Текст книги "Фельдмаршальский жезл. Николай Николаевич"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

Главными доводами в пользу отмены крепостного права у братьев государя были следующие:

   – Не один десяток губерний охвачен аграрными волнениями крепостных крестьян с требованием дать им волю.

   – На царское имя идут сотни так называемых «записок» с мест о необходимости крестьянской реформы: оставлять их без ответа нельзя.

   – За ликвидацию крепостничества теперь выступают не только общественные деятели либерального толка, но и довольно умеренных взглядов из числа убеждённых монархистов.

   – Подавляющее большинство помещиков не желают расставаться со своими крепостными душами, что неизбежно ведёт к опасной конфронтации в деревне.

   – В помещичьих хозяйствах падает урожайность хлебов: крепостные крестьяне отбывают барщину всё хуже и хуже. Это обстоятельство неизбежно сказывается на валовом сборе зерна, главной российской экспортной статье.

   – Подпольная организация «Народная воля» пытается использовать в своих целях, пока ещё не переходя к террору, крестьянский вопрос...

Сам же Николай Николаевич-Старший своих семейных оппонентов старался убедить такими словами:

   – Недоброжелатели династии и здесь и за границей называют нас, Романовых, главными помещиками-крепостниками.

   – Но мы же не владеем поместьями с тысячами крепостных душ, как Румянцевы и Разумовские.

   – Вот то-то и оно. У нас последней великой помещицей была Екатерина Великая. Слава Богу, что она раздарила своим фаворитам столько крепостных.

   – Почему же, Николай Николаевич, слава Богу?

   – А потому, что нынешний мужик-бунтарь идёт жечь поместья не Романовых, а Разумовских и Румянцевых. Мы сегодня не враги крестьянства.

   – Но дворянство опора монархии. Если оно встанет против неё, что тогда?

   – Не встанет. Сегодня наше дворянство в своей массе служилое – офицерство и чиновники, не имеющие своих крепостных душ.

   – Но рабство же процветает и в Америке, и в колониях?

   – Вот за это-то и обличает нас Европа. К тому же мы с отменой права крепости на крестьянские души мало теряем.

   – Как это мало?

   – А так, что большая часть наших пахарей-мужиков – или люди вольные, или состоят в ранге государственных крестьян...

Александр II подписал высочайший Манифест и «Положение», возвещавшие об отмене крепостного права 19 февраля 1861 года. Великий князь тогда выразил смысл исключительной важности государственного акта в таких словах:

   – Мы, Романовы, вместе с крестьянскими душами раскрепостились нравственно...

Венценосному старшему брату Николай Николаевич мог в те февральские дни доложить:

   – В моём подшефном лейб-гвардии Сапёрном батальоне лица нижних чинов необычайно веселы и приветливы, ваше величество.

   – Манифест всем знаком?

   – Да, он прочитан даже для тех солдат, что в тот день стояли в караулах или были на хозяйственных работах.

   – Что говорят нижние чины обо мне?

   – Они вместе со всем народом называют ваше величество царём-освободителем...

Отмена крепостного права стала для Российской империи подлинно эпохальным событием. До этого крестьянин вместе со своей семьёй являлся полной собственностью помещика-дворянина. Тот мог продать, заложить и подарить всю семью крепостного или по отдельности, часто разлучая родителей и детей, мужей и жён.

Теперь вчерашний крепостной человек получал право распоряжаться своей личностью, а также ряд гражданских и имущественных прав. Мог выступать в суде от своего имени, заключать различные сделки, открывать собственную торговлю или промышленное, кустарное производство, переходить в другое сословие, к примеру в мещане или купечество.

На селе вводилось крестьянское, общинное самоуправление. Это освобождало государственных чиновников от многих «излишних» нагрузок.

Казна империи взяла на себя выкуп у помещиков земельных наделов крестьян – им была предоставлена выкупная ссуда с рассрочкой на 49 лет. Теперь крестьяне всё больше уходили из деревни в города на заработки, что самым положительным образом сказывалось на росте российской экономики.

* * *

В августе 1862 года 31-летний инженер-генерал назначается командиром Отдельного гвардейского корпуса. С этим назначением великий князь Николай Николаевич входит в число старших военачальников русской армии. В этой должности он пребывает всего два года, и обязанности генерал-инспектора по инженерной части с него не снимаются.

