Текст книги "Мразь"

Автор книги: Алексей Алешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

ВНИМАНИЕ!!!

 

Если Вам меньше 21 года – немедленно закройте файл и удалите его с компьютера. Не дай Бог родители застукают, проблем не оберетесь.

Роман содержит ненормативную лексику и откровенные описания пастельных сцен далеко выходящих за рамки считаемые нормальными.

Начали читать – не спешите судить, отбрасывать в сторону и крутить пальцем у виска. Да – грязь, да – мразь, да – извращения до которых нормальный человек не додумается. Но он так и называется – «Мразь», соответственно ждать «конфет и букетов», как минимум глупо. Задумывал роман как теодицею «мрази» – кажется получилось.

С уважением, автор.

МРАЗЬ.

 Виктор.

Пот бывает разный, в сауне пот легкий, текучий, и почти без запаха. У пахаря или кузнеца пот тяжелый, духовитый, но не противный. Я правда никогда не пахал и в кузнеце не работал, но по другому его себе не представляю. Такой пот даже не имеет права вонять как пот спортсмена, например. Его запах обязательно должен быть с привкусом травы, земли или железа соответственно. Пикантный, интересный. И правильный. Не то что у спортсменов. У них пот бесполезный, глупый. Ну рвешь ты жилы, прыгаешь дальше всех, а смысл? В чем польза от их «быстрее, выше, сильнее» кроме цены рекламной площадки на его выше всех взлетающей задницы. Люди-билборды. Этот прыгает высоко, но не очень – билборд на улице Урюпинской, по две штуки баксов в месяц. А у этого, хоть жопа и меньше, – десять штук в месяц, как билборд на Кутузовском, потому что прыгает выше, подумаешь, площадь его «рекламной площадки» меньше, зато выше.

Пот от секса – отдельно. Показатель и мерило страсти. Он яркий, густой, липкий, словно клей специально созданный для скрепления тел любовников. Секс без пота – супружеский долг, обязанность. Такой же бессмысленный как онанизм. А как в результате пахнет постель... Уууу... – сказка! Нет ничего прекрасней утомленного сексом тела покрытого шариками пота и в бессилии раскинувшегося на смятых простынях. Любовный сок, конечно, тоже хорошо, но не то. Во-первых – на любителя, во-вторых – он проще получается, естественней, что не так показательно и интересно.

Я аккуратно повернул голову и уткнувшись носом в подушку жадно втянул запах. Часов шесть прошло, а подушка еще влажная и пахнет просто волшебно, именно потом, а не семенем. Тихо, стараясь не потревожить, вытащил руку из под одеяла выпутывая ее из скомканной простыни и взял с прикроватной тумбочки айфон. 7:45, через пятнадцать минут запоет будильник. Целых пятнадцать минут – есть время похулиганить.

Айфон на место, левую руку просовываю под подушку, аккуратно, стараясь не разбудить обнимаю под шею, кладу на грудь и легко сжимаю сосок. Виктор чуть вздрагивает, но не просыпается. Он такой забавный, совсем еще ребенок, двадцать лет, но всех уверяет, что ему двадцать пять, просто молодо выглядит. Обнимаю по талии правой рукой, бережно, чтоб не разбудить, тянусь к мошонке прижимаясь всем телом к горячему голому телу. Такое все маленькое, сонное – прелесть. Легко собираю все в ладонь и стискиваю одновременно проводя языком по шее.

Проснулся, но вида не подает. Сильнее стискиваю сосок, они у него маленькие, но чертовски чувствительные. Начинаю теребить член – набухает, наливается кровью откачивая ее от головы как пиявка. Виктор стонет, пытается схватить меня за терроризирующую его баловника руку. Кусаю в шею и сильно щеплю за сосок – стонет и двумя руками хватает меня за стиснувшие розовую пуговку соска пальцы. Резко взвинчиваю темп, моя правая рука поршнем мечется на его восставшем члене открывая и закрывая быстро набухшую до треска головку. Он не сопротивляется, лишь сильнее вцепляется в мою руку стараясь оторвать её от соска.

