
И мы, рука с рукою,
В пространстве третьей сферы,
Где льется свет Венеры,
Искали реки новые и горы,
Цветных лугов тенистые просторы,
Где отдохнуть, и чтоб тебя бессменно
Мои видали взоры,
Без страха потерять тебя мгновенно.
 
 
Так никогда б уже не прекратились
Те песни, что слыхали только кручи,
Плач пастухов вовек бы не прервался,
Когда б, взглянув, как розовые тучи
Уже в огне заката позлатились,
Не поняли они, что день кончался.
Все шире расстилался
Туман густой по склонам,
И тень в лесу зеленом
Вверх по горе вползала. От печальной
Они очнулись дремы. Луч прощальный
И скудный проводили грустным взглядом
И по дороге дальной
Ушли тихонько вслед за мирным стадом.
 

ЦВЕТКУ НИДО

 
Когда бы так звучала
Простая лира, что в одно мгновенье
Чудесно бы смиряла
И ветра дуновенье,
И грозных волн могучее волненье;
 
 
И на суровых кручах
Своей бы песней трогала живою
Она зверей могучих
И, зазвенев стрелою,
Деревья увлекала б за собою;
 
 
Узнай, что не воспеты,
Цветок прекрасный Нидо, мною б были
Ни Марс, броней одетый,
Во смертоносной силе,
Кого и пыль, и кровь, и пот покрыли;
 
 
Ни эти капитаны,
Что боевую мчали колесницу,
За кем германец чванный
В тугой петле влачится,
Пред кем француз был вынужден склониться.
 
 
О нет, одна лишь мною
Мощь красоты твоей была б воспета,
А вместе с красотою
(В том не сочти навета)
И холодность – души твоей примета.
 
 
И раз в печальной доле,
Терзаемый любовью запрещенной,
Вручил тоску виоле
Твой бедный друг, сраженный
Твоею красотою непреклонной,
 
 
Я расскажу, как пленный,
Достойный большей жалости и веры,
В печали неизменной
Плывет, рабом галеры,
За раковиной дальнею Венеры.
 
 
Из-за тебя отныне
Он уж конем не правит, усмиряя
Его в лихой гордыне,
Уздою направляя
И шпоры острые в бока ему вонзая.
 
 
Из-за тебя он боле
В азарте не выхватывает шпагу,
Не мчится в ратном поле,
Явив свою отвагу,
А лишь змеей крадется по оврагу.
 
 
Из-за тебя и Музу
Своей звенящей цитры он лишает,
Своих скорбей союзу
Ее он поручает
И горькой влагой лик свой омывает.
 
 
Из-за тебя без веры
Встречает он и друга появленье;
Зачем искать примеры:
Я был в его крушенье
Надежной пристанью, где ждет спасенье;
 
 
Ну а теперь столь жгучим
Страданье сделалось для разума больного
Что зверь в лесу дремучем
Не встречен так сурово,
Как я, и страха не внушал такого.
 
 
Уж не земли ль холодной
Тебя зачало чрево вековое?
Ведь тот душой бесплодной
Уж заблудился вдвое,
Кто заблужденье оттолкнул чужое.
 
 
Пускай тебя серьезно
Пример Анаксареты устрашает,
Раскаявшейся поздно
В том, что любви не знает,
И чья душа во мраморе сгорает.
 
 
Всегда одной отрады
Она в чужом страдании искала.
Но, опустивши взгляды,
Вдруг мертвым увидала
Несчастного, что ране презирала.
 
 
Петлей сдавило шею
Тому, кто от цепей тоски сердечной
Был мукою своею
Избавлен быстротечной,
Что обрекла гордыню каре вечной.
 
 
И тотчас обратилось
В любовь и нежность прежнее презренье
Как поздно пробудилось
Раскаянья мученье
И как ужасно было пробужденье!
 
 
Глаза ее глядели
На мертвого, уж свет не различая,
И кости в ней твердели,
Длиннее вырастая,
Всю плоть ее собою поглощая.
 
 
И все нутро остыло
И постепенно превратилось в камень;
И кровь не находила,
Куда излить свой пламень,
Сухие вены не признав путями.
 
 
В безмолвии великом
Свершилось в мертвый мрамор превращенье,
Дивя не хладным ликом
Людей воображенье,
А холодностью, вызвавшей отмщенье.
 
 
А Немезида больно
Стрелою ранит, не забудь об этом!
И славить уж довольно
Восторженным поэтам
Одну красу твою пред целым светом.
 
 
И пусть мой стих печальный
Хотя б на миг прервет очарованье,
Напомнив в час прощальный,
Потомкам в назиданье,
Тобою причиненное страданье!
 

* * *

 
О, ласковые локоны любимой,
Бесценный талисман прошедших дней,
Вы – в заговоре с памятью моей,
И гибель – мой удел неотвратимый!
 
 
Вы вновь воссоздаете образ зримый
Той, что и ныне мне всего милей;
Покой и радость скрылись вместе с ней,
И я мечусь в тоске неутолимой.
 
 
Что ж, если вам похитить суждено
Мое блаженство, жалости не зная,
Возьмите же и горе заодно!
 
 
Затем ли мне дана любовь былая,
Затем ли счастье некогда дано,
Чтоб умер я, о прошлом вспоминая?
 

* * *

 
Пока лишь розы в вешнем их наряде
Тягаться могут с цветом ваших щек,
Пока огонь, что сердце мне зажег,
Пылает в горделивом вашем взгляде,
 
 
Пока густых волос витые пряди
Просыпаны, как золотой песок,
На плавность ваших плеч и ветерок
Расплескивает их, любовно гладя,—
 
 
Вкушайте сладость спелого плода:
Уйдет весна, и ярость непогоды
На золото вершин обрушит снег,
 
 
Цветенье роз иссушат холода,
Изменят всё стремительные годы —
Уж так заведено нз века в век.
 

* * *

 
О нимфы златокудрые, в ущелье
С хрустальной колоннадой в глубине,
Среди блестящих глыб, на мягком дне,
Что служит вам и домом и постелью,
 
 
Живущие в довольстве и веселье,—
Кто крутит пряжу на веретене,
Кто шепчется с подружкой в стороне,
Кто замечтался, сев за рукоделье,—
 
 
Когда в слезах я вдоль реки иду,
Дела свои прервите на мгновенье
И оглянитесь на мою беду,
 
 
Не то, не в силах выплакать мученье,
Я, превратись во влагу, здесь найду
Навеки и покой и утешенье.
 

* * *

 
О, если есть у слез такая власть,
Что вспененные струи им покорны,
Что с мест сошли дубы в лощинах черных,
Чтоб к плачущему листьями припасть,
 
 
И может тронуть истинная страсть
И злых зверей, и камни высей горных,
И тот, чьи просьбы были столь упорны,
Сумел живым в загробный мир попасть,—
 
 
То отчего ж, скажи, в такой же мере
Не трогают тебя мои рыданья,
И ты не снизойдешь к моей мольбе?
 
 
Ведь большего достоин состраданья
Я, льющий слезы о самом себе,
Чем он, скорбящий о своей потере.
 

* * *

 
Моя щека окроплена слезой,
Стенанья рвутся из груди всечасно;
Но тяжелей всего, что я, несчастный,
Сказать не смею: «Вы тому виной!»
 
 
Влекусь за вами узкою стезей —
Валюсь без сил. Хочу бежать – напрасно:
Я цепенею, вспомнив, как прекрасно
Виденье, покидаемое мной.
 
 
Когда ж дерзну карабкаться к вершине,
Сорвавшихся мерещатся мне тени —
И ужаса в крови не превозмочь,
 
 
И в довершенье я лишен отныне
Надежды, освещавшей мне ступени
В глухую, как твое забвенье, ночь.