Текст книги "Кто, если не мы? (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Существом была девочка. Лет десяти.

Ардэшар никогда не думал, что его станет трясти от прямо-таки сатанинской ярости, а теперь не знал, куда деть себя от внезапно нахлынувшего бешенства. Отбросив сомнения и скинув тяжелый, как свежая телячья шкура, плащ, он решительно влез в вонючее месиво по щиколотки, хватая стонущую девочку. Он не стал удивляться тому, сколь легкой она оказалась. Не до удивления было.

Она находилась в полубессознательном состоянии, едва дышала, и маг не знал, как поступить: ускоряться на помощь Крайту или же тратить драгоценные секунды. Не было у него времени думать. Ночь черной кошкой улеглась на город, а небеса разревелись, казалось, еще сильнее. Полыхнуло. И вспышка, осветившая лицо ребенка, осоловелые стекленеющие глаза, подсказала, что делать что-то уже слишком, слишком поздно.

Руки Иджиса вспыхнули золотистым светом, он тихонько прошептал длинную формулу, сжимая острые плечи девочки, напоминающей сломанную, до ужаса грязную куклу. Он тряхнул ее, нащупал пальцами артерию на шее, грубо выругался и сотворил еще одно заклинание. Заклинание, он знал это, уже бесполезное.

Прошло не больше пары минут. Искать пульс боле нет нужды. Девочка обмякла в его подрагивающих, подсвеченных теплым светом руках. Очередная вспышка молнии осветила ее застывшее лицо и несколько гниющих язв на отощавшем тельце.

Чума пришла в Ириин раньше, чем то предполагал Ардэшар. Чума пришла раньше и взялась за дело с энтузиазмом, вызывающим черную зависть.

И тогда, в эту страшную ночь, когда город поливало точно из ведра, а от раскатов грома дрожали фундаменты домов, Иджис, молодой мужчина двадцати шести лет, утер ладонью глаза, но не от заливавшего их дождя, а от скатившихся слез. Отчаяние все сильнее охватывало его. Все отчетливее он осознавал то, как дорого обходится ему каждый день рискованного путешествия за смертью, что проснулась в пещерах Гор Ледяных Королей.

Но по-настоящему страх схватил его за горло тогда, когда понял он, что может ощутить прикосновение к мертвому телу снова. Только не девочка в его руках будет лежать, сверля рыдающие небеса застывшим взглядом, а юный пройдоха Файрхаль.

А этого, и маг себе поклялся, он допустить не мог.

Не после того, как понял, что лишь с большой натяжкой сможет назвать юного чародея просто другом.

========== Глава шестнадцатая: «И если ты поверишь мне» ==========

Иджис с малых лет являлся тем, кем и в двадцать шесть. С малых лет Иджис был нелюбимым и никому ненужным. Казалось бы, все это он вбил в себе в голову сам, пытаясь найти оправдание своему черному, лютому одиночеству, кое преследовало его на протяжении всей жизни, однако самообманом это не являлось. Он и правда был нежеланным. Даже для своих родителей.

Ильмар Ардэшар, чародей импульсивный и несдержанный, в свое время поволочился за тихой, застенчивой и красивой, как весеннее утро, Силверлив, в которой магией и не пахло. Девушка из весьма средней семьи, не отличающаяся ничем, кроме неиссякаемого милосердия и столь же неиссякаемой красоты, прочно завладела сердцем озлобившегося на весь мир колдуна и показала ему, что не все на свете так черно, как видят его тревожные льдисто-синие глаза.