Минуты не проходит как мой маленький мелко дрожит, его попа дергается шлепая меня по не менее напряженному естеству. Он стонет, со свистом выдыхает через стиснутые зубы, семя брызжет мне в массирующую головку ладонь, летит под одеяло покрывая все на своем пути белесыми каплями. Виктор еще раз вздрагивает, отпускает мои прилипшие к его сосочку пальцы и растекается вместе с семенем по растрепанной кровати. Тихо. Молча.

Целую его за ухо, шепчу: «Доброе утро» и откидываюсь на спину. Хорошо. Просто хорошо. Любовь? – ни в коем разе, мне просто хорошо от того, что хорошо ему.

–Ты мерзкий и отвратительный тип. – Шепчет он, поворачивается ко мне и приподнявшись на локте целует в щеку. Чуть касается, нежно, целомудренно.

–Тебе не понравилось? – Без эмоций, словно «который час», спрашиваю я и поднимаю вверх правую руку: его семя начинает стекать из раскрытой ладони. – Смотри, – обращаю его внимание на каплю и усмехаюсь.

–Чего смешного? – Удивляется он и кладет голову мне на грудь.

–Она совсем прозрачная.

–Естественно, – он мило вздыхает, – я выжат досуха, удивительно что из меня после вчерашнего вообще что-то смогло вылететь. – Его рука перебирает волосы на моей груди и скользит вниз. – А вот у тебя еще есть чем поживиться. – Озорной блеск в глазах. Целует мне грудь.

–Не надо. – Накрываю ладонью его, уже достигшую цели, руку. – Встаём.

–Почему? – Обиженно игриво смотрит мне в глаза и оттопыривает нижнюю губку.

–Какой же ты еще ребенок. – Смеюсь я, отодвигаю его с груди и встаю.

–Я хочу тебя поцеловать. – Порывисто поднимается следом Виктор и хватает меня за руку.

–Целуй.

–Я хочу поцеловать тебя в губы.

–Нет. – Аккуратно но настойчиво освобождаю руку. Виктор словно сдувается, руки плетьми падают вдоль обнаженного безволосого тела, плечи опускаются, в глазах появляются слезы.

–Ты меня не любишь. – Выдыхает он и слеза начинает путь по его раскрасневшейся после устроенной побудки щечке.

–Не люблю. – Отворачиваюсь и мурлыча под нос «Ах Арлекино, Арлекино», иду в ванну не обращая внимания на начинающего плакать мальчика.

Мы познакомились полгода назад в сауне фитнес-клуба, было три часа ночи, клуб пустой, только он и я. Разговорились о полуночниках, поплевались в Тима Бёртона, не к месту помянули Селенджера и как-то само-собой закончили у него в постели. Так и встречаемся два раза в месяц, по четвергам, когда пересекаемся ночью в фитнес-клубе. Он живет рядом, это удобно: традиционное позднее совещание каждый второй четверг месяца, потом сауна в фитнес-клубе, секс до изнеможения, подъем в восемь и к девяти отбывать пятницу на работе. Удобно. Только санузел у него в квартире отвратительный: старая ванна, вечно капающий кран и кошмарный советский бежевый кафель на стенах. С потеками. Словно кто-то умудрился нагадить на стены да так и засохло. Но удобно. Фитнес-клуб в двух шагах и до работы пешком можно дойти.

Когда я вышел из душа небрежно вытершись не совсем свежим полотенцем – почему-то у него других не бывает, Витя уже успокоился и понуро сидел на краю кровати обхватив прижатые к груди коленки. Такой смешной, на совенка похож: красные заплаканные глазки на выкате и упорно сжатые губы, видимо чтоб не тряслись – еще не совсем успокоился.

–Кашки или омлет? – Поинтересовался я демонстративно игнорируя его состояние.

–За что ты меня так?! – Выпалил он не разжимая зубов. Интересно, как у него так получилось? Громко, не разжимая зубов и почти не шевеля губами. Даже слюни во все стороны не полетели. Вообще у него многое удивительно получается, например минет, руками не трогает, головой не двигает, а ощущения непередаваемые. – За что? – Теперь уже просто повторил он не понимая моего молчания. Глупенький мальчик. Да, минет – это хорошо. Я подошел к нему роняя с бедер полотенце.

–Поласкай меня.

–Тебе правда этого хочется? – Он поднял на меня заплаканные глаза.

