Текст книги "Мразь"

Автор книги: Алексей Алешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Последний раз я его видел лет 10 назад сидящим на месте охранника в каком-то затрапезном продуктовом магазине. То же круглое личико, большие ресницы, мощное, но обрюзглое тело и журнал сканвордов в руках. Стереотипный охранник – существо без прошлого, настоящего и будущего. Вот и Виталий Петрович, как это Лёшка – не человек, лишь существо, homo erectus: доверчив, наивен и глуп. Глуп как пробка, чем я охотно пользуюсь доставляя Ларисе и себе удовольствие.

Лариса смотрит на меня. Для всех в ее взгляде лед и смерть, но не для меня. Я знаю: её щеки разрумянились вовсе не от сдерживаемой злобы, во взгляде не злость – похоть. Похоть дарящая приятную истому предвкушения, пропитывающая соком ежедневку и заставляющая подрагивать пальцы. Незаметно подмигиваю – мгновенная, незаметная и недоступная остальным улыбка, улыбка только для меня. Довольна.

–Александр Евгеньевич, ознакомьте всех с вашими заключениями. – Оставляет в покое жертву Лариса уступая мне место. Тушка разделана, мяско отбито, пришло мое время, время повара что приправит блюдо душистыми специями.

Киваю, поднимаюсь, докладываю по памяти, легко, отрешенно, слова льются как запись из диктофона. Говорю и наслаждаюсь видом оставшегося от начальника аналитического отдела кровавого фарша. Говорю и наслаждаюсь насытившейся Ларисой: непринужденная поза, в глазах лед, но вижу не его, а спрятанные под столом раздвинутые ноги, вижу её сок с которым уже не справляется прокладка и он пропитывает брюки. Я вижу как ее левая рука стискивает коленку, как подрагивают и рвутся в истекающие недра пальцы. Я вижу и наслаждаюсь, наслаждаюсь её подавляемым до поры желанием, наслаждаюсь вместе с ней еще раз с удовольствием проматывая пройденный путь к креслу слева от её трона.

Мне 33 года, я молодой и недовольный зам начальника отдела, только что устроившийся на работу. Мой начальник – недалекий сноб и законченный онанист занимающий свой пост исключительно по причине родства с какой-то шишкой из ЦБ. Подставил я его красиво, провернув с Серегой, тогда замом начальника нашего департамента, элегантную многоходовку. Подсунутая на подпись неприметная бумажка, небольшой слив конкурентам, внутреннее расследование, проверка из ЦБ, шум, гам, тарарам, а тут еще и служебный компьютер битком набитый жесткой порнухой. Родственничка естественно быстро убрали, от греха подальше. А кто шум поднял? – Правильно – начальник департамента. Его следом – цэбешная шишка обиды родственника не простил, хоть тот и сам виноват. Сергей становится начальником департамента, а я начальником отдела. А через три месяца вторым замом Сергея.

На новом уровне такие интриги уже не в ходу, тут за каждым «топом» кто-нибудь стоит, большой и важный, с погонами или связями, а то и тем и другим. Конечно есть исключения, своим умом на должность севшие, настоящие «Топы». Но к таким на хромой козе не подъедешь, интриги нижестоящих они загодя чувствуют. Легко можно доиграться и вылететь с волчьим билетом. Год притирался, присматривался, примерялся и обратил внимание на некоторые странности в поведении Ларисы Алексеевна, на то удовольствие с которым она разделывает провинившихся. Её все боялись, трепетали, и на порки старались не нарываться. Но и уважали признавая в ней профессионала высочайшего класса.

Со своей стороны, к слову, она всегда была справедлива и по мелочи набедокуривших лишь слегка журила, человека от этого «слегка» правда потом валерианкой отпаивали, но и ей радости процесс не доставлял. Серьезные же промахи заслуживающие основательной публичной порки были редки, вот я и организовал ей удовольствие. Она баба умная, быстро просчитала кто жертвы поставлять начал и, спустя год, я был уже начальником департамента. Жертвы стали «жирнее», а я уперся в тупик – что дальше?