Ильмар, почувствовав заботу и ласку, нежность и женское тепло, утихомирился и остепенился. Для него это стало чем-то совершенно новым: его, человека жестокого и злого, ядовитого, любили по-настоящему и впервые не из чувства прямо-таки животного страха перед ним. Ардэшара больше не видели в мрачных заведениях, не встречали в компаниях некромантов и другой черни, что тянула его подобно магниту. Забыли о нем и в регулярных карательных отрядах доживающего свой век Царгаса – отца малышки Мерраи, кою ждал в близком будущем сияющий золотом трон и не менее сияющая корона. Колдун, став мягче, иначе взглянул на мир и ушел от стези тирана и палача, оборвавшего не один десяток жизней. Силверлив очаровала его и искренне полюбила. И, как это должно было случиться, в скором времени осознала, что внутри нее зародилась новая жизнь. Ильмара, оттаявшего, счастливого, вряд ли смог узнать хоть кто-то из его товарищей по ремеслу, окропленному кровью. Колдун жил возлюбленной, дышал ей и покорялся, словно приструненный добротой и лаской пес. Откуда было знать ему, что Силверлив не переживет тяжелых родов? Откуда было знать ему, что родившийся сын, унаследовавший от матери характер и спокойный взгляд глубоких коньячных глаз, вызовет у него лишь пылающую боль, лишь напоминание о том, что его любимая женщина умерла?

Еще будучи младенцем Иджиса отправили на воспитание родному дядьке – брату Ильмара. Хадис оказался гораздо спокойнее старшего Ардэшара, но по силе и способностям, будучи искусным чародеем, ничуть не уступал родной кровушке. К воспитанию племянника отнесся серьезно и основательно, многому его научил, многое дал. Многое. Но не любовь и внимание.

Сам Ильмар вспомнил о существовании сына лишь через шестнадцать лет, когда юный Ардэшар заявил о себе, как крайне способный ученик, наделенный блестящим разумом и неиссякаемым трудолюбием, терпеливостью. Да и к своим шестнадцати годам мальчик уже не столь сильно напоминал чертами мать. Глаза да цвет волос. А вот длинный нос и прищур, походка, ум и способности – кровь от крови, плоть от плоти отца. Мальчишка оказался весьма не глуп, хоть и по-матерински тих. Когда в будущем, по окончании школы, он, не зная куда податься, обратился к Ильмару, сразу же получил серую скромную работу писаря. И, надо заметить, остался вполне доволен этим. Ровно как и отец, вновь ушедший на тропу жестокости, став надзирателем королевской тюрьмы.

Да, он никому не был нужен. Ни дяде, ни ребятам из школы, ни отцу. Одноклассники считали его смертельно скучным занудой, Ильмар спустя многие годы ‚снизошел‘ до того, что просто смирился с фактом существования сына, который отнюдь не позорил ардэшарское имя. Хадис наверняка забыл о существовании племянника. Наверное, его всем сердцем любила бы мать. Матери не было вот уже более двадцати шести лет.

В ответ на это на людей не смотрел и сам Иджис, уверенный в том, что его участь – одиночество и тихая, скромная работа до последних дней жизни. А потом Черная Звезда упала с небес, и в нем, видимо, проснулась амбициозность неугомонного отца, подтолкнувшая на безумие – схватку с самой Смертью. Тот странный выбор, не иначе как Судьба, подбросил и еще кое-что: появился Крайт, двадцатилетний юноша, пробудивший в сонной душе Ардэшара нечто незнакомое и странное, теплое. И он, поначалу пугавшийся этой неведомой ранее теплоты, решил во что бы то ни стало пойти навстречу мальчишке. Чтобы стать кому-то нужным и полезным. Чтобы почувствовать, что и сам не одинок.

Он помогал нуждающимся. Иногда знающие его люди и вправду обращались с бедой, и маг колдовал во благо человечества, ибо оно есть смысл существования чародейской братии. Однако в этот раз он не только хотел протянуть руку. Его действительно колотило при мысли о том, что Файрхаль попросту не переживет княжеского подарка. Иджис не мог сказать, что Крайт действительно в одночасье стал ему столь дорог и необходим. Это было смешно, он знал его совсем чуть-чуть. Но и не беспокоиться не мог. Безразличие, даже некоторое отвращение к плуту и развратнику с похабными песенками и сладкими, как дикий мед, ухмылками переросло в привязанность.

