Текст книги "За землю русскую. Век XIII"

Автор книги: Алексей Югов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Берке отдал приказание после тщательного обыска развязать юношу. Рослые телохранители стояли по обе стороны шатёрного входа и по обе стороны от Берке.

Настасьин спокойно оглядел хана. Берке был одет в шёлковый стёганый халат зелёного цвета, с золотою прошвою. На голове шапка в виде колпака с бобровой опушкой. Ноги старого хана в мягких красного цвета туфлях покоились на бархатной подушке.

Настасьина поразило сегодня лицо Берке. Ему и раньше приходилось видеть хана, но это всегда происходило во время торжества и приёмов, и щёки Берке, по обычаю, были тогда густо покрыты какой-то красной жирной помадой. А теперь дряблое лицо хана ужасало взгляд струпьями и рубцами.

Не дрогнув, повторил Настасьин перед ханом своё признание в убийстве.

   – А знал ли ты, – прохрипел Берке, – что ты моего вельможу убил?

   – Знал.

   – А знал ли ты, что, будь это даже простой погонщик овец, ты за убийство его всё равно подлежал бы смерти?

   – Знал, – отвечал Настасьин.

Воцарилось молчание. Затем снова заговорил Берке.

   – Ты юн, – сказал он, – и вся жизнь твоя впереди. Но я вижу, ты не показываешь на своём лице страха смерти. Быть может, ты на господина своего уповаешь – на князя Александра, что он вымолит у меня твою жизнь? Так знай же, что уши мои были бы закрыты для его слов. Да и закон наш не оставляет времени для его мольбы. Ты этой же ночью должен умереть, говорю тебе это, чтобы ты в душе своей не питал ложных надежд!

Настасьин в ответ презрительно усмехнулся.

Берке угрюмо проговорил что-то по-татарски.

Стража, что привела Настасьина, уже приготовилась снова скрутить ему руки за спиной и вывести из шатра по первому мановению хана. Но Берке решил иначе.

   – Слушай ты, вместивший в себе дерзость юных и мудрость старейших! – сказал старый хан, и голос его был полон волнения. – Я говорю тебе это, я, повелевающий сорока народами! В моей руке законы и царства. Слово моё – закон законов! Я могу даровать тебе жизнь. Мало этого! Я поставлю тебя столь высоко, что и вельможи мои будут страшиться твоего гнева и станут всячески ублажать тебя и класть к ногам твоим подарки! Оставь князя Александра!.. Над ним тяготеет судьба!.. Своими познаниями в болезнях ты заслуживаешь лучшей участи. Моим лекарем стань! И рука моя будет для тебя седалищем сокола. Я буду держать тебя возле моего сердца. Ты из одной чаши будешь со мной пить, из одного котла есть!..

Презрением и гневом сверкнули глаза юноши.

   – А я брезгую, хан, из одной чаши с тобой пить, из одного котла есть! – воскликнул гордо Григорий Настасьин. – Ты кровопивец, ты кровь человеческую пьёшь!

Он выпрямился и с презрением плюнул в сторону хана. Грудь его бурно дышала. Лицо пламенело.

Все, кто был в шатре, застыли от ужаса.

Берке в ярости привстал было, как бы готовясь ударить юношу кривым ножом, выхваченным из-за пояса халата. Но вслед за тем он отшатнулся, лицо его исказилось подавляемым гневом, и он произнёс:

   – Было бы вопреки разуму, если бы я своей рукой укоротил часы мучений, которые ты проведёшь сегодня в ожидании неотвратимой смерти!.. Знай же: тебе уже не увидеть, как взойдёт солнце!

Юноша вскинул голову:

   – Я не увижу – народ мой увидит!

...Эта ночь была последней в жизни Настасьина.

Князь лежал, закинув руки под голову, тяжело дыша и вперяя очи во тьму.

Александру сильно недужилось.

С ним в шатре пребывал теперь неотлучно Михайла Пинещинич. Новгородец то и дело подходил к постели князя и спрашивал: не подать ли ему чего? Может быть, снегу набрать в ведро да холодную тряпицу поприкладывать к голове – жар отымает?!

– Спи ты, пожалуйста!.. Пройдёт!.. – трудно и досадуя ответствовал князь.

Новгородец тяжело вздыхал...

Неладное творилось с Ярославичем: он чувствовал нарастающий жар, бред, понимал, что это болезнь, и не мог никак отделаться от чувства, будто пылающее жаром лихорадки тело его стало необъятно огромным... Шатёр чудился ему как бы огромным, обитым кошмою гробом, в который велено было ему лечь, дабы примерить – по росту ли? Слова кружились все одни и те же:

«Гроб!.. Крышка пришлась. Как на Святогора. Не выйду... Гроб...»

Князь всю ночь не смежал очей. Под утро забылся. Солнце принесло облегченье. Взор стал снова ясен и твёрд.