–Я тебе когда-нибудь врал? – Виктор покачал головой, порывисто обнял меня за талию и прижался щекой к лобку.

–Ты злой, мерзкий, отвратительный тип. – Прошептал он и в тот же момент я ощутил его губы вокруг моей набухающей головки.

–И старый. – Выдохнул я, закрыл глаза и с силой прижал его голову к себе заставляя принять все мое естество. Он уперся мне в бедра, попытался отодвинуться, но я удержал лишь чуть ослабив хватку и держал, держал, держал пока его заводной язычок, быстро, очень быстро, удивительно быстро, не заставил меня стонать стиснув зубы и фонтаном, вулканом, огромным гейзером, выталкивать из себя страсть и наслаждение. А я все держал, держал, держал исторгая семя глубоко в него, не оставляя шанса потерять хоть каплю, чувствуя как он судорожно, боясь захлебнуться, глотает, глотает, глотает. Какой же он еще глупый и наивный мальчишка.

–Кашу, овсяную, – выдохнул я освобождая его рот от своего присутствия, похлопал поперхнувшегося и пытающегося отдышаться Витю по спине и начал одеваться. – Двигай в душ.

Кухня в его квартире не чета ванной комнате: просторная, с приличной, хоть и не новой мебелью, бытовая техника нормальная – одно удовольствие стряпать. Овсяная каша из пакетиков – гадость, но другой нет. Сок, тоже не свежевыжатый, из пакета, апельсинов нет, а с яблоками и морковкой возиться лениво. Зато кофе добротный, в зернах и кофе-машина у него хорошая. Тостов нет по причине отсутствия хлеба – будет сыр с колбасой в прикуску.

Когда я уже заканчивал сервировать завтрак зашел Витя. В махровом халате – замерз? – вряд ли, с еще сильнее покрасневшими глазами – опять плакал, но губы упорно сжаты – сейчас что-то скажет. Так и есть.

–Я тебя люблю. – Кто бы сомневался. Ухмыляюсь.

–И?

–Как ты не понимаешь! Я тебя люблю! Мне плохо! Я хочу быть с тобой! Хочу быть с тобой всегда, а не по четвергам! Я хочу ходить с тобой в кино, хочу познакомить тебя с друзьями, хочу.... – Ну вот, опять. Последнее время каждая встреча заканчивается подобной сценой. Накал страстей по нарастающей. Видимо пришел конец удобным четвергам.

–А мое мнение и мое «хочу» для тебя не важно?

–Неужели я хочу так много?! Ты не разговариваешь со мной! Мы вместе уже полгода, а ты до сих пор не поинтересовался даже тем, учусь я или работаю!

–А это так важно?

–Важно! Мы с тобой разговариваем о чем угодно, но только не о нас! Политика – пожалуйста! Погода – легко! Кино – само собой! Но ты не интересуешься мной, моей жизнью и не отвечаешь когда я спрашиваю о твоей!

–Тебе это так интересно?

–ДА!!!

–А мне нет.

–Я для тебя только игрушка! Забавная штучка для секса!

–Минуточку. Минуточку. Тихо. Сядь. – Перебиваю его истерику. Виктор послушно плюхается на стул. – Во-первых не кричи и не перебивай меня.

–Я не перебивал. – Обреченно буркает он и я с удовольствием слышу в его голосе нотки оправдания.

–Я тебе уже говорил, – начинаю не обращая внимания на его слова, – ты мне нравишься, мне с тобой хорошо, не более того, так что оставь вымогательство и либо получай удовольствие, либо мы больше не увидимся.

–Но я не голубой и никогда им не был! У меня девушка была! Но ты! Ты!

–Ну вот, – обреченно вздыхаю, – пидором обозвали. – Сделав обиженный вид отворачиваюсь, но внутри покатываюсь со смеха.

–Нет! Я не говорил что ты пидор! – Выкрикивает он, потом тихо добавляет: – Ты мразь. – И снова начинает плакать по-детски всхлипывая, закрыв лицо ладошками и наклонившись к самым коленям. Пропало такое удобное место четверговой дислокации. Да и секс с ним был очень даже ничего. Вполне себе зачетный expiriens.