Чародей, вбежав в Козью Ножку и кивнув опешившему трактирщику, стрелой влетел наверх и только перед дверью в комнату притих, надеясь, что друг спит.

Но друг не спал. За каких-то три-четыре часа его состояние заметно ухудшилось, и теперь Крайт смотрел на старшего мага воспаленными, красными то ли от слез, то ли от прогрессирующего проклятия глазами. Кожа приобрела пепельный оттенок, обыкновенно сочно-розовые губы, спелые вишни, посинели, будто бы от холода. На него было страшно смотреть. Юношу трясло, как тощую собаку на лютом морозе.

– Расслабь мышцы, – Ардэшар, не теряя времени, сбрасывал мокрую, непомерно тяжелую одежду, а та плюхалась прямо на пол, и растекались под темной тканью холодные лужицы. Плевать ему на свои привычки и комплексы. Он переодевался в сухое на ходу, готовясь к тяжелой работе. – Пожалуйста, постарайся дышать ровнее. Галлюцинации, помутнение сознания, шумы в голове?

– Я… сны., – всхлипнул парень, закрывая дрожащими руками лицо, до боли зажмуривая глаза – так, что во тьме плясали белые вспышки, – я вижу их… Я вижу снова и снова! Сучья жизнь, мне страшно!.. Эти чертовы сны! Я вижу их прямо сейчас, наяву!..

– Посмотри на меня, – шепнул маг, присаживаясь на край постели и отводя крайтовы руки. С его темных, почерневших от влаги волос пара ледяных капель упала на лоб Файрхаля, и тот крупно вздрогнул, однако воспаленный призрачный взгляд поднял. Искал спасение в спокойных, рассудительных и мудрых коньячных глазах. – Я здесь, с тобой. Мы в этой комнате только вдвоем, и все то, что ты видишь – лишь бред. Черное колдовство. Проклятие, настигшее тебя по глупому стечению обстоятельств. Сейчас я приготовлю снадобье, и этот дурной сон закончится. Продержись еще несколько часов. Ты веришь мне?

Юноша нашел в себе силы кивнуть. Стоило старшему подняться, как он крепче схватил его холодную маленькую руку, ища в ней спокойствие и спасение.

– Не бросай меня, Иджис, – прошептал Крайт чуть слышно и лишь тогда разжал свои лихорадочно дрожащие пальцы. – Хотя бы ты – не бросай.

Он тут же отвернулся и тяжело вздохнул: схватил воздух посиневшими губами и дрожаще выпустил его, опуская мокрые темные ресницы. И почувствовал на плече все ту же холодную руку.

– Не брошу.

Ардэшар не терял времени и уже стелил на пол светлую чистую ткань, чтобы приступить к составлению эликсира. По жесту ловких рук над досками взмыл начищенный котелок. Желто-зеленое пламя, такое же искрящееся и живое, как кошачьи глаза, вспыхнуло под блестящей медью. Старший маг предусмотрительно опечатал комнату заклинанием и приступил к многочисленным составляющим снадобья, раскладывая пучки чемерицы, цикуты, белладонны и еще бог знает чего. Комната наполнялась терпкими ароматами. Благодаря магии их ощущали лишь двое во всем трактире.

Истинная магия, и Иджис это знал, была не в том, чтобы правильно наколдовать, а в том, чтобы сохранить гармонию и пропорции, не допустить ошибки и направить Силу во благо нуждающихся. Он точно отмерял вес того или иного составляющего, осторожно опускал в бурлящий котелок и приправлял шепчущими заклинаниями. Каждый раз, когда щепотка трав опускалась в отвар, кипящая вода озарялась то кровью, то золотом, то лоснящейся зеленью, да такой яркой и сочной, что позавидовала бы сама королева, носящая на белой шее тяжелые изумруды.

