Текст книги "Мразь"

Автор книги: Алексей Алешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

–Что это? – Спрашиваю я.

–Ты о чем? – Вздрагивает, словно просыпаясь она.

–Музыка. Никак не могу опознать, что это.

–Фи! – Она морщит носик. – Ты не узнал Моцарта?

–Узнал. – Пригубливаю вино и киваю. – Но не могу опознать что за концерт, у меня такого нет.

–Шестнадцатый концерт для клавесина и виолончели. Хочешь подарю?

–Не жалко?

–Он есть у меня на другом сборнике.

–Спасибо. – Салютую ей бокалом. – Прекрасное исполнение.

–Оценил? – С улыбкой спрашивает она, улыбаюсь в ответ. – Одно из лучших, на мой взгляд: Рацикова – клавесин и Сак – виолончель.

–Что ты там так внимательно все время рассматриваешь? – Обращаю её внимание не то, что она не сводит глаз с ягодиц стоящего к ней задом Мозеса.

–Рассматриваю его попку. – Пожимает плечами она наконец удостоив меня взгляда.

–Нравится? – Усмехаюсь.

–Крупновата, на мой вкус, но ничего, плотненькая такая. Ну ка, пошевели ягодицами. – Мозес что-то делает, но из моего положения ничего не видно. – Не так, болван. Напряги, расслабь, напряги расслабь. Вот, совсем другое дело. – Удовлетворяется Лариса. – Восхитительное зрелище, – сообщает мне не отрывая взгляда, – жаль ты не видишь как играют мышцы и забавно раскачиваются яички. Прекрасно! – Лариса радуется как маленькая и хлопает в ладоши.

Смотрю на нее и улыбаюсь, сейчас ей никак не дать её возраста, она словно маленькая девочка увидевшая яркую птичку. Я ловлю исходящие от нее волны положительный эмоций, купаюсь в них впитывая и раскладывая про запас по полочкам. Мне хорошо, волшебно хорошо. Она ловит мое настроение считав его по глупой улыбке на лице. Встает, кружиться раскинув руки в стороны, смеется роняя с себя халат.

–Я тебе нравлюсь? – Её озорные глаза проникают в самую душу, восхищенно боюсь пошевелиться, боюсь спугнуть возникшее в комнате волшебство, лишь по прежнему глупо улыбаюсь бесстыже разглядывая её обнаженное тело. Она снова смеётся, подходит ко мне, наклоняется, гладит по набухшему члену, целует в губы и медленно отстраняется снова давая мне увидеть её всю. И я купаюсь, купаюсь в её взгляде, в парящей вокруг и сдобренной прекрасной музыкой неге.

Восторг. Она улыбается, подходит к столу со сваленными на нем причиндалами из кофра, берет страпон и быстро, но от этого не менее грациозно одевает ловко застегивая ремни. Поворачивается ко мне демонстрируя преображение: одним боком, другим. Огонь камина играет на глянцевом черном страпоне, переливаясь и смешиваясь с маленькими, несмелыми огоньками свечей. Лариса улыбается.

–Кстати, я вспомнил еще одного Мозеса. – Смахиваю пелену затопившего меня вожделения неуместной фразой.

–Да? И какого же? – Довольная произведенным эффектом Лариса снова копается в кучке эротического хабара.

–Гесс Мозес, отец-основатель социалистического сионизма.

–Тогда я буду Адольфом! – Со смехом объявляет она. – Адольфом Гитлером! – Лариса прижимает два пальца к верхней губе и вскидывает руку с зажатым в ней кремом в нацистском приветствии. Я смеюсь вместе с ней. Она такая забавная, когда расшалится.

–Мозес, – обращается Лариса присаживаясь около его попы и начиная смазывать её темный вход кремом, по вздогнувшим на моих ступнях пальцам понимаю, это для него неожиданность, – а ты в армии служил?

–Н-нет. – Заикнувшись отвечает он.

–Ну-ну, не переживай так. – С самым серьезным видом успокаивает она. – Я очень аккуратная, тебе не будет больно. – Мозес снова вздрагивает когда её пальчик проникает внутрь. – А может и будет. – Пожимает плечами Лариса. – Это у тебя первый раз? – С наигранным участием интересуется она.

