Текст книги "Я С СССР! Том III (СИ)"

Автор книги: Алексей Вязовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Ваш роман замечательный, Алекс, но я представляла вас несколько старше – заводит со мной Анета светскую беседу – Как вам пришла в голову идея написать такой серьезное произведение о войне?

– Встретился случайно с прототипом главной героини, услышал ее рассказ о тех событиях, решил, что о подвиге наших разведчиков должны узнать все, а не только я.

– И вас так легко напечатали?

– А почему нет? Хороших книг о войне не хватает.

Вокруг нас начинает собираться компания гостей, прислушиваясь к нашему разговору. Я замечаю, что все много пьют, но очень мало закусывают. На столе одно лишь спиртное и практически нет еды. Какие-то тарелки с остатками заветренного сыра, оборванные кисти винограда, несколько полупустых коробок конфет. И все. То ли здесь давно уже начали гулять, то ли хозяйка дома лишнего в голову не берет. На ужин можно даже не рассчитывать.

– Расскажите нам о себе, Алекс. Всем же интересно, как молодые авторы приходят в литературу.

Я кошусь на Женьку. Это мы что – играем так в литературный салон? Или он притащил меня сюда в качестве развлечения для хозяйки? Проверяет на вшивость?

– Простите, Анета, но я не хочу утомлять вас своим нудным рассказом, это все так банально, что даже не стоит вашего драгоценного внимания. Я бы лучше потанцевал, у вас замечательная музыка.

Евтушенко еле сдерживает ехидную улыбку, а хозяйка морщит лоб в попытке понять: это ее сейчас так культурно послали или комплиментом наградили. Пока она снова не задала мне какой-нибудь дурацкий вопрос, я подношу ее руку к губам и отступаю к дверям. Как по заказу кто-то ставит «Tombe la neige» Сальваторе Адамо. Сталкиваюсь ищущим взглядом с очень симпатичной высокой девушкой и тут же приглашаю ее танцевать. Мадам растерянно смотрит мне вслед, продолжая энергично обмахиваться веером, отчего на ум приходит уже героиня Марецкой из «Свадьбы» – «Ах, машите на меня, машите!»

– Алексей – представляюсь я своей партнерше по танцам. Приятная, чуть полноватая на мой вкус блондинка с большим ртом а-ля Джулия Робертс.

– Наташа.

Девушка легко скользит за мной в медленном танце, позволяя мне вести.

– Вы писатель?

– А вы?

– Я манекенщица. Работаю в Доме Мод на Кузнецком мосту.

Я чуть отклоняюсь, охватывая взглядом ладную фигурку своей новой знакомой. Платье на ней модное и оригинальное – в крупную сине-зеленую клетку без рукавов и без воротника. Оно очень идет ей. Нужно поддержать беседу и я спрашиваю:

– Были за границей?

– Была. Ездила туда работать на показах. Вы ведь тоже были, да?

– С чего вы взяли?

– Одеваетесь как в Европе. Это сразу заметно. Из наших мужчин мало кому придет в голову купить темные джинсы и носить их с черной водолазкой. Видите – она кивает на гостей – все мужчины в костюмах. Так им легче, не нужно особо думать, во что одеться.

Оказывается, я далеко не одинок в своих наблюдениях. Мы еще немного говорим с ней о европейской моде, но тут музыка заканчивается и меня перехватывает Женя.

– Старик, нам пора.

– Мы же только пришли?!

– Брось, не думал же ты, что мы проведем здесь весь вечер? Нас уже ждут в другом месте, поехали.

Уходим по-английски, даже не попрощавшись с хозяйкой. Евтушенко уже в такси объясняет мне, что это вполне нормально. За вечер так можно побывать в двух-трех местах и остаться там, где интереснее всего. Или же уехать с понравившейся девушкой, заранее взяв у друга ключи от свободной квартиры. Но с местом для интимных встреч и у них, как я понял, туго. Каждый выкручивается, как может.

– А почему нельзя скинуться и снять квартиру вскладчину? Вы же все при деньгах вроде, не бедствуете, как мы – студенты.

– Ты что! Заложат сразу же – или соседи в милицию настучат, что у них за стеной притон устроили, или какая-нибудь зараза чьей-то жене шепнет. А нашим женам только дай повод для репрессий!

