Текст книги "Бедный Енох"

Автор книги: Алексей Тарасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА I.ХХXI

Все началось с нервического дрожания – будто от холода, но на самом деле это были нервы. Моя готовность к отчаянному бою боролась со страхом, который граничил с желанием убежать и спрятаться, и я не ретировался только потому, что понимал, что бежать просто некуда, и побег этот только ослабит меня, съев часть моих сил и все еще где-то теплившейся решимости сопротивляться. Все мое понимание того, что в таких ситуациях надо «честь знать», биться до конца, погибнуть, но не отступить, подвергалось серьезнейшему испытанию. Теперь главный мой враг притаился у меня внутри и он был готов действовать!

Меня трясло так, что казалось, всю душу скоро вытрясет, и это дрожание я никак не могу успокоить, как не напрягался, а попытки сконцентрироваться и взять себя в руки привели лишь к обратному результату – мне стало только хуже.

Когда же дошло до того, что застучали зубы, я просто решил расслабиться и принять свою участь такой, какой бы она ни была, и, удивительное дело, от этого мне немного полегчало, и именно в этот момент где-то высоко в красном небе появился на короткий миг маленький просвет, откуда, как я был уверен, прямо на меня стало светить солнце, так что я, все еще пребывая в страхе и смятении, хоть немного, но ободрился.

* * *

Вдруг прогремел гром и горизонт – от края и до края пронзила красного цвета молния.

Я провернулся на месте – желая понять, не появился ли кто рядом со мной в этот момент, но так никого и не увидел.

Сразу после грома с неба полил дождь, влагу которого, взяв на ладонь, я попробовал на вкус и определил ее как кровь. Прошла еще минута – и дождь затих, будто бы его и не было, и земля вокруг меня осталась сухой и пыльной. Пыль золотого цвета, когда я касался ее ногой, стряхивая с пожухлой и промерзей травы – медленно оседала на землю.

Затем гром прогремел снова, и все вокруг меня заволокло тьмой, так, что остался освещенным только небольшой участок перед домом – вокруг меня.

Оставшийся же свет был мертвенно-голубого цвета и будто исходил от земли, как пар, клубясь и переливаясь.

Я вновь поежился, тем самым пытаясь хоть немного обуздать вновь начавшую колотить меня дрожь, но это мне не помогало.

Вокруг меня становилось все мрачнее и мрачнее, что действовало на нервы, сами понимаете, и без того расшатанные всеми происходившими со мной событиями последнего времени.

– Ну, что ж вы? – процедил я сквозь зубы, ожидая дельнейшего развития сюжета – чего медлите?

Но Некто невидимый, будто в театре сидящий за пультом и двигающий переключатели, от которых весь театр приходил в движение, особо не спешил, и, как мне представлялось, со своей колокольни он был прав донельзя – сейчас для меня каждый шорох и даже тихий звук мог стать действием, которое могло бы меня деморализовать окончательно.

«И как же мне тут выстоять?» – спрашивал я сам себя – «одному, без всякой поддержки?»

Еще недавно был Фетисов, который и поддерживал меня, и, хоть немного, но подбадривал. Он, во всяком случае, мог мне что-то объяснить, доходчиво, пусть и не сразу. Он не лгал мне и не лукавил, хотя и необходимость в его участии вообще мне представлялась сомнительной.

Ну что ж? Видимо у него был во всем этом свой интерес!

Во всяком случае других вариантов у меня сейчас просто не было. Лишь только то, что мне уже говорили – когда это начнется, нужно выстоять, не сломавшись, до конца. И за сим – все.

Но смогу ли я пройти через испытания, и остаться живым?

Что имел в виду Фетисов, когда мне говорил об этом? Может быть, он просто несколько в завуалированной форме просил меня принести себя в жертву какому-то очень важному делу?

Да, в принципе я знал, что случиться, если я не выдержу, но, с другой стороны – мне-то от этого какой прок будет, если меня не станет?

* * *

Сам процесс размышления меня отвлекает от напряженного ожидания разворачивающихся страшных для меня событий, так что на какие-то минуты мне становится немного легче.