Великий отечественный реформатор Дмитрий Алексеевич Милютин, став во главе Военного ведомства, среди прочего, ввёл в России военно-окружную систему. Летом 1862 года появились первые три приграничных округа – Варшавский, Виленский и Киевский. В конце года к ним присоединился Одесский военный округ, а в апреле 1864 года – Рижский.

Совершенствование военной организации Российской державы сильно беспокоило государя. Он командировал своего младшего брата, корпусного начальника, с инспекцией в приграничные округа. Александру II хотелось знать: приживается ли окружная система в русской армии, которая теперь «расселялась» не по генерал-губернаторствам, как было с петровских времён, а по округам. После поездки в западное приграничье великий князь Николай Николаевич сделал доклад государю:

   – Картина, ваше величество, самая отрадная от замыслов Дмитрия Алексеевича.

   – Что именно удалось ему сделать, на твой взгляд?

   – Прежде всего высока мобилизационная готовность войск на границе. Окружное управление – готовый штаб армейского корпуса. Или даже небольшой армии.

   – А полки как привязаны к округам?

   – Лучшего и ожидать пока трудно. Снабжение идёт из одних рук, поставка и распределение рекрут – в штабе округа. Проверки тоже идут оттуда.

   – Что говорят офицеры? Полковые командиры, дивизионные начальники какие суждения высказывали о милютинских округах? Спрашивал их о том?

   – Спрашивал, разумеется. Общая мысль такова: готовность армии к войне стала выше.

   – Вот это-то для нас и есть самое главное...

Александр II разрешил военному министру продолжить начатые преобразования. В том же 1864 году появляется ещё пять округов – столичный Санкт-Петербургский, Московский, Финляндский, Харьковский и Казанский. Через год создаются Кавказский, Оренбургский и Восточно-Сибирский военные округа, а в 1867 году – Туркестанский.

Из всех этих военных округов самым значимым, разумеется, являлся Санкт-Петербургский. Здесь находилась столица, квартировала гвардия. Поэтому назначение первым командующим округа великого князя Николая Николаевича-Старшего случайным назвать никак было нельзя. Через три года его должность стала называться так: главнокомандующий.

В итоге в 33 года он стал во главе огромной военной организации. Территориально в округ входили столичная, Новгородская, Псковская, Олонецкая и Архангельская губернии. Затем Санкт-Петербургскому округу передали большую часть Финляндского военного округа.

Из состава войск округа можно было составить хорошую армию: Гвардейский корпус, 22-я и 24-я пехотные дивизии, отдельные части различных родов оружия, Петропавловская и Кронштадтская крепости. Всего 72 батальона, 48 эскадронов, 112 орудий полевой артиллерии.

Командный состав окружного штаба братья Николаевичи обсуждали самым серьёзным образом. Ведь речь шла о безопасности столицы империи как от внешних нападений, так и от возможных внутренних потрясений, начиная от чумных бунтов чёрного люда и кончая революционными выступлениями образца 1825 года.

   – Каким бы ты хотел видеть свой окружной штаб, Николай?

   – Только созданный на основе штаба Отдельного гвардейского корпуса, вверенного мне вашим величеством.

   – Очень правильная мысль. Там мы всех знаем, наше доверие гвардии полное. А кого предлагаешь назначить на пост начальника штаба?

   – Думаю, что лучше моего начштаба от гвардии генерал-лейтенанта графа Бреверна-де-Лагарди нет. У него прекрасный послужной список лейб-гвардейца.

   – Хороший выбор. Считай, что я графа в новой должности утвердил...

Окружное командование великому князю приходилось совмещать с исполнением обязанностей генерал-инспектора по инженерной части. В том же году к ним прибавились и новые, не менее хлопотные армейские дела. Император Александр II вскоре поздравил младшего брата ещё с одним высоким назначением:

   – Поздравляю, Николай. С сегодняшнего дня ты – генерал-инспектор кавалерии. Потянешь?

   – Справлюсь, ваше величество. Это ведь наша, романовская должность...

Скажем прямо, занимать три таких высоких военные должности было непростым делом, даже при наличии отлаженного штаба и энергичных, знающих помощников. Адъютант великого князя Дмитрий Скалой, ставший генералом от кавалерии, вспоминал о своём начальнике:

«Его высочество был необыкновенный начальник: всегда приветливый, ровный, ласковый, внимательный не только к тебе как к служащему при нём лицу, но и как к человеку. Он интересовался и высказывал участие ко всему, что составляло твою жизненную обстановку...»