Чудные, блин… Зачем жениться, если в одном месте свербит и не нагулялся еще? Впрочем, они уже все по нескольку раз разведены, снова женаты и все равно продолжают по-гусарски гулять. Потому что жадно торопятся жить: завести детей, ниспровергнуть прежних кумиров, создать собственные шедевры. И такое ощущение, что всех охватило какое-то безумие, остроумно и цинично названное кем-то «перекрестным опылением». Свободные отношения у богемы в особом почете: мужчины не стыдятся прослыть «ходоками», женщин они оценивают по особой искорке в глазах, которую уважительно называют «блядинкой». И при этом почти каждый имеет штамп в паспорте, ибо «так надо», иначе за границу могут не выпустить.

* * *

Компания, в которую мы с Женькой приезжаем после «Кутузовской»., отличается от прежней. Старая квартира в каком-то дореволюционном особняке, затерявшемся в переулках Бульварного кольца. Публика постарше и одета неформально, кое-кто даже в джинсах. Музыка звучит и здесь, но скорее она идет тихим фоном к разговорам и жарким спорам. В комнате сильно накурено, и от дыма не спасает даже настежь открытое окно. Народ расселся вокруг невысокого журнального столика, на котором стоят разнокалиберные бутылки и стаканы. Нормальной закуски нет и здесь, зато есть большая гора фруктов на старинном жостовском подносе. Чувствуется, что спорщики хорошо знакомы между собой, и спор их продолжается не первый час. Женя меня представляет, мне все мельком кивают, наливают вина в простой граненый стакан и тут же возвращаются к прерванному разговору.

– Садись – кивает мне Евтушенко на свободный стул – Послушай умных людей.

– Не ерничай, Жень! – тут же взрывается один из парней – Почему у тебя все вечно сводится к шуткам и смешкам?!

– Сень, извини, но это, и правда смешно – второй день обсуждать, стоит или нет подписывать письмо в защиту этого парня.

– Почему это смешно?! – кипятится рыжий парень с сигаретой в зубах.

– Потому что! Над такими вещами нормальные люди не раздумывают, или подписывают сразу, или отказываются.

– Вечно ты со своими теориями! Лучше бы Маринку пожалел – специально же из Питера ведь приехала.

Я обращаю внимание на девушку с тонкими чертами лица и пышными волосами, стоящую у окна.

– Девушка Бродского – шепчет мне на уход Евтушенко и тут же компании:

– Хочешь, давай вон на Лешке проверим. Посмотрим, сколько он думать будет.

Я перевожу взгляд с одного спорщика на другого, не понимая, о чем вообще идет речь. Сеня поясняет:

– Ты о ленинградском поэте по фамилии Бродский слышал?

– Конечно. И даже стихи его читал. Вычурно очень.

– Ну, тогда ты знаешь, что весной был суд, и его по статье «тунеядство» в ссылку на пять лет упекли. Вот теперь наши старшие коллеги собирают подписи на своем письме в его защиту.

– Про суд слышал, про письмо нет. А в чем проблема-то?

– А проблема, Алексей – Сеня вздыхает – В том, что у всех подписантов потом могут быть потом неприятности. А после того, как нам власть устроила головомойку год назад в Кремле, многие предпочитают с ней не связываться.

Я делаю легкий прокол в памяти. Да было такое дело в марте 63-го. Поэт с Хрущевым прилюдно там сцепился. На фразу Никиты «Горбатого могила исправит!» Евтушенко громко возразил: «Прошло то время, Никита Сергеевич, когда людей исправляли могилами». И вся интеллигенциядействительно тогда испугалась, что может вернуться 37 год. Эта публичная выволочка явно была кем-то хорошо спланирована, Хрущева снова накрутили и выставили перед всеми неуравновешенным идиотом. Так же как и в Манеже в 62-м.

– Слышал о твоих подвигах – я посмотрел сочувствующе на Евтушенко.

– Противно было. А потом Хрущев сам же мне и позвонил: «Ну, что ты там наоскорблял меня?». Я ему говорю: «Где же я вас оскорблял, Никита Сергеевич?». И вдруг он мне: «Ты вот что, Женя, ты в Новый Год можешь прийти? Я к тебе подойду, чтобы все видели, а то ведь сожрут, и пуговицы будут выплёвывать только».