Лариса, кстати, несмотря на свои пятьдесят с хвостиком, выглядела максимум на сорок, и то не все бабы в сорок так выглядят. Не замужем и никогда не была, детей нет. Подтянутая фигура, упругий зад почти без целюлита, высокая грудь – явно без пластики не обошлось. Над лицом тоже хирурги потрудились основательно. Короче – мечта, бешеная смесь красоты и опыта. Через два месяца я решился – принес в жертву себя. Демонстративно и открыто подставился. То, что она поняла намеренность моих действий – факт. Распятие меня любимого она устроила поздним вечером, без свидетелей. И тут я смог ее удивить: трусливо огрызался, тонко язвил – злил её играя роль непокорного раба.

Через пять минут Лариса была в ярости, еще через три залепила мне пощечину, я ударил в ответ. Она опешила и я ударил снова. Пощечина, обычная легкая пощечина, шлепок расслабленной кистью с целью лишь обозначить позицию, не сделать больно, нет, но сколько в ней унижения. По мне, так лучше кулаком в зубы, чтоб сразу понятно – отвечай, бей в ответ, ломая и выбивая. Но пощечина, мерзкая, обидная пощечина – другое. От такого шлепка легко можно прийти в ярость и начать лупить вовсе не задумываясь о сопоставимости ответа. Обида и унижение перевесят и сломанный нос и отправившиеся гулять зубы. Лариса ответила. Вернее попыталась ответить, я легко перехватил её руку, кувырок, подсечка и вот я уже восседаю на прижатой к полу женщине.

–Вторая попытка пожалуйста. – Вежливо предложил я начиная вставать, что оказалось роковой ошибкой. Мгновение и мы катались по полу как два сцепившихся в смертельной схватке дракона, она рвала одежду на мне, я на ней, она впивалась мне в губы, сильно, до боли, я оттаскивал её за волосы, бил и сам голодным демоном впивался в её рот. Я кусал её в шею, она царапала мне спину, что-то сыпалось со стола и одежда летела во все стороны.

Я не входил в неё, нет – она взяла меня. Ловко оказавшись сверху насадилась на перевозбужденный член, вобрала его весь и сдавила вагинальными мышцами так, что я взвыл от боли и оставляя синяки вцепился в её ягодицы силясь оторвать от себя её адское влагалище. Она неожиданно весело, по детски, засмеялась, чуть отпустила, но её ногти до крови вонзились мне в грудь – рывок, я сверху и завладев инициативой паровым молотом засаживаю все естество в её истекающее соком лоно.

Новая вспышка боли, рывок и смена позиции. И опять: вспышка, рывок, смена, вспышка, рывок, смена, вспышка, рывок, смена. Сколько продолжалось это безумие – не знаю, мы очнулись на полу напрочь разгромленного кабинета. Она лежала у меня на исцарапанной груди и пальчиком, нежно, размазывала по моему животу капельку крови. Молча. Тихо.

Из моей одежды уцелели галстук и брюки, от гардероба Ларисы чудом сохранился только пиджак. Если бы не должности обязывающие хранить на работе по паре-тройке комплектов сменной одежды, ситуация была бы весьма щекотливой. Потом был ресторан, не менее бешеный секс в её загородном доме, и последовавшая веселая игра под названием «подставь первого зама» в которую мы вместе увлеченно играли целых полгода.

Хорошо получилось, если бы не его высокие покровители, сел бы, причем крепко сел, лет на пять. При этом никто так и не понял откуда уши растут, даже он считал себя виноватым и откровенно раскаивался. Я стал первым замом, вовремя подстраховавшему в игре Сергею перепала синекура вице чего-то там. И опять застой, тишина и скука.

Я закончил доклад, поблагодарил присутствующих за внимание, сел и приготовился ко второй части спектакля, моей любимой. Сейчас, немного успокоившаяся пока я бубнил Лариса, будет доводить жертву до прединфарктного состояния. Началось.

Она поднялась со своего места. Валькирия, бешеный зверь, демон с самых нижних уровней ада, богиня ярости и смерти. Кали. Грациозно обошла стол. Она – Оспазия, первая и единственная настоящая феменистка, не кричащая о нарушаемых правах и двойных стандартах, но ежедневно доказывающая свое «право сильного». Про неё можно было бы сказать – баба с яйцами, но это не так – она Женщина с большой буквы. Феменистка до конца.