У Николая Николаевича-Старшего имелся несомненных! организаторский талант. Он знал, чему надо учить людей. Немалая часть окружных войск летом собиралась в полевые лагеря под Царским Селом. Здесь проходила боевая учёба пехотных и кавалерийских полков, артиллерии, сапёрных батальонов и... полковых лазаретов. Царскосельские манёвры стали обязательным делом для лейб-гвардии и самого великого князя.

Современники отмечали, что наибольшее внимание он уделял профессиональной подготовке военных инженеров. К слову сказать, будущая Крымская и Русско-турецкая войны 1877—1878 годов показали высокий уровень профессионализма сапёров армии России. Инженер-генерал Николай Романов не раз потом скажет:

   – Нашим сапёрным молодцам неприятель завидовал под Плевной. Вы только почитайте его мемуары...

Великий князь не засиживался в столице. Так, в 1871 году он предпринял «служебное путешествие» по российскому Югу, инспектируя крепостной пограничный пояс. То есть побывал там, где Россия имела опасных по своим устремлениям соседей – Оттоманскую Порту и Австро-Венгерскую империю.

В том же году генерал-инспектор кавалерии совершил поездку в Область войска Донского, поскольку состоял по должности «покровителем» донского коннозаводства. В Новочеркасске попросил войскового атамана показать ему Манычскую степь:

   – Я знаю, что ваши лучшие коннозаводчики живут в степях по Манычу.

   – Да, ваше высочество, вы осведомлены верно. Там у донских калмыков летние и зимние кочевья. Царство конных табунов. Пастбища – глазами не обмерить.

   – Мне хотелось бы своими глазами увидеть это царство донских скакунов.

   – Как прикажете, ваше высочество...

Николай Николаевич-Старший питал к лошадям особенную любовь. Не случайно он слыл большим знатоком конного дела без всякой на то натяжки. Поэтому, не задерживаясь в понравившемся ему казачьем городе Новочеркасске, он отправился в сопровождении небольшой свиты в Манычскую степь. Там находились зимники Донского казачьего войска, калмыцкие кочевья.

Великий князь сразу нашёл общий «профессиональный язык» со степной знатью, владевшей тысячными конскими табунами. Он запросто заходил в юрты калмыков, принимал от них угощение. Беседы за чашкой кумыса велись, естественно, на любимую тему – о лошадях.

Появление брата императора в Манычской степи, да ещё с инспекционной поездкой, стало делом памятным для донского казачества, почти десятую часть численности которого составляли калмыки, прирождённые наездники. По такому случаю в степи был устроен большой праздник, в котором приняли участие многие тысячи людей.

Калмыки пригнали на праздник более полутора тысяч лошадей и устроили скачки. Призы победителям были определены от имени великого князя. Одна скачка устраивалась для мужчин, другая – для женщин. Вернувшись в столицу, во время одного из вечеров в Зимнем дворце Николай Николаевич рассказывал об увиденном на берегах Маныча:

   – Удивительное было зрелище. По степи несутся сотни всадников, кони стелются над землёй, как луговые птицы под Красным Селом. Красотища.

   – И что, очень ловки эти донские калмыки?

   – Не то слово. С младенчества на коне. Всадник и конь смотрится как единое целое, как мифический кентавр.

   – А как скачки в степи по сравнению с манежной выездкой?

   – Степь – не манеж. В манеже кирасир или гусар своего коня выучивает для строя. А в степи выучка иная, легкоконная.

   – Но всё же казак и калмык не регулярный кавалерист.

   – Верно. Только казачья конница с калмыками да башкирами гнала Наполеона до реки Березины. Париж удивлялся, своих драгун и конных егерей ему видеть было привычно. А тут сыны донских степей на бульваре Капуцинов. Вот это зрелище было для парижан!

   – Значит, степные всадники вас поразили на скачках?

   – И не только одни мужчины.

   – А кто ещё?

   – Женщины-калмычки. Вторые скачки степные ханы устроили только для них.

   – И как они смотрелись?

   – Как степные амазонки. Зрелище для дворцового жителя было от начала до конца просто поразительное.

   – Значит, вы довольны поездкой на Дон?

   – Ещё как! Своими глазами увидел, что для русской кавалерии скакунов там не перечесть.

   – А как же наши губернские конные заводы? Владимирские и орловские скакуны? Подмосковные лошадки?

