Текст книги "Мальчик и облако (СИ)"

Автор книги: Алексей Урусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Глава 4

Крым. Аэропорт.

Весело взбежали по трапу самолёта цесаревич и его друзья; пожав руки провожающим, поблагодарив их за интересный отдых для юной знати, степенно поднялся на борт лайнера наследник престола. Крылатая машина взмыла в небо, журналисты свернули камеры и поспешили в здание аэропорта – доедать горы бутербродов с икрой со щедро накрытых фуршетных столов, а группа высшей знати и военных Крыма продолжала стоять на холодном ветру.

Взглянув в очередной раз на часы, князь Фома Мекензи обратился к остальным: – Ну что, господа и товарищи, поздравляю с успешным проведением операции по организации отдыха цесаревича и его друзей. Самолёт вышел из нашей воздушной зоны. Предлагаю проследовать в вип-зал и немного согреться, усугубив грамульку коньяку. Ну, а полный итог и новые задачи, возникшие перед нами, каждый обдумает индивидуально, а затем предлагаю, недели через две, собраться всем вместе и обсудить; я предварительную дату обозначу и будем по загрузке и командировкам её двигать, чтобы выбрать время и день, которые всех устроят.

Толпа согласно покивала и двинулась в сторону здания аэропорта, двумя волнами нависшем над взлётной полосой.

***

На борту лайнера цесаревич между тем, делился с отцом своими впечатлениями от отдыха в Крыму: – А в конце больше всего понравился выход в море на яхте. Нам накануне завезли комплекты флотской формы. На флоте всё не так, как у сухопутных: там даже на форме есть такая специальная накидка на плечи, гюйс называется. Нам форму выдали, мы её примерили и сами гладили. Утром за нами приехал кунг. Это такая специальная машина, ээээ… на грузовом шасси, моряки ездят на ней, а не на джипах. Кунг – это кузов унифицированный негерметичный, так расшифровывается. Там уже сидели моряки, которые ехали на яхту заступать на смену. Смена на море измеряется склянками. Их бьют каждые полчаса, но на самом деле не бьют, а просто так называется, просто звонят в колокол, каждые полчаса на раз больше. А потом обнуляют и снова с одного раза начинают. А в полдень отбивается рында – звонят трижды по три раза. Как нас привезли к яхте, сразу предупредили, что на палубе ни в коем случае нельзя свистеть и плевать.

– Мы там из пушек стреляли, из древних, большими бронзовыми шарами – ну, ядрами: вставляем мешок с порохом, утрамбовываем, закладываем ядро, специальным маленьким факелом зажигаем. На каждое действие даётся команда, и как её выполнил – докладываешь, и только потом следующее действие. И бабах – ядро летит в мишень – такой большой контур корабля из досок и разносит его в щепки.

– Аааа… А вначале, когда мы на яхту прибыли, ветра не было. Это штиль называется. И матросы ходили грустные – им за этот выход обещали премию, и они боялись, что в безветренную погоду в море не пойдём и премии им не будет. Матросы хотели уговорить капитана, чтобы он выбросил фуражку – есть такая верная примета на флоте: если бросить фуражку капитана на путь ветру, то ветер появится. Но капитан не согласился, он что-то им такое сказал, тихое, мы не расслышали, так как в стороне стояли, но матросы после этих слов от него бросились в рассыпную. А потом матросы взяли листок и стали писать жалобу Николе Чудотворцу, где записали фамилии девяти лысых мужиков, не знаю, зачем в жалобе лысые мужики, нам не рассказали, но в списке должно быть именно девять – если меньше или больше, то жалоба не работает. Матросы стали ногтями царапать мачту, как будто они кошки, и потом бросили бутылку с запиской в море. И все стали молиться Николе Морскому. А ещё они поливали паруса водой и полоскали в море швабру, ну это такая палка с тканью, которой моряки палубу драят. Хотя выглядело так, как будто моют. И помогло – ветер появился. И мы на яхте вышли в море. И стреляли из пушек и стояли у штурвала. Нам всем дали порулить. Я бы на летних каникулах ещё приехал и на яхте походил: моряки «ходят», а не «плавают».