К полудню князю и вовсе полегчало. Он встал, обулся в лёгкие валенки, чтобы не дуло в ноги, поразмялся сперва по шатру и, откушав, сел за работу – за разбор грамот и донесений, а потом стал диктовать письма и распоряженья на Русь.

Посланный от хана Елдегай известил Невского, что ему надлежит явиться сегодня на прощальную аудиенцию к хану...

Срочно велено было готовить прощальные дары хану Берке и Елдегаю и достойные подарки четырём ханшам: тем, которые пребывали на точке полного уваженья; каждая получила по кафтану из чёрных соболей, а Тахтагань-хатунь – зимний халат из выдры и такую же шапку.

Михайла Пинещинич чуть не заплакал, видя, что этакое добро уходит из русской пушной казны – и на кого же!..

   – Стоят они, суки, того! – сказал он. – По собачьему бы им полушубку подарить, да и за глаза довольно!

Невский похлопал его по плечу.

   – Радуйся, Михайла, что живыми отпускают, – сказал он. – Давай-ка собирай ребят в путь-дорогу!.. Ведь на Русь едем! – сказал он бодро, стараясь придать радости окружающим.

Сам он не очень-то верил в добрые намеренья Берке. Знал он татар. Однако опасенья Невского оказались на сей раз напрасными. Правда, не обошлось без многозначительного назидательного велеречия, однако в целом прощальная аудиенция была весьма благодушной.

   – Ну, Искандер, – сказал, вздохнув, Берке, – сегодня расстаёмся. Не уноси в сердце своём зла против меня и против благословенных орд моих. Я мог бы утопить и тебя, и народ твой в море тленья. Ты знаешь: ночью у меня огней столько, сколько звёзд. Я мог бы поднять на тебя сто тем [55]55
  Сто тем – то есть миллион.


[Закрыть] воинов. Ибо я управляю народом, который с большими трудами собрали отцы и деды мои... Я мог бы поступить с тобою, как поступаю с волосом в глазу или как с занозою. Вспомни, когда ты приехал, то ещё не успела осесть пыль крамолы твоей. Но ты хорошо сделал, что приехал и дал объяснения!.. Ты оберёг народ твой!.. Да и сам выносишь ныне ногу свою на берег спасенья... Я радостный отпускаю тебя: могущество руки моей возросло. Ты знаешь сам, что войска презренного Хулагу и сына его Абака и с ними войско картвелов уничтожены мною и рассеяны.

И ещё многое, в этом духе, говорил хан, отпуская Ярославича. Что ж оставалось отвечать Александру на это? Ярославич склонил голову и во всеуслышанье ответил по-монгольски:

   – Было бы далеко от здравого смысла пытаться противостать обвалу горы и приливу моря!..

И все присутствующие одобрили мудрое слово великого князя русских...

...Вечером того ж самого дня Берке, с глазу на глаз, грозил своему медику Тогрулу:

   – Смотри же!.. Если только он доберётся до Новгорода, то я велю зашить тебя в шкуру волка и затравить собаками!..

Медик смиренно поклонился.

   – Нет, государь, – отвечал он. – Александр-князь успеет отъехать от черты благословенных орд твоих не далее, чем покойный отец его – от Каракорума!..

Новый приступ недуга, вызванного ордынской отравой, едва не свалил Александра в Нижнем Новгороде. Однако князь превозмог болезнь и продолжил путь свой. Был ноябрь. Волга не стала ещё. Но снегу по берегам было уже много, установился санный путь, и князю легче было ехать полозом, в закрытом возке...

Возле Городца, что на Волге, заночевали в тихом белостенном монастыре на мысу, вдавшемся в Волгу. Игумен упросил Александра занять его покои. В прочих зданьях разместили дружину.

Александр, шатко ступая в своих оленьих унтах, разминал ноги, прохаживаясь по келье, и с наслажденьем осматривал беленные известью низкие своды.

– А ведь, поди, не чаяли и живы быть, – проговорил он, обращаясь к новгородцу Михайле и к двум другим дружинникам, ожидавшим от князя приказаний. – Вот видите, ребятки. Ничего, поратоборствуем ещё с вами!

Вдруг лицо князя дрогнуло и исказилось от боли. Александр схватился руками за живот. Лоб у него мгновенно вспотел. Лицо потемнело. Боль была такая, как если бы лезвие бритвы скользнуло где-то глубоко, в недрах тела, располосовывая кишки... Невский застонал...

Бережно поддерживая и давая ему ступать, как только боль внутри чуть отпускала, его подвела к раскладной походной кровати, покрытой мехами, и уложили не раздевая...

Александр старался перевести дыханье, как только боли стихали, и тогда лицо его прояснялось. А потом снопа как бы чья-то незримая рука проводила внутри у него раскрытой бритвой, доколе не исторгала у князя стон, – и вновь отпускала...

Чтобы хоть немного утишить боль, Александр стал дышать открытым ртом... И вдруг не выдержал и опять застонал...

Михайла кинулся добывать какого-то монаха, который был сведущ во врачеванье...