–Д-да. – Выдыхает Мозес прекратив массировать мне ступни.

–Не бойся, – Лариса берет приготовленную цепь, обматывает её вокруг талии Мозеса и застегивает на спине карабин, – и не прекращай массировать. – Он тут же продолжает, но отрешенно, однообразно тыкая пальцами. Я не вмешиваюсь с интересом наблюдая за деловитыми приготовлениями Ларисы. – А твой дед воевал? – Подходя к Мозесу сзади спрашивает она.

–Да. – Отвечает тихо-тихо, за что тут же получает по спине свободным концом цепи.

–Не «да», а «да, госпожа», и не напрягай зад, если не хочешь получить еще.

–Д-да, госпожа. – Немедленно повторяется Мозес по прежнему тыкая мне в ступни пальцами. Я отбираю у него ноги и для большего обзора пересаживаюсь во второе, стоящее сбоку кресло.

–То есть ты внук ветерана? – Уточняет она.

–Д-да, госпожа.

–Прекрасно. – Лариса, основательно смазала его зад кремом и теперь пальцем массирует ему простату. Нет, уже двумя. – А твой дед жив?

–Н-нет. – Удар цепью. – Нет госпожа.

–Погиб?

–Да, госпожа.

–А тебе я смотрю нравится. – Усмехается она ощупывая свободной рукой его набухший член.

–Да, госпожа. – Стонет Мозес, а я замечаю, что Лариса использует уже три пальца.

–А где погиб?

–Под Сталинградом. – Сквозь зубы стонет Мозес.

–Какое удачное совпадение! – Смеётся Лариса. – Ты готов, мой маленький Мозес, принять своего Адальфа? Принять наказание за проигранную твоим Адольфом войну?

Мозес не отвечает. Лариса вытаскивает пальцы, вытирает их о страпон и его спину, пристраивается к нему сзади, свободным концом цепи обхватывает себе талию и медленно погружает страпон в Мозеса. Он стонет стискивая зубы. Когда страпон введен наполовину Лариса резко подается вперед и защелкивает карабин на остававшемся свободным конце цепи намертво приковывая себя к Мозесу. От неожиданности он рывком подается вперед падая на освобожденное мной кресло. Лариса смеётся, кричит: «Каков жеребец!» и схватив плеть лупит по спине воющего Мозеса. Я начинаю гладить себя.

–Тихо! Тихо жеребчик! – Кричит и смеётся она. – Я вовсе не хочу тебя испортить! Расслабься и получай удовольствие! – Мозес обняв кресло затихает. – И ягодицы расслабь. – Командует она, видимо подчиняется. Лариса довольно кивает, смотрит на меня и улыбается совсем как маленькая девочка получившая долгожданное мороженое.

Беру со стола осьминожку и не переставая гладить себя кидаю ей. Ловит на лету, включает и ловко пристраивает под страпон, на клитор.

–Оставь! – Заметила мое поглаживание. – Иди сюда, подоим этого бычка, потом я сделаю тебе сюрприз! – Смеётся она.

–Как прикажет моя королева. – Улыбаюсь ей и присев около Мозеса начинаю гладить его аппарат. Лариса смеётся и медленно, медленно двигает бедрами полностью погружая страпон внутрь Мозеса и выходя насколько позволяет сковавшая их цепь.

Мозес постанывает, Лариса закрыла глаза, одной рукой держится за обернутую вокруг его талии цепь, второй ласкает себе грудь. Я обхватываю толстый, налившийся до треска член Мозеса, пытаюсь мастурбировать, но его головка так напряжена, что крайняя плоть просто не может покрыть её. Щедро вливаю себе в ладони масло и работаю с его приобретшим просто невероятный размер членом двумя руками. Лариса стонет, двигается все быстрее и хаотичней, я подаюсь к ней, стараясь укусить за сосок, она отмахивается. Мозес хрипит, его член дергается словно пытаясь вырваться, я пытаюсь еще нарастить и так бешеный, заданный Ларисой, темп.

Кончают они одновременно и беззвучно. Лариса просто выгибается назад, потом без сил падает на разодранную её ногтями спину, затихает и только теперь я чувствую как силы покидают уже отстрелявшегося Мозеса. Его болванка сдувается как проколотый мяч у меня в руках пачкая их спермой. Я ложусь на пол и закрываю глаза.