– А в конце дня мы на подводной лодке погружались. Но лодка не обычная, а научная. Там и внизу и с боков большие иллюминаторы и через них дно и море видно. И мы полностью шли под водой и смотрели – там водоросли шевелятся и рыбы ходят и нас не боятся. И потом капитан сказал, что мы теперь моряки-подводники, осталось только ритуал посвящения провести. И нам дали целовать кувалду, которую подвесили на верёвочке и раскачивали, потом налили солёной воды и после того как выпил, нужно было громко кричать «Мама, я моряк!». И мы все громко кричали. И я тоже громко. А громче всех кричал Костя Острожский. Он у нас в классе вообще запевала: когда он поёт, больше никого не слышно.

Наследник престола улыбался, слушая увлечённо рассказывающего сына, радовался ярким впечатлениям, которые он получил за две недели каникул в Крыму и немного грустил, вспоминая свои детские годы.

Цесаревич не знал, что вся программа была согласована с отцом, и та же «дежурная смена в кунге» являлась группой спасателей, состоявшей из спецназа. И «рулить» яхтой можно было весьма условно – действия прытких «временных капитанов» контролировал ещё один рулевой и искусственный интеллект, не позволявшие закладывать опасные виражи. А за подлодкой двигалось не только дежурное спасательное судно по поверхности, но и ещё две подлодки, страхующие с флангов. Все понимали, насколько ценной является жизнь ребёнка, который, приплюснув нос к иллюминатору, с блаженной улыбкой на лице, обозревал подводные окрестности. Да и все его попутчики принадлежали к высшей элите страны, и с их голов ни один волос не должен был упасть.

Владимир. Дом Перловых.

Столько слёз я не видел никогда: встречавшая нас в аэропорту Оксана Евгеньевна расплакалась сразу же, как только мы дружной толпой начали спускаться по трапу. Обнимая и целуя детей, и меня в том числе, она не преставала утирать слёзы, которые всё текли. К этому мокрому процессу скоро присоединились Катя и Юлия, и даже Борис немного хлюпал носом.

Геннадий Алексеевич пытался утихомирить плачущую половину семейства, но удручённо кивнул нам с Василием: – Ну, это женщины!

Хоть я вида и не подавал, но мне, на самом деле было очень приятно, как тётя Оксана меня обнимала, лохматила волосы и целовала.

Запрыгнув в микроавтобус, мы быстро добрались до особняка, и только скинув рюкзак и начав его разбирать, я вздохнул: – Ну, вот я и дома!

И эта мысль – про дом – ударила меня как током: я впервые не просто назвал дом Перловых своим, но и внутренне был согласен с тем, что за эти полгода он стал моим домом! Раньше, говоря кому-то, что я иду домой, я в глубине души всё же, по-прежнему, своим домом считал монастырский приют: ну не объяснять же каждому, что меня взяли в опекунство. И вот теперь, я эти комнаты стал полностью осознавать как «свои», и особняк – как дом. Надеюсь, на четыре года, ставшиеся до поступления в военную академию, эти стены станут мне ещё более родными, и семейство Перловых, которые мне были уже не чужими, я стану воспринимать как родню.

Ужин тоже прошёл в позитивно-праздничном ключе, да и Ван Фэн во время застолья вручил нам всем китайские сувениры и принадлежности для каллиграфии. Так же – в разговорах о прошедшем отпуске и впечатлениях от Бурятии, прошла и вечерняя работа по сборке коробок для чая. Больше всех тараторила Юля с восторгом рассказывая о том, что её впечатлило. В её списке «необычностей» оказались и вкусный байкальский лёд, и длинные иглы сосен, оранжевые одежды буддийских монахов и много ещё чего, на что я просто не обращал внимания. Ну, оно и понятно – я-то уже взрослый, а она ещё ребёнок. Да и в Бурятии я летом уже побывал и самые яркие краски у меня в памяти с той поездки ещё не стёрлись.

Когда все дети улеглись спать, я по заблаговременной договорённости, пошёл на кухню – нужно было рассказать Геннадию Алексеевичу и Оксане Евгеньевне подробности поединка с медведем, которые я публично не озвучивал. Разговор проходил бестолково и напоминал диалог глухого со слепым: Перловы впервые слышали про мои способности не в общем ключе, а со специальной терминологией и их все эти «э-взгляды», «подушечки», «нити», «вытягивания», «серые зоны», а также обильная медицинская лексика вперемежку на русском и латыни ставила в тупик. А потом ещё нужно было объяснить, как мне пришлось почти мгновенно свои лекарские способности перестраивать в удар по медведю; причём, о какой-то плановой перестройке речь не шла – «оно само» перестроилось. Как и при первых объяснениях своих способностей сестре Татьяне и отцу Игнатию, я старался помогать руками, но это тоже мало помогало. Наверное, часа два мы проговорили…Но руки у меня устали больше, чем язык.

***

Когда Андрей ушёл спать, супруги Перловы молчали, размышляя, наверное, минут десять-пятнадцать, не спеша потягивая чай и переваривая услышанное.

Наконец, прихлебнув в очередной раз немного чая, Геннадий Алексеевич промолвил: – Ну, как тебе?

– Бедный ребёнок! Как он мучается – он же считает этот дар не своей собственностью, а чем-то данным свыше, и не знает, правильно ли он им распорядился. И имел ли он вообще право распоряжаться. Для его детского возраста такая ответственность – это громадный груз. А все эти потоки-взгляды-серые пятна – это всё приложение к его размышлениям и терзаниям. Он в выходные в монастырь собирается, думаю, там отец Игнатий всё ему разъяснит: Игнатий-то не только в православии силён, – я немного почитала его философские работы, есть очень интересные моменты.

Крым. Мекензиевы горы. Особняк Мекензи.

Князь Фома Дмитриевич Мекензи негромко постучал вилкой по бокалу, призывая к тишине. Собравшаяся на фуршет и «подведение итогов» крымская знать затихла, подтянувшись к нему из разных уголков зала приёмов: – Дорогие друзья! Вначале хотел поблагодарить вас всех за тот уровень, который вы создали для отдыха его императорского высочества цесаревича Александра Владимировича Романова. Все мы понимаем, что сейчас закладывается отношение к Крыму со стороны будущего императора, и то, как горели его глаза, и глаза его друзей все эти дни, отношение – самое восторженное. Прощаясь перед отлётом в Москву, его императорское высочество наследник престола Владимир Николаевич Романов передал вам всем благодарность и сказал, что каждый вечер слышал от сына такое количество историй о невероятных приключениях, что периодически казалось, что сын отдыхает не в царской резиденции в Крыму, а на другой планете. Думаю, и император оценивает зимние каникулы внука таким же образом. Царская семья любит Крым, уважает каждого из здесь присутствующих за верность и вклад в развитие и оборону страны. И такое положительное отношение за эти дни улучшилось. За правящую династию, процветание России и дома Романовых! За его императорское величество Николая Петровича Романова, за наследника и за цесаревича. Наше троекратное: первые два короткие, третий протяжный – Ура!

Присутствующие дружно прокричали «Ура», застучали бокалы, пригубив шампанское, Фома Дмитриевич продолжил: – Господа! – кивок в сторону стоящих небольшой группой военных и флотских, – Товарищи! Хочу выпить за ваши светлые головы. Крым всегда славился дружбой между всеми, кто его населяет. И я искренне рад, что возникающие проблемы мы решаем полюбовно, всегда стараясь найти и находя компромиссные решения. Не будь обстановка в наших отношениях такой хорошей, ни о каком общем подарке речь бы не шла. Всё ведь произошло спонтанно: ты, Григорий Львович на международном дне вина, когда мы все уже получили приглашения на инициацию, в разговоре, обращаясь к Максуду Багадуровичу сказал: – С меня вино, с тебя шашлык. Максуд Багадурович поддержал; сразу же, в шутку, все стали предлагать и свой вклад, и на основе этой шутки родилась идея об общем подарке от Крыма. И вот так, усилиями всех присутствующих здесь, удалось не только продемонстрировать своё уважение правящему дому, но и, помимо всего прочего, красиво поблагодарить юного цесаревича за ту прибавку к магической силе, которую он всем нам дал. Итак: за вовремя пришедшую мысль! За Крым! За флот! За Севастополь!