– Но разве кто-то пострадал за эти полтора года?

Компания навостряет уши, поэт машет рукой:

– Никто не пострадал, но побаиваться стали. Вот Бродский только под жернова попал, потому что молодой и самонадеянный. Весь такой из себя смелый – нигде не работал и даже не числился. Про него и до этого фельетоны писали, но никто же не думал, что дело ссылкой закончится.

Да уж… Заварили власти кашу. Хотели выпороть его для острастки, чтобы другим было неповадно, а в результате поднимут в СССР волну диссидентства. Пока еще все тихо, но вот-то рванет. Сначала наши литераторы письма начнут писать, потом Би-би-си бучу поднимет, а через год уже и до прямых угроз от европейской интеллигенции дело дойдет – сам Сартр вмешается. А Бродский, которому сейчас, как и мне 24 года, сидит себе довольный в деревне Норинской Архангельской области, куда его сослали в марте, и спокойно пишет свои вирши. Потом даже назовет это время лучшим в своей жизни. Почти «Болдинская осень». И что делать? Нужно как-то срочно погасить этот разгорающийся костер.

– А где можно подписать письмо?

Марина удивленно на меня смотрит.

– Правда что ли подпишешь? – Евтушенко изумленно приподнимает бровь – А тебя потом не…

– Я сам отвечаю за свои поступки – прерываю я его – Только вы мне вот что объясните. Почему наши ленинградские коллеги только сейчас вдруг забегали? Разве нельзя его раньше было куда-то пристроить на работу? Что в Ленинградском отделении СП ни одной захудалой должности не нашлось?

– Ты прав – тихо отвечает Марина – В Москве-то за него покойный Маршак просил, а сейчас Чуковские сбор подписей начали. Ленинградские же товарищи…

– Нам совсем не товарищи – закончил я за нее мысль – Неси письмо. Копия есть? Покажу нужным людям.

Вот и нашлось для меня дело. Вполне можно попросить Мезенцева за будущего Нобелевского лауреата. Тем более за ним должок. А потом подкачу к Федину. Пусть Бродского пристроит переводчиком в какое-нибудь издательство – английский тот хорошо знает. Да и сборник его стишков можно издать – не великое дело, а человеку приятно. Минус один потенциальный диссидент. И пара сотен «сочувствующих».

Глава 3

 
Ничуть не думая о смерти,
летишь, чирикая с утра,
а где-то случай крутит вертел
и рубит ветки для костра.
 

И. Губерман

27 августа 1964 г.10.00

Москва, Пятницкая ул. 29

На следующий день мне все-таки удается рассказать Иванову про вербовку лейтенанта Москвина. Иван Георгиевич долго смеется, вытирая глаза платком.

– Ну, молодежь наглая пошла, ничего не боятся! Не бери в голову, это, скорее всего его собственная инициатива, выслужиться парень хочет.

– А с головой у него в порядке – сунуть ее в такой улей?!

– Молодой еще, самонадеянный. Тебя вон тоже заносит… Это же надо! Самому Брежневу прослушку устроил…

– Молодость – это мгновение. Вы не успеете оглянуться, как я изменюсь. И не в лучшую сторону – отвечаю я ему крылатой фразой Костика из знаменитых «Покровских ворот».

– Ладно, не переживай, Алексей. Я разрешаю переговорить со Степаном Денисовичем. Пусть он поотрывает головы своим излишне шустрыми подчиненным. Но не думаю, что там что-то серьезное.

Я пожимаю плечами.

– Но мне-то теперь что с этим шустриком делать?

– Степан Денисович даст команду. Но думаю, что ничего не делать. Потяни еще недельку, пока Мезенцев не разберется. Если Москвин появится, скажи, что пока ни с кем не встречался и рассказывать тебе не о чем.

– А если он начнет расспрашивать про июльские события?

– Скажи, что так дело не пойдет, и на такое ты не подписывался. Хватит того, что Генпрокурор Руденко по допросам затаскал. И вообще на тебе висит несколько подписок о неразглашении. Про уголовное дело и протокол ты даже не переживай, считай что ничего вообще не было.

– Что, даже и ругать не будете?