Кажется уснул, ненадолго, просто провалился в темноту мгновенно сна, сна лишь крадущего несколько минут жизни и ничего не дающего взамен. Когда я открыл глаза Лариса уже сняла страпон и сидела передо мной в кресле, обнаженная, красивая и пугающая, холодная и страстная, отдающаяся и неприступная. Пятидесятилетняя женщина и проказливая девчонка. Она сидела откинувшись на спинку кресла и широко расставив ноги. Гладко выбритый лобок, розовые, набухшие от возбуждения створки, чуть раскрытые, не пошло раздвинуто, но и не оставившие никакой тайны, интимные губки и красный, немного великоватый, свалившийся на бок клитор. Она усмехнулась заметив мой бесстыжий взгляд.

–Нравится?

–Ты великолепна. – Улыбнулся в ответ.

–Иди ко мне. – Позвала она и перевернулась в кресле расположившись поперек. Раскинулась на мягких подлокотниках и сильно запрокинула голову. Я подошел, она протянула руку и взяв меня за ядра подвела к лицу, лизнула головку поникшего члена, поиграла языкам с мошонкой. – Мозес, твой выход. – Позвала она стоило моей похоти привести оборудование в боеспособное состояние. И только теперь я вспомнил о нем. Мозес вышел откуда-то из тени, неосвещенного участка комнаты, словно материализовался из темноты. Обнаженный, крест на крест опоясанный цепью, как революционный матрос пулеметными лентами. Огромный, мощный, раскрасневшийся и исцарапанный словно Геракл после схватки с немейским львом. Немейским львом, а что, это идея.

–Минуту. – Улыбнулся я непонявшей моего паса Ларисе. – Последний штрих. – Я подхватил с пола большую медвежью шкуру и накинул её на плечи Мозесу, закрепил лапы под цепями чтоб не свалились и водрузил ему на макушку медвежью голову. Оценил получившуюся конструкцию и оставшись доволен посмотрел на раскинувшуюся на кресле женщину. – Ну как?

–Феерично. – Одобрительно усмехнулась она. – Только пока ты с ним возился я успела остыть. Мозес, языком. – Распоряжение было выполнено немедленно. Он опустился на колени и аккуратно положив себе на плечи её ноги приступил. – Боже. – Выдохнула она. – Меня ласкает медведь.

Со стороны процесс выглядел очень похоже и я невольно залюбовался зоофиличесской картинкой.

–Тебе нравится?

–Заткнись и иди сюда. – Вместо ответа позвала она.

–Кажется я знаю, что подарю тебе в следующий раз. – Усмехнулся я. Она не ответила, обхватила меня за бедра и привлекла к себе принимая внутрь все мое естество. Я закрыл глаза и кажется застонал от восторга чувствуя как мой член скользит по всей длине её подрагивающего язычка, входит в самую глубь и вызывая глотательный рефлекс заставляет все вокруг трепетать и биться о набухшую головку. Лариса отодвигает меня, делает глубокий вдох и снова погружает в себя все сильнее и сильнее впиваясь ноготками в мои ягодицы.

Раз, второй, третий... Пятый... Сбиваюсь со счета, в глазах все плывет, колени предательски подрагивают. Она чувствует это и сильно, до боли, впивается в меня ногтями, выпихивает из себя. Дышу тяжело, сквозь шум в ушах слышу её хриплый голос: «Мозес, войди в меня». Сквозь разноцветный, переливающийся туман вижу как напротив меня поднимается живой, огромный медведь с увенчанным длинными усами титаническим фалосом. «Он порвет её» – Проскакивает паническая мысль: «Не восемь вершков, но 4-5 – точно. Он порвет её». Хочу крикнуть – не надо!, но лишь хриплю чувствуя как она снова проглатывает меня и её подбородок упирается мне в лобок.

Медведь берет её. Входит неторопливо, солидно и решительно обхватив её за бедра своими лапами. Туман плывет, переливается красными и оранжевыми пятнами, сквозь него вижу как его когти оставляют царапины на её ногах. Чувствую как её ноготки впиваются в меня, прижимают не давая вырваться. Лариса дергается, чуть ослабляет хватку, подаюсь назад и немедленная расплата – острая боль и кажется по ноге потекла кровь.