Дальше вечер потёк в спокойной, все менее формальной атмосфере – участники фуршета знали друг друга давно, относились к одному социальному слою, новичков не наблюдалось, так что и общаться можно было в открытую. Ну, насколько открытым и искренним может быть общение среди представителей высшей знати.

Рабочий вопрос, ради которого все и собрались, заключался в том, чтобы учесть пожелания юного цесаревича, высказанные им накануне отлёта.

–Яков Григорьевич, там дополнения существенные. Твои строители справятся? – обратился к Крейзеру «координатор проекта» Александр Васильевич Потёмкин.

– Нам не впервой, осилим. Конечно, неожиданно. Но для цесаревича, которому двенадцать лет, мечтать о собственной пещере «как у Али-Бабы и сорока разбойников» вполне логично. Благо, дворец строится в низине, а выше и вокруг по дуге – гряда холмов, так что тоннель проложим и пещеру вырубим, порода там хорошая, скальная. С вас побыстрее проект, чтобы понятно было что делать. Плюс, учтите, вторая штольня должна быть обязательно – по мерам безопасности положено.

– Всё учтём, – кивнул головой Потёмкин.

– А так, кое-что я уже продумывал. Выработанную породу пустим на два мола для прикрытия бухты – мы там как раз сваи забивать начали, их и обложим; что помельче – на расширение причальной стенки, а щебёнку – на дороги. Так что отходов практически не будет, всё в дело пойдёт – резюмировал Крейзер.

– Вот-вот, причальную стенку, а лучше сразу несколько причалов нужно делать с запасом, – подключился к обсуждению Степан Афанасьевич Касатонов, командующий Черноморским флотом, – цесаревич хочет себе наблюдательную подлодку, плюс мы ещё пару-тройку шлюпок передадим. Место потребуется. А если к нему гости на своих яхтах будут захаживать, то места не хватит. И в гаражной зоне нужно учесть, что в боксах не только джипы стоять будут; приглянулся цесаревичу кунг на базе КАМАЗА, думаю, захочет он периодически «как настоящие моряки» в нём ездить. А это и длина, и высота гаражей соответствующие должны быть.

Крейзер достал записную книжку и что-то черканул в ней коротеньким карандашом.

Общий серьёзный настрой сбил Голицын: – Эх, а я мечтаю, чтобы зашёл как-нибудь цесаревич в винный магазин, глянул на полки и сказал: – О! Вот это знаю: Голицынские вина. Красное, полусладкое. Вкусное. Мне ящик.

Все рассмеялись, так как рекламу с цесаревичем и коробкой мороженого «Молоково» до сих пор гоняли по телевидению и в соцсетях. А саму фразу цесаревича «Вкусное – мне коробку» острословы из всех слоёв общества применяли к любой ситуации. По всей стране можно было услышать: «Крутой байк. Вкусный. Мне контейнер». Или «Макс, глянь, какие девушки вкусные. Нам коробку» или уж вообще почти нецензурное: «О, пурген. Вкусный. Мне коробку».

– Сбудется твоя мечта, Григорий Львович, – поддержал друга Мекензи, – но лет через пять-семь. Это сейчас цесаревичу пещера для игры в казаки-разбойники нужна. А года через два он там «штаб» оборудует и будет играть в аджимушкайских партизан; а ещё через несколько лет – бар и дискотеку. И вот там твои вина будут очень востребованы.

Владимир. Лицей.