   – Чего за них волноваться-то? Нам не только для регулярной кавалерии, а для пешей и конной артиллерии десятки и десятки тысяч лошадей тоже нужны. Здесь одними степными коннозаводчиками не обойдёшься.

* * *

В следующем, 1872 году великий князь Николай Николаевич испросил у государя вполне заслуженный отпуск, который из-за занятости по службе не испрашивался уже много лет. Император поинтересовался у брата:

   – Куда ты, Николай, вознамерился отправиться?

   – В заграничное путешествие, ваше величество. С пользой для военного державного дела.

   – Понимаю. В Европу или на Восток?

   – На Восток. Хочу посмотреть на султанское государство османов и посетить Святую Землю.

   – И арабских иноходцев заодно поглядеть?

   – А как же, ваше величество. Привезу домой, надеюсь, не одну бедуинскую лошадку...

В путешествии по Ближнему Востоку и Малой Азии великого князя сопровождала небольшая свита. Впрочем, он и не собирался афишировать свой фамильный статус. Но российское посольство в Константинополе дало понять турецким властям, что прибывающий путешественник есть лицо не простое, и потому Николаю Николаевичу-Старшему всюду выказывалось соответствующее почтение.

Маршрут заграничной поездки был таков: Константинополь, Смирна, Александретта, Галипполи, Бейрут, Дамаск, Назарет, Иерусалим, Каир, другие древние города. То есть великому князю довелось увидеть земли современной Турции и Сирии, Ливана и Иордании, Израиля и Палестины, а также Египта.

В Святой Земле путешественники посетили Священный город Иерусалим, прикоснулись к христианским святыням, многое узнали о жизни местного православного духовенства. Виделись и с паломниками из России, среди которых было немало обитателей мужских и женских монастырей.

На местах Николая Николаевича чисто профессионально интересовала турецкая армия, крепостные укрепления. Он отмечал, что это уже не те султанские аскеры, которых ему довелось видеть под осаждённым Севастополем. По всему чувствовалось, что европейские военные инструкторы на службе Стамбула своё высокое жалованье отрабатывают сполна. Но каждый раз, покидая очередной турецкий город, великий князь говорил своим спутникам:

   – Всё же турки не европейская армия. Им у нашей есть чему поучиться...

По всей видимости, из Стамбула местным губернаторам-пашам было дано указание «пугать» младшего брата монарха северного соседа Оттоманской Порты. Поэтому ему демонстрировалась и мощь крепостных стен, и число пушек, стоявших на них. Почётная охрана подбиралась самым тщательным образом. Число военных судов, обычно стоявших в гаванях, заметно увеличивалось в те дни, когда великий князь появлялся.

Но это было не самое главное в показе военной силы султана: числом корабельных вымпелов и не самых новейших орудийных стволов русских поразить было сложно. Посещение столиц губерний как-то постоянно совпадало с проведением учений местных гарнизонов. Ими обычно руководили иностранцы-инструктора. Каждый раз провинциальный паша с изысканной почтительностью приглашал редкого заезжего гостя поприсутствовать на полевых учениях его войск:

   – Ваше светлейшество. Позвольте пригласить вас как генерала гвардии русского царя на учения моих войск. Они устраиваются каждый год по фирману моего светлейшего повелителя.

   – Я и мои спутники с благодарностью принимаем столь любезное приглашение.

   – Чтобы вы хотели особенно увидеть завтра, ваше светлейшество?

   – Всё, что требует от вас, любезный паша, фирман гостеприимного султана...

На следующий день с утра под крепостью местный гарнизон старательно демонстрировал свою воинскую выучку и выправку. Перед холмом, где обычно стояли палатки паши и высоких гостей, маршировали таборы (батальоны) пехоты, катили орудийные расчёты, гарцевала особенно многочисленная конница. Учения заканчивались показом ружейной стрельбы залпами, пушечной пальбой и показными атаками. Украшением служили вихревые имитации атак лёгких всадников, одетых столь же ярко, как сотню и больше лет назад.

Николай Николаевич-Старший «натренированным» глазам привычно схватывал всё действие, которое разворачивалось перед ним. Перед пашой он всегда хвалил всадников и их коней, которые действительно являли собой необыкновенно красивое зрелище:

   – Ваши кони, дорогой паша, выше всяких земных похвал.

   – Ваше светлейшество, это лучшие скакуны Востока. Лучше их только те, что стоят в конюшнях моего обожаемого султана.

   – И всадники ваши просто загляденье.