Вспышка! Глаза открыты, но я ничего не вижу. Вспышка. Вокруг густой красный свет, в нем мечется рука с зажатой в ней плеткой, мечется и не переставая лупит огромного медведя с оскаленной пастью, он ревет, с клыков стекает кровь. Вспышка. Я снова ничего не вижу, меня переполняет жар. Жар из огнемета бьющий в низ живота и мгновенно охватывающий все тело. Вспышка и волна холода. Вижу. Вижу вокруг белый туман и медленно, медленно летящую ко мне стаю каких-то веревочек. Где-то далеко, в самых глубинах сознания понимаю, это хлысты плетки – будет больно. Обреченно смотрю на их неотвратимое приближение, они скользят, проталкиваются сквозь марево застывшего пространства к груди, касаются её, но боли нет, лишь ласка, нежная ласка. Вспышка. Снова красное марево, медведь с окровавленными клыками и очередной удар жара. И снова вспышка. Удар. Вспышка. Медведь. Удар. Вспышка. Красное. Белое. Жар. Медведь. Женская грудь. Вспышка. Холод. Вспышка. Медведь. Зажатая в руке многохвостая плетка. Жар. Белое и медведь. Вспышка. Калейдоскоп из цветов, медведя, плетки, женской груди, жара и боли. Удар.

Сильный удар в плечо и по голове. В ушах звон, голова кружится. Тела не чувствую. Очень хочется почесать ногу, но не могу пошевелиться. Чернильное марево наполненное мельтешением разноцветных искр светлеет, искры исчезают, мощно бухает сердце отдаваясь в висках переливами приятной мягкости, я лежу на полу. Я лежу на полу в двух шагах от кресла на котором мечется Лариса. Беззвучно мечется Лариса. Плетка отброшена и она двумя руками за цепи притягивает нависшего над ней медведя. Медведя? Откуда тут медведь? Ах, ну да, это Мозес в медвежьей шкуре, держит её за бедра, тяжело дышит и двигается, двигается, двигается.

И музыка. Обещанный мне шестнадцатый концерт Моцарта для клавесина и виолончели. Рацикова – клавесин, Сак – виолончель. Музыка льется, обволакивает меня, проникает в каждую клеточку тела. В неверном свете огоньков свечей извиваются два тела, сливаются в беззвучном танце и трепещут, трепещут словно танцующие с ними огоньки. Музыка – музыка тел.

Я глупо улыбаюсь, смотрю на них не в силах оторвать взгляд от волшебного, прекрасного, завораживающего зрелища. Музыка. Музыка обрывается заглушенная ревом Мозеса. Он резко выпрямляется, закидывает голову и ревет. Медвежья шкура сваливается с него обнажая разгоряченное тело с рельефными мышцами напряженными так, что мне кажется будто я слышу как они звенят. Звенят и стонут настолько громко, что я слышу и их сквозь непрекращающийся рёв дикого зверя. Нет, не кажется, но это не канаты мышц Мозеса, это прильнувшая, прижавшаяся к нему Лариса. Обхватила за плечи, прячет лицу у него на груди и трясется будто её бьёт током. Не понимаю как и чем она может издавать столь высокий, на грани ультразвука, звенящий стон.

Внезапно звук обрывается и их словно взрывом отбрасывает друг от друга. Лариса падает на кресло и тут же сломанной куклой валится на пол. Мозес отлетает к столу, ударяется об него, рушится растолкав стулья. Но силен. Поднимается, садиться на полу, трясет головой и хлопает выпученными глазами, шумно выдыхает и аккуратно ложится на спину. Мой взгляд упирается в его сдувающийся член наряженный в презерватив с большими, по паре сантиметров, усами.

Занавес.

Петрович.

Суббота, начало пятого, еду к Петровичу, первую половину сегодняшнего дня помню смутно. Спали до обеда, при этом как я попал в кровать – не представляю. Ларису в её комнату отнес Антон, о том, как я оказался в гостевой он ничего не сказал. Пообедали. Антон проснулся рано, а может и вообще не спал, сказал что он уже поел и Лариса отправила его чистить снег чем он и занимался до отъезда. Мы обсудили мелкие рабочие вопросы, потом я проболтался, что уже имею наметки по напарнику, вернее напарнице, для Мозеса и Лариса безрезультатно пыталась выпытать из меня подробности. Нечего, вот будет успех, а он будет, тогда и узнает. Не обиделась.