Я молча позавтракал, изредка поглядывая, но никак не комментируя его истерику. Сложил в раковину грязную посуду, неспеша оделся и накинув пальто направился к двери не обращая внимания на никак не успокаивающегося мальчика.

–Подожди! – Ударилось мне в спину истерично выкрикнутое слово. Остановился, почему нет, и выжидательно посмотрел на вставшего и топающего ко мне на трясущихся ногах мальчонку.

Он подошел ко мне вплотную, молчит. Я тоже молчу и не таясь его рассматриваю. Красные заплаканные глаза на выкате, подрагивающая рука пытается вытереть мокрый от слез подбородок. Красивый подбородок кстати, аккуратный, гладенький, встречающийся с бритвой не чаще одного раза в неделю – эх, молодость. Картину портит только сморщенная и понуро висящая в прорехе распахнутого халата пиписька. Не член – пиписька, маленькая пися. Лобок у Вити дотошно выбрит, но от этого она вовсе не кажется больше. Стручочек.

–Что?! – Зло бросает он, заметив куда я смотрю.

–Ничего, – пожимаю плечами, – ты отвратительно выглядишь в халате. Тем более в грязном. Специально одел? – Халат у него на самом деле видавший виды и неизвестно когда последний раз стираный.

–И? – Устав от затянувшегося молчания и его сопения произношу я и упираюсь взглядом ему в глаза.

–Так и уйдешь? – Стреляет глупым вопросом он и движением плеч сбрасывает халат. Неспеша обхожу вокруг застывшего обнаженного мальца рассматривая его самым похабным образом: щупаю упругие ягодицы, беру в ладонь, словно прикидывая на вес мошонку, провожу пальцем по плоской груди и, под конец, нажимаю на щеки заставляя открыть рот и показать зубы. Закончив осмотр отступаю на шаг и еще раз пробегаю по нему взглядом с верху до низу. Он мелко дрожит и сверкает на меня полными слез глазами, я хмыкаю и показываю пальцем на его снова напрягшийся стручок. Витя не обращает на жест никакого внимания, и я его тоже не комментирую.

–Да, пожалуй так и уйду. – До конца насладившись видом его трясущегося тела наконец отвечаю я и рефлекторно перехватываю предназначенную мне пощечину.

–Мразь! – Кричит он и я, уронив пальто, блокирую новую несостоявшуюся оплеуху. – Мразь! – Визжит он и моя рука рефлекторно отводит в сторону удар коленом в пах. – Мразь! – Удар в живот пропускаю, пусть его, все равно не пробьет. – Мазь! – А вот этого я не ожидал: Виктор просто топает мне по ноге, больно, пора прекращать это безобразие.

Легкий толчок в грудь, так, разорвать дистанцию, валящая на пол пощечина – не кулаком же его, и ногой в живот. Последнее зря, можно было и обойтись, но вколоченные рефлексы сработали – добить.

–Меньше всего мне сегодня с утра хотелось услышать «мразь» от какого-то молоденького недоёбка ничего из себя не представляющего. – Спокойно сообщаю кривляющемуся на полу и судорожно старающемуся поймать воздух Витьку, поднимаю пальто и выхожу аккуратно закрыв за собой дверь.

–Ох уж мне эти пидорасы. – Бурча под нос спускаюсь по лестнице.

Не голубой он, да – не голубой, самый что ни на есть настоящий пидор подставляющий свое разъезженное очко не по любви или убеждениям, а ради бонусов. Приперся в Москву – то, что квартирка съемная я в первый же день понял, быстро оценил что нафиг тут никому не нужен. Возможно покрутился пытаясь пристроиться альфонсом к какой-нибудь богатой мамочке, но оказался востребован только у представителей своего пола. ИМХО, как говорится. Так и продолжил паразитическое существование на низменных страстях. Меня вычислил по пальто Turnbull & Asser, думает я не видел как он присматривался в гардеробной, а дальше типа случайное знакомство. Ну-ну.