   – Это прирождённые конные воины. У русского царя такие, наверное, тоже есть?

   – Как же без них: казаки, калмыки, башкиры – у нас все дети степей. Кони им привычны с детства...

Губернатор-паша, который с началом войны превращался в корпусного или дивизионного начальника, и сам знал, что нестройные толпы его конников являли собой весьма живописную картину. А кони, послушные руке всадника, поражали самых тонких знатоков лошадей.

Пашу интересовало всегда другое: как смотрится его пехота и полевая артиллерия. Ведь об этом следовало докладывать после проведённых учений в Стамбул. Мнение брата русского царя, большого генерала, интересовало великого визиря султана по вполне понятным причинам: почти десяток ранее состоявшихся русско-турецких войн ещё не означал конец противостоянию двух великих соседей.

Думается, что генерал-инспектор российской кавалерии смог увидеть в Оттоманской Порте всё, что ему хотелось. В Константинополе ему были показаны султанские конюшни. Своей коллекцией чистокровных скакунов мог гордиться любой владыка державы османов.

В Каире великий князь осмотрел конюшни египетского правителя-вассала – хедива. Там ему за время путешествия по Ближнему Востоку больше всего довелось восхищаться кровными арабскими жеребцами. Но речь об их продаже хозяином не шла: хедив не пожелал разменивать свою подлинную сокровищницу на золотые рубли.

Николай Николаевич имел с собой немалую сумму денег в звонкой монете на покупку иноходцев лично для себя. У него в Санкт-Петербурге тоже была отменная коллекция скакунов, в которой преобладали орловские рысаки и дончаки. Но он хотел привести с собой с Востока несколько коней.

Местные губернаторы об этом знали из Стамбула. В Бейруте гостю местные купцы и жители привели на показ для продажи лучших ливанских лошадей. Бейрутцы устроили в присутствии Николая Николаевича скачки и игры «джерит», напоминавшие кавказскую джигитовку. И хозяева, и гости остались очень довольны праздничным днём.

Но пожалуй, самое интересное именитого путешественника ожидало в Сирии. Вблизи столичного Дамаска в то время раскинули свои палатки несколько кочевых племён бедуинов. Великий князь осмотрел их скакунов, и ему особенно понравилась одна чистокровная арабская кобыла. Он пожелал купить её, не жалея денег. Вождь племени по законам гостеприимства не стал препятствовать торгу.

Владельцем кобылы оказался бедуин древнего рода степной аристократии по имени Гамаль. Николай Николаевич через константинопольского переводчика спросил араба:

   – Сколько стоит твоя лошадь?

   – Я покупал её ещё жеребёнком, – уклончиво ответил хозяин иноходца.

   – Тогда сколько ты за неё заплатил?

   – Вот такую чашку золотых динаров. И в придачу дал десяток лучших баранов из стада моей семьи.

   – Я хотел бы купить у тебя лошадь.

   – Мне с ней не хочется расставаться. Это моя гордость.

   – Твой скакун просто великолепен. Поэтому даю за неё две чашки золотой монеты. Скалой, – сказал великий князь своему адъютанту, – отсыпьте в чашки рублей.

Бедуин при виде целой кучи золота сразу польстился на небывалый куш, но как человек Востока не согласился на продажу, а начал торг со знатным покупателем. Он расхваливал перед русским пашой-генералом и без того несомненные достоинства своей лошади, всякий раз называя новую цену.

Вокруг торговавшихся собралась немалая толпа бедуинов, которая живо реагировала на каждую новую сумму. Великий князь раз за разом соглашался. Поручику Скалону только оставалось подсыпать на ковёр из дорожной сумки всё новые и новые золотые монеты, сверкавшие под жаркими солнечными лучами.

Когда наконец была названа последняя цена и бедуин уже взял в руки тарелку с кучей золота на ней, толпа сородичей притихла, испытующе смотря на хозяина иноходца. Тот словно спохватился: азарт торга в секунду слетел с его вдруг помрачневшего лица. Он бросил монеты на ковёр, молча вскочил на ноги, сел на своё сокровище и стремительно ускакал в степь, подальше от становища.

Видя это, бедуины восторженными криками приветствовали такой исход торга. О нём ещё долго они говорили в своём кругу. А вождь племени с вежливым поклоном сказал своему раздосадованному гостю:

– Не сердитесь. Для бедуина такая лошадь в жизни всё: и честь, и богатство, и сама жизнь. У кочевников не всё имеет цену золота...