Потом я повез Антона на вокзал, по дороге честно отсчитал премиальные пять сотен, поинтересоваться возможностью дальнейшего сотрудничества не успел – он сам спросил, когда ждать звонка. Удивился ли я? – не знаю. Вряд ли. По крайней мере нечто такое предполагал. Точно не буду его трогать недели две. Дал ему еще сотню ЕВРО под обязательство походить на курсы массажа. Расстались спокойно, по деловому, собственно, как и должно быть.

С вокзала заехал домой, постоял под душем, переоделся, кое-как перекусил, созвонился с Сергеем и решил все таки съездить к Петровичу. Мне мало интересна обещанная околокультурная молодежь, просто не хотелось вечером оставаться одному. Встречаться с какой-нибудь знакомой или знакомым тоже не хочется. Ну посидим, ну выпьем, или сперва сходим куда-нибудь, потом выпьем. Компания – может будет, а может и нет. А встреча тет-а-тет подразумевает общение, разговоры, чего мне сейчас хочется меньше всего. В компании же, особенно большой, а у Петровича других не бывает, можно затеряться, просто переходить от одной кучки к другой, слушать, кивать, смеяться и при этом думать о чем-то своем. Или вовсе ни о чем не думать переваливаясь из темы в тему, из разговора в разговор, из картинки в картинку. Самое то, что мне хочется. Нужно или нет – отдельный вопрос на который банально лень искать ответ занимаясь самокопанием. Просто хочется.

Плюс у Петровича огромный дом. Если у Ларисы он большой – метров 600, то у Петровича натуральное поместье в классическом французском дворцовом стиле – больше двух тысяч квадратов только основных помещений, сколько со всякими гаражами, комнатами охраны, прислуги, техническими и прочими вспомогательными помещениями – затрудняюсь даже представить. И четыре гектара земли спрятанной от постороннего взгляда трехметровым забором. Даже небольшое искусственное озеро есть.

Петрович – человек нужный, один из тех самых «больших и важных», которые, случись что, не позволят сделать мне плохо. Уволить например. Моя «крыша». Без таких людей, на уровне «топ» и зарплат с шестью нулями, очень неуютно. Прийдет новый хозяин и всю верхушку под корень «по собственному желанию» и никаких «золотых парашютов». А с топом за которым стоит вот такой Петрович, лучше не один, так не получится, как минимум прийдется договариваться. Вот и дружу, в гости езжу, когда зовут, пользу стараюсь принести, информацию подкинуть, или преференцию какую помочь организовать. Я про него помню, он про меня.

Вообще про Петровича легко помнить – он и мужик классный и человек интересный. Анекдот «возьму в аренду погонный метр государственной границы» – почти про него. Только у него не погонный метр, а 50 километров. И не границы, еще непонятно что с ней делать, а газопровода. И не в аренде, а в собственности. И платит ему Газпром исправно с каждого кубометра поставляемого в Европу газа. Убрать его не получится, обойти тоже – человек такой, проще платить, даже Газпрому. Естественно у него не все яйца в одной корзине, но про остальные активы мне ничего не известно.

Не смотря на все свои «арды» Петрович был, есть и остается настоящим простым русским мужиком: веселым, бесшабашным, гостеприимным, не заносчивый и... Простой. Да, именно – простой. Может и извиниться и на хуй послать, и то и другое искренне. Полный, но крепкий, удобные джинсы, футболка и вечно красная лысина с торчащими по бокам ушами.

Вдовец. Жену потерял лет 15 назад, по слухам любил её очень и потом долго переживал, но со временем смирился. Две дочери оставшиеся без материнского пригляда в самый неподходящий момент взросления и основательно испорченные его деньгами, ненавидели папочку до мозга костей. Обе рано выскочили замуж и словно специально разлетелись подальше: одна в Австралию, вторая в США. Петрович подарил каждой по дому и приказал при нем «этих прошмандовок» не вспоминать. Исполнил родительский долг, так сказать, и забыл. Когда, спустя три года, одна из них, которая в Австралии, разругалась с мужем и прилетела в Москву к нему ластиться, послал её на три буквы: типа – раньше надо было думать и папу слушаться, а сейчас сама разбирайся. Даже денег ей на обратный билет не дал.