Александр умирал. Тесная келья наполнялась иеромонахами в чёрных одеяниях. Его исповедали и причастили. Готовили государя к предсмертному постриженью в монашеский чин, к принятию схимы[56]56
  Схима – высший монашеский чин, полное отречение от жизни. Обычно князья и бояре перед смертью принимали монашество (схиму), заботясь о «спасении души».


[Закрыть]. И самая схима – черпая длинная монашеская мантия, и наголовник – куколь – чёрный и островерхий, с нашитым спереди белым осьмиконечным крестом, были уже освящены и покоились наготове...

Старик архимандрит, присевший на табурет возле одра умирающего и склонившийся над головою князя, дабы приуготовить его к спокойному принятию кончины через пастырское увещание, заговорил было о тленности суетного и маловременного жития века сего...

Невский, досадливо поморщась, запретительным движеньем приподнял исхудавшую руку и остановил монаха.

– Довольно, отец честны́й! – негромко произнёс он. – Смерти я не страшусь, смерть – мужу покой! Всю жизнь с нею стремя в стремя ездил!.. Но о том досадую: разве время мне ныне покой принять? Нет мне настольника крепкого!..

Он замолк... Игумен сидел возле его постели, шепча молитвы...

...Могучие дружинники старались ступать неслышно, на цыпочках, прикусывая губу. Взглянув друг на друга, они молча сотрясали головами.

Александр увидал их. На устах его прошла тень отцовской улыбки. Затем лицо его стало опять суровым. Он угадывал, что архимандрит и другие монахи, с трудом скрывая своё нетерпение, ждут, когда же наконец можно будет приступить им к совершению предсмертного обряда, обязательного для царей.

   – Отец честный, – снова тихим, но властным голосом обратился он к архимандриту, – повремените ещё немного: скоро ваш буду!.. Дайте в последнее, с моими витязями побыть... проститься... Пускай отцы святые выйдут на малое время... оставят нас одних...

Архимандрит подчинился.

В келье остались одни только воины, сомкнувшиеся скорбно вкруг умирающего вождя своего. Послышались тяжёлые мужские рыданья.

Невский нахмурился.

   – Кто это там? – слегка прикрикнул он на дружинников. – Зачем вы душу надрываете мне жалостью?.. Полно!..

Рыданья прекратились, и Александр Ярославич, тот, кто ещё при жизни своей был проименован от народа – Невский, – обратил к своим воинам предсмертное своё слово. Оно было простым и суровым.

Он звал их не щадить жизни и крови своей за отечество, не страшиться смерти, как не страшился её и князь ихний.

   – Об одном, орлята мои, скорблю, – сказал он, испросив прощенья у них за всякую обиду, буде когда причинил которому, и сам всякую им обиду прощая. – Об одном скорблю: борозда моя на Русской Земле не довершена. Раньше сроку плуг свой тяжкий покидаю[57]57
  Своего рода эпитафией Александру Невскому могли бы послужить слова В. Т. Пашуто: «Своей осторожной, осмотрительной политикой он уберёг Русь от окончательного разгрома ратями кочевников. Вооружённой борьбой, торговой политикой, избирательной дипломатией он избежал новых войн на севере и западе, возможного, но гибельного для Руси союза с папством и сближения курии и крестоносцев с Ордой. Он выиграл время, дав Руси окрепнуть и оправиться от страшного разорения. Он – родоначальник политики московских князей, политики возрождения Руси» (В. Т. Пашуто. Александр Невский. М., 1975,с. 153).


[Закрыть]!..

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ, СВИДЕТЕЛЬСТВА ОЧЕВИДЦЕВ,
ТРУДЫ ИСТОРИКОВ.

РАСКОЛОТЫЙ ВЕК

XIII век пролетает в русской истории как бы расколотым на две неравные, мало похожие одна на другую части. Первая треть итого столетия была временем быстрого и всестороннего развития русских земель. Остальное – «тёмный период», время упадка или застоя почти во всех областях жизни страны. Причиной этого перелома было вторжение в 30-е годы XIII века 140-тысячной массы кочевников.

Публикация исторических источников XIII века в переводе на современный русский язык с необходимым пояснительным комментарием даёт возможность читателю самостоятельно оценить события давно минувшей эпохи.

«Слово о погибели Русской земли», «Похвала Всеволоду Большое Гнездо», «Летописный рассказ о преступлении рязанских князей», а также выдержки из трудов историка Б. А. Рыбакова и искусствоведа И. Э. Грабаря дают представление о социально-экономическом, политическом и культурном развитии Руси в начале XIII века, накануне монголо-татарского нашествия.

Далее помещён ряд материалов об истории монгольских завоеваний от возникновения монгольского государства и до нашествия Батыя на Русь в 1237 году. Здесь читатель найдёт отрывки из записок китайского дипломата Чжао Хуна, древнерусскую «Повесть о битве на роке Калке», отрывки из работ русского исследователя Центральной Азии Г. Е. Грумм-Гржимайло и советского историка И. П. Петрушевского.