Полгода весело эксплуатировал его гостеприимное очко ни на шаг не двигая отношения в какое бы то ни было другое русло. Как он не пыжился выдавить из меня хоть какой-нибудь бонус, но фитнес, треп в сауне и по дороге к нему, потом ёбка и до свидания, увидемся через неделю. Ха! – он думал я не отличу решившуюся на эксперимент попчку-целочку от разбитного очка матерого пидора, – наивный. Отличу легко и даже с завязанными глазами. Вот все это время и тормозил отношения на уровне где еще рано заикаться о финансовой помощи. Мальчик тыкался-мыкался: и потраченного времени жалко и личный водитель о многом говорит, да и перешел к последнему пидорскому аргументу – любит он меня. Ага, поверил. Но жалко, хороший был пидорок, интересный, я невольно хохотнул вспомнив и переиначив четверостишие Бернса:

Я славлю мира торжество,

Довольство и достаток.

Приятней трахнуть одного,

Чем упустить десяток. ¹

И с глупой ухмылкой, вприпрыжку словно школьник, выскочил из подъезда в утро.

Петр Павлович.

Ранняя весна. Повезло сегодня с погодой и на работу совсем не хочется. Я отпустил водителя уже привыкшего в определенные дни ждать меня возле дома Вити – пешком пройдусь, пятнадцать минут, проветрюсь. Солнце, тепло, таят грязные сугробы насыпанные за зиму не менее грязными дворниками из бывших союзных республик. Спешат по своим непонятным делам двуногие и мамаши выкатывают на утренний моцион коляски с посапывающими отпрысками. Весенний городской воздух, привычная гарь от толкающегося стада машин, слякоть и шум, непрекращающийся ни днем ни ночью вечный шум большого города. Сигарета в зубах, в наушниках Вагнер, на носу темные очки – я иду отбывать трудовую повинность.

На бульваре снова какая-то демонстрация идиотов, за мир во всем мире. Молодые люди с плакатами «ЕдРо в ведро!» и «Путин вор!» демонстрируют свою активную гражданскую позицию. Это хорошо, когда гражданка активная, она на тебе скачет, а ты лежишь, любуешься ее лицом, рассыпавшимися по плечам волосами, прикушенной в порыве страсти и теперь чуть опухшей губкой. Ласкаешь полные груди, чувствуешь как щекочет ладони упругий сосок, проводишь руками по талии ощущая как отзывается мурашками тело, или прихватываешь под попку заставляя стонать. И наслаждаешься, наслаждаешься, наслаждаешься. Интересно, когда эти людишки с плакатами поймут, что их «активная гражданская позиция», по сути, такое же удовлетворение извращенной похоти их, так называемых, лидеров?

Да и лидеры ли это? Так – кучка неспособных на поступок кретинов с замашками Дон Кихота и почитаемая толпой за новых Александров Матросовых. Отчаянные борцы за чужую волю и зависимые от нее словно наркоманы. Не люди – лишь проводники, заботливо обезволенные, для лучшей проводимости, денежными вливаниями. Какие лидеры, такие и последователи. Зависимые. Страшно, болезненно зависимые от мнения продиктованного тем, кто громче кричит и не видящие под пеленой стадного мнения дальше собственного носа. Зависимые и неспособные ни преодолеть свою зависимость, ни разорвать её повторив прыжок на амбразуру.

Да, красивый поступок, оригинальный способ самоубийства, жаль только испошленный историками до банального подвига широко ославленного пропагандой. И все верят! Ведь ни один же не задумался, что надеяться перекрыть линию огня телом – маразм. Все равно что танку под гусеницы сморкаться – авось на соплях поскользнется. Одна короткая очередь и его сметет как говно с вентилятора. Мог ли этого не знать солдат? Именно – не мог. Хотя, с другой стороны, что он вообще мог знать? Сопляк зеленый. Детский дом, потом детская трудовая колония, кое-как вытянутые семь классов, в 18 лет на фронт, только 19 исполнилось – погиб. Может сам, а может и по глупости, но картинку красивую вылепили – респект, как говорится, респект и уважуха.

Я дворами, протискиваясь между плотно набившими дворовые колодцы машинами, обошел толпу. Остановился разглядывая издалека калейдоскоп наивности, глупости, жеребячьего оптимизма и глупой веры. Молодости. Окруженной кордоном из скучающи ОМОНовцев молодости.

–Ишь! Охломоны! Опять расходились проклятущие! – Проходящая мимо меня бабулька уже неопределяемого возраста погрозила мне кулаком и поковыляла причитая дальше. – Сталина на вас нет, ироды, до аптеки второй день дойти не могу, все дворы зассали...

Я провожая ворчащую бабушку взглядом чуть повернулся ей вслед и обратил внимание на импозантного мужчину лет шестидесяти с интересом за мной наблюдающего. Строгое, коричневое, явно очень дорогое пальто, шляпа, шарф, аккуратная бородка эспаньолка. Добавить трость, трубку и бульдога на поводке – английский джентельмен на моционе перед вечерним Earl Grey со сливками.

–Столкновение прав и интересов, – увидев мое внимание сказал он, – не правда ли интересно.

–Грустно. – Ответил неожиданному собеседнику я. – Грустно и страшно.

–Страшно? – Удивился мужчина в коричневом пальто.

–Именно страшно. – Подтвердил я. – А вас разве не пугает неконтролируемое личностями стадо?

–То есть вон тот лысенький на сцене не личность? – Спросил мой оппонент так, что вопрос на мгновение показался мне риторическим.

–Увольте.– Улыбнулся в ответ я. – Какая личность, так, один из громко кричащих чмо.

–Резко. – Кивнул мой собеседник и я снова не смог понять: согласен он или готовит аргументы для спора.

–Вы думаете они способны «разрушим и построим»? – Спросил я. Мужчина развел руки показывая «что вы – что вы, никогда и не в коей мере». – Только, простите, пиздобольство и, через строчку, обязательная фраза о том, что надо валить за границу, тут ловить нечего.

–Философия импотентов. – Улыбнулся он. – Кстати, Петр Павлович. – Он протянул мне руку затянутую в перчатку из тонкой коричневой замши.

–Александр Евгеньевич. – В тон представился я и протянул руку так же не снимая перчатки.

–Вообще, если смотреть шире, – заговорил Петр Павлович и мы продолжили путь, – это действительно страшно, но меня пугает другое. – Он замолчал, словно о чем-то задумался.

–Что же. – Поинтересовался я спустя пару минут.

–Раньше, в советские времена, в уголовном кодексе была 32 статья – преклонение перед Западом. И, что бы сейчас не говорили, это была правильная статья, неправильными были её трактовка и применение.

–Что вы имеете ввиду? – Не понял я нити его рассуждений.

–Её надо вернуть. – Просто ответил он, словно это было нечто само-собой разумеющееся. – Только сажать, на те же 10 лет, не за пластинки и джинсы, а за пропаганду такой заграничной заразы как демократия.

–Кхм, – хмыкнул я и остановился, – надеюсь вы не будет цитировать Гитлера и Ницше?

–Не буду. – Улыбнулся он. – Демократия – ложь и, соответственно, тупиковый путь, атавизм. Она вынуждено отомрет похоронив вместе с собой своих ораторов. – Он взял меня под локоть.

–Я соглашусь с вами, – принял слово я игнорируя его фамильярный жест, – в демократическом устройстве справедливости куда меньше чем заявляется, но её основа не лжива, просто извращена.

–Извращена, – кивнул он, – но извращена достаточно для утверждения её лживости. Позволю себе пример.

–Будьте любезны.

–Знаете какая страна самая демократическая? – Тут же спросил Петр Павлович.

–США? – Предположил я будучи вовсе не уверенным в правильности.

–Нет, – улыбнулся он, – Норвегия.

–Как Норвегия? – Я даже остановился. – У них же король.

–Ну вот так. – Засмеялся он. – Самая демократическая страна – конституционная монархия, а Россия, по уровню развития демократии, занимает лишь 117 место, не смотря на многопартийную систему и прямые выборы. США же, с двухпартийной системой и не прямыми выборами – девятнадцатое. И я даже не говорю про находящуюся куда выше нас в этом в рейтинге Танзанию, с её нищетой, не смотря на богатейшие запасы нефти и алмазов, войнами кланов и тем, что более половины детей не получает даже начального образования. Зато демократия хоть куда.

–Но это лишь рейтинг, он естественно политизирован. – Возразил я.

–Правильно. – Неожиданно согласился Петр Павлович. – Только не рейтинг политизирован, а методы расчета искажены до состояния «лживы», иначе картина была бы совсем другой. Вы знаете, – он неожиданно остановился, – демократия, как она представлена сейчас, очень напоминает Новгородское вече: кто громче кричит и у кого кулаки крепче, тот и прав.