Тишина. Тишина что слышно бешеный стук сердца жертвы – Виталия Петровича. Встала у него за спиной, что-то говорит, он потеет и истерично кивает головой. Мне не интересны его оправдания, он виноват и несет наказание, а я наслаждаюсь. Наслаждаюсь его унижением, его отчаянием, его страхом. Нет, уже не страхом – ужасом. Я пью его ужас как нектар, купаюсь в нем ненасытно глотая и захлебываясь. Какой же он трус, мелкий, ничтожный человечишко. И как прекрасна сейчас она – я восхищен ею, восхищен филигранностью её работы. Наслаждаюсь ее триумфом. Она уничтожает его, давит, тонко, красиво, с удовольствием. Так и хочется добавить – земля ему пухом.

Ну же, Ларисочка, наддай еще чуть-чуть, самую малость и его увезут отсюда с инфарктом. Ловлю себя на том, что правя рука стискивает промежность с рвущейся от напряжения плотью. Она замечает – еще одна тайная улыбка. Жертва зеленеет. Невовремя вспоминаю прошлую жертву: всего пятьдесят лет, но слабоват оказался, мы только после работы к Ларисе приехали, звонок – инсульт, не спасли. Пытаюсь взят себя в руки – что мы с ней тогда вытворяли... Это был не секс – бой, почти как в первый раз.

Нет. Все. Выдержал, совещание закончено, народ поправляя промокшие кальсоны поспешно встает из-за стола, а как иначе – только поспешно, дела! Тьфу – стадо, хоть бы один посмел возмутиться, напомнить о человеческом достоинстве, осадить, попытаться отстоять свое мнение. Нет, все дружно обоссались и побежали сушиться, никто не хочет рисковать работой ради... Ради чего? Самоуважения? Чести? Достоинства? – я вас умоляю, откуда в жопе алмазы, все вышеперечисленное на корню куплено и ежемесячно аккуратно оплачивается, а рисковать кормушкой – ни-ни-ни, что вы – что вы! А хотите мы вас и вот тут лизнем? Нас не затруднит.

–Александр Евгеньевич, – отрывает меня от размышлений голос Ларисы. – Вы приготовили графики работ по департаментам?

–Конечно. – показываю на так и не тронутые папки лежащие перед каждым участником совещания. Она смотрит на меня, в глазах туман. Туман? Она что, кончила? Вот молодец.

–Тогда все свободны, – роняет Царица возвращаясь на свое место, – ознакомитесь за выходные, в понедельник утром жду всех на совещании. Александр Евгеньевич, задержитесь.

Остановленный на полпути процесс вставания возобновляется, тела, преодолев позу «ку», распрямляются, хватают приготовленные папки и еле сдерживаясь, чтоб не побежать, степенно, но с видимым облегчением покидают комнату.

–Тебе понравилось. – Улыбается она как только мы остаемся вдвоем.

–Было так заметно? – Я обнимаю её сзади и кусаю за мочку уха.

–Было. – Поворачивается ко мне и легко, словно перышком, касается моей щеки губами.

–На этом сюрпризы сегодня не заканчиваются. – Интригующе улыбаюсь и подмигиваю. – Дай мне ключи от дома, я поеду раньше, а ты приезжай ровно к десяти.

–Задумал что-то особенное? – Заинтригована.

–Задумал. Тебе понравиться. – Беру её руку, церемонно целую и подхватив протянутые ключи ухожу.

Павел.

Офис что разоренный муравейник, суета совсем не пятничная. Более чем уверен, что половина планктона останется сегодня до ночи. Многие, желая выслужиться, проведут на работе и выходные. Наивные детишки, карьера делается не усердием. С деловым видом прохожу по коридору заставляя клерков за стеклянными стенами кабинетов суетиться в два раза усерднее. Впитанные 15 минут назад флюиды страха сочатся из меня, обволакивают, заставляя в ужасе разбегаться мелкую офисную шушеру. Это хорошо, это правильно.

У меня пусто, Лена уже ушла, вот и славненько, я тоже сегодня задерживаться не планирую. Первым делом разобрать оставшиеся бумаги, потом зайти к Пашке и на сегодня можно сворачиваться.