Из путешествия по Востоку, больше напоминавшего служебную командировку, великий князь вернулся с довольно ясным представлением о турецкой армии. О том было доложено императору Александру I. Состоялся разговор в Главном штабе и у военного министра-реформатора Милютина.

Трудно сказать, предчувствовал ли тогда Николай Николаевич-Старший, что всего через пять лет турецкие войска, которые он видел в Константинополе и гарнизонах арабских городов Блистательной Порты, он встретит на полях войны в Болгарии. Но султанская армия для него «незнакомкой» не оказалась.

* * *

Хотя Восточный кризис вызрел на Балканах, в турецких провинциях Босния, Герцеговина и Болгария, Санкт-Петербург оказался одним из его эпицентров. Причина ясно виделась всем: Россия была славянской, православной державой. Балканские народы тоже были славянскими (исключая греков), исповедовавшими православие.

На Балканах в состав Оттоманской Порты входили Болгария, Македония, Босния, Герцеговина, Албания, греческие области Эпир и Фессалия. Здесь только сильно урезанная территориально Греция могла назвать себя независимой страной. Сербия и Румыния признавали сюзеренитет, то есть верховное право турецкого султана, и платили ему ежегодную дань. Маленькое Черногорское княжество силой оружия добилось своей фактической независимости от Турции, но не имело юридического статуса независимого государства.

Толчок к развитию событий Восточного кризиса дало восстание в Герцеговине в 1874 году. Он ознаменовался неурожаем, который в следующем году «дополнило» резкое повышение турецкими властями «ашара» – натурального налога с местных крестьянских хозяйств.

В июне 1875 года султанские сборщики налога попытались вторично собрать ашар в Герцеговине. В ответ началось стихийное народное восстание, которое перекинулось в соседнюю Боснию. Хотя численность повстанцев не превышала 10-12 тысяч человек, а турецких войск здесь находилось 35 тысяч человек, восставшие повсеместно наносили туркам поражения, загнав часть их в крепости, которые осадили.

Затем восстание из Герцеговины и Боснии перекинулось в Болгарию. Первым взялось за оружие население Старо-Загоры. В 1876 году турки с неимоверной жестокостью, поразившей христианскую Европу, подавили Болгарское восстание. Только на юге страны было вырезано около 30 тысяч болгар-христиан из числа мирных жителей.

Движение в поддержку южных славян приняло общеевропейский характер, хотя бесспорным центром его стала Россия. В августе 1875 года в Париже создаётся Международный комитет помощи повстанцам. Осуждение турецких зверств в Западной Европе было связано с многими популярными и авторитетными личностями: В. Гюго, Д. Гарибальди, Г. Спенсер, Ч. Дарвин, Т. Карлейль и многие другие.

В России общественное осуждение репрессивных действий Оттоманской Порты на Балканах было связано с такими именами, как И.С. Аксаков и Ф.М. Достоевский, М.М. Антокольский и Л.Н. Толстой, В.М. Гаршин и Д.И. Менделеев, И.И. Мечников и Н.И. Пирогов, И.Е. Репин и И.С. Тургенев, В. В. Стасов...

Повсеместно в России возникли Славянские комитеты, при которых создавались «вербовочные» присутствия». Они занимались записью добровольцев и их отправкой в Сербию и Черногорию, которые объявили войну султанской Турции. Особенно активно Славянские комитеты действовали в Санкт-Петербурге и Москве, Нижнем Новгороде и Орле, Одессе и Екатеринодаре, Новочеркасске и Севастополе, Харькове и Владикавказе, поволжских городах.

Отправлялись прежде всего люди, имевшие подготовку – отставные военные и медицинский персонал. Проходил широкий сбор добровольных пожертвований. Движение русского общества достигло своего апогея весной 1876 года. Это было связано с тем, что Сербия и Черногория потребовали от Турции прекратить посылку карательных экспедиций в Боснию и Герцеговину для истребления мирных жителей. Стамбул отказался выполнить это требование. 18 июня оба славянских государства объявили Оттоманской Порте войну.

Тогда из России в Сербию и Черногорию и пошёл поток добровольцев. В Белград прибыл генерал Черняев, прославившийся присоединением Туркестана к Российской империи. Из Севастополя приехал генерал Новоселов. В числе добровольцев оказались полковники Дохтуров и Киреев, известные врачи Склифосовский и Боткин, писатель Успенский, художники Поленов и Маковский.