И тут, будто поняв это, некий невидимый мне режиссер поворачивает на пульте еще один рычаг – и действие продолжается, заставляя меня вжиматься в стену своего дачного домика и даже достать пистолет…

* * *

Полупрозрачный, медленно поднимаясь из под земли, одетый в белые одежды, как у средневековых монахов, с капюшоном, закрывающим лицо, блистательный и стерильно-сияющий передо мной появился Семъяза.

Не знаю и как, откуда, но у меня в голове возникло именно это странное и труднопроизносимое имя…

Семъяза был ангел, только непонятно почему, как я это ощутил, не принадлежавший ни небу, ни служивший сатане. Он был как бы сам по себе, отчего, и я это тоже ощущал, впал в великие печали.

– Сколько веревочке не виться, а висящий на краю пропасти рано или поздно упадет – вдруг заговорил Семъяза, подняв ко мне свое лицо, и в его глазах я увидел ледяной ад – твоя хитрость и суетность мало помогли тебе, лишь на немного отсрочив день расплаты!

Сильный, и очень холодный ледяной ветер вдарил по мне, заставив согнуться пополам и прикрыть лицо руками, выставленными вперед. Завыла вьюга, и вокруг меня, в сильном вихре закружились острые льдинки, каждая из которых была как острое лезвие, и тогда, когда эти льдинки касались меня, они раздирали одежду и оставляли глубокие кровоточащие порезы на теле, которые, впрочем, быстро замерзали на холоде.

– Мне разрешили снять с тебя твою защиту, которую ты униженно выпросил у сатаны – продолжал греметь громом голоса Семъяза – и я поведу тебя туда, где в борьбе за жизнь сошлись земля и небо!

В следующую секунду этот уж не знаю и как, но все-таки знакомый мне ангел бросился на меня, и, схватив своими звероподнобными ледяными лапами с длинными когтями, оставлявшими в моих руках глубокие раны, поднял над землей – и перенес в Москву.

* * *

Пока же мы летели, Семъяза, громко хохоча, кричал, уж не знаю и кому, что, дескать, он наконец-то нашел меня, и что все могут придти посмотреть на «мой позор».

Через несколько минут Семъяза поставил меня у Соловецкого камня в самом центре.

Москва была безлюдной и пустой. На улицах людей не было вообще, и мне было понятно, что дело тут было совсем не в позднем времени, а в том что мы были как будто в некоем ином измерении, в том, где люди с их суетой вообще отсутствуют, от чего это иное измерение выглядит мрачным, и наполнено странными и пугающими звуками.

* * *

Едва же мы прибыли, со всех сторон стекаясь по улицам и переулкам, появляясь из темных теней домов и двигаясь параллельно тускло светящих линий фонарей стали сходиться ангелы и демоны, и их лица выражали искренний интерес к происходящему, а глаза просто горели любопытством!

– Боже мой! – тихо прошептал я тогда сам себе – это же именно то, что я когда-то назвал болезненными галлюцинациями, от которых, мне казалось, я смог избавиться!

Пока же Семъяза развернув крылья что-то вещал собиравшимся вокруг толпам, я попытался скрыться, но радостно гогочащая толпа бесов, схватив меня, вернула обратно.

– Вот! Сей! – заорал, на грани срыва голоса, Семъяза – тот, о хитрости которого среди нас ходят легенды! Великий проныра! Но я покажу вам, насколько он на самом деле жалок в своем падении!

Гул любопытной толпы всякого рода нежити – и торжествующих в предвкушении зрелища бесов, и холодно-безучастных ангелов нарастает, и, вдохновляясь вниманием, Семъяза все больше распаляется:

– Видите его? Он всегда вам казался сильным и многомудрым? Но что теперь его мудрость, если он будет выступать не в союзах, хитростью им заключенных с другими, но сам по себе? Что он будет представлять из себя тогда, когда останется сам по себе, без поддержки?

Толпа загудела еще больше:

– Вот! – Семъяза вскидывает крылья и руки вверх – для того, чтобы разобраться мне свыше позволили стряхнуть с этого все, что дает ему силы, что не его, и получено им за счет хитрости и обмана!