–Привет Паш. – Бесцеремонно плюхаюсь в кресло напротив насупившегося над бумагами Павла Ивановича. 55 лет, женат, двое взрослых сыновей, крепкий, основательный мужик с сохранившимися замашками «сапога». Уважаю. Человек – принцип. Один сплошной набор непоколебимых ценностей и моральных устоев. Для себя, к другим с ними не лезет, за что и уважаю. Азартен – единственный его недостаток. В банке он глава службы безопасности и одновременно тайный headhunter.

–Опять? – Смотрит без осуждения, просто хмурый взгляд из под сдвинутых кустистых бровей с проседью.

–От тебя ничего не скроется. – Открыто улыбаюсь. – Опять.

–Вы с Сергеем уже затрахали своими спорами, четвертую секретаршу меняешь. – Бурчит он.

–Тебе жалко?

–Мне девчонок жалко.

–Не злись, я же не виноват, что они в меня втрескиваются как последние дуры. Подтрахивались бы, получали удовольствие и жили себе спокойно с не пыльной работой при внимательном и добром начальнике. Так нет, обязательно надо все испортить, придумать себе любовь, измену и душевные терзания.

–И какую тебе теперь? – Еще больше хмурится Паша. – Влюбленная невеста была, в синих чулках была, с мужем ребенком и ипотекой теперь тоже была. Дальше что?

–Поднимем ставки? – Заговорщицки прищуриваюсь.

–С двумя детьми? Так старовата будет. – Он пожимает плечами.

–Бери выше.

–Монашку? Так было уже похожее.

–Еще выше, – довольный произведенным эффектом прекращаю держать его в неведении, – найди мне лесбиянку, причем такую, чтоб уже жила устоявшейся парой.

–Не круто махнул? – Без эмоций спрашивает он и снимает с телефона трубку.

–А может мне надоело выигрывать. – Парирую я, Паша хмыкает.

–Серега, привет, у меня Сашка сидит, зайдешь? – Он перестает хмуриться, чему-то улыбается. – Давай. – Кладет трубку. – Сейчас явится.

–Так что? Найдешь?

–Найду. – Кивает. – Решил заняться перевоспитанием молодежи?

–Еще чего! – Аж фыркаю. – Перевоспитанием пусть ГУИН занимается и социальная реклама, а мне просто интересно.

–Думаешь у лесбиянок поперек? – С самым серьезным видом спрашивает он и сам смеется своей шутке.

–Почти. – Павел перестает смеяться и смотрит на меня ожидая продолжения. – Понимаешь ли, Паша, все бабы – извращенки в масках. На публике они примерные жены аккуратно исполняющие супружеский долг, верные мужьям и мило краснеющие обсуждая с подругами редких любовников. А для себя, внутри, раздвигая ноги под мужем, представляют загорелого мароканца жестко трахающего их в задницу. А то и не одного.

–Всё ёбаный бардак. – Вздыхает он.

–Ага. – Я усмехаюсь. – При эсэсэсэрии все было проще и понятней. Слушай, Паш, а ты в детском саду в доктора играл?

–Да или ты на хуй! – Возмущается он, я смеюсь. – Распустились совсем.

–Ладно, не злись, – я примирительно поднимаю руки. – Я в прошлом году, осенью, картинку трогательную наблюдал. Мальчик учил девочку кататься на скейтборде, обеим лет по 10. У неё не получалось, она падала, доска у нее убегала, он подавал ей доску, помогал забраться бережно поддерживая за руку, оба смеялись, толкались и подтрунивали друг над другом.

–Ты это к чему? – Спросил Пашка и закашлялся.

–Да так, – я пожал плечами, – просто в аналогичном возрасте у нас было не то что не принято дружить с девочками, стрёмно было даже обращаться к ним по имени. И девочонки, если что, обращались к парням по фамилии.

–Мороки ты много нагнал. – Скептически заметил он. – По крайней мере в мои школьные годы все было проще и с дамами общались будь здоров.

–Я не говорю, что общения не было вовсе, но оно было весьма своеобразным и вовсе не дружеским, а в твои годы вообще не было мальчиков и девочек, были пионеры и комсомольцы – существа бесполые. Ты кстати вообще мог раздельное обучение застать.