То, что отношение ко мне резко изменилось, я понял, как только закончились каникулы. А ещё сильнее оно изменилось к Артуру Гефту: утром, в первый день занятий, я решил дождаться его, чтобы вернуть книгу, которую брал, когда был у них в гостях. Обычно Артура было видно издалека – он всегда шёл внутри пустого круга – вокруг него метра на полтора никого не было: как будто кто-то незримый раскручивал вокруг него обруч и все расступались на означенное расстояние. Теперь хулахуп куда-то исчез, и Гефта я заметил, только когда он вынырнул рядом со мной из-за чьей-то спины. После обмена приветствиями и передачи книги мы направились к входу в лицей. Непривычно было видеть приветливые улыбки и кивки головами от лицеистов… Когда я об этом сказал, Артур рассмеялся: – А представь, каково мне! Когда мы были на каникулах, отец дал большое интервью, ему в программе «Большая игра» полтора часа вопросы задавали, а нарезку из фрагментов по многим каналам показали; на следующий день, утром, я поехал новую шинель забирать, там, в центре, знаешь же дворянскую пошивочную – мы бароны и в обычной шиться не можем – урон чести. Так вот, захожу, говорю, что сегодня примерка готовой шинели и её получение. Тут же прибегает хозяин заведения, дворянин, кстати, щебечет что-то, лично на меня шинель напяливает, буклетики какие-то в руки суёт. Я вообще не знал, что он существует, всегда только со швеёй общался. И так везде – улыбки, поклоны, приветствия, как будто это я у немцев жизнью и семьёй рисковал. А когда отец приехал – посыпались приглашения на балы, в салоны, на всякие культурные мероприятия. Я вообще не знал, что во Владимире так светская жизнь бурлит, казалось бы – деревня деревней. Но мы пока никуда не ходим, отец отговаривается, что ещё не закончил с отчётами, он, в самом деле, часов десять, а то и больше, у себя в кабинете сидит, пишет, рисует, наговаривает что-то.

– Привет, здорово, приветствую, рада видеть, Андрюша: – это уже в классе.

Борис Кошечкин, когда я уселся за парту, шёпотом прокомментировал это в своём фирменном стиле: – О как! Элита у нас привыкла нос по ветру держать, она осторожная и сообразительная. Пошёл отбой воздушной тревоги и начинают вылезать из щелей. Так-то ты твой друг Гефт оказался сыном героического разведчика, и оказывается, они перебздели в своём игнорировании и его и тебя. А ты ещё и медведя убил, спасая мелкоту.

А при переходе в столовую во время большой перемены меня догнала Светка, бывшая соседка по парте: – Андрей, я по учёбе Оксанку подтянула, снова к тебе пересаживаюсь.

– Да мне и с Борей Кошечкиным комфортно, я-то его ещё продолжаю подтягивать. Да и не заметил я по оценкам за первое полугодие, чтобы Оксанка сильно прибавила, а вот ты немного сдала вроде, или нет?

– Ну, смотри, – прошипела она и, убавив шаг, отстала.

Глава 5

Москва. Данилов монастырь. Резиденция патриарха.

– Саш, – негромко сказал патриарх Филарет в селектор, – на подписание или на рассмотрение ещё какие документы остались?

– Нет, Ваше святейшество, – помощник предпочёл заглянуть в раскрытую дверь, а не отвечать по селектору: – Почту курьер через час привезёт, и на этот час и встреч никаких не намечено.

– Ну, потрапезничаю тогда. Чайник загрей и бутерброды с рыбой. На вторую половину дня есть что из срочного?

– Из срочного нет. Фома к Вам просился, я записал, но без времени и даты. Ему там письмо из Сергиево-Посадской епархии пришло. Оно отца Игнатия касается. Вот он и хотел указания получить.

– Ну, так и поставь его сегодня после обеда. Там разговор может и затянуться. А письмо пусть сейчас на почту тебе перешлёт, распечатай, почитаю его, да и подумать время будет.

Попив чай с бутербродами, патриарх Филарет вышел на широкую застеклённую лоджию, прогретую весенним солнцем, опустился в глубокое кресло и прикрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он заснул. Но он думал. Именно так, прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться на случайные мелочи, он любил размышлять. А поразмышлять было над чем.