И тут меня прибивает к земле, и я падаю…

Мне на плечи будто возложили тяжкий груз, и я снова стал чувствовать, то, чего я так боялся, то, из-за чего, как иногда думал, чуть было не покончил с собой.

Я услышал торжественную музыку, исходящую от самого сердца Семъязы, музыку, которая повергла меня в панику.

* * *

Тут толпа бесов начинает громко хохотать, а ангелы, как мне показалось, стали переговариваться, пока от их стоящей немного особняком группы не отделился один, который ушел, всего в несколько секунд исчезнув в темноте тени одного из проулков.

Семъяза бьет меня когтем в темечко, так что его удар по моей голове отдается в моем мозгу низким колокольным звоном:

– Мы заставим тебя вернуться к начатому! – кричит он, уже охрипшим голосом мне, но при этом понятно, так, чтобы слышали и все собравшиеся на это зрелище – ты скажешь правду, о которой умолчал на Ермоне, возьмешь свою вину на себя и воздашь должное тем, кто этого заслуживает, вернув несчастных ожидавших тебя веками в их истинное достоинство!

Бесы одобрительно гудят, а ангелы немного испуганно переглядываются:

– Признаешь ли ты свою вину? – Семъяза хватает меня за плечи и встряхивает – признаешь ли ты, что ты отступил от господа, совратил на то же своих товарищей и после предал их, а сам скрылся?

Я отвечаю, и голос мой пищит, как у раненной мыши, что совершенно не понимаю, в чем дело, и видимо за это Семъяза начинает трясти меня, как трясут иногда дерево, за тем, чтобы с него падали плоды:

– Я даю тебе последнюю возможность признаться и облегчить сою вину раскаянием – засипел он – признаешь ли ты, отступник Ермона, что впал в грех, соблазнившись путем сатаны, подбил на тоже самое своих преданных тебе товарищей – и потом их предал?

А я опять о том же:

– Господин хороший! – теперь мне кажется, будто у меня в горле пересохло – а вы не могли меня с кем-нибудь спутать?

Тогда Семъяза в ярости бросает меня на землю спиной, от чего мне кажется, будто сломались с хрустом все мои кости:

– Значит ты упустил свой последний шанс! – кричит ангел – значит теперь ты будешь мучится, пока не сознаешься во всем!

Демоны, смотря на происходящее начинают радостно улюлюкать, и, кажется, Семъязе это нравится, после чего он вонзает свои когти прямо в мое сердце:

– Ах ты ёпт твою мать! – ору я что есть сил – как больно!

Но ангелу все равно:

– Ты уже снедюжил? – спрашивает он меня наигранно-ласково – уже не можешь? – бесы хохочут, будто им счастья привалило – крепись, друг, это только начало!

– Акибел! Тамиел! Даниел! Езекл! – вопит истошно Семъяза – Саракуйя! Батрал! Рамуел! Цакебе! Самсавел! Все сюда! Вот он! Наш мучитель! Тот, кто обрек нас на долгие блуждания в беспамятстве! Вот он он – виновник всех наших страданий! Сартаел! Турел! Идите сюда! Придите и воздайте должное отступнику, обманувшему нас и обрекшему на страдания! Воздайте же со всей полнотой своего гнева предателю! Да будет проклят!

И тут из под земли появились еще ангелы, такие же как и Семъяза – неприкаянные, не служащие ни богу, ни сатане, блистательные, холодные и жестокие.

* * *

– Он продрог – говорит, едва проявившись ангел, имя которого звучит в моей голове – Акибел – значит, ему неприятен холод и нам следует поместить его в ледяной ад. Туда, где вьюга и снег, как обжигающий металл!

Акибел поднимает руки, простирая их ко мне и я весь, будто придавленный тяжестью и растягиваемый в разные стороны будто распластываюсь на земле, в то время как моя душа уносится куда-то далеко, на север, туда, куда меня заносила когда-то моя фантазия:

Я, ощущая жуткий мороз с ветром, пробираюсь по снегу в тайный город, некогда построенный ангелами.