–Охлократия. – Ввернул термин я.

–Именно. И тут очень интересен итог: что сейчас есть Новгород?

–То есть вы уверяете, что навязываемые демократические ценности имеют целью вывести Россию на задворки?

–И ничего белее. – Кивнул он.

–Тогда права бабушка, Сталина на них нет. – Усмехнулся я.

–Вот как? – Не приняв моего веселья удивился он. – Вы действительно так считаете, или?

–Действительно так считаю, – ответил я возвращая серьезность и пошел вдоль тротуара, он пристроился рядом словно старый знакомый, – и Ленин и Сталин умели работать с толпой, особенно толпой молодых, неокрепших людей с несложившимся собственным мнением. Понимали, что если ее оставить без дела, видимой цели к которой надо двигаться непременно всем вместе, не занять ее, обязательно найдется кто-нибудь направивший её против власти.

–Знаете, – Петр Павлович посмотрел мне в глаза, – а я с вами согласен. ДнепроГЭС, БАМ, КАМАЗ и другие ударный комсомольские стройки – экономически необоснованные и несвоевременные проекты, суть которых, лишь отвлечь молодое поколение от анализа и раздумий.

–Чем бы солдат не занимался, лишь бы задолбался, простите за грубость, плюс обязательная героика вроде бестолково угробившего себя Павла Корчагина.

–Бестолково или нет – вопрос спорный, а то, что под каждой шпалой БАМа лежит свой Павел Корчгин – факт. Более того, без его примера число жертв этой стройки могло быть существенно меньше. И это именно жертвы, не погибшие, а тупые, безвольные жертвы.

–Как и эти. – Я остановился поворачиваясь к оставшейся далеко позади толпе с плакатами.

–Да, к сожалению как и эти. Причем их жертва страшнее.

–Почему? – Удивился я. – Их убивать никто не собирается.

–Жертвы безумных комсомольских строек уносили уверенность правоты с собой в могилу, а этих – да, убивать никто не собирается, соответственно им прийдется жить дальше, взрослея, умнея, осознавая бессмысленность потраченных усилий и времени. Что ответят они своим детям, когда те спросят – зачем? Или, что хуже, – почему? Почему, папа и мама, вы не работали обеспечивая свое и мое будущее, а махали флагами на улице? К чему эта бессмысленная матросовщина?

–Вы считаете поступок Матросова глупым? – Удивленный вторым пришествием в мои мысли бравого солдата спросил я Петра Павловича.

–Нет, – он остановился и я, демонстрируя внимание, был вынужден повернуться к нему, – Сашей двигала любовь.

–Любовь?

–Представьте себе, просто любовь. Любовь к семнадцатилетней девушке, которую он никогда не знал и никогда не видел, но круто изменившей его жизнь.

–Павел Петрович, вы меня крайне заинтриговали. – Признался я. Он улубнулся, снова доверительно взял меня под локоть и мы продолжили неторопливую прогулку.

–Вспомните, кем был Сашка Матросов? Беспризорник, хулиган и малолетний преступник. Более того, он был в колонии помощником воспитателя – крысой, стукачом, сукой – если угодно. Свой среди чужих, чужой среди своих. Мерзкий, мелочный, трусливый и злопамятный. И вдруг, в один день, он меняется и начинает рваться на фронт добровольцем. Почему?

–Почувствовал приближающуюся месть и испугался? – Предположил я.

–Я тоже сперва так думал, однако кое что не сходится: он строчил просьбы отправить его на фронт почти полгода, времени более чем достаточно для расплаты. Боялся бы мести, сбежал бы сразу.

–А, простите, откуда вы так хорошо информированы? Вы историк?

–Нет, – засмеялся Петр Павлович, – public relations моя сфера деятельности, а советский опыт создания мифов и героев – бесконечная кладезь бесценного опыта. Вы не поверите, но до некоторых приемов создания общественного мнения которые у нас использовал еще Ленин, американцы додумались только в шестидесятых года.

–Интересно, – кивнул я, – но позвольте вернусь вас к влюбленному Саше.