Жёсткий. Очень жёсткий и требовательный. Если ты ему пообещал рубль в понедельник, лучше предоставить в воскресенье, при этом рубль должен быть новым, блестящим и без единого дефекта. А уж если он за что-то заплатил... Не дай Бог оказаться рядом с не выполнившим в срок оплаченную работу.

История одна была показательная. Велел он своему халдею заказать новую машину, естественно фарш по полной программе и бронирование по классу В5. Халдей все исполнил и к нему на отчет: машина куплена, фарш полный, бронирование закончат через месяц. Прошел месяц – машины нет. Петрович халдея за шкирку и в контору что броню навешивает. Приехали туда, там оправдываются: то одного не было, то другое только привезли – готово будет через две недели. Петрович команду своим бойцам дал и те всю фирму, вместе с секретаршей и уборщицей, в боксе закрыли и опечатали, без еды и воды – будет готово, выпустим. И халдея с ними, за компанию, чтоб проконтролировал, раз уж ранее не удосужился. За четыре дня закончили и всем коллективом в больницу отправились. Как говориться: есть многое на свете друг Гораций, что и не снилось нашим попарацци.

А еще Петрович постоянно скучал. Куршавелем, Лазурным берегом, Гаваями и Карибами всякими он наелся еще когда многие наши соотечественники о них и не слышали. Попробовал ездить по миру, и по туристическим маршрутам и по неизведанным тропам, но быстро понял – не его, не хочется, скучно. Охота его не привлекала, рыбалка тоже, пещер он не любил, да и застрял бы со своей комплекцией сразу на входе. Хобби у него не было. Никакого. И будучи не в состоянии придумать себе занятие самостоятельно он нашел выход – заставлял других себя развлекать. Вливался в компании, кардинально менял круг общения, но все профессиональные разговоры закрытых сообществ ему быстро надоедали: он не горел темой, не желал в ней разбираться и она ему быстро наскучивала. Одно время он подсел на оргии: привозил в свое поместью орду проституток и устраивал для друзей угощение. Но и это ему быстро наскучило, плюс «друзья», и я в том числе, все чаше стали находить поводы у него не появляться.

А весной прошлого года какая-то отчаянная голова набралась смелости и высказала Петровичу, что она думает о нем, его покупных друзьях, всей его жизни вообще и устраиваемых оргиях в частности. «Закопал» – думали все только узнав о факте такого разговора. Нет, не закопал. Долго разговаривал, выспрашивал, советовался, только потом закопал, чтоб другим неповадно было.

Петрович всегда крайне негативно относился к спонсорству, меценатству и прочей благотворительности. Помочь? – Пожалуйста. Денег дать? – По почкам, в лоб, еще раз по почкам и пинком за дверь. После того разговора (светлая память смельчаку) Петрович кое что переосмыслил и тупо покупать себе входной билет в новую тусовку не стал. Зашел издалека. Заехал в МГИК, покатался по школам живописи, покрутился на «Винзаводе», в Арбатских подворотнях. Короче побывал везде где крутятся молодые и голодные художники.

Везде сам, лично! И везде представлялся куратором новой арт-галлереи которая скоро откроется в заброшенном трамвайном депо на Пресне и работать будет только с молодыми, начинающими художниками пока ищущими свой стиль и технику. Художники кивали, говорили «Да, здорово, правильно, интересно» и не верили. Да и кто поверит в то, что какой-то псих ввяжется в такое неверное дело. Петрович пер, убеждал, предлагал приехать, посмотреть и высказать свое мнение по оборудованию, ремонту и подготовке помещений к работе.