– Вот оно! – голос Акибела звучит у меня в ушах – прибежище демонов, слуг сатаны, тех, кого отверг даже сам дьявол, настолько они ему опротивели своей невыразимой жестокостью!

Я в ознобе, беспощадно бьющем меня бреду к тайному входу в город, к скалистым горам, в надежде укрыться там от ветра, и мечтая лишь об одном – только бы ветер утих, хоть на немного, и тогда я, уже не с такими усилиями преодоления, добрел бы до этого мрачного убежища и там, в жару, но смог бы придти в себя, свернувшись калачиком и уснув.

* * *

Но не тут-то было!

Едва я, произнеся невесть откуда мне известное заклинание оказываюсь внутри, пройдя через тайный вход в отварившейся скале, как ко мне со всех сторон начинают сбегаться обитатели здешних мест, проклятые, отвергнутые даже князем тьмы, те, кто здесь искал упокоения от самих же себя, и чей тревожный покой я нарушил своим появлением.

Шипя и брызгая слюной, разбрасывая вокруг себя слизь они сползали со стен и потолков, мерцая в полумраке своими красными глазами, горящими адским пламенем.

– Твой удел! Твой удел! Твой удел – шипели злобно они – быть отверженным из отверженных, ибо ты – хуже самого дьявола и даже нас всех, вместе взятых! Предатель многократно худший нежели Иуда, убийца, убивающий души и пронзающий сердца, многократно худший чем Каин!

Я огладываюсь по сторонам, ужасаясь мерзости этих созданий. Но даже они почему-то считают себя высшими существами по сравнению со мной:

– Мы здесь нашли свой покой до дня страшного, от того что справедливого, суда, но ты… ты даже здесь, до дня пришествия будешь обитать отверженным и подвергаться мучениям во имя искупления, которого ты не сможешь добиться и даже не сможешь приблизиться к нему ни на шаг!

Пытаясь скрыться от обуявшего меня ужаса я пытаюсь убежать и спрятаться в бесконечных улицах и проулках этого места, но, куда бы я не бежал я все дальше удалялся от выхода, встречая по пути все большее количество отверженных – здешних обитателей, которые, едва меня завидев, сбегались, пытаясь окружить со всех сторон:

– Ты будешь здесь изгой! Навеки! Пока не настанет час расплаты! – шипят они, оскаливая свои вонючие пасти с зубами, похожими на копья – мы будем здесь ждать дня суда, а ты – уже судиться!

Омерзительные твари! Казалось, еще немного – и они разорвут меня на части, но им, увы, нравилось мучить меня, глядя на мой страх и смятение – еще несколько минут и я понимаю, что все мои попытки убежать заранее просчитаны их извращенными умами – и они просто загоняют меня туда, куда им надо, подальше от выхода, туда, откуда я уже не сбегу.

* * *

Убегая наугад, постоянно сворачивая от улюлюкающих радостных толп преследующих и загоняющих меня демонов я наконец оказался в большом зале, накрытом стеклянным куполом, в центре которого, прямо под сводом купола висел большой шар желтого света, от которого исходило тепло, которому, впрочем радоваться мне пришлось недолго.

Демоны, повыскакивав изо всех щелей, подняв на своих омерзительных холодных и склизких лапах – забросили меня в самый центр этого шара, внутри которого неведомая сила растянула мое тело, руки и ноги – в стороны, так, что я даже и пошевелиться не мог.

– Вот эта пыточная камера! – закричал один демон, выделявшийся среди всех остальных особой, чрезвычайной омерзительностью вида – которую ты и твои друзья придумали, чтобы поместить сюда самого бога! Вы и город этот построили, и обустроили его, переделав изначальный проект сатаны – чтобы заманить сюда хитростью самого господа, поместить его здесь – и пытать его, чтобы узнать всю его мудрость, и перенять у него все его знания и опыт! Чтобы потом разлететься в своей гордыне по мирам, и создавать новые, лепя их по собственному разумению, для своих похотей и услад, и стать вечными!