– А смысл? Ты и сам ведь понимаешь, что виноват – светиться тебе нельзя. А если бы оружие с собой было – начал бы стрелять по ним?

Я виновато опускаю голову. Выстрелил бы. И не факт, что сначала в воздух. В такой ситуации про все на свете забудешь.

– Но ведь речь шла о человеческой жизни… – привожу я последний свой аргумент.

Иван Георгиевич усмехается.

– Такой выбор встанет перед тобой еще не раз, и не два, поверь – это был не самый тяжелый случай. Но лезть под нож все же не стоило. У них ведь и у самих мог обрез оказаться, ты об этом не подумал?

– Тогда не думал. А как бы поступили вы на моем месте?

– Я?.. Спугнул бы их, поднял шум. Кинул бы камнем в стекло, начал звонить в калитку. Заорал бы громко: «Пожар, пожар!». Главное – чтобы они сбежали. Ловить воров – дело милиции, а не твое. У тебя задачи поважнее будут. Но для порядка иди-ка напиши мне пока докладную с изложением всех фактов. Формальность, но пусть будет. Оставишь потом у Аси. А теперь о главном.

Иванов поманил меня пальцем, мы вышли из кабинета и спустились в подвал. Тут была комната с очень похожим штурвалом как в бункере на даче Хрущева. Мы его вместе открываем, заходим внутрь. Обстановка тут спартанская. Стол, пять стульев. Пустой графин. Даже портрета Ленина нет.

– Садись и смотри – на стол Иванов кидает папку. Внутри несколько листков с прикрепленной скрепкой фотографией. На меня смотрит немолодой, узкоглазый азиат в японской военной форме.

– Кто это?

– Мацура Танто – майор ПСИА.

На мой недоуменный взгляд, Иванов переходит на английский.

– Public Security Intelligence Agency.

– Японский КГБ? – соображаю я.

– Вроде того. Твоя первая встреча будет с ним. 3-го октября возле Памятника Сайго Такамори в токийском парке Уэно. В полдень. Сигнал Мацуре послали сотрудники ПГУ из японского посольства.

– Так они о нем знают?

– Конечно, нет – раздраженно ответил Иванов – Провели две параллельные линии мелом на стене дома, мимо которого ездит на работу Танто.

– Ну, так пусть они с ним и встречаются! А лучше вообще все через тайник.

– Умный ты очень! – глава ОС ЦК прихлопнул рукой по столу – Нет у нас с ним системы тайниковой связи. Одиннадцать лет мы с ним на связь не выходили. Посмотри второй листок – там как раз вся система закладок расписана. Это первое, что обсудите с Уэно.

– Так я лечу в составе олимпийской делегации в Японию?! – до меня как до того жирафа наконец доходит главное.

– А зачем бы тебя с английским так срочно натаскивать? – хмыкнул Иванов – Все, сиди, учи. Я приду, проверю. Даю тебе день.

– Мне хватит и часа – пожимаю плечами.

– Русин, не дури! Какой час?!

Эх, Иван Георгиевич – это ты еще не знаешь о моей абсолютной памяти – подарке Небес.

– А вы проверьте!

– Через час приду, проверю! – мне качают пальцем перед носом.

Спустя шестьдесят минут Иванов устраивает мне форменный экзамен. Барабаню ему биографию Танто, полностью всю топологию японского парка. Начальник службы пытается поймать меня на мелочах, но куда там…

– Да… Уникум – соглашается в итоге Иванов.

– Что-нибудь надо передать этому майору? – интересуюсь я – Деньги, яды…

– Не шути так! Танто – идейный инициативник. Тайный сторонник марксизма. Так что не за деньги с нами сотрудничает.

Японский левак. Понятно. Сейчас в мире миллионы людей разделяют левацкие идеями.

Закончив дела в подвале, мы возвращаемся по кабинетам. Секретную папку мне не дали, поэтому сейф остается почти пустой. Я лишь протираю его тряпочкой, кладу на полку «индульгенцию Хрущева». Ее у меня так и не забрали. После чего снова иду в приемную Иванова.

Ася Федоровна хорошеет день ото дня. Светло-серое платье с белоснежным кружевным воротником ей очень идет. Не удивлюсь, если к ее внешнему виду приложила свою ухоженную руку «герцогиня». Делаю ей комплимент, она смущенно улыбается:

– Алексей, а ты случайно не знаешь, где твою книгу можно купить? В один магазин зашла, там сказали, что уже все давно продали.

Мое лицо заливает краска стыда. Вот же я поросенок неблагодарный!.. Совсем забыл, кому обязан своим успехом. Даже и не вспомнил, что нужно отвезти ей пару экземпляров. Они ведь так и лежат где-то у Федина.

– Ася Федоровна, я обязательно вам принесу книгу, вот дайте только до Союза Писателей доехать!

– Ну, что ты… – снова смущается она – Я бы и купила, только не знаю, где.

– Поищу сегодня по книжным – виновато вздыхаю я. А мне не в книжные нужно – к Мезенцеву.

К нему и еду сразу после Иванова. Благо санкция на встречу есть, да и от Новокузнецкой до Лубянки две остановки с одной пересадкой. На Волге бы за четверть часа долетел. Но где сейчас та Волга? Небось, Димон ведет ее по ухабам трассы где-нибудь в районе Орла или Тулы.

К моему удивлению Мезенцев принимает меня почти сразу. Несмотря на людей в приемной. И я еще с порога ему заявляю:

– Встреча Иваном Георгиевичем санкционирована!

Мезенцев выглядит замотанным, но зато виден легкий загар. Успел немного подкоптиться у Хрущева на даче.

– Ну, раз так, то пошли, угощу тебя обедом в нашей столовой. Генерал вызывает секретаря – не Фомина, опять нового – просит того сдвинуть график встреч. Мы через отдельный выход кабинета, пешком по лестницам поднимаемся на пятый этаж. Встаем в очередь на раздаче. Народ спереди и сзади ничуть не удивлен.

– Как только вступил в должность – тут же отменил все эти спецстоловые и спецателье.

Мезенцев берет салат Оливье, борщ, котлету с пюре, компот из сухофруктов. Я зеркально повторяю его заказ и мы быстро находим столик. Единственная привилегия, которую я замечаю – генералитет обедает в отдельном зале, который символически отделен от основного «шахматной» стенкой с цветами в кашпо.

– Как-то небезопасно все это – я поглядываю по сторонам – Тут слышны застольные разговоры.

– Помещение прослушивается и все об этом знают – отвечает генерал, приступая к салату – Так тренируется дисциплина. Наболтал лишнего…

– …отправляйся проверять прописку у белых медведей – смеюсь я, начиная с борща.

– Вроде того. У нас тут правда шумоподавление стоит – Мезенцев кивнул на потолок.

В генеральской зоне и, правда, над столиками висели слегка гудящие широкие лампы, похожие на вытяжки.

– Так что давай, говори, что у тебя.

Я рассказываю про Москвина, Мезенцев, поглощая салат, внимательно слушает.

– Это даже любопытно будет поиграть – резюмирует он – Кто-то под меня роет, да еще так топорно. Проверяют реакцию. Пока повременим давать по ушам, повстречайся с этим лейтенантом.

– А что ему рассказывать? – я отставляю пустую тарелку из-под первого и принимаюсь за оливье.

– Что я тебе скажу. Подкинем им пару «уток», посмотрим, где в ЦК или бери выше – в Политбюро – это всплывет. Вот не верю я, что все это личная инициатива Москвина…

Мн-да… Вот тебе и должок. Но деваться некуда – Марине я пообещал прилюдно решить вопрос.

Кратко пересказываю ему вчерашний разговор о письмах в защиту Бродского. Вношу свое предложение освободить его по-тихому и передать на поруки Союзу писателей.

– Федина беру на себя.

– Если бы ты знал, Леша, как не хочется лезть во все это… – Мезенцев тяжело вздыхает, пьет, морщась, компот. Потом все-таки берет письмо в руки, быстро проглядывает.

– Но ведь надо, никуда не денешься – дожимаю я генерала.

– Надо. Но ты же не дурак, должен понимать, что сталинские репрессии интеллигенция все равно советской власти никогда не простит. По крайней мере – не это ее поколение. Потому что чисто по-человечески невозможно простить те несправедливость, унижения и бесцельную смерть своих близких.

– Но не одни же они пострадали от репрессий? И военным досталось, и крестьянам.

– Военных потом война выкосила, а родственники репрессированного комсостава считай та же интеллигенция. У крестьян же нет реальной возможности отомстить власти. А у интеллигенции есть, и желание поквитаться с ней никуда не пропало. Самым ядовитым источником конфликта является обида и уязвленное достоинство человека.

Некоторое время мы молча едим. Потом Мезенцев продолжает:

– Но если этих товарищей вовремя не нейтрализовать, они ведь так нам всю страну развалят, и никакие реформы ее не спасут. Можно сколько угодно проводить спецопераций за рубежом, а эти все равно будут раскачивать лодку и гадить исподтишка. Помнишь, как Ленин презрительно отзывался об интеллигенции? Вот то-то…

Мы доедаем второе, допиваем компот.

– Ты же в курсе, что Ильичев с Сусловым постоянно стравливают Хрущева с поэтами и писателями? Причем оба уцелели в недавней чистке. Один в ЦК, другой в Политбюро сидит, интриги строят.

– А зачем они стравливали?

– Ну, у этих задача такая была – расчистить дорогу для Брежнева. Хрущев плохой, самодур. А Брежнев хороший – при нем, мол, все будет прекрасно. На это и расчет был.

– Так может надо уговорить Никиту Сергеевича помириться с интеллигенцией? Пора вернутся к прежним отношениям, пока они от страха еще чего не натворили. Отпустить Бродского – первый шаг к такому примирению.

– Может и стоит.

Мезенцев задумчиво постукивает пальцами по столу, погрузившись в свои думы.

– Да… задал ты задачку, Алексей. И тянуть с этим Бродским нельзя и связываться со «старичками» пока не хочется.

– А давайте все представим так, что у нас есть донесения от наших агентов на Западе, что ЦРУ разработало операцию по дискредитации СССР на основе дела Бродского и других диссидентов от культуры – тут я заранее забрасываю удочку насчет Синявского с Даниэлем – Чтобы отвлечь мировую общественность от событий во Вьетнаме. Вы же понимаете, что США готовятся развязать там полномасштабную войну?

– Это ты сам додумался до такого?

– Так ясно же к чему там дело идет, газеты читаю. В ноябре пройдут выборы в США, 100 % победит Линдон Джонсон, он дождется инаугурации – и вперед! А Конгресс уже развязал ему руки своей Тонкинской резолюцией.

– Я бы не был так в этом уверен.

– И зря. Попомните мои слова: именно так все и произойдет, США ввяжутся в эту войну, и крайний срок этому – весна.

– Возможно, но не обязательно.

Недоверчивость шефа понятна – пока все вмешательство США ограничивается лишь военными советниками и патрулированием Тонкинского залива эсминцами, а Джонсон усердно изображает из себя миротворца. Но я-то уже хорошо знаю, чем это закончится. И ЦРУ действительно будет проводить операции, отвлекающие прогрессивную общественность от войны во Вьетнаме. И там уже все сгодятся – и Синявский с Даниэлем, и Бродский, и много кто еще.

– Ладно, я понял, что мы должны сыграть на опережение. Посоветуюсь с Никитой Сергеевичем, как нам это достойно провернуть, чтобы не выглядело уступкой его защитникам. Отступать ведь тоже надо уметь красиво.

С чувством выполненного долга я прощаюсь и выхожу из столовой. Теперь мне в Союз Писателей, нужно и там почву «удобрить».

* * *

У большого желтого особняка с надписью «охраняется государством» было все так же многолюдно. Загорелые авторы вернулись из отпусков и потянулись в центр писательской жизни страны. С трудом протиснувшись между двумя серыми Волгами, я взглянул на памятник Толстому, тяжело вздохнул и вошел внутрь. На лице пожилой вахтерши появилась сосредоточенность. Узнает? Нет, без бороды не узнала.

– Ваш писательский билет?

Я достаю красную книжечку, который всего полтора месяца, гордо показываю.

– Ох ты боже мой, какой молоденький – улыбается женщина – И уже писатель!

– «Город не должен умереть». Во всех книжных магазинах страны.

На нас оглядываются, я вижу улыбки на лицах коллег, спешащих по своим делам.

– Ну заходи – усмехается вахтерша, потом лицо ее становится серьезным – Это правда, что фашисты хотели взорвать Краков?

– Истинная правда.

– Ох, побольше бы таких книг – вздыхает женщина – А то забывать начали.

Я благодарно киваю, начинаю подниматься по лестнице на знакомый этаж. Тут мы с Викой встретились с Шолоховым, а он нас познакомил с главой Союза писателей Фединым.

Приемная Константина Александровича пуста, секретарша качает головой:

– Сегодня не приемный день, приходи завтра… Хотя подожди – девушка присматривается внимательно ко мне – Ты же Русин! Извини, без бороды не узнала. Тебя разыскивали, минутку.

Секретарша исчезает за дверью кабинета, через минуту появляется сам Федин. Литературный чиновник одет в строгий темный костюм, в руках у него шляпа.

– Вот! Побрился и на человека стал похож – Константин Александрович приветливо улыбается, жмет мне руку – Поехали со мной, по дороге переговорим.

– А куда ехать? – растерялся я.

– В особняк Морозовой – Федин тянет меня за локоть за собой.

– Это же дом приемов МИДа? – вспоминаю я.

– Из Штатов прилетела Элизабет Флинн.

Я делаю легкий прокол в память, Слово начинает бухать в голове на повышенных тонах. Передо мной открывается ТАКАЯ картина. Элизабет Флинн – глава коммунистической партии США – умрет от тромба в артерии через неделю. Хрущев устроит ей торжественное прощание на Красной площади, будет стоять в траурном карауле у гроба. Но это даже еще не все. В свите Элизабет в Союз прилетели оба Чайлдса – Моррис и Джек. Первый работает заместителем по связям с зарубежными компартиями. Второй и вовсе курьер, который возит наличные доллары из Москвы в Штаты. А еще оба – давние агенты ФБР.

Всего за тридцать лет Суслов и Ко умудрятся отгрузить предателям больше тридцати миллионов долларов на финансирование Компартии США. Большая часть этих денег отправится прямиком в американский федеральный бюджет. И что мне со всем этим делать??

– …Громыко устраивает прием в ее честь… – тем временем продолжат рассказывать Федин спускаясь по лестнице.

– Меня же не приглашали – говорю я, ради того, чтобы что-то сказать.

– Договорюсь – машет рукой председатель СП – Ты у нас восходящая звезда. Вот увидишь, все захотят с тобой познакомиться. И мне с тобой надо поговорить. Мы тебе обещали с жильем порешать вопрос…

– Да? Вы сказали зайти в правление через пару недель.

– Мы хотели предложить тебе дачу в Переделкино. Это конечно, против правил, чтобы молодому писателю так быстро выделяли жилье, но было несколько звонков на твой счет…

– Константин Александрович, давайте об этом потом – я у меня все еще голова кружилась от КАРТИНЫ.

– Потом так потом – Федин махнул рукой водителю черный Чайки, что стояла у крыльца Союза Писателей – Прогуляемся пешком, тут недалеко.

Мы вышли по улицу, свернули в первый переулок.

– Тогда надо обсудить пресс-конференцию – Федин закурил – Книга вызвала большой ажиотаж. В издательство Советский писатель поступило три предложения об экранизации, девять запросов на переводы из разных стран. Американцы, кстати, тоже заинтересовались.

Я слушал все это краем уха и думал о Чайлдсах. Что мне с ними делать? Сдать Мезенцеву или Иванову? А под каким соусом? Своими бы руками прикончил, предателей. Замочил в сортире.

– Кстати, мне звонил Александров, рассказывал о тебе – Федин внимательно посмотрел на меня – По Москве ходят слухи о последних событиях…

– И что же рассказывают?

– Ты причастен к… тому, что произошло… с Брежневым?

– А что слухи говорят?

– Молодой писатель рассказал о планах заговорщиков Хрущеву.

– Моя фамилия упоминается?

– Нет, но нетрудно сопоставить…

– Константин Александрович, а разве мы не подошли?

Впереди, у ограды дома Зинаиды Морозовой стояло изрядно представительских ЗИЛов-111, Чаек. Рядом с ними прохаживались милиционеры и молодые люди в штатском, в которых впрочем не трудно опознать кгбэшников.

– Ладно, не хочешь говорить – не надо – обижается Федин – Подожди меня здесь, я договорюсь о пропуске.