– Хотя, ну, пустое же всё: сколько лет уже прошло. Если мы и тогда смогли общий язык найти и с Божьей помощью полюбовно всё решили, теперь-то, насколько ближе к концу, затевать что-то. Я своё слово все эти годы держу и долг помню. Игнатий тоже; он и раньше-то в вопросах чести был щепетилен, а сейчас, уйдя в философию, рассказывают, ещё чувствительнее мораль воспринимает. Нет, не может он ничего замышлять. Или может?

– И кто его поддержит, если что? Раньше бы, может, что и получилось; но сейчас время упущено: сколько чёрного монашества получили назначения и лично мне обязаны? Архиереи все давно на меня завязаны. Скольких я рукоположил? А епископат на треть, если не больше, за минувшие годы обновился, и своим продвижением епископы и митрополиты обязаны мне. Или они не считают, что обязаны? И двигаю я их по заслугам, так что никто не скажет, что кого-то затираю. И даже те из митрополитов и архиепископов, что на выборах поддерживали Игнатия, вполне довольны службой и жизнью – я их, если заслуживали, и назначал, и награждал. И ниже ступенькой, среди архимандритов и игуменов позиции у меня прочные. Всем по делу помогаю, храмы строим, с властью не ссоримся, но и не прогибаемся излишне, молодёжь учим, состарившихся служителей церкви с почтением на покой отправляем. И грехи некоторых приходится прощать, уповая и на Господнее прощение. Ну, нет же, никто сейчас затевать свару не будет. Признаки бы явные были.

Собравшись с мыслями, отец Филарет направился в кабинет и распорядился пригласить Фому, который тут же в полураскрытую дверь просочился в кабинет.

Худощавый, немного сгорбленный, седой и морщинистый Фома казался серым и неприметным. Но лишь казался. Обладая большим умом, он умел быстро мыслить, находя выходы из сложных ситуаций, причём, соображал молниеносно, а в ситуации, когда был цейтнот, такое качество было вдвойне ценным. Поэтому и держал его патриарх при себе, поручая лишь самые важные дела.

Фома, сжимавший в руках толстую потрёпанную папку, низко поклонился: – Добрый день, Ваше святейшество!

– Присаживайся, – кивнул патриарх, – рассказывай.

– К Тихону, в Лавру, приезжал Игнатий. Беседовали долго, в письме все темы перечислены, но во время встречи Игнатий попросил материалы для научных публикаций – выписки из церковных книг за два десятилетия. Крестильные имена детей, имена и социальное положение родителей и крёстных, пожертвования от них церкви, ну и ещё там данные по мелочи. Игнатий-де с помощью статистики попытается вывести какие-то закономерности – о глубине веры родителей, участии в делах церкви. Вроде дело-то богоугодное, но вот масштаб – чуть ли не треть от всех приходов. Вот я и засомневался: нет ли какого второго дна у этого замысла? И пока ничего просчитать не смог, потому и решился побеспокоить Ваше святейшество.

Закончив доклад, Фома преданно взглянул на патриарха.

– Так-то – дело богоугодное, задумчиво произнёс патриарх Филарет, – мы с такой точки зрения на это не смотрели. Да мы ни с какой не смотрели – у всех же текучка: то крестить, то отпевать, опять же литургии и всенощные, праздники да ремонты; а это задача для института и большой неспешной научной работы. И прав Игнатий: быстро такое поле не вспахать – год, а то и два уйдёт. Так что одобряю, пусть займутся, подготовь письмо, я подпишу. Только ограничиваться какими-то епархиями не стоит – раз уж добрался Игнатий до этой темы, то пусть со всей империи данные собирают. И предупреди, чтобы выписки через сеть не гоняли, в том числе и внутреннюю. Книги из храмов чтобы в епархии привозили, там копировали, а накопители пересылали только церковной почтой, в тканевых пакетах, никакой электронной почты. А Тихону отпиши, что я благословил клир на это благое дело и, заинтересовавшись, решил его расширить. Думаю, года за три управимся – а заодно и твои сомнения за такой срок или подтвердятся, или развеются. Если нет никаких задних мыслей у Игнатия, то задержка в несколько месяцев для него ничего не значит, а увеличению выборки до общеимперских масштабов он даже порадоваться должен. А если он что-то задумал, то постарается поторопить. А мы понаблюдаем. Как там Насреддин говорил: за десять лет умру либо я, либо халиф, либо осёл.