–Но-но! – Засмеялся Паша, – я не настолько стар, пусть в «совке» секса и не было, но у нас он был! Как и уважительное отношение к девушкам, а сейчас, это ж просто пиздец какой-то, что ни баба – блядь, причем такая, что пробу ставить негде. И юбка трусы не закрыает. – Буркнул он под конец спича и насупился.

–Ханжа ты, Паша, – засмеялся я, – и на нашу биологичку похож, забавная особа была. В восьмом классе, когда тот самый шестандцатый параграф проходили, придумала наказание для шалунов – вызывала к доске и заставляла перед всем классом его рассказывать. Ха! – Я аж подпрыгнул вспомнив один случай. – Однажды меня с Вадиком вызвала. Застукала за игрой в морской бой на уроке и битте к доске. Вадик что-то проблеял про собачек и пестики с тычинками, и облегченно отправился на свое место с трояком. А я думаю – да иди ты на хуй, спросила – отвечу. И ответил, от души так ответил, без примеров с собачками и, когда она отвернулась, быстро нарисовав на доске мужские и женские половые органы в процессе, так сказать, продолжения рода.

–И? – Заржал Пашка.

–И! Кол поставила и родителей в школу вызвала. Ух и досталось мне от них потом на орехи. До сих пор ту училку помню! – Засмеялся в свою очередь я. – Рината Виленовна, у неё стол на подиуме стоял и у него передней стороны не было, а она вечно сядет и раскорячится так, что её труселя даже с последней парты видно. У нас еще в классе один перец был, Валёк, так он один раз на её урок с морским биноклем приперся и когда она раскорячилась бинокль из портфеля достал и ей туда уставился. Класс не ржал, нет, мы выли от хохота, все, и мальчики и девочки.

–Вот! -Пашка назидательно поднял вверх указательный палец. – Уже ваше поколение, все, повально все – извращенцы.

–Я еще один показательный момент помню, его наша завучиха задвинула, я его случайно около учительской подслушал: «Зашла в десятый класс: мальчики как мальчики, а девочки – шлюхи через одну!». Мразь была редкая, вечно ходила в длинной черной юбке, блузке с большим, под подбородок застегнутым воротником, вечно не чесаная, зато брошка с кошечкой на пудовой сиське из которой всех голодающих Африки накормить можно.

–И что, ты хочешь сказать плохо воспитывали?

–Да нет, не плохо, просто не правильно. Ведь ты понимаешь, тогда считалось нормальным выпороть девочку если она, спрятавшись за верандой какого-нибудь детского сада, показала мальчику «что у неё там». И ведь пороли! А это шрам на всю жизнь и, как результат, анекдот: «Сара, то что мы с тобой тридцать лет принимали за оргазм на самом деле оказалось бронхиальной астмой».

–Ты плохо живешь? – Саркастически заметил Пашка.

–Нет. – Я пожал плечами. – И речь не обо мне.

–А о ком?

–О новом поколении. Поколении, у которого вместо уёбищных воспитателей был интернет и ответы на все вопросы. Поколении, которое проще относится к сексу. Поколение без шор и запретов, за которым даже я не всегда успеваю. 30-40 летняя тетка еще не может без конфет и букетов, даже оставаясь без мужика год и пребывая в состоянии когда «хоть кто хоть где», она все равно будет ломать и жеманиться – я не такая, я жду трамвая. 25-30 лет от роду, уже ломаться не будет и после соблюдения определённых правил конфетно-букетного периода с удовольствием раздвинет ноги. А вот молоденькая, 18-20 летняя соска, сама прийдет, скажет что хочет, и пока ты будешь стоять под душем, разденется и будет ждать в постели. Ты выйдешь, охренеешь, а она – потом покушаем, и вино тоже потом.

–Я и говорю – распущенность. – Бухнул кулаком по столу Паша.

–Нет, – покачал головой я, – они не распущенные. Они просто другие. Они знают чего хотят и пока не видят смысла во всех этих предварительных играх. Потом, попозже, они прийдут к очевидному выводу, что флиртовать, играть, оттягивать кульминацию и растягивать удовольствие намного приятнее чем сразу переходить к делу. Но это будет логичное развитие личности, а не преодоление травм нанесённых в школе или детском саду.