Славянские комитеты руководили отправкой добровольцев на Балканы. Им выдавались подъёмные: офицерам от 200 до 250 рублей, рядовым – 100 рублей, кроме того, обеспечивался бесплатный проезд по железной дороге. В Белграде русские добровольцы получали оружие и обмундирование – синюю куртку и шапочку, сразу же уходили на фронт.

Очень большое значение в той освободительной войне играла медицинская помощь, которую Сербия и Черногория получали из России. В сентябре 1876 года в Черногории работало 14 врачей, 13 фельдшеров и 12 сестёр милосердия. Был открыт военный госпиталь в Цетинье и несколько лазаретов. Руководил ими профессор Медико-хирургической академии Н.В. Склифосовский. Вернувшись домой, он рассказывал:

   – Черногорцы принимали нас как своих братьев в войне с османами...

   – Между русским врачом и раненым воином-черногорцем устанавливались отношения, при которых всякий совет первого принимался с полным доверием...

   – Если бы видели, с какой благодарностью относились беженцы-черногорцы к русским врачам в городе Дубровнике...

В Сербии сперва начал действовать санитарный отряд, который возглавлял врач с мировым именем С.П. Боткин. Затем сюда прибыли санитарные отряды из Москвы и Киева, Новгорода и Рязани, Харькова и Дерпта (ныне эстонский Тарту). Они добросовестно трудились в госпиталях Белграда, Крагуеваца, Делиграда, Ягодина и других местах.

Российским обществом Красного Креста в Сербию было направлено 115 врачей, 4 провизора, 118 сестёр милосердия, 41 студент-медик и 78 фельдшеров. Общество из своих средств выделило на помощь раненым воинам Сербии и Черногории около 700 рублей. Сумма огромная, если учесть, что она складывалась из добровольных пожертвований.

Склифосовский позднее напишет книгу воспоминаний, которую назовёт «Из наблюдений во время славянской войны 1876 года». Эпиграфом к ней могли бы стать такие слова светила отечественной медицины:

– Наши врачи и сёстры милосердия, прибывшие из России, являли на земле сербов и черногорцев её лицо...

Всего на Сербско-черногорско-турецкую войну прибыло до четырёх тысяч русских волонтёров. Генерал Черняев создал на территории Сербии русское ополчение, в рядах которого сражалось 640 офицеров и 1806 нижних чинов. Они приняли участие в самых жестоких боях, не уронив ни своей чести, ни своего имени.

О том, как ополченцы беззаветно сражались, были сложены легенды. В одном из сентябрьских номеров за 1876 год газета «Современные известия» напечатала высказывание султанского полковника, сделанное им в Стамбуле о русских офицерах-добровольцах:

«Таких воинов я не видывал, они всегда впереди своих солдат, с обнажённой шашкой, нередко с непокрытой головой, бросаются в свалку, нанося жестокие удары направо и налево. Один восторженный вид их должен воодушевить солдат. О, если бы у нас были такие офицеры!..»

Император Александр II и канцлер Горчаков поощряли отправку на Балканы добровольцев из России. Делали они это не под влиянием каких-то обстоятельств, а по собственному умонастроению.

Такое решение государя было связано со следующим случаем. В один из июльских дней главнокомандующему войсками Гвардии, одновременно являвшимся командующим столичным военным округом, Николаю Николаевичу-Старшему на стол легло сразу 50 (!) прошений гарнизонных офицеров. Все они просили только об одном: отпустить их для поступления в сражающуюся сербскую армию.

Великий князь в тот же день испросил разрешения на личный доклад монарху. Все Романовы любые вопросы, связанные с армией и флотом, решали лично. Тем более касающиеся офицерства:

   – Ваше величество, я просил аудиенции у вас по следующему случаю. Впервые на посту командующего округом мне пришлось столкнуться с фактом массовых прошений офицеров, поданных на моё имя.

   – Массовых прошений офицеров?

   – Да, ваше величество. В один сегодняшний день получил пятьдесят прошений.

   – Это очень много и потому беспокоит меня. Особенно когда речь идёт о нашей гвардии. В чём состоит суть прошений офицеров?

   – Они просят отпустить их в ряды армии князя Милана. Они готовы стать офицерами-волонтёрами сербской армии.

   – Из каких полков поданы прошения?

   – Больше императорская гвардия. Есть слушатели академий, из гарнизонных батальонов, других частей.