– Ты хуже, чем мы все вместе взятые! – закричал другой демон – мы пошли против господа, и честно воевали с ним, а ты и твои друзья хотели хитростью его одолеть, заключить здесь в темницу, а если бы удалось – и убить его! Сатана просто хотел подражать господу, имея в своем подчинении свой кусок земли, вы же – хотели заменить бога собою! И теперь вы прокляты, а ты – более всех остальных, потому что все, что ты тут видишь – плод твоего больного воображения, израненного долгой войной в небесах!

Я поникаю головой, а демоны, все вместе вмиг превратившись в тени, всем скопом набросились на меня, прошивая насквозь мою душу, и истязуя ее.

* * *

– Мы покажем тебе все мерзости, которые творили на земле прежде, чем были сосланы сюда самим сатаной! – гремели в моей голове их голоса – мы заставим тебя, давно сошедшего с ума, терзаться, потерять душевный покой и терзаться мучениями души, от чего к тебе вернется память и ты сможешь вспомнив все признаться в своих преступлениях и тем самым обречешь себя на скорый и праведный господень суд! И это будет длиться ровно столько сколько понадобиться для того, чтобы мы добились своего – и еще время! Мы сломаем тебя! Сокрушим! Твоя вина неоспорима и ты должен ее признать!

Мощными громовыми раскатами заиграла органная музыка, пробиравшая меня до самых печенок, и передо мной, одна за другой, сменяя друг друга в бесконечном безумном прыгающем хороводе стали проплывать сцены совершенных демонами деяний.

Я видел войну с ее преступлениями, террор, запугивание, страшные пытки, целенаправленные унижения, изнасилования – все, что не зная о том, кем ведомы, совершали люди, и притом не в порыве гнева, не от желания мстить – если бы это! А со знанием дела, холодно, безэмоционально и очень, страшно и отточено разумно.

– Воооот! – кричат демоны, переворачивая мои внутренности – и я вижу горы изувеченных трупов, о чьих мучениях перед смертью даже страшно было подумать – вооот! – и происходит то, чего я так боялся – я вижу эти самые мучения…

* * *

Меня распющивает, будто катком, но после, спустя время, я замечаю что постепенно перестаю реагировать на все эти ужасы, на ходу черствея. Музыка, ужасная, отражающая саму суть страха, отчаянья и ужаса вдруг начинает мне казаться даже привлекательной и по-своему, извращенно, но приятной.

Тогда сила света, внутри которого я был заключен, ослабевает, и я, отпущенный им, падаю на пол зала.

Демоны, вновь вернувшись, превратившись в человекоподобных чудовищ, застыли вокруг меня, глядя мне в глаза удивленными взорами:

– Как интересно! – говорю я им тогда – оказывается, обещанные мне страдания не так уж и непреодолимы? Ваши деяния – логичны и имеют в этом свою прелесть… Ваша музыка – торжественна и привлекательна! Чем вы хотели меня удивить? Убийствами людей? Но чтобы ужасаться им прежде всего надо людей за людей считать, а не за скот, но вы-то их держите за животных!!

– Что вы еще покажите мне? – продолжаю я – Ад с его мучениями? А вы сами его видели? Или рай, потерянный навсегда – с его славой? А в чем прелесть рая? В понимании всего? Но куда это понимание можно применить, когда уже ничего не будет?

* * *

Я иду по кругу, наблюдая, как расступаются демоны:

– Мудрость, которую всякий хотел бы стяжать – куда ее можно применить, если ничего нет? И даже если что-то есть – творения и создания – можно ли насладиться мудростью, если творимое тобой не есть твоя исключительная воля?

Демоны, закрывая лица лапами стали отступать от меня, пятясь:

– Мы хотели главного! – я не чувствуя уже ничего стараюсь выглядеть торжественно в соответствии с моментом – и что с того, что мы проиграли? Мы попытали свое счастье, не чужое, но свое! Мы учились – но на своих ошибках! Мы покусились на главное, сотворив главное – мы жили для себя и по совей воле, а не исполняли чужую!

«Что за патетика?» – подумал я еще тогда. Я был похож на актера, с чувством и вдохновением произносящего текст, смысл которого ему оставался непонятным.