–А ну-ка признавайтесь, кто из вас стоял в углу за то, что в детском саду был замечен за игрой в доктора? – Заржал незаметно вошедший в кабинет Сергей.

–Я стоял. – Честно признался я. – А рыдающая партнёрша по игре стояла в соседнем углу и точно так же не понимала за что её стыдят ущербные воспитатели.

–Не понимала она, – фыркнул Пашка, – все она понимала.

–Может и понимала, – не стал спорить я, – суть не в этом, скрывать от детей интимную сторону жизни, все равно, что не учить их есть или дышать. Ведь все равно научатся, только сделают ли они это без присмотра правильно, не переломает ли их восприятие отсутствие необходимой, поданной своевременно и понятно информации.

–Вот и допрыгались с вашей своевременностью, – рыкнул Паша, – педики по Москве толпами шастают.

–Они и раньше шастали, – возразил Сергей, – тоже толпами. Но шастали тайно, с паролями и явками.

–Ладно, оставим тему. – Примирительно поднял руки я.

–Хрень все эти твои рассуждения и пустые домыслы. – Паша опять хлопнул кулаком по столу. – У вас все мысли и разговоры про это, словно и нет больше ничего.

–Возможно, – я опять не стал спорить, – но я еще ни разу не проигрывал. А секс – аппиерон мира, его первовещество и основа. Отказываться от него, отказываться говорить о нем, все равно что отказываться от бога.

–О-ё-ёй! – Засмеялся Серега, – оставь, а то Пашку сейчас удар хватит, лучше скажи, кого теперь играем? – Соскакивает с и мне успевшей надоесть темы он и плюхается на диван.

–Он собрался лесбиянку перевоспитать. – Лыбится Пашка.

–Не перевоспитать, а изучить. – Поправляю его я. – На лесбиянках нет масок, они уже открыто бросили вызов морали, соответственно моя отточенная техника не должна на них работать, прийдется придумывать что-то новое. Это интересно.

–И какова ставка?

–Это. – Я открываю на айфоне фотографию бутылки коньяка.

–Frapin Baccarat Cuvee Rabelais! – Аж присвистывает Сергей. – Ты где его взял?

–Где взял, там больше нет.

–Это нельзя пить. – Уверенно заявляет Павел. – Если это настоящий...

–Настоящий, – перебиваю его, – куплен в поместье дома Фрапен в Шампани. Последняя бутылка, кстати, из шестисот существующих, остальные уже либо выпиты, либо в коллекциях. На ней даже номер стоит – 600.

–Что делает её еще дороже. – Вмешивается Сергей. – И ты согласен ее распить?

–Пить мы будем не её, хоть я и еще подниму ставку, но не собираюсь проигрывать.

–Куда уж выше, – усмехается Сергей, – или ты планируешь раскрутить девчонку на секс со всеми охранниками? – Вместе смеемся.

–Это было бы слишком просто. – Отсмеявшись продолжаю я. – Я планирую переспать и со своей будущей секретаршей-лесбиянкой и с её подругой одновременно.

–Достойное предложение. – Солидно кивает Паша предвкушая выигрыш. – Что ты видишь в качестве ставки с нашей стороны?

–Я хочу подстрелить слона. Прилететь в Африку, поохотиться, это вы мне и обеспечите, когда я выиграю. Кстати приличного ружья у меня тоже нет.

–Ставка принимается. – Переглянувшись с Сергеем огласил вердикт Паша. – Готовься, будет тебе на следующей неделе лесбиянка. – Мы пожали руки скрепляя спор.

–Меня в понедельник не будет, – выходя из кабинета предупредил я, – с Ленкой разберись сам, чтоб во вторник её уже не было.

–Конечно. – Заверил Паша.