За белладонной следовала вербена, за вербеной – душистый мирт. Осветившись небесной лазурью, упал в котелок зверобой. Чародей смахнул испарину со лба, пересилив головокружение, произнес очередную формулу, и с кончиков пальцев просыпались в варево крупицы золотой пыльцы. Воздух наполнился неожиданным ароматом талого снега и первой грозы, пушистого мха, холодного морского ветра. Все шло своим чередом. Ардэшар был собран, не намеревался ошибаться, и это дало свои плоды. Эликсир на трепещущем огоньке цвета кошачьих глаз исходил паром и тихонечко бурлил, бормоча свою странную песенку. Оставалось совсем немного. Ждал своего часа вороний глаз. Затем перегонка, вытяжка, разбавка мандрагоровым спиртом, кровопускание. Только бы Файрхаль выдержал! Только бы не остановилось его молодое бойкое сердце! Достаточно и того, что на несколько часов он погрузится в кромешный мрак, лишившись зрения…

– Работы осталось не так много, – впервые за несколько часов заговорил Иджис, растирая слезящиеся от тяжелого запаха и магического напряжения глаза. Юноша тяжело повернул голову на голос друга. Ему стало лишь хуже: мучимый неутолимой жаждой, он не мог разомкнуть спекшихся посиневших губ, пошевелить языком, который вдруг стал сухим и инородным. – Еще немного – и я начну. Мы начнем, – исправился маг. – Дальше от тебя будет зависеть многое. Пожалуйста, доверься мне и пойми, что я не причиню тебе зла. Боль – да. Вынужденную. Но не намеренное зло.

Необходимое время прошло, и старший чародей, подув на раскрытую ладонь, мягко прошептал заклинание, а затем, тряхнув кистью, ссыпал несколько ягод вороньего глаза в раскаленный котелок. Отвар полыхнул, словно роскошный закат: бордовой кровью и ослепительным золотом, подернутым огненной рыжиной, чистым янтарем. За окнами не прекращала свирепствовать стихия, и шквальный ветер лупил по стенам трактира. По стеклам ледяными ручьями стекала вода. Сверкало. Закатные краски эликсира полыхнули на лице Ардэшара живительным теплом, отразившимся в глубоких глазах.

– Тебя прокляли чародейским ядом, который через несколько часов заставит твои кости трещать от напряжения, а мышцы – непроизвольно сокращаться. Сердце долго не выдержит. Обычно, будучи проклятыми, люди умирают даже раньше – от болевого шока. Мой эликсир заставит яд, бегущий в твоих жилах, слиться воедино, отделившись от крови. Придется обратиться к лезвиям.

Крайт стал бледнее негашеной извести, и на этом белом фоне его испуганные глаза горели, словно тревожные призрачные огни. Посиневшие губы казались черными. Это было проявление отнюдь не животного страха – действовали княжеские чары, разливающиеся по бойкой юношеской крови.

– Снадобье придется выпить до последней капли. Постарайся не дышать в это время, иначе тебя, скорее всего, вывернет наизнанку прямо здесь. И последнее, – Иджис выдохнул, но все же заставил себя рассказать о действии эликсира до конца. – На несколько часов ты потеряешь зрение. Оно вернется в течение суток. Может, потребуется немного больше, но, опять-таки, прошу, верь мне. Выхода два: либо боль и слепота, либо… Либо смерть. Я буду с тобой до конца. Я клянусь собственной жизнью, что поставлю тебя на ноги.

У юноши выбора не было вовсе, и он верил. Безоговорочно верил, потому что эти рассудительные, спокойные, глубокие, как море, темные глаза не могли лгать. Не мог лгать и их обладатель – тихушник и зануда, способный на такое, что не по силам и неугомонному мальчишке Файрхалю.

И совсем скоро, спустя каких-то, пожалуй, полчаса, блестящая склянка наполнилась готовым эликсиром – молочно-белым, густым и переливающимся в емