Текст книги "Европейские поэты Возрождения"

Автор книги: Алигьери Данте

ЭРАЗМ АЛЬБЕР

ОБ ОДНОМ ОТЦЕ И ЕГО СЫНОВЬЯХ

 
Есть расположенный в лесах
Над Рейном город Андернах,
И жил в том городе купец,—
Он был удачливый отец,
Родивший много сыновей;
Однажды он семье своей —
Немногословен, мудр и строг —
Сравненьем преподал урок:
«Мои любимые сыны,
Пока вы будете дружны,
Пока меж вас не будет ссор,
Пока вы все, как до сих пор,
Стоите твердо друг за друга,—
Вам не придется слишком туго.
Но если в злополучный час
Позволите поссорить вас
И в стороны себя развесть,—
Тогда погибнет все – и честь,
И дом, который мною нажит,
Как эта притча вам покажет».
Вручил он веник сыновьям,
Сказав: «Сломайте пополам!»
Старался каждый, как умел,
Но веник был упруг и цел.
Никто сломать его не мог.
«Сынки, запомните урок:
Пока тесьма на нем крепка,
Ничья могучая рука
Вреда не причинит ему».
Но развязал старик тесьму
И всем по прутику раздал.
И каждый без труда сломал
Ему врученный тонкий прут.
Старик сказал: «Вот так и тут!
Тесьмою стянутые туго,
Стоят все прутья друг за друга.
Не ослабляйте же тесьму,
Живя в отеческом дому.
Вражду не допускайте в дом,
Построенный с таким трудом.
Вражда безжалостна, как зверь,
Она вас выгонит за дверь».
 

Мораль

 
Concordia res parvae crescunt,
discordia maximae dilabuntur (Salustius).
Согласье нам богатство копит,
А несогласье сразу топит.
 

ОБ ОСЛЕ, СТАВШЕМ ПАПОЙ

 
В Ионии есть город Кума,
Где в оны дни у толстосума
Большая мельница была,
При ней старик держал осла,
Который, не любя трудиться,
Сбежал из Кумы за границу;
Бредя пустыней, тот осел
На шкуру львиную набрел,
Нагромоздил ее на плечи
И принял облик человечий.
 
 
«Несчастный мельник, трепещи
И сам свои мешки тащи!
Нет, мельник! Я отныне мельник,
А ты – ворочайся, бездельник!
Тебя беру я в батраки;
А ну, тащи мои мешки!
Нет, досадил ты нам, скотинам,—
Я лучше буду дворянином.
 
 
Чем я не герцог? Чем не князь?
Таких не знал ты отродясь!
Ну что, перекосилась харя?
Я буду выше государя!
Эй, поглядите на меня!
Красив, могуч… Кто мне ровня?
У кайзера без промедленья
Я отберу его владенья,
Пускай вельмож терзает страх,
Пускай они падут во прах.
Сам кайзер пусть меня боится
И пусть целует мне копытца!
И днесь и присно мне, ослу,
Пускай возносит он хвалу!
Всех попирая львиной лапой,
Над кайзером я буду папой!»
 
 
Тут все умолкли, присмирев,
И стал осел – завзятый лев.
Он овладел святейшим троном
И подчинил своим законам
Священников; он, самодур,
Спускает с них по восемь шкур
Попам он запрещает браки,
И вот прелаты, как собаки
(На передок-то каждый слаб),
Кидаются на бедных баб,
Бахвалясь перед всей округой;
А если со своей супругой
Застигнет муж духовника,
То мужу и намнут бока,—
Попы несчастного ославят
И каяться еще заставят.
Так власть святейшего осла
Несчастье людям принесла.
 
 
Кто нарушает пост великий?
Придется худо горемыке!
Яичек, масла хочешь? Нет,
На них теперь лежит запрет.
Сыр? Молоко? Забудь об этом,
Все это подлежит запретам.
Всё под ослом – стол и престол.
Владыка христиан – осел.
Все государи всей Европы —
Его покорные холопы,
Все бьют обманщику челом
И смирно ходят под ослом,
Который правит ими строго,
Как будто он – наместпик бога.
Всем продает в раю места
Уполномоченный Христа…
Так над вселенной власть обрел
Владыка христиан, осел.
 
 
Не странно ли? В обличье львином
Осел стал грозным властелином.
Ты скажешь, это басня? Нет!
Прошло, мой друг, шесть сотен лет,
Как Иисус за правду нашу
Испил мучительную чашу,—
И вот, мечтавший отдохнуть,
Осел пошел в далекий путь
И, львиную напялив шкуру,
Другую приобрел фигуру.
Он одурачил целый свет
И девятьсот двенадцать лет
Тянулось это представленье.
Но как-то всем на удивленье
Разумный человек, едва
Взглянув на правящего льва,
Довольного своей наживой,
Вдруг догадался: он фальшивый!
Под гривою, которой лев
Потряхивал, рассвирепев,
Людские потрясая души,
Ослиные торчали уши;
Смекнув немедля, в чем тут суть,
Он тихо стал за них тянуть,
И все увидели в натуре
Осла-злодея в львиной шкуре.
 
 
Тут шкуру он с него совлек,
Осел же в огорченье слег.
Все стало ясно христианам,
И разнеслось по разным странам,
Стонавшим под фальшивым львом,
Что оказался лев – ослом.
Как только шкуру льва спалили,
Еще недавно бывший в силе
Святейший господин осел
Внезапно оказался гол;
Расстался с оболочкой тленной
Могущественный царь вселенной.
 
 
Того ж, который мудро нас
От гнусного тирана спас,
Который, мужественный воин,
Великих почестей достоин
(Хоть он и скромен выше мер),
Который нам явил пример,
Как свергнуть Гога и Магога,
Как верить в истинного бога,
Как уничтожить ложь и блуд —
Мартином Лютером зовут.
Он нам явил господне слово,
Чтоб никогда лукавый снова
Не отвратил нас от креста.
На том – благодарим Христа.
 

ГЕОРГ РОЛЛЕНХАГЕН

ПОЛЕВАЯ МЫШЬ ИДЕТ В ГОСТИ В ГОРОД

 
Случилось это как-то в ночь,
Когда никто поспать не прочь.
Дремали птички на ветвях.
Форель не плавала в ручьях
(Она спала на дне реки).
Заснули звери и жуки.
Луна на небе засверкала,
И землю тишина сковала.
И вот, когда все в мире спят,
Две мыши у ворот стоят.
Пред ними каменный забор.
Закрыты двери на запор.
Но только сторожа заснули,
Как эти мыши прошмыгнули
В щель под забором, а потом
Они в большой прокрались дом.
Хозяин дома крепко спал.
Он целый вечер пировал,
С гостями много ел и пил.
Так день за днем он проводил.
А на столе – вот благодать!
Чего там только не сыскать!
Фисташки из заморских стран,
Гусь и зажаренный баран,
Изюм, фазаны и жирна
В огромном блюде ветчина.
Ковриги, сахар, виноград
И пироги кругом лежат.
Кувшины с пивом и вином.
Весь стол завален серебром…
И все, что на столе лежало,
Тех мышек очень привлекало.
Никто заметить их не мог.
Они на стол скорее – скок!
Гуткезхен – городская мышь.
Ее ничем ие удивишь.
Варнфрида – полевая мышка
(Она ужасная трусишка).
И тут Гуткезхен говорит!
«О гостья! Все, что здесь лежит,
Хочу тебе я подарить.
О нет! К чему благодарить!
Не надо. Лучше поживей
Наешься вдоволь и попей!»
Варнфрида только: «Ах» и «Ох».
«Да этот стол совсем не плох.
Какая вкусная еда!
Вот это жизнь! Вот это да!
Какой божественный паштет!
Какое множество конфет!»
И снова только «ох» и «ах».
«Как можешь жить ты на полях?
Питаться лишь одним зерном?
Я часто думаю о том,—
Гуткезхен молвит, как царица,—
Здесь можно только подивиться!»
И тут внезапно пробудился
Хозяин дома. Он напился
Сегодня здорово, и вот
Болят и сердце и живот.
Так где ж его былая сила?
Ему мерещится могила,
Не может он ни сесть, ни встать…
И он от страха стал кричать;
Ему до смерти два шага!
Бегут служанка и слуга…
Свою жену позвать он просит!
«И где ж ее, дуреху, носит?»
Но вот, заботлива, нежна,
К нему бежит его жена…
Она дрожит. «Мой дорогой!
Я отпою тебя водой!
Господь да не оставит нас!»
И слезы катятся из глаз…
Повсюду шум и суета.
Смела Гуткезхен, да и та
Бежит в нору, забыв с испугу
Свою любимую подругу.
Но час прошел, прошел другой,
И вновь царит кругом покой.
Две мыши встретились опять.
«Давай продолжим пировать,—
Гуткезхен говорит Варифриде,—
Ты на меня не будь в обиде!»
Пищит Варнфрида и вздыхает:
«Скажи., и часто так бывает,
Что в доме все идет вверх дном?»
«Да, да. Скандалы день за днем.
Хозяин всякий раз кричит.
Но возрастает аппетит,
И все вкуснее кажется,
Когда скандал уляжется».
На что Варнфрида отвечала:
«Я часто в поле голодала
И мокла под дождем. Но все же
Мне тишина всего дороже.
Я шум и крик не выношу.
Сейчас же в поле поспешу,
Пока светать не стало.
Прощай! Я побежала!..»
 

ИОГАНН ФИШАРТ

ЦАРЬ И БЛОХА

Рассказывает вошь:

 
Блоха, рассказать мне тебе разреши
О жизни одной неприметной вши.
К ней, представь себе, были внимательны
Лица, которые крайне влиятельны.
Однажды один император славный
Велел подавать свой камзол исправный.
Вдруг камердинера бросило в дрожь —
Он на камзоле заметил вошь.
Несчастный от страха совсем зачах.
Теперь не сносить головы на плечах.
И, поправляя кружево манжетное,
Движение сделал он еле заметное.
Снял с рукава рыжеватую вошь,
Но императора не проведешь.
Жизнь камердинера на волоске.
«Что же ты держишь в правой руке?»
В крови от стыда разгорелся огонь.
Как он боится разжать ладонь!
В последней надежде на чудеса
Молит о помощи он небеса:
«О, ниспошли мне, господь, милосердие
За все мое рвение и усердие!»
Он раскрывает ладонь. И что ж?
Император смеется, увидев вошь.
«Значит, и мне даровал господь
Всего лишь навсего тленную плоть.
Пусть я сижу на высоком троне,
С жезлом в руке, в золотой короне!
Как ни старайся, как ни пляши,
И у меня, императора, вши!
Может, проживу еще немного я.
До чего же наша жизнь убогая!»
И слугу, что был таким проворным,
Наградил он титулом придворным.
И тут же смекнул камердинер-пройдоха!
«Еще поживлюсь я на этом неплохо.
И, коль понадеюсь я вновь на удачу,
Мешок золотых получу я в придачу.
Куй железо, пока горячо!»
На высочайшее глянув плечо,
К особе светлейшей он сделал шаг,
Что-то усердно зажал в кулак
И тотчас признался, как на духу,
Что на камзоле поймал блоху.
«Как? – закричал император в злости.—
Пересчитаю тебе я кости!
Выпущу я из тебя потроха.
Откуда на платье моем блоха?
Ах ты, негодник, коварный и лживый,
Что ж я, по-твоему, пес шелудивый?
Катись отсюда без оглядки,
Да так, чтобы сверкали пятки!»
В назиданье нерадивым слугам
Получил обманщик по заслугам.
И в тот же день и в тот же час
Издал император строжайший указ.
И всем с тех пор считать приходится,
Что только у животных блохи водятся.
Людей же порою кусают вши,
Несмотря на наличие вечной души.
Тот, кто жить привык беспечно,
Вспомнит: жизнь не вековечна.
Коль тебя укусит вошь,
Знай, от смерти не уйдешь.
Пусть вши порой приносят муку,
Но деньги платят за науку.
Ведь император понял сам,
Что вши угодны небесам!
Мы, вши, прямое подтверждение
Тому, что все охватит тление.
Как мне жаль вас, прыгучие блохи.
До чего же дела ваши плохи!
 

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ НЕМЦАМ, ПО СЛУЧАЮ КАРТИНЫ, КОТОРУЮ ЯВЛЯЕТ СОБОЮ ГЕРМАНИЯ

 
Ужель, Германия, скажи,
Ты лести поддалась и лжи?
Неужто жребий твой прославлен
Тем, что весь мир тобой отравлен?
Ах, не стыдясь своих детей,
Кичишься ты картиной сей,
Которой бы страшиться надо!
О, недостойнейшее чадо
Могучих предков!.. Почему,
На гибель сердцу и уму,
Отцов притворно восхваляешь
И память их в грязи валяешь?
Твердишь, в делах увязнув злых,
О добродетелях былых
И к дедовским взываешь нравам,
Предавшись мерзостным забавам!
Ты вся пронизана пороком,
Хоть и глаголешь о высоком!
Напоминаешь сим птенца,
Что, сидя в клетке у ловца,
Обозреваемый народом,
Кичится именитым родом,
Он-де орлов привольных сын,
Жильцов заоблачных вершин,
Царей в заоблачной державе!..
Но проку нет в отцовской славе,
Коль отпрыск чахлый – под замком…
Пример подобный нам знаком.
Германия, не ты ли это,
Чье сердце пагубой задето?
Что нам сияние побед
И доблесть немцев прошлых лет?
Во благо своему народу
Они сражались за свободу
И злых соседей – видит бог! —
Не допускали на порог!
А нынче мы и в самом деле
Свободу родины презрели.
Толпится враг у наших врат,
Верша бесчинства и разврат!
Ужели Трусости царица
В германских землях воцарится?
Отдать ли скипетр ей и трон?!
Нет, полагаю, не резон!
Мы по-иному с ней поладим:
С почтеньицем ее подсадим
На деревянного коня
И, погремушками звеня,
Напялим на нее «корону»,
Взамен орла дадим ворону,
Взамен державы – круглый мяч,
Тот самый, что несется вскачь,
Как только по нему ударят…
О, нам свободу не подарят!
Завоевать ее спеши!
Прочь страх, прочь робость из души!..
Без благочестья нет свободы!
Чужие мысли, нравы, моды
Свободно в наш проникли дом,
И кажется давнишним сном
Германских строгих нравов прочность.
Всё – легкомыслие, порочность,
Распутство бабье!.. Что за стыд!..
Нет, нам потомство не простит
Того, что мы столь низко пали
И честь отцовскую распяли!..
Германский край, остепенись!
Орел германский, вознесись!
Да возвратит господь нам снова
То, что родной земли основа —
Бесстрашие твоих бойцов!..
Геройство дедов и отцов
И в нас геройством отзовется,
И высоко орел взовьется,
Победы ввысь взовьется стяг…
Воспрянет друг! И сгинет враг!..
 

БАРТОЛОМЕАС РИНГВАЛЬД

О ПОДРАЖАНИИ ЧУЖИМ МОДАМ

 
Поляки. – доблестное панство —
Блюдут в одежде постоянство.
У москвитян, у турков есть
Понятья: мера, ум и честь.
 
 
И лишь в краю германском нашем
На разум мы рукою машем,
Своих обычаев не чтим —
Все собезьянничать хотим.
 
 
В одеждах ходим иностранных,
Добытых в сопредельных странах.
Я «итальянец»! Ты «француз»!..
Что говорить! Вошли во вкус!
 
 
На что у них сегодня мода —
Нам слаще сахара и меда.
Взгляните на господ и дам:
Все носят всё, что носят там.
 
 
Болезнью тяжкой мы болеем!
Ни сил, ни денег не жалеем.
Чужой покрой, чужой наряд,
Страшусь, нас вскоре разорят.
 
 
Да как угонимся мы с вами
За шляпками, за башмаками,
Длиною юбок, цветом лент,
Коль все меняется в момент
 
 
И в моде новые фасоны!
Влиятельнейшие персоны
И те не выдержат такой
Безумной гонки колдовской!
 
 
Придет ли к немцам час прозренья,
Дабы избегнуть разоренья?..
Сколь нищ, сколь глуп безмозглый мот
Любитель чужестранных мод!
 

ПЕСНИ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ

ПЕСНЯ О ФЛОРИАНЕ ГАЙЕРЕ

 
Настали золотые
Для Коршуна деньки,
Птенцы его лихие —
Простые мужики.
Они теперь восстали —
Немецкий весь народ,—
Оружие достали
И двинулись в поход.
 
 
Зачем им не сиделось
В насиженном гнезде?
Откуда взяли смелость
И силу взяли где?
По божьему веленью
Идут они на бой —
Идут на искупленье
Греховности мирской.
 
 
Отчаянным народом
Силен крестьянский полк.
Иной зовет их сбродом.
Глядит на них как волк.
Так делают злодеи,
Гордец, ханжа и трус.
Мы с каждым днем сильнее —
Мотайте-ка на ус!
 
 
Еще на нас косится
Высокомерный враг:
Мол, что они за птицы
И кто у них вожак?
Вожак наш этим барам
Покажет, что почем!
Ведь Гайера недаром
Мы Коршуном зовем.
 
 
И вот идут крестьяне,
Бесстрашны и честны,
Идут на поле брани,
На тяжкий труд войны.
И пусть они покуда
Не ведали побед —
Дворянам будет худо,—
Такой дают обет.
 
 
Бесчисленное войско
Отважных мужиков
Сражается геройски
И не щадит врагов.
Оно разрушит храмы,
Оно сожжет дворцы,—
Недаром нас упрямо
Порочат подлецы.
 

ПЕСНЯ РЫЦАРЕЙ-РАЗБОЙНИКОВ ИЗ ВОЛЬНИЦЫ ШЕНКЕНБАХА

 
Тебе воздать хваленья,
Пречистая, спешим.
Мария! Все моленья
Несем к стопам твоим!
На конях наши роты
Сидят, полны заботы;
Щадить нам нет охоты,
Лишь ты, Христова мать,
Не устаешь внимать.
 
 
Свят Юрий благородный,
Хорунжим будь у нас!
Дай нам денек погодный,
Даруй счастливый час,
Чтоб мы не оплошали,
Крестьян в силки забрали,
Что нас взнуздать мечтали,
Не им в дворянстве быть!
Им лиса не словить.
 
 
Купцы с дворянской спесью
Сроднились, мнят, вполне.
Так грянем по полесью,
Мы на борзом коне.
Почешем ихни спины!
Из темных нор дубиной,
Зажженной хворостиной
Начнем зверье травить,
Чтоб ихню спесь посбить.
 
 
Да знает каждый рыцарь
Наш орденский статут;
Нам от нужды не скрыться,
Нам яств не нанесут,
Нас голод мучил с детства.
Но есть другое средство:
Сорвать с купца наследство,
Все, чем нажился плут.
Пускай себе ревут!
 
 
Ну, как себе на пищу
Доходы соберу?
Но эту дичь мы сыщем
Залетную в бору:
Франконцев с их сумою,
Что, не готовясь к бою,
Сидели за стеною.
Вот эта дичь – по мне,
В глухом бору – вдвойне.
 
 
Как птицу мы подымем,
Так не устанем гнать.
Со всех сторон нахлынем
Мы, рыцарская рать.
Пошлем ребят дозором
По рощам, косогорам.
Того прославим хором,
Кто вечный даст покой
Певунье городской.
 

Джованни Батиста Досси(?).

Иллюстрация к седьмой песни поэмы Л. Ариосто «Неистовый Роланд» (изд. Винченцо Вальгризи, Венеция, 1542). Гравюра на дереве.

 
Рыбачить мы умеем
И на сухой земле.
Мы ветерочком веем
Вдоль рощи. На седле
Не будем мы гнусавить:
«Как одежонку справить?»
Иль не вподъем заставить
Платить того, кто в лес
С тугой сумой полез?
 
 
В Франконии нам любо
Ни год, ни два сновать.
Крестьяне точат зубы
На рыцарскую знать.
Господь от бед избави!
По полю, по дубраве
Дай волю всей ораве
Гулять, пока петлей
Не стянут ворот мой.
 
 
Дай покарать нам, боже,
Лихих бунтовщиков!
Иль молодец пригожий
Не стоит ста голов?
Их спесь навеки скрутим,
Смерть братьев не забудем.
В них страх такой пробудим,
Что с трепетом в сердцах
Поймут, кто Шенкенбах.
 

ОТВЕТНАЯ ПЕСНЯ КРЕСТЬЯН

 
Такой лихой печали,
Таких великих бед
Сыздетства не видали
Ни я, ни мой сосед.
И господа и слуги
На покаянье туги.
Живут по всей округе
Без бога, без узды,
Смирению чужды.
 
 
Не рыцарскому роду
Бить, грабить, жечь, пытать!
Торговцам нет проходу:
Всех тщатся обобрать.
Легко ль от бед укрыться?
Как лих в разбое рыцарь,
И в песне говорится,
Что лютая семья
Сложила про себя.
 
 
Свят Юрий, божий витязь,
Водитель ваших орд?
Эх, подлые, стыдитесь —
Над ним не властен черт!
Свят Юрий вас оставит,
Сразит мечом, удавит
Иль сам топор направит
В загривок гордый твой
На площади большой.
 
 
Вы пели о затраве
Охотничьей в лесу?
Не всякий час забаве,
Приходит смерть и псу.
Качнется в дреме вечной
Под балкой поперечной,
Охотничек беспечный,
Что по лесу гулял,
Не заслужив похвал.
 
 
Хвалились вы заране
Ухлопать дичь в упор.
Эх, господа-дворяне,
Не крепок ваш дозор,
Не медлим мы с расправой,
Сведем свой счет кровавый.
А суд не знает правый
Ни смердов, ни господ,
На плаху всех сведет.
 
 
Дозорных ваших любо
В темнице зреть, в цепях,
Под одежонкой грубой,
В тревоге и мольбах.
Иную песню птахи
Поют при виде плахи.
«О сударь! – молят в страхе.
Хоть мессу нам пропой
Душе на упокой».
 
 
Мы рассказать могли бы
Про муки, крики, плач;
Невинного на дыбы
С виновным взвил палач,
Так вор-разбойник губит
И тех, кого он любит;
Он жизнь под корень рубит
Супруги и детей.
А это мук больней.
 
 
Вы плутовством, нахрапом
Позорили свой род;
Нас звали «сиволапым»,
Брань чести не берет.
А вас – которых чтили
С младенчества не мы ли? —
Дворянства-то лишили.
В кого всадили клин,
Уж тот не дворянин.
 
 
Дворянству денег мало,
На то и господа!
А слугам-то пристало
За них платить всегда?
Иссякнут все колодцы,
А коли сердце бьется,
Садись на иноходца
Да мчись в шумливый бор,
А там виси, как вор.
 
 
Максимилиану славу
Мы, кесарю, поем
За твердую расправу
С сиятельным жульем.
Петля пришлася впору
И Гогенкранцу-вору.
Колите песью свору,
Что кесаря хулит,
В них божий глас молчит!
 

ПЕСНЯ ОБ УСМИРЕНИИ МЮЛЬГАУЗЕНА

 
Хотите песенке внимать,
Что пелась про князей да знать,
Высокоблагородных
Теснителей народных?
 
 
Им христианскую-то кровь
Пивать за трапезой не вновь,
Им миловать негоже,
Спаси нас, бедных, боже!
 
 
В четверг стряслась у нас беда.
Сошлись князья и господа
Под Шлотгейм всей оравой,
Грозили нам расправой.
 
 
Как герцог Юрий зол и лют,
Расскажет эббелейдский люд;
К князьям он едет в поле,
Чтоб благ стяжать поболе.
 
 
Мюльгаузен – крепость хоть куда,
Но взяли город господа,
В том доктор был виною
С багряной бородою.
 
 
Ты, доктор, признанный злодей,
Ты худо сделал, ей-же-ей!
Но мы тебя отвадим,
На кол тебя посадим.
 
 
И Генрих Баумгард был из тех,
Кого не устрашает грех,
Он знал, что доктор хочет,
О чем злодей хлопочет.
 
 
Их плутни Кенемунд открыл.
Зато и голову сложил
В угоду барам злобным
У нас, на месте лобном.
 
 
Был Пфейфер честен и учен,
Славней не сыщется имен.
В пути его схватили,
Навеки уложили.
 
 
Так нам Мюльгаузенский совет
Не мало понаделал бед,
Из злобы и из мести
Нас бьют на лобном месте.
 
 
И даже тех, кому князья
Свободу дали, видел я,
Прислужники хватали
И насмерть убивали.
 
 
Людей не милуют они.
Господь, теснителей казни!
Пусть черти в хворостины
Их примут в час кончины.
 
 
Нам Ламгарт, воевода-плут,
Сказал: на Попперекский пруд
Идите всей толпою
С повинной головою.
 
 
И жены бедные гурьбой,
Ведомы докторской женой,
Пошли молить злодеев…
Спусти на ведьму змеев!
 
 
Кто эту песенку сложил,
Тот на земле недолго жил —
Он выпил злую чашу.
Ты песню слышал нашу?
 

НАРОДНАЯ ЛИРИКА

ГОСПОДИН ФОН ФАЛЬКЕНШТЕЙН

 
Однажды с охоты граф Фалькенштейн
Скакал по лесам и полянам.
И вдруг на дороге увидел он
Девчонку в платке домотканом.
 
 
«Куда ты, красавица, держишь путь?
Не скучно ль бродить в одиночку?
Поедем! Ты в замке со мной проведешь
Хмельную, веселую ночку!»
 
 
«Чего вы пристали? Да кто вы такой?
Все хлопоты ваши напрасны».
«Так знай же, я сам господин Фалькенштейн!
Теперь ты, надеюсь, согласна?»
 
 
«Ах, коли взаправду вы граф Фалькенштейн,—
Ему отвечает девица,—
Велите отдать моего жениха.
Он в крепости вашей томится!»
 
 
«Нет, я не отдам твоего жениха,
Ему ты не станешь женою.
Твой бедный соколик в поместье моем
Сгниет за тюремной стеною!»
 
 
«Ах, если он заживо в башне гниет,—
Бедняжка в слезах отвечает,—
Я буду стоять у тюремной стены,
И, может, ему полегчает».
 
 
Тоскует она у тюремной стены,
Звучит ее голос так жутко:
«О милый мой, коли не выйдешь ко мне
Наверно, лишусь я рассудка».
 
 
Все ходит и ходит вкруг башни она,
Свою изливая кручину:
«Пусть ночь пройдет, пусть год пройдет
Но милого я не покину!
 
 
Когда б мне дали острый меч,
Когда б я нож достала,
С тобою, граф фон Фалькенштейн,
Я насмерть бы драться стала!»
 
 
«Нет, вызов я твой все равно не приму,
Я с женщиной драться не буду!
А ну-ка, бери своего жениха,
И прочь убирайтесь отсюда!»
 
 
«За что ж ты, рыцарь, гонишь нас?
Ведь мы небось не воры!
Но то, что нам принадлежат,
Берем без разговора!»
 

КОРОЛЕВСКИЕ ДЕТИ

 
Я знал двух детей королевских —
Печаль их была велика:
Они полюбили друг друга,
Но их разлучала река.
 
 
Вот бросился вплавь королевич
В глухую полночную тьму,
И свечку зажгла королевна,
Чтоб виден был берег ему.
 
 
Но злая старуха черница
Хотела разбить их сердца,
И свечку она загасила,
И ночь поглотила пловца.
 
 
Настало воскресное утро —
Кругом веселился народ.
И только одна королевна
Стояла в слезах у ворот.
 
 
«О матушка, сердце изныло,
Болит голова, как в чаду.
Ах, я бы на речку сходила,—
Не бойтесь, я скоро приду».
 
 
«О дочка, любимая дочка,
Одна не ходи никуда.
Возьми-ка с собою сестрицу,—
Не то приключится беда».
 
 
«Сестренка останется дома,—
С малюткой так много хлопот:
Поди, на зеленой поляне
Все розы она оборвет».
 
 
«О дочка, любимая дочка,
Одна не ходи никуда.
Возьми с собой младшего брата,
Не то приключится беда».
 
 
«Пусть братец останется дома,—
С малюткой так много хлопот:
Поди, на зеленой опушке
Он ласточек всех перебьет».
 
 
Ушла во дворец королева,
А девушка в страшной тоске,
Роняя горючие слезы,
Направилась прямо к реке.
 
 
Вдоль берега долго бродила,
Печалясь – не высказать как.
И вдруг возле хижины ветхой
Ей встретился старый рыбак.
 
 
Свое золотое колечко
Ему протянула она.
«Возьми! Но дружка дорогого
Достань мне с глубокого дна!»
 
 
Свою золотую корону
Ему протянула она.
«Возьми! Но дружка дорогого
Достань мне с глубокого дна!»
 
 
Раскинул рыбак свои сети,
И вот на прибрежный песок
Уже бездыханное тело
С немалым трудом приволок.
 
 
И девушка мертвого друга,
Рыдая, целует в лицо:
«Ах, высохли б эти слезинки,
Когда б ты сказал хоть словцо».
 
 
Она его в плащ завернула.
«Невесту свою приголубь!»
И молча с крутого обрыва
В холодную бросилась глубь…
 
 
…Как колокол стонет соборный!
Печальный разносится звон.
Плывут похоронные песни,
Звучит погребальный канон…
 

УЛИНГЕР

 
Веселый рыцарь на коне
Скакал по дальней стороне,
Сердца смущая девам
Пленительным напевом.
 
 
Он звонко пел. И вот одна
Застыла молча у окна:
«Ах, за певца такого
Я все отдать готова!»
 
 
«Тебя я в замок свой умчу.
Любви и песням научу.
Спустись-ка в палисадник!» —
Сказал веселый всадник.
 
 
Девица в спаленку вошла,
Колечки, камушки нашла,
Связала в узел платья
И – к рыцарю в объятья.
 
 
А он щитом ее укрыл
И, словно ветер быстрокрыл,
С красавицей влюбленной
Примчался в лес зеленый.
 
 
Не по себе ей стало вдруг;
Нет никого – сто верст вокруг.
Лишь белый голубочек
Уселся на дубочек.
 
 
«Твой рыцарь, – молвит голубок,—
Двенадцать девушек завлек.
Коль разум позабудешь —
Тринадцатою будешь!»
 
 
Она заплакала навзрыд:
«Слыхал, что голубь говорит,
Как он тебя порочит
И гибель мне пророчит?»
 
 
Смеется Улингер в ответ:
«Да это все – пустой навет!
Меня – могу дать слово —
Он принял за другого.
 
 
Ну, чем твой рыцарь не хорош?
Скорей мне волосы взъерошь!
На траву мы приляжем
И наши жизни свяжем».
 
 
Он ей платком глаза утер:
«Чего ты плачешь? Слезы – вздор
Иль, проклятый судьбою,
Покинут муж тобою?»
 
 
«Нет, я не замужем пока.
Но возле ели, у лужка,—
Промолвила девица,—
Я вижу чьи-то лица.
 
 
Что там за люди? Кто они?»
«А ты сходи на них взгляни,
Да меч бы взять неплохо,
Чтоб не было подвоха».
 
 
«Зачем девице нужен меч?
Я не гожусь для бранных встреч.
Но люди эти вроде
Кружатся в хороводе».
 
 
Туда направилась она
И вдруг отпрянула, бледна:
В лесу, на черной ели,
Двенадцать дев висели.
 
 
«О, что за страшный хоровод!» —
Кричит она и косы рвет.
Но крик души скорбящей
Никто не слышит в чаще.
 
 
«Меня ты, злобный рыцарь, здесь,
Как этих девушек, повесь,
Но не хочу снимать я
Перед кончиной платья!»
 
 
«Оставим этот разговор.
Позор для мертвых – не позор.
Мне для моей сестрицы
Наряд твой пригодится».
 
 
«Что делать, Улингер? Бери —
Свою сестрицу одари,
А мне дозволь в награду
Три раза крикнуть кряду».
 
 
«Кричи не три, а тридцать раз,—
Здесь только совы слышат нас.
В моем лесу от века
Не встретишь человека!»
 
 
И вот раздался первый крик:
«Господь, яви свой светлый лик!
Приди ко мне, спаситель,
Чтоб сгинул искуситель!»
 
 
Затем раздался крик второй:
«Меня от изверга укрой,
Мария пресвятая!
Перед тобой чиста я!»
 
 
И третий крик звучит в бору:
«О брат! Спаси свою сестру!
Беда нависла грозно.
Спеши, пока не поздно!»
 
 
Ее мольбу услышал брат.
Созвал он всадников отряд,—
На выручку сестрицы
Летит быстрее птицы.
 
 
Несутся кони, ветр свистит,
Лес вспугнут топотом копыт.
До срока подоспели
Они к той черной ели.
 
 
«Что пригорюнился, певец?
Выходит, песенке – конец.
Сестру свою потешу —
На сук тебя повешу!»
 
 
«Видать, и я попался в сеть.
Тебе гулять, а мне – висеть.
Но только без одежи
Мне помирать негоже!»
 
 
«Оставим этот разговор.
Позор для мертвых – не позор.
Камзол твой и кирасу
Отдам я свинопасу!»
 
 
И тотчас головою вниз
Разбойник Улингер повис
На той же самой ели,
Где пленницы висели.
 
 
Брат посадил в седло сестру
И прискакал домой к утру
С сестрицею родимой,
Живой и невредимой.
 

БЕГЛЫЙ МОНАХ

 
Я песню новую свою
Готов начать без страха.
А ну, споемте про швею
И черного монаха.
 
 
Явился к повару монах:
«Давай скорей обедать!
Что в четырех торчать стенах?
Хочу швею проведать!»
 
 
Вот он поел да побежал,
Плененный белой шейкой.
Всю ночь в постели пролежал
С красоткой белошвейкой.
 
 
Меж тем колокола гудят,
Зовут монахов к мессе.
«Эх, что сказал бы мой аббат,
Когда б узнал, что здесь я?»
 
 
Он пред аббатом предстает,
Потупив долу очи.
«Мой сын, изволь-ка дать отчет,
Где был ты этой ночью?»
 
 
И говорит ему чернец:
«Я спал с моею милкой
И пил вино, святой отец,
Бутылку за бутылкой!..»
 
 
Весь день томительно гудят
Колоколов удары.
Монахи шепчут: «Бедный брат,
Побойся божьей кары!»
 
 
И говорит чернец: «Друзья,
Погибнуть мне на месте,
Но мне милей моя швея,
Чем все монахи вместе!»
 
 
Кто эту песенку сложил,
Ходил когда-то в рясе,
В монастыре монахом жил,
Да смылся восвояси.
 

БЫЛА Б ТЫ НЕМНОГО БОГАЧЕ…

 
Однажды я на берег вышла,
По тропке спустилась к реке.
Вдруг вижу: челнок подплывает,
Три графа сидят в челноке.
 
 
Вот граф, молодой и прекрасный,
В бокал иаливает вина.
«Красавица, светик мой ясный,
Ты выпить со мною должна».
 
 
Глядит на меня, чуть не плача,
И шепчет, склонясь надо мной:
«Была б ты немного богаче,
Моей бы ты стала женой».
 
 
«Не смейтесь над девушкой честной.
Зачем мне ваш графский дворец!
Бедняк из деревни окрестной
Меня поведет под венец».
 
 
«А коль жениха не дождешься
Ни в том и ни в этом году?»
«Тогда я монахиней стану,
Тогда я в обитель уйду».
 
 
С тех пор миновало полгода,
Зима наступила, и вот
Приснилось ему, что голубка
Монахиней в келье живет.
 
 
Стрелой к монастырским воротам
Летит он на быстром коне…
Открылось окошечко: «Кто там?»
«Любовь моя, выйди ко мне!»
 
 
И девушка в белом наряде
Выходит к нему на порог.
Отрезаны длинные пряди,
И взгляд ее грустен и строг.
 
 
Он ей не промолвил ни слова,
Он ей не сказал ничего.
Но сердце от горя такого
Разбилось в груди у него.
 

ГОРЕМЫКА ШВАРТЕНГАЛЬЗ

 
В пути заметил я трактир
И постучал в ворота.
«Я горемыка Швартенгальз.
Мне пить и есть охота!»
 
 
Хозяйка отворила дверь.
Я плащ и шляпу скинул,
Налил вина – да стал глазеть
И кружку опрокинул.
 
 
Она тут потчевать меня,
Что барина какого.
Да только денег не возьмешь
Из кошелька пустого.
 
 
Хозяйка сердится, бранит —
Чуть не оглох от крика.
Постель не стелит, гонит прочь:
«Иди в сарай поспи-ка!»
 
 
Что делать, братцы! Лег я спать
В сарае возле дома.
Эх, незавидная кровать —
Колючая солома.
 
 
Проснулся утром – смех и грех,—
Дрожу, от стужи синий.
Вот так хоромы! На стене
Засеребрился иней.
 
 
Ну что же, взял я в руки меч,
Пошел бродить по свету.
С пустым мешком пошел пешком,
Коль не дали карету.
 
 
А на дороге мне сынок
Купеческий попался,
И кошелек его тугой
По праву мне достался!
 

ПОРТНОЙ В АДУ

 
Под утро, в понедельник,
Портняжка вышел в сад.
Навстречу – черт: «Бездельник,
Пойдем со мною в ад!
Теперь мы спасены!
Сошьешь ты нам штаны,
Сошьешь нам одежонку,
Во славу сатаны!»
 
 
И со своим аршином
Портняжка прибыл в ад.
Давай лупить по спинам
Чертей и чертенят.
И черти смущены:
«Мы просим сшить штаны,
Но только без примерки,
Во славу сатаны!»
 
 
Портной аршин отставил
И ножницы достал.
И вот, согласно правил,
Хвосты пооткромсал.
«Нам ножницы странны!
Изволь-ка шить штаны.
Оставь хвосты в покое,
Во славу сатаны!»
 
 
С чертями трудно сладить.
Портной согрел утюг
И стал проворно гладить
Зады заместо брюк.
«Ай-ай! Ужель должны
Нас доконать штаны?
Не надо нас утюжить,
Во славу сатаны!»
 
 
Затем он вынул нитку,
Чертей за шкуру – хвать!
И пуговицы начал
Им к брюху пришивать.
И визг и плач слышны:
«Проклятые штаны!
Он спятил! Он рехнулся,
Во славу сатаны!»
 
 
Портной достал иголку
И, не жалея сил,
Своим клиентам ноздри
Как следует зашил.
«Мы гибнем без вины!
Кто выдумал штаны?
За что такая пытка,
Во славу сатаны?!»
 
 
На стену лезут черти —
Шитье всему виной.
«Замучил нас до смерти
Бессовестный портной!
Не слезем со стены!
Не будем шить штаны!
Иначе мы подохнем,
Во славу сатаны!»
 
 
Тут сатана явился.
«Ты, парень, кто таков?
Как ты чертей решился
Оставить без хвостов?
Коль так – нам не нужны
Злосчастные штаны.
Проваливай из ада,
Во славу сатаны!»
 
 
«Ходите с голым задом!» —
Сказал чертям портной
И, распрощавшись с адом,
Отправился домой.
Дожив до седины,
Он людям шьет штаны,
Живет и не боится
Чертей и сатаны!
 

* * *

 
Кабы мне птицей стать,
Крылья бы где достать,—
Был бы с тобой!
Но как ни хочу – не взлечу,
Проклят судьбой.
 
 
Ночью снишься ты мне,
Вижу тебя во сне,
Взгляд твой ловлю.
А разомкну глаза —
Слезоньки лью.
 
 
Верь, что каждую ночь
Сердцу уснуть моему невмочь,—
С тобой говорит…
Тысячу раз тебя
Благодарит.
 

ПРОДАННАЯ МЕЛЬНИЧИХА

 
В деревню мельник под хмельком
Без денег шел, да с кошельком.
Но денежки найдутся.
 
 
Вот завернул он в лес густой —
Навстречу три злодея: «Стой!»
И три ножа сверкнули.
 
 
«Здорово, мельник! Нам нужна
Твоя брюхатая жена.
Мы хорошо заплатим!
 
 
Чего ты струсил? Не дрожи!
Вот – триста талеров держи
И убирайся с богом!»
 
 
«Как! Моего ребенка мать
За триста талеров отдать?!
Нет, мне жена дороже!»
 
 
«Бери шестьсот – и по рукам!
Ее ты в лес отправишь к нам
Не позже чем сегодня!»
 
 
«Да вы в уме ль? – воскликнул муж.—
Мне за вдовство столь жалкий куш?!
Здесь тысячами пахнет!»
 
 
Хохочут изверги: «Разбой!
На девятьсот – и черт с тобой!
Но шевелись живее!»
 
 
Бедняга муж потер чело:
«Ну, девятьсот – куда ни шло.
Что ж! Сделка состоялась».
 
 
Домой вернулся он… Жена
Ждет у ворот, как смерть бледна:
«Откуда ты так поздно?»
 
 
«Жена! Я из лесу иду.
Там твой отец попал в беду.
Беги к нему на помощь!»
 
 
И лишь она вступила в лес,
Как ей спешат наперерез
Разбойники с ножами.
 
 
«Красотка, здравствуй! В добрый час!
Твой муженек три шкуры с нас
Содрал за эту встречу!»
 
 
И принялись ее топтать,
По лесу за косы таскать.
«Сейчас помрешь, красотка!»
 
 
«О, боже! Не снесу я мук!
Ах, проклят будь злодей супруг
На том и этом свете!
 
 
Когда бы мой услышал крик
Мой брат – охотник, в тот же миг
Он вас убил бы, звери!»
 
 
И тут, сестры заслышав зов,
Явился брат из-за кустов
И уложил злодеев.
 
 
«Сестрица, не о чем тужить.
Пойдем со мной! Ты будешь жить
В родном отцовском доме!..»
 
 
Прошло три долгих дня. И вот
Охотник мельника зовет:
«Зайди-ка, мельник, в гости!..»
 
 
«Ну, зять, здорово! Как живешь?
Что без жены ко мне идешь?
Сестрица не больна ли?»
 
 
«Ох, шурин, горе у меня.
Твою сестру третьёва дня
На кладбище снесли мы.
 
 
Душа бедняжки – в небесах…»
Но тут с младенцем на руках
К ним мельничиха вышла.
 
 
«Ах, мельник – изменник, мошенник и вор
Жену заманил ты к разбойникам в бор —
Так сам отправляйся на плаху!»