Хороший он все таки мужик, понятливый. Тоже со странностями, не без этого, но мужик хороший. И семья у него хорошая. Кругленькая улыбчивая и суетливая жена. Два сына близнеца, высокие, статные, все в отца, оба уже со своими семьями. И все друг другом гордятся: родители детьми, дети родителями, жена мужем, Паша ей. Наверное. По крайней мере не обижает и никогда, даже за глаза, слова грубого про нее не скажет. Любви там нет -точно, возможно и было когда-то давно принимаемое за любовь чувство, возможно, сейчас – точно нет. Но не хуже нее, монолитом, семью крепит взаимная гордость и, соответственно, страх, боязнь. Боязнь огорчить, разочаровать человека которым гордишься. Ужас. Я бы не смог жить все время в страхе, а они ничего, живут. И Паша мужик хороший.

На моей памяти с Пашей случилось лишь одно приключение, в поместье нашего общего знакомого Петровича. Ух! Лихо было. Вообще пьет Паша как лось, собственно как и любой отставной сапог с погонами, а тут наверное чувствовал себя не хорошо, или не в настроении был. Может и баня, в тот раз экстремально жаркая, поспособствовала, но развезло его до полностью невменяемого состояния. Бывает. Оттащили его бренное тело в комнату, уложили спать и веселье продолжили.

Остальное получилось случайно, не со зла, просто так вышло. Петрович тогда тоже переборщил с выпивкой, но в отличии от Паши не уснул тихо мирно, а начал буянить, что с ним крайне редко случается. Я до того случая вообще за ним такого не замечал, да и после ни разу не видел, рассказывали. Прорвало его блядей гонять, как они не извивались, а он все недовольный, вот и пошел в разнос. Пока усмиряли, блядей, от греха подальше, спрятали в комнату где Паша спал. Весь десяток, плотненько так напихали и дверь закрыли. Пока то да се, и про баб и про Пашу забыли, вот он с утра и проснулся в компании десятка голых молодок. Где уж они там в комнате разложились – не знаю, но с тех пор Паша к Петровичу ни ногой.

Марина.

Протискиваюсь через пробку на Милашенкова – еду в Отрадное, к Марине. В багажнике пять пакетов из «Перекрестка»: два с продуктами для нее, три нам с Ларисой. Еду на своей машине, вообще не люблю водить, но выходные – время личное, итимное и, хоть инструкция и предписывает моему личнику выходить на работу в любой день по моему требованию, на выходные я его занимаю крайне редко, только когда действительно надо или крайне лень.

Алтуфьевское шоссе, дом 24. Двенадцатиэтажная старая панельная стена с грязным двором. Зассаный вонючий подъезд со снова сломанной входной дверью, кругом мусор и использованные шприцы. Девятый этаж, обшарпанная дверь в маленькую двухкомнатную квартирку и старый, противно звенящий дверной звонок. Вообще Отрадное – район не плохой, но и тут есть свое гетто.

–Здравствуйте, Ольга Анатольевна. – Дверь открывает её мать, презрительно смотрит на меня. – Сумки на кухню? – Приподнимаю демонстрируя пакеты с едой. Она чуть отодвигается давая пройти на кухню. Другой бы её отшаркивание вбок не понял, но этот микронный шаг в сторону и получившаяся прореха в направлении кухни – все, что она согласна для меня сделать. Надо протиснуться и не дай Бог её задеть – крику и вони будет больше чем в подъезде. Я давно принимаю её игру: протискиваюсь скользя спиной по стене и демонстративно втянув отсутствующий живот. Молчит, губы поджаты, сверлит ненавидящим взглядом, но пока придраться ни к чему не может.

Ей 45 лет, но выглядит на все 60. Отвратительная, опустившаяся бабища из коренных аборигенов, что раньше жили в окруженной яблоневыми садами деревне Отрадное, в честь которой район и назван. От той деревни уже и памяти не осталось – все снесено, разровнено и застроено многоэтажками. И про бывший когда-то здесь огромный яблоневый сад помнят только совсем старые сторожилы и москваведы. От всех прелестей бывшей московской окраины не осталось ничего – очередной безликий спальный район. Не жилой – спальный район. Как и премногоуважаемая Ольга Анатольевна – не человек, даже не тень человека – живая статуя, памятник своему проёбанному прошлому. Растоптанные тапочки, вечно грязный розовый китайский халат с протертыми рукавами, под ним старая, потерявшая цвет и форму, футболка. Растрепанные волосы с проседью, лицо забывшее о макияже и злой, ядовитый взгляд ввалившихся глаз.