И приезжали. Очень не дурно кстати получилось. Только один казус в процессе был, когда тусовка узнала, откуда деньги и кто этот веселый мужичок, один, сильно гордый и не слишком умный, высказал что он думает о деньгах в высоком искусстве вообще и богатствах Петровича в частности. Последний только бровью повел и в юношу с оскорбленным самолюбием влили литр водки. Потом погрузили в ночную подмосковную электричку под надзор какой-то пьяной и не внушающей доверия компании. И поехал он до конечной станции, проспаться. Очнулся в вытрезвителе славного города Можайска. Без денег, документов, мобильного телефона и обуви. Пока назад добирался очень хорошо запомнил, когда надо «спасибо» говорить, когда «извините», а когда и просто помалкивать с виноватым видом.

Я подъехал к огромным кованым воротам и из-за них тут же вышел охранник. Двух минутный разговор, совещание с кем-то по рации и ворота открылись. Проехав внутрь оставил машину на гостевой парковке и сел в поджидавший меня электрокар с одетым в смешную ливрею швейцаром за рулем. Раньше такого не было, он носил обычный костюм. Да, изменился Петрович – успел подумать я, но тут же увидел вышедшего навстречу хозяина и прогнал глупую мысль – не поменялся, все тот же Петрович в джинсах и футболке. В памяти немедленно всплыло его любимое четверостишие и я невольно улыбнулся:

Не тужи, дорогой, и не ахай,

Жизнь держи, как коня, за узду,

Посылай всех и каждого на xуй,

Чтоб тебя не послали в пизду.

–А уж я-то как по тебе соскучился, сукин ты сын! – Увидел мою искреннюю улыбку Петрович. – Какого хуя так долго не заглядывал?

–Работа. – Попробовал неловко оправдаться я обнимая и в ответ похлопывая по спине сгробаставшего меня в объятия Петровича.

–Работа у него мля, а мы тут хуйней по твоему занимаемся? Почему, падла, на открытии моей галлереи не был? – Шутливо набычился он.

–А то не доложили, – улыбнулся я, – в Красноярске я был, причем долго и не без твоего интереса.

С обеспечением явки на открытие галлереи Птрович разобрался просто, оповестил всех и добавил: кто не явится и хоть одну картину не купит – враг. В день открытия было столпотворение, выставленные молодыми художниками картина распродали почти все, а не знающие всех тонкостей журналисты потом долго выдавали на гора восторженные статьи о возрождении российской школы живописи.

–Ладно, – примирительно хлопнул меня по плечу Петрович, – хуйня война, главное маневры. Ты сегодня прикупи какую-нибудь картинку, уважь молодежь.

–Посмотрим. – Пожал плечами я.

–Вот, ты хуй с залупой! – Засмеялся он. – Знаешь, падла, что я тебя за отказ ебать не буду и пользуешься! – Я снова улыбнулся: материться Петрович если и стал меньше, то не на много. Он взял меня под локоть и повел к бару мимо расступающихся гостей. – А знаешь почему не буду?

–Не нравлюсь? – Чуть притормозив изобразил удивление я.

–Вот же блять сука! – Заржал было Петрович, но резко посерьёзнел. – Ссыкливости в тебе нет, настоящий ты, без говна, говоришь и делаешь что надо и ебало не воротишь. Ценю. – Петрович вздохнул. – А мне скучно.

–Опять? – Натурально удивился я.

–Ты посмотри на это, – он облокотился на барную стойку, принял у мгновенно подскочившего официанта рюмку своего любимого полугара, – скука. – Полугар исчез в его глотке. Он грохнул рюмкой об стойку и вокруг нас немедленно образовалось пустое пространство. – Я ж для чего все это затевал? – Он посмотрел на меня полным тоски взглядом. – Для души! А они снова – покупать. Я как это, ёбаный, как его, у которого все в бабло превращалось.

–Мидас. – Помог я ему принимая у бармена бокал красного вина.

–Точно! Мидас! Я-то помню имя еще было какое-то пидорское.

–А ты чего хочешь?

–Хочу сделать что-то чтоб работало и люди меня уважали не за то, что оно бабки приносит, а за радость, чтоб для души. А что не сделаю – бизнес, и все вокруг кричат и топают – ах какая хватка!, ах какой молодец! Заебало все. – Выдохнул он и хлопнул еще одну поданную барменом рюмку.

–Посмотри на них. – В свою очередь показал я на многочисленных присутствующих. – Ты же благое дело сделал. Легион никому неизвестных художников одним махом в люди вывел, известными сделал.