Следующий раздел содержит документы о нашествии Батыя на Русь в 1237—1241 годах, в том числе письмо венгерского монаха Юлиана – редкое свидетельство иноземца о событиях на Руси в 1237 году. Однако особый интерес представляет русский памятник «Повесть о разорении Рязани Батыем».

Тяжёлый период иноземного ига нашёл отражение в трудах европейских путешественников Плано Карпини и Гильома Рубрука, проникших в Орду в середине XIII века, а также в «Повести о Михаиле Черниговском» – памятнике русской литературы XIII века.

Тяжёлая борьба против захватчиков шла на протяжении всего XIII века и на северо-западных и юго-западных рубежах Руси. Ценой огромного напряжения сил русскому народу удалось отстоять свои земли от нашествия западных соседей – немецких, шведских, литовских, венгерских и польских феодалов. Эта борьба – важнейшая сторона жизни Руси в XIII столетии. О ней рассказывают отрывки из Галицко Волынской летописи, а также из трудов крупнейшего русского историка XIX столетия С. М. Соловьёва.

«Житие Александра Невского», «Повесть о событиях в Липецком и Воргольском княжествах», «Слово Серапиона Владимирского» показывают Русь последней трети XIII века: страх и отчаяние мирных жителей, ожесточение князей, дикую свирепость завоевателей и вместе с тем напряжённые поиски путей к духовному и политическому возрождению страны.

В целом публикуемые материалы создают как бы мозаичный портрет XIII века, позволяют увидеть исторические корни будущей Куликовской битвы и победы на Угре.

1

Писатели Древней Руси любили изображать события «с высоты птичього полети», тик, чтобы вся Русская земля была видна от края до края.

Автор «Слова о полку Игорево» описывал сборы русского войска в поход: «Кони ржут за Сулою, звенит слава в Киеве; трубы трубят в Новгороде, стоят стяги в Путивле!»

Этим возвышенным взглядом, при котором исчезает всё мелкое и случайное и остаётся только крупное и вечное, обладал и неизвестный автор «Слова о погибели Русской земли» – замечательного памятника русской литературы начала XIII столетия.

Он создал яркую, эпически широкую картину процветания русских земель перед самым монголо-татарским нашествием.

«Слово о погибели...» напоминает богатую, украшенную золотом и киноварью миниатюру, которой часто начинались древние книги. Это один из немногих сохранившихся памятников яркой, своеобразной культуры домонгольской Руси. «Погибелью Русской земли» автор считает феодальные усобицы. Он вспоминает времена расцвета Руси при Владимире Мономахе и Ярославе Мудром.

СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ [58]58
  Это одно из самых ярких и вместе с тем самых загадочных произведений древнерусской литературы. «Слово» сохранилось всего лишь в двух списках, один из которых относится к XV, а другой к XVI веку.
  Одни исследователи считали «Слово» предисловием к «Житию Александра Невского», другие видели в нём начало исчезнувшего памятника, посвящённого описанию «погибели» Руси – Батыева нашествия.
  Местом создания «Слова» одни историки считают Северо-Восточную Русь (Л. А. Дмитриев, Ю. К. Бегунов), другие – Новгород или Псков (М. Н. Тихомиров). Большие споры вызывает и датировка памятника. Невозможно точно сказать, возник ли он до или после Батыева нашествия. Упоминание владимирских князей Юрия и Ярослава Всеволодовичей указывает на период с 1212 года (княжение Юрия) до 1246 года (смерть Ярослава).
  Текст печатается по изданию: «Памятники литературы Древней Руси. XIII в.». М., 1981, с. 130—131. Перевод Л. А. Дмитриева.


[Закрыть]

О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озёрами многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами божьими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!

Отсюда до угров и до ляхов, до чехов, от чехов до ятвягов, от ятвягов до литовцев, до немцев, от немцев до карелов, от карелов до Устюга, где обитают поганые тоймичи[59]59
  Ятвяги – литовское племя.
  до немцев – здесь под «немцами» подразумеваются жители Скандинавии. «Немцами», то есть немыми, не знающими русского языка, в средневековой Руси часто называли вообще выходцев из Западной Европы.
  Тоймичи – племя, жившее на самом севере Руси, в районе рек Верхней и Нижней Тоймы, притоков Северной Двины. Тоймичей в XIII веке называли «погаными», то есть язычниками. Обычное в русских летописях выражение «поганые» не имело бранного оттенка. Это было русифицированное латинское слово «паганус» – язычник, множественное число – «пагани».


[Закрыть], и за Дышащее море[60]60
  Дышащее море – Белое море, имевшее значительные приливы и отливы.


[Закрыть]; от моря до болгар, от болгар до буртасов, от буртасов до черемисов[61]61
  …до болгар – имеются в виду волжские болгары.
  Буртасы – одна из этнических загадок в истории Восточной Европы. В них видели предков современной мордвы – мокши, чувашей, марийцев, мордвы-эрзи и даже чеченцев. Наиболее вероятно, что буртасы представляли собой кочевую тюркскую племенную группу, существовавшую в Среднем Поволжье с IX века н. э. Впоследствии буртасы подверглись нападениям половцев, монголов, других соседних народов и, исчезли как особая этническая общность (см.: Попов А. И. Названия народов СССР. Л., 1973, с. 111-123).
  Черемисы – марийцы.


[Закрыть], от черемисов до мордвы – то всё с помощью божьею покорено было христианским народом, поганые эти страны повиновались великому князю Всеволоду[62]62
  Всеволод Юрьевич Большое Гнездо – был сыном Юрия Долгорукого и внуком Владимира Мономаха.


[Закрыть], отцу его Юрию, князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, которым половцы пугали своих малых деток. А литовцы из болот своих на свет не показывались, а угры укрепляли каменные стены своих городов железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил, а немцы радовались, что они далеко – за Синим морем. Буртасы, черемисы, вяда[63]63
  Вяда – одно из мордовских племён.


[Закрыть] и мордва бортничали на великого князя Владимира[64]64
  бортничали на великого князя Владимира – (см. примеч. № 8) то есть платили Владимиру Мономаху дань мёдом. Борть – гнездо диких пчёл. Бортничать – собирать дикий мёд.


[Закрыть]. А император царьградский Мануил[65]65
  Император царьградский Мануил – византийский император Мануил I Комнин (1143—1180). Он не был современником Владимира Мономаха (1113—1125) и потому никаких «даров великих» этому князю не посылал. Здесь обычное для древнерусской литературы хронологическое смещение.


[Закрыть] от страха великие дары посылал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не взял. И в те дни – от великого Ярослава, и до Владимира, и до нынешнего Ярослава, и до брата его Юрия[66]66
  ...от великого Ярослава, и до Владимира, и до нынешнего Ярослава, и до брата его Юрия... – Здесь упоминаются наиболее известные князья Киевской Руси: Ярослав Мудрый (около 978—1054); Владимир Мономах и князья – современники автора «Слова о погибели»... – Ярослав Всеволодович (1196—1246) и Юрий Всеволодович (1188—1238). Юрий был владимирским князем с 1212 по 1238 год, Ярослав – с 1238 по 1246 год.


[Закрыть], князя владимирского, – обрушилась беда на христиан...

* * *

Среди «грозных» князей начала XIII столетия, о которых писал автор «Слова о погибели...», самым могущественным был, пожалуй, владимиро-суздальский князь Всеволод Юрьевич по прозвищу Большое Гнездо. При нём владимирские земли достигли наибольшего расцвета. Имя его гремело по всей Руси. Военное могущество Всеволода было столь велико, что он, по выражению автора «Слова о полку Игореве», мог «Волгу вёслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать».

Летописец горько оплакивает кончину Всеволода в 1212 году? в «Похвале Всеволоду» звучит восхищение силой и богатством князя, мудрого и рачительного хозяина своей земли.

«Похвала» проста по стилю, печальна и торжественна по настроению.

ПОХВАЛА ВСЕВОЛОДУ БОЛЬШОЕ ГНЕЗДО [67]67
  «Похвала» относится к числу довольно распространённых в летописи хвалебных некрологов, составленных княжескими летописцами. Наряду с явными преувеличениями, свойственными этому жанру, «Похвала...» рассказывает и о реальных достоинствах Всеволода.
  «Похвала» входит в Лаврентьевскую летопись, созданную в 1377 году на основе более древних памятников владимирского, ростовского и тверского летописания.
  Текст печатается по изданию: «Рассказы русских летописей XII—XIV вв.». М., 1973, с. 55—56. Перевод Т. И. Михельсон.
  ...Всеволод Большое Гнездо – см. примеч. № 20.


[Закрыть]

В лето 1212 преставился великий князь Всеволод, именованный во святом крещении Дмитрием[68]68
  ...именованный во святом крещении Дмитрием... – вплоть до XV века русские князья носили два имени: одно, языческое, славянское, давалось при рождении; другое, христианское, греческое, – при крещении. Выбор крестильного имени зависел от даты рождения: называли в честь того святого, память которого приходилась на день рождения или близкие к нему дни. Князьям давались обычно имена святых воинов – Дмитрия, Фёдора, Георгия и др. Всеволод Большое Гнездо построил во Владимире каменный храм в честь своего небесного патрона – святого воина Дмитрия Солунского.


[Закрыть], сын Юрия, благочестивого князя всея Руси, внук Владимира Мономаха, прокняжив в Суздальской земле 37 лет.

Много мужества и дерзости показал Всеволод на поле брани. Украшен был всеми добрыми нравами. Злых казнил, а добромысленных миловал. Ведь князь не зря меч носит, но в месть злодеям и в похвалу творящим добро.

Суд судил он истинный и нелицемерный, не боясь лица сильных своих бояр, которые обижали меньших и закабаляли сирот[69]69
  ...закабаляли сирот... – «сироты» – одно из названий крестьян в Древней Руси.


[Закрыть] и творили насилие.

При имени Всеволода трепетали все страны, и по всей земле разошёлся слух о нём. И всех зломышлявших на него отдал господь в руки его, чтобы не возносились и не величались, но возлагали на бога всю свою надежду. И бог покорял под ноги его всех врагов его.

Многие церкви создал Всеволод во время власти своём. Создал церковь прекрасную мученика Дмитрий на дворе своём и украсил её дивно иконами и письмом[70]70
  ...иконами и письмом... – в Дмитровском соборе во Владимире и по сей день сохраняются фрагменты древних росписей, выполненных мастерами Всеволода Большое Гнездо. Сохранилась и замечательная икона конца XII века «Дмитрий Солунский», написанная, вероятно, для иконостаса Дмитровского собора.


[Закрыть]. И монастырь создал, а в нём церковь каменную Рождества святой богородицы[71]71
  ...церковь каменную Рождества святой Богородицы... – Белокаменный собор Рождественского монастыря во Владимире был выстроен Всеволодом в 1192—1195 годах. В 1263 году в этом соборе был захоронен Александр Невский. Собор разобран во второй половине XIX века.


[Закрыть] и её также исполнил всем исполнением, и покрыта была оловом от верху до закомар[72]72
  Закомары – полукруглые завершения стен.


[Закрыть] и притворов. И то чуду подобно. И не искал Всеволод мастеров у немцев[73]73
  Не искал Всеволод мастеров у немцев… – По сведениям летописей, Андрей Боголюбский приглашал мастеров для строительства храмов из владений германского императора Фридриха Барбароссы.


[Закрыть], но нашёл мастеров среди клевретов святой богородицы[74]74
  ...среди клевретов святой богородицы – то есть среди людей, имеющих отношение к Успенскому собору во Владимире.


[Закрыть] и своих. Одни олово лили, другие кровлю крыли, иные известью белили.

И когда пришёл конец временного сего и многомятежного жития, тихо и безмолвно он преставился и приложился к отцам и дедам своим. И плакали по нему сыновья его плачем великим, и все бояре и мужи[75]75
  Мужи... – старшие княжеские дружинники.


[Закрыть], и вся земля власти его, и пел над ним обычные песнопения епископ Иван[76]76
  Епископ Иван – Владимирский епископ Иван.


[Закрыть], и все игумены и черноризцы[77]77
  Игумен – настоятель монастыря. Черноризец – монах, инок.


[Закрыть], и все попы града Владимира. И положили его в церкви святой богородицы Златоверхой[78]78
  …в церкви святой богородицы Златоверхой... – Успенский собор во Владимире, служивший княжеской усыпальницей, был построен Андреем Боголюбским в 1158—1160 годах, перестроен и расширен зодчими Всеволода в 1185—1189 годах. Центральная глава («верх») храма была позолочена.


[Закрыть], которую создал и украсил брат его Андрей.

* * *

Велики исторические заслуги Киевской Руси – общей колыбели многочисленных русских княжеств XIII столетия. Время стёрло почти все следы далёкого прошлого. Однако работы учёных – археологов, историков – позволили узнать многое о различных сторонах жизни Руси в домонгольский период.

Б.А. Рыбаков
ИЗ КНИГИ «КИЕВСКАЯ РУСЬ
И РУССКИЕ КНЯЖЕСТВА XII—XIII вв.» [79]79
  Борис Александрович Рыбаков – известный советский историк и археолог, академик АН СССР; лауреат Ленинской и Государственной премий.
  Б. А. Рыбаков – автор целого ряда фундаментальных исследований по истории и культуре Древней Руси: «Ремесло Древней Руси» (М., 1948), «Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи» (М., 1971), «Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве» (М., 1972), «Язычество древних славян» (М., 1980), «Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв.» (М., 1982) и других.


[Закрыть]

Историческая заслуга Киевской Руси состояла не только в том, что была впервые создана новая социально-экономическая формация и сотни первобытных племён (славянских, финно-угорских, латышско-литовских) выступили как единое государство, крупнейшее во всей Европе. Киевская Русь за время своего государственного единства успела и сумела создать единую народность. Мы условно называем её древнерусской народностью, материнской по отношению к украинцам, русским и белорусам, вычленившимся в XIV—XV веках. В средние века её выражали прилагательным «русский», «люди руськие», «земля Руськая».

Единство древнерусской народности выражалось в выработке общего литературного языка, покрывшего собою местные племенные диалекты, в сложении общей культуры, в национальном самоощущении единства всего народа.

В заключение следует бросить взгляд на уровень культуры, достигнутый Русскими землями к моменту тех тяжких испытаний, которые готовило им нашествие полчищ Батыя.

Феодальная культура полнее всего проявилась в городах. Но следует помнить, что средневековый город не был единым – его население составляли феодалы, богатые купцы и духовенство, с одной стороны, и простые посадские люди (мастера, мелкие торговцы; капитаны и матросы «корабельных пристанищ», работные люди), с другой стороны.

Горожане были передовой частью народных масс; их руками, умом и художественным вкусом создавалась вся бытовая часть феодальной культуры: крепости и дворцы, белокаменная резьба храмов и многокрасочная финифть на коронах и бармах, корабли с носами «по-звериному» и серебряные браслеты с изображением русальных игрищ. Мастера гордились своими изделиями и подписывали их своими именами.

Кругозор горожан был несравненно шире, чем у сельских пахарей, привязанных к своему узенькому «миру» в несколько деревень. Горожане общались с иноземными купцами, ездили в другие земли, были грамотны, умели считать. Именно они, горожане, – мастера и купцы, воины и мореплаватели – видоизменили древнее понятие крошечного сельского мира (в один день пути!), раздвинув его рамки до понятия «весь мир».

Именно здесь, в городах, посадские люди увлекались весёлыми языческими игрищами, поощряли скоморохов, пренебрегая запретами церкви. Здесь создавалась сатирическая поэзия, острое оружие социальной борьбы, рождались гуманистические идеи еретиков, поднимавших свой голос против монастырей, церкви, а порою и против самого бога. Это посадские «чёрные люди» исписывали в XI—XII веках стены киевских и новгородских церквей весёлыми, насмешливыми надписями, разрушая легенду о повсеместной религиозности средневековья.

Исключительно важным было открытие в Новгороде берестяных грамот XI—XV веков. Эти замечательные документы снова подтверждают широкое развитие грамотности среди русских горожан.

У древних славян в IX веке после принятия христианства появилось две азбуки: глаголица и кириллица. На Руси в X—XIII веках обе они были известны, но глаголица применялась изредка, лишь для тайнописи, а кириллицей (упрощённой Петром I) мы пишем до сих пор, устранив (в 1918 г.) буквы фита, ять, ижица и др.

Русская деревня долгое время оставалась неграмотной, но в городах грамотность была распространена широко, о чём, кроме берестяных грамот, свидетельствует множество надписей на бытовых вещах и на стенах церквей. Кузнец-оружейник ставил своё имя на выкованном им клинке меча («Людота Коваль»), новгородский мастер великолепного серебряного кубка подписал своё изделие: «Братило делал», княжеский человек помечал глиняную амфору-корчагу: «Доброе вино прислал князю Богунка»; любечанин Иван, токарь по камню, изготовив миниатюрное, почти игрушечное веретённое пряслице своей единственной дочери, написал на нём: «Иванко создал тебе (это) один а дщи»; на другом пряслице девушка, учившаяся грамоте, нацарапала русский алфавит, чтобы это «пособие» было всегда под рукой.

У нас есть несколько свидетельств о существовании школ для юношей; в 1086 году сестра Мономаха устроила в Киеве школу для девушек при одном из монастырей.

Учителями часто бывали представители низшего духовенства (дьяконы, дьячки). В руки археологов попали интересные тетради двух новгородских школьников, датированные 1263 годом. По ним мы можем судить о характере преподавания в средние века: ученики XIII века проходили коммерческую корреспонденцию, цифирь, учили основные молитвы.

Высшим учебным заведением средневекового типа был в известной мере Киево-Печерский монастырь. Из этого монастыря выходили церковные иерархи (игумены монастырей, епископы, митрополиты), которые должны были пройти курс богословия, изучить греческий язык, знать церковную литературу, научиться красноречию.

Образцом такого церковного красноречия является высокопарная кантата в честь великого князя, сочинённая одним игуменом в 1198 году. Серию поучений против язычества считают конспектом лекций этого киевского «университета».

Представление об уровне знаний могут дать «Изборники» 1073 и 1076 годов, где созданы статьи по грамматике, философии и другим дисциплинам. Русские люди того времени хорошо сознавали, что «книги суть реки, напояющие вселенную мудростью». Некоторые мудрые книги называли «глубинными книгами».

Возможно, что некоторые русские люди учились в заграничных университетах: один из авторов конца XII века, желая подчеркнуть скромность своего собственного образования, писал своему князю: «Я, князь, не ездил за море и не учился у философов (профессоров), но как пчела, припадающая к разным цветам, наполняет соты мёдом, так и я из многих книг выбирал сладость словесную и мудрость» (Даниил Заточник).

В разделе, посвящённом источникам, мы уже познакомились с выразительным богатством народных былин и с замечательным русским летописанием, являвшимся показателем уровня развития общественной мысли.

Русская литература XI—XIII веков не ограничивалась одним летописанием и была разнообразна и, по всей вероятности, очень обширна, но до наших дней из-за многочисленных татарских погромов русских городов в XIII—XVI веках уцелела лишь какая-то незначительная часть её.

Кроме исторических сочинений, показывающих, что русские писатели, несмотря на молодость Русского государства и его культуры (не получившей античного наследства), стали вровень с греческими, мы располагаем рядом произведений других жанров. Почти всё, что создавалось в X—XI веках, переписывалось, копировалось и в последующее время. Читатели продолжали интересоваться многим. Интересно «Хождение» игумена Даниила на Ближний Восток (около 1107 г.). Даниил ездил в Иерусалим, центр христианских традиций, и подробно описал своё путешествие, страны и города, которые он видел. В Иерусалиме он оказался во время первого крестового похода и вошёл в дружбу с предводителем крестоносцев королём Балдуином. Даниил дал очень точное описание Иерусалима и его окрестностей, измеряя расстояния и размеры исторических памятников. Его «Хождение» надолго явилось надёжным путеводителем по «святым местам», которые привлекали тысячи паломников со всех концов Европы.

Своеобразным жанром были «жития святых», являвшиеся сильным оружием церковной пропаганды, где сквозь слащавые восхваления канонизированных церковью образцовых, с её позиций, людей («святых», «праведных», «блаженных») хорошо просматривается реальная жизнь: классовая структура монастырей, стяжательство монахов, жестокость и сребролюбие некоторых князей, использование церковью умственно неполноценных людей и многое другое.

Особенно интересен Киево-Печерский Патерик, представляющий собою сборник рассказов разного времени о монахах Печерского монастыря. К нему присоединена исключительно интересная переписка епископа Симона и некоего церковного карьериста Поликарпа, стремившегося за взятку (деньги давала одна княгиня) получить высокий церковный пост.

Другим жанром, тоже связанным с церковью, были поучения против язычества, бичевавшие народную религию и весёлые празднества. В них также очень много интересных бытовых черт.

Излюбленным жанром средневековья были сборники изречений, пословиц и поговорок («Пчела»). В таком афористическом стиле написал свою челобитную князю знаменитый Даниил Заточник (около 1197 г.).

Самым главным, всемирно знаменитым произведением древнерусской литературы является «Слово о полку Игореве», написанное в 1185 году в Киеве. Этой поэме подражали современники и писатели начала XIII века, её цитировали псковичи в начале XIV века, а после Куликовской битвы в подражание «Слову» в Москве была написана поэма о победе над Мамаем «Задонщина».

«Слово о полку Игореве» можно было бы назвать политическим трактатом – настолько мудро и широко затронуты в нём важные исторические вопросы. Автор углубляется и в далёкие «трояновы века» (II—IV вв. н. э.), и в печальное для славян «время Бусово» (375 г.), но главное его внимание устремлено на выяснение корней усобиц, помогавших половцам громить и грабить Русскую землю. Одним из первых виновников оказывается князь Олег «Гориславич» (умер в 1115 г.) – дед побеждённого Игоря. Ему противопоставлены: опоэтизированный князь-колдун Всеслав Полоцкий, герой киевского народного восстания 1008 года, и Владимир Мономах. Историческая концепция автора «Слова» поражает чёткостью и глубиной.

Главной частью поэмы-трактата является «златое слово», обращение ко всем князьям с горячим патриотическим призывом «вступить в стремя за Русскую землю», помочь обездоленному Игорю. Бессмертие поэме обеспечил высокий уровень поэтического мастерства. Любимый образ поэта – сокол, высоко летающий и зорко видящий даль. Сам автор всё время как бы приподнимает читателей над уровнем земли, над видимым на ней (конные воины, деревья, реки, необъятная степь, лебеди, волки, лисицы, города с их дворцами) и показывает всю Русь от Карпат до Волги, от Новгорода и Полоцка до далёкой Тмутаракани у Чёрного моря. Поэтические образы взяты прежде всего из природы: встревоженные звери и стаи птиц, не вовремя спадающий с деревьев лист, синий туман, серебряные струи рек. В словесной орнаментике этой рыцарской поэмы много золота, жемчуга, серебра, всевозможного оружия, шёлка и парчи. Подобно будущим (по отношению к нему) поэтам Ренессанса, воскресившим античную мифологию, автор «Слова о полку Игореве» широко использует образы славянского язычества: Стрибог, повелитель ветров, Велес, покровитель поэтов, загадочный Див, Солнце-Хорс. Следует отметить, что у автора почти нет церковной фразеологии, а язычеству отведено видное место, что, быть может, и содействовало уничтожению духовенством рукописей поэмы XIV– XVII веков.

При всём патриотизме русской литературы мы не найдём в ней и следа проповеди агрессивных действий. Борьба с половцами рассматривается лишь как оборона русского народа от неожиданных грабительских набегов. Характерной чертой является и отсутствие шовинизма, гуманное отношение к людям различных национальностей: «Милуй не токмо своея веры, но и чужия... аще то буде жидовин или сарацин, или болгарин, или еретик, или латинянин, или ото всех поганых – всякого помилый и от беды избави» (Послание к князю Изяславу, XI в.).