Демонстративно игнорируя её прохожу не разуваясь, пальто тоже не снимаю, с нее станется карманы обшарить. Она, подбоченившись, следит за каждым моим движением. Ставлю на стол сумки и, таким же макаром, проскользив мимо по стене, иду в комнату Марины.

Познакомил нас три года назад случай: пятнадцатилетнюю Марину сбила машина. Сильно. Я как раз проходил мимо и она отлетела почти ко мне под ноги. Я сорвал пиджак, подложил ей под голову, крикнул кому-то вызвать скорую, попытался платком закрыть большую рваную рану на её предплечье, а она посмотрела на меня своими голубыми, чистыми, детскими глазками, беззвучно, пошевелила губами еле обозначив «спасибо» и потеряла сознание.

Потом была суета, много суеты. Какие-то люди сновали мимо, что-то кричали, трясли меня за плечи, а я сидел, держал её за руку и говорил, говорил, говорил. Приняв за родственника врачи меня запихнули вместе с ней в скорую, я не стал их разубеждать. Когда Марина уже была в реанимации разобрались, врач молча покачал головой, записал мои данные и попросил удалиться.

Я ушел бросив в отделении пропитанный ею кровью пиджак. Уже на улице вызвал такси, приехал домой и всю ночь пил горькую силясь унять дрожь в руках и прогнать из головы единственную мысль – почему? Нет, не почему она, а почему я? Почему я не прошел мимо как сотни других двуногих, а бросился помогать? Что такого случилось, что мой рациональный ум дал сбой, не позволил не только не пройти мимо лишь бросив любопытный взгляд, а отправил помогать, ведь я не врач! Более того, ни бельмеса не знаю что в таких случаях надо делать! Да и откуда у меня это? Почему доктор из примчавшийся скорой меня похвалил – молодец, – дескать, – все правильно: мягкое под голову, больше ничего не трогал и говорил, говори, говорил держа её за руку – не давая уйти за рань. Что за ахинею я тогда нес – не помню, но говорил не обращая внимания на её бессознательное состояние, тискал окровавленную ручку и, кажется, плакал. Что? Что заставило меня возиться с этой девчушкой? Вот вопрос вопросов на который я так и не смог ответить. И он не дает мне покоя до сих пор.

Через пару месяцев, когда я уже относительно успокоился и перестал еженощно во сне видеть окровавленную девочку, перед которой я неизменно стоял на коленях и плакал, вызвали свидетелем в суд. Ни сам суд, ни раскаивающийся водитель, получивший три года колонии-поселения, на меня впечатления не произвели, но хорошо запомнилась реакция на приговор матери Марины. Как же она кричала, какими словами кляла и водителя, и суд, и правительство, и вообще всех до кого могла дотянуться, виня во вселенской несправедливости – не получит она ни копейки.

Я понимаю, ситуация не приятная: водитель – приезжий безработный без копейки за душой. Бомбил на старой «шестерке», страховки нет, имущества нет, зато жена и трое детей на иждивении. Вот и выходит, что судья и так выжал максимум – удержание из зарплаты рабочего колонии – 700 рублей в месяц. Но суть не в этом, она, мать Марины, не кричала о покалеченной и полностью парализованной дочери, не проклинала судью и водителя, её возмущение было направлено только на несправедливое государство и то, что она не сможет прожить на 700 рублей в месяц. Именно она не сможет! Марина не упоминалась даже рефреном.

Сразу из суда я отправился в больницу, поговорил с лечащим врачом и через две недели Марину оперировали. Полностью вернуть ей подвижность не удалось, ноги так и остались парализованными. И левая рука ещё плохо слушается, врачи говорят, что со временем она восстановится и сейчас, спустя три года, улучшения есть, но до полного восстановления еще далеко. Теперь я её единственный друг.

Школу Марина закончила не выходя из дома и растеряв всех школьных приятелей и приятельниц которым, понятное дело, только первое время было интересно посещать бывшую подругу. Я помог ей поступить в МИРЭА на заочный, учится на программиста. Из дома она не выходит все время проводя за подаренным мною ноутбуком.