– Да Вас-то, Ваше святейшество, Господь милует, и со здоровьем порядок. И пусть дарует Вам жизнь долгую на благо церкви нашей и паствы, – вставил Фома.

– Не молоды мы оба с Игнатием – завершил, вставая, аудиенцию патриарх, – а немало из наших ровесников уже и перед Богом предстали. В нашем возрасте два года – немалый срок. Я уже иногда на архиереев посматриваю и думаю – не пора ли преемника выбирать, да начинать готовить его и продвигать потихоньку. А то, как бы поздно не было…

Владимир. Дом баронской семьи Гефтов.

Сразу же после возвращения из Бурятии я созвонился с Артуром Гефтом. Он отказался что-то обсуждать по телефону и сказал, что завтра вечером ждёт меня у себя – новости важные, это не для телефона, да и с папой познакомить меня нужно. И вот я стою у такой знакомой калитки, которую открывает незнакомый мне охранник? слуга? и с поклоном здоровается: – Вас ждут в гостиной, Андрей Андреевич.

Я успеваю сделать пару шагов по тропинке, как дверь дома распахивается, навстречу мне вылетает Артур, который сразу меня обнимает, и лишь потом мы здороваемся за руку. Таким довольным, весёлым, порывистым, я его ещё не видел. Идём в дом. В хорошо знакомой мне гостиной усаживаюсь в кресло, с шумом и гамом прибегают Валерка и Эвелина, демонстрирующие мне свои новогодние и рождественские подарки. У Валеры, конечно, автомат, у Эвелины – куклы. Не успеваю «изучить» и похвалить подарки, как в комнату врывается Артур, следом за ним заходит высокий мужчина спортивно телосложения и Маргарита Валентиновна – мама Артура. Понимаю, что это и есть подполковник Гефт.

– Андрей Андреевич, – начинает, остановившись, Артур, – разрешите представить моего отца, полковника службы внешней разведки, барона Николая Артуровича Гефта.

– Для меня честь быть представленным Вам, – произношу ритуальную фразу, а про себя думаю: – Уже полковник!

– Очень рад знакомству, – Николай Артурович делает шаг вперёд и крепко пожимает мне руку, – слышал о вас очень много хорошего от жены и детей и рад, что у Артура есть такой друг, как Вы.

Отвечаю: – Благодарю, Ваша честь.

Делаю шаг назад, кланяюсь хозяйке дома: – Вы, как всегда, обворожительны, Маргарита Валентиновна!

Полгода жизни в дворянской семье, изучение манер и общение в соответствующей среде, приучили меня сыпать стандартными формулировками не задумываясь. А если немного задумываться – то и сложными цветистыми оборотами. Но сейчас они не нужны – я среди «своих», да и официальная церемония предполагает короткое представление и обмен всего парой-тройкой фраз.

– Ну, прошу к столу, – машет рукой Маргарита Валентиновна, и мы – не спеша, а мелкие – вприпрыжку и пританцовывая, движемся в сторону столовой.

В столовой большой круглый стол, так что видно всех, меня усадили рядом с Артуром, а младшие дети пристроились рядом с родителями.

У Гефтов, где я уже неоднократно бывал, сегодня ужин был организован непривычно – вдоль стены стоял длинный стол, на котором были расставлены большие контейнеры и в них находилась еда. После того, как мы выпили первой шипучки, Маргарита Валентиновна предложила мне помочь и подвела к столу с контейнерами: – Вот здесь салаты овощные, здесь – с мясом, крабами и рыбой; дальше гарниры, следующие судочки – котлеты, жаркое, и прочие виды мяса; вот здесь – подальше, запеканки и прочие сладкие блюда. Ты же на соревнованиях наверняка сталкивался со шведским столом. У нас папа так любит.

Я согласно кивнул: сталкивался, в гостиницах; но вот в доме такую организацию ужина видел впервые.