–Не понимаешь ты ни хуя. – Грустно вздохнул он. – Не я их в люди вывел, они сами молодцы, я только вот эту хуйню богатую тут покупать заставил, у наших, а не в Люндоне ебучем. Они ж мля тупые, что там и за ЕВРО – вещь, а у нас и за рубли – хуйня беспонтовая. Теперь вот, верещат, о новой волне пиздят, кто кого перепиздоболит. Еще – кинул он бармену. – И забери у него эту хуйню! – Он отобрал у меня бокал вина который я взял из множества выставленных на барной стойке. – Того налей, как его мля, которое мне прислали. – Бармен мгновенно извлек из под стойки бутылку и на 1/4 наполнил чистый бокал.

–Спасибо. – Я принял у бармена бокал Margaux Malescot кажется 95-го года.

–Да хуйня, а то знаю я тебя, будешь ходить весь вечер со стаканом этой бурды и не напьешься толком. – Он грустно вздохнул. – Не напьешься и не поймешь, что все хуйня. И галерея это хуйня, опять бабло и сплошное пиздабольство кругом.

–Не скажи. – Возразил я. – Это большое и хорошее дело. Третьяковская галлерея так же начиналась.

–Да? – Недоверчиво спросил Петрович, я утвердительно кивнул довольно подметив снова блеснувшие глаза. – Все равно что-то не то. – Снова понурился он и опрокинул очередную рюмку. – Скажи, как мне сделать что-то, чтоб удовольствие приносило, а не бабло зарабатывало?

–Я бы показал тебе где Пактол, но не знаю. Да и не Дионис я. – Задумчиво сказал я и пригубил вино.

–Куда послал? – Усмехнулся Петрович.

–Да, это я все о Мидасе, который с золотыми руками. По легенде он пришел к Дионису и попросил избавить от этой хрени с руками. Тот сказал ему – идти к реке Пактол и искупаться в ней. Мидас послушался, прибежал на реку, искупался и наконец-то смог спокойно подрочить не опасаясь превратить свой хрен в золотую болванку. – Внимательно слушавший меня Петрович грохнул кулаком об стойку и заржал. Открыто, весело, раскатисто, смахивая кулаком слезы.

–Не-е, мля, – протянул он отсмеявшись и шумно выдохнул, бармен тут же поставил рядом полную рюмку, – ты все же ёбаный Дионис! – Он показал на бокал с вином у меня в руке. – Значит придумаешь, что мне делать. – Последнее прозвучала как приговор и я невольно улыбнулся: Петрович – он всегда Петрович. – Что лыбишься, ехидна, – моя улыбка не прошла незамеченной, – придумал уже что-то?

–Есть одна мыслишка. – Не стал отпираться я. Такой поворот событий мною был просчитан уже давно, соответственно подготовился.

–Пошли. – Тут же скомандовал он и потащил меня к лестнице. – Тут ушей до хуя, в кабинете покалякаем. – Пашку ко мне в кабинет и поляну, живо. – На ходу распорядился он кому-то.

Мы поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Здесь было не менее многолюдно, повсюду стояли на подставках картины окруженные кучками о чем то оживленно спорящих людей.

–Муровейник, мля. – Буркнул Петрович подойдя к двери кабинета с застывшим около нее охранником и приложил руку к вмонтированному в стену сканеру. – Вишь мля, хуйня какая, дожил, в своем доме двери запираю. – Я ничего не ответил, просто прошел в уже знакомый мне заставленный тяжелой резной мебелью кабинет и не дожидаясь хозяина сел в огромное кресло около журнального столика.

Забежал официант и шустро расставил на столике, вино, полугар, бокалы, фрукты, тарелки с сыром, соленьями, мясной нарезкой и шустро исчез, словно его и не было. Только он выскочил в кабинет зашел Пашка – личный помощник Петровича. Хотя, кому Пашка, а кому и Павел Моисеевич, седой как лунь еврей лет 50-ти, но выглядящий существенно старше. Хитрый как лис и изворотливый как угорь. При этом считающий в уме быстрее любого компьютера и знающий больше, чем весь Интернет. Уникальный мужик. Таких больше не производят. Он приветливо поздоровался со мной и сел в кресло напротив.