–Конечно. На логичное решение этого вопроса я наткнулся просматривая подшивки фронтовых газет 41-го года. В одной из них как-то мимоходом просмотрел короткую заметку о молодой партизанке, Римме Шершнёвой. Девчушке шестнадцати лет неоднократно ходившей в разведку за линию фронта. Её фамилия показалась мне знакомой. Проверил, сравнил и был крайне удивлен – она погибла 25 ноября 1942 года. Угадайте как?

–Неужели так же? – Откровенно удивился я.

–Представьте себе! Я сопоставил даты и окончательно убедился в том, что молодой Саша был в нее влюблен и намеренно повторил ее поступок! Судите сами. Статья об отважной партизанке, с отличной фотографией кстати, выходит в «Красной звезде» в ноябре 41-го года, тогда же Матросов резко меняется и начинает проситься на фронт. Через год, 25 ноября 1942 года, в бою под деревней Ламовичи, Шершнёва закрывает собой амбразуру. Рассказ о ее подвиге печатают в январе 43-го, а через месяц, 27 февраля, девятнадцатилетний Саша повторят поступок своей семнадцатилетней возлюбленной.

–Удивительно и красиво, Ромео и Джульета грызут локти от зависти. – Хмыкнул я.

–Да уж, как сказал Марк Твен: жизнь – самый лучший выдумщик. Но здесь есть еще один интересный момент. До Морозова прыгал на амбразуры не один десяток солдат, человек 15 до него получили свою посмертную звезду героя за точно такой же подвиг. И после него не один десяток, но про них знают и помнят только специалисты, а Александр Матросов – имя нарицательное.

–Про него фильм сняли. – Ввернул я заранее ощущая слабость приведенного аргумента.

–Фильм про него сняли потом, в 47-м году и, возможно, фильм снимали именно про него, а не кого-нибудь из других, простите, более достойных закрывателей амбразур, именно из-за его любовной истории, но потом вмешалась цензура и всю романтику из фильма убрали.

–Вполне похоже на правду, – согласился я, – в героике преданности партии и народу нет места влюбленной романтике.

–Да, любовь Саши к Римме оттеснила бы далеко на второй план всю «за Родину, за Сталина».

–Но тогда почему было просто не снять фильм о других?

–Одно дело снять, и совсем другое – переснять, или доснять новые сцены, взамен выкинутых.

– Так может про него просто больше писали? – Спросил я все еще не до конца веря в возможность существования такой красивой фронтовой истории любви.

–Это и есть самое удивительно! – Воскликнул мой собеседник немного отставив лоск и приятную чопорность. – Я не поленился и посчитал, здесь наш герой ничем не выделяется, про всех писали почти одинаково, о некоторых даже больше, причем существенно. Но фильм снимали именно про него, как раз из-за того, что об его поступке знали и помнили все, в отличии от Вилкова или Бумагина, тоже закрывшими амбразуры, но совсем недавно, в самом конце войны. Их забывали почти сразу, а Александр Матросов все время был и в памяти и на слуху. Мне кажется, что история его влюбленности в Римму была известна и передавалась из уст в уста, по секрету, и именно она позволяла не забывать о нем с 43-го по 47-й годы.

–Павел Петрович, – мы подходили к офису банка, – мне было очень приятно скоротать беседой с вами дорогу. Надеюсь на продолжение знакомства. – Я протянул ему визитную карточку. – К сожалению вынужден с вами расстаться, работа.

–Мне тоже было очень приятно, – он пожал мою руку, чуть замешкавшись и похлопав себя по карманам наконец нашел визитницу, – всего доброго. Я работаю чуть дальше, – он кивнул вдоль улицы, – надеюсь встретить вас за обедом.

–Обязательно, – заверил я снова пожимая руку.

Леночка.

У двери кабинета привычно встречает личная секретарша, Леночка – дура-дурой, но исполнительная. Типичный представитель вида «людишки обыкновенные»: муж, ребенок и навечно отпечатавшаяся на лице ипотека. Белая блузка застегнута под горло, черный деловой костюм с юбкой чуть ниже колена, в руках ежедневник и папка с какими-то документами, видимо мне на подпись. Дополняет портрет скромный аккуратный make up и красные глазенки – опять с мужем воевала, потом плакала всю ночь.