– Он никак заколдовал шар – зашуршали тогда демоны, все удаляясь от меня – так, что в том можно испытывать любого, но не его самого – здесь мы бессильны!

– Вы можете мучить любого – ответил тогда я им – но мне ваши ухищрения не причинили особых страданий. Потому что мучая человеческие чувства вы не поняли, что так можете мучить только того, кто эти чувства испытывает!

– А сейчас – я глубоко вздохнул, будто закончил долгое и многотрудное дело – я хочу, чтобы вы вернули меня обратно!

– Сколько тебе лет? Как тебя зовут? Кто ты? – заорали истерично демоны, и уже через мгновение я оказался вновь на Лубянской площади в кампании Семъязы, так что мой ответ.

– Меня зовут Андрей Земсков, мне почти сорок лет, я просто человек, и я не понимаю, чего вы все от меня хотите. Это очень нехорошо – мучить человека, который вам ничего плохого не сделал.

Выслушивал уже он, мой главный мучитель, Семъяза, но не демоны из города, некогда построенного ангелами.

* * *

Пока же я, сидя на корточках перед этими персонажами, стонал от боли, причиненной мне Семъязой, бесы, которые еще недавно плотным кольцом окружали место, где мы находились, вдруг начали второпях расходиться, и к нам подошел ангел, который ушел, когда Семъяза начинал свое действо.

Ангел привел с собой еще одного, наверняка более сильного и славного, ангела, который был настолько блистателен, что его даже не было видно от сияния, от него исходящего.

Этот ангел был не таким, как Семъяза и его компания, и чувствовалось, что он истинно – посланник неба.

* * *

Но Семъязу это хоть и смутило, тем не менее он сопротивлялся:

– Что тебе, Гавриил? – уже не как раньше, а тихо, и даже немного испуганно заговорил он – зачем ты сюда пришел? Или ты хочешь вспомнить как и сам чуть не стал одним из нас? Или хочешь потешиться над нашими мучениями?

Но тот, который был в свете не собирался вступать в дискуссии, а говорил так, будто имел власть, повелевая:

– Он ничего не помнит – сказал тот в свете, к кому Семъяза обратился, назвав его Гавриилом – потому что я так захотел в свое время. Вы вспомнили кто вы? Но это я так захотел, чтобы вы это вспомнили. Я обещал вам некогда, что к концу времен вы вспомните, кто вы, но даже вспомнив ничего не сможете изменить себе на пользу – и вот, оно и произошло. Так почему вы мучаете его как ангела, хотя он и мнит себя человеком?

– Ангела испытуют как ангела – ответил Гавриилу Семъяза – а он – ангел, и человеческие страсти ему перенести легко.

– Но он не помнит этого, поэтому и должен быть испытуем в том звании, которое помнит – как человек!

Тогда Семъяза со товарищи стали тихо завывать, постепенно уходя в землю, но перед тем, как совсем исчезнуть, один из них все-таки высказался:

– Позволишь ли ты нам испытать его как человека?

– К чему это? Если мысля себя человеком он прошел через пытки, которые и не всякий ангел сможет снести?

– Потому что подчиненный человеческим страстям он может и не пройти через то, что ему предстоит. Снести ангельское, обладая им, но не зная, что оно у него есть – ему было легче, чем если бы он знал о себе все, и тогда бы его вина раздавила бы его и заставила нам подчиниться. Но снести человеческое…

– Что же вы уготовили ему? – перебил Гавриил Семъязу, что за страсти и что за испытание?

* * *

– Самое трудное из того, что только мог бы вынести человек – сказал тогда Семъяза, окончательно растворяясь в воздухе – то, что было трудно перенести даже сильному. А ему, с его слабосятью и склонностью к предательству – так вообще невозможно! Он никогда не изменится, он всегда будет юлить и изворачиваться! Но теперь мы посмотрим, что он скажет, когда вся его хитрость против него же и станет действовать!

– Так позволяешь ли ты, Гавриил, нам подвергнуть его еще одному испытанию?

– Позволяю! – ответил Гавриил, и я снова оказался на своей даче – в грязи, в луже своего пота и слез.