– Мы помощницу по дому наняли, – продолжила Маргарита Валентиновна, – так что готовила, в основном, она. Кухарка она хорошая. Одновременно с нами к столу с едой подошли и остальные члены семьи, набрали себе на тарелки, то, что нравится, и снова расселись.

– Андрей, мы все, вся семья, и я особенно, благодарны тебе за поддержку. Ситуация была такой, что я никому, даже Марго не мог сказать о предстоящем задании и о том, как это на них скажется. Мне было труднее работать там, за границей, понимая, что мои близкие страдают. И хотелось как можно быстрее выполнить задачу и вернуться. Для Артура и Маргариты общение с тобой, и с твоей подачи – с Перловыми, – стало отдушиной – одной из немногих, в эти сложные месяцы. Спасибо тебе за твоё большое и доброе сердце. За твоё здоровье! Все подняли бокалы – у меня он был наполнен черничным компотом: почему-то у Маргариты Валентиновны этот компот всегда получался очень вкусным. Может, она ягод не жалела и сыпала их много?

Поужинав, мы перешли в гостиную, где беседа продолжилась, но не долго – нас с Артуром отпустили пообщаться и мы пошли в его комнату. Здесь, я наконец-то смог крепко пожать его руку, сказав, что очень рад, что всё так благополучно разрешилось. Он же сообщил мне, что летом они вернутся в Москву – сейчас отец в отпуске, потом пару месяцев поработает удалённо, а в середине или конце лета они переберутся в свой старый дом.

Перед убытием я сказал, что Перловы, как и всегда, будут рады их видеть всей семьёй. Они попросили передать, что тоже приглашают моих опекунов в гости. Было немного грустно – я сдружился с Артуром, а через полгода он уедет…

Владимир. Монастырь.

Как и обычно, во время моих приездов в монастырь первые два часа уходили на то, чтобы просто пройти, со всеми поздороваться и сказать, что у меня всё хорошо и пообщаться с детьми из приюта. В этот раз время затягивалось из-за неизбежного тисканья меня везде, где бы я не появлялся: монашки и насельницы монастыря были в курсе происшествия с медведем и каждый, кто попадался мне на пути, считал необходимым лично убедиться, что я жив-здоров, задать несколько вопросов, обнять, а иногда и слезу пустить. Ну, женщины, это у них в крови – поплакать по пустякам.

Уже завершая забег, заглянул к дяде Вите в кузницу.

– Ну, здорово, медвежатник, – встретил он меня: – Видел, видел, результаты твоей работы. Как страшно было – всего лишь с луком на медведя?

– Страшно, но другого варианта не было. А больше всего боялся, что не выдержу, выстрелю раньше времени и не попаду. Вот и ждал, пока не наступит момент, когда точно не промахнусь.

– Это правильно. Глаза боятся – руки делают.

Мы с ним ещё немного поговорили о моей жизни у Перловых, дядя Толя показал новые заготовки оружия – к подаренным князем Окиновым комплектам формы и оружия дополнительно делали разное снаряжение и вооружение, да и к поездкам на фестивали реконструкторов наступающим летом надо было начинать готовиться.

Главным в моём посещении монастыря, был, конечно, рассказ для отца Игнатия и матушки Юлианы о поездке в Бурятию. Когда я пришёл к отцу Игнатию, он был один, и я успел ответить на его вопросы об изучении иностранных языков, в том числе и первых успехах в китайском, и подробно рассказал о жизни у Перловых.

Скоро подошёл Анатолий Дмитриевич, которого я всё чаще про себя называл именно так, по имени-отчеству, а не «дядя Толя», а сразу следом за ним – матушка Юлиана с сестрой Татьяной, и неожиданно, с ними же, – Юрий Васильевич Евич, главный врач госпиталя.

Когда все уселись, отец Игнатий, неспешно оглядев собравшихся, начал: – Дархан Тайшаевич звонил сразу же после твоего поединка с медведем. И затем неоднократно подробно знакомил с расследованием происшествия. Так что в общих чертах мы знакомы, но необходимо понять именно твои поступки, чувства и мысли, то, как события увидел ты.