Я пожимаю плечами, начинаю прогуливаться вдоль ограды, разглядывать ранний московский модерн. Да… Кучеряво жили русские купцы-миллионщики. Портики с колоннами, мрамор… Повернув за угол, вижу небольшое «техническое» крыльцо. На нем стояла курила пожилая женщина с одутловатым, желтоватым лицом и пышными волосами. Одета она была в длинное вечернее платье «в пол».

– Необычная одежда – по-английски произнесла женщина, разглядывая мою черную водолазку под «пиджак» – В Америка так творческая богема одевается.

– А я и есть богема – на том же языке, слегка запинаясь, ответил я.

– О! Вы говорите по-английски!

– Немного.

– Я Элизабет Флинн. А вы кто?

Вот это встреча! Судьба и Логос прокладывают мне дорогу. Ну же! Слово, что мне делать? Песня в ушах усиливается, приходит внезапное решение.

– Я внук известного целителя Распутина.

Женщина морщит лоб, вспоминает.

– Того Распутина, который состоял при царе Николае? Серьезно?

– Да. Иван Распутин. К вашим услугам.

– Вот это номер – Элизабет качает головой – А что ты тут делаешь? На прием пришел?

– Да. После того, как дипломаты выпьют, их жены любят устроить гадания.

– Нет, серьезно? Коммунисты? Они же все атеисты.

– Это они на публике атеисты. А так все верят. Кто в бога, кто в высшие силы, кто-то в перерождение в следующей жизни.

– И как же ты гадаешь? – Флинн скептически посмотрела на меня.

Интересно, а где ее охрана? Или она выскользнула сюда тайком?

– Могу по руке.

– Бред какой-то…Выйти покурить и наткнуться на предсказателя. Это КГБ так шутит надо мной?

Нет, родная. До сверхуспешного проекта «Баба Ванга», которую устроит болгарские спецслужбы всему миру еще несколько десятилетий.

– Ладно, я пойду – театрально пожимаю плечами, разворачиваюсь.

– Стой! Вот моя рука. Погадай мне.

Расчет на женское любопытство сработал.

Ладонь Элизабет испещрена морщинами. Я бросаю один взгляд, тут же с негромким криком отталкиваю руку.

– Что, что ты увидел, Айван? – Флин обеспокоенно на меня смотрит.

– Ты… ты скоро умрешь.

– Что за дешевка?? – хмурится женщина.

– У вас серьезные проблема с желудком и… тромбы в крови. Понимаешь? Тромбы! Они закупорят артерию и гуд бай.

– Меня и правда, тошнит… Нет, не верю! Это какие-то игры КГБ. Я в них не участвую.

Флин выкидывает сигарету, открывает дверь.

– Элизабет! – я тихонько окликаю женщину – Когда тебе станет плохо и ты начнешь умирать… Ты вспомнишь обо мне.

Глава коммунистической партии США напряженно останавливается в дверях.

– И когда ты вспомнишь про это гадание. Скажи кому-нибудь из врачей…

– Ах, меня значит будут лечить – ерничает Флинн.

– Чтобы позвали кого-нибудь из руководителей КГБ.

– Вот оно! Наконец мы добрались до финала этого спектакля!

– А им ты сообщишь, что оба Чайлдса – Моррис и Джек – предатели. Уже больше десяти лет работают на ФБР. Большая часть из тех миллионов, что вам передают в Союзе – достается американским властям. На часть последнего транша… сколько там было? Триста двадцать тысяч? В Белом Доме закупили партию шампанского Дон Периньон. И устриц.

Флинн резко оборачивается, в ужасе смотрит на меня. Про устрицы и шампанское я, разумеется, придумал. Зато сумма в моей памяти благодаря Слову отпечаталось точно. И это «убило» главу Компартии.

– Извини, Элизабет – я пожимаю плечами – Ты же и сама знала, что с Джеком что-то не так и он прикарманивает деньги. Но закрывала глаза. Но на самом деле, все гораздо хуже. Моррис тоже тебя предал. Как и дело всей твоей жизни.

– Нет, нет! Я не верю! – женщина мотает головой, ее прическа треплется на ветру.

Я разворачиваюсь, и не прощаясь ухожу за угол дома. Как бы теперь объяснить Федину, что я не иду на прием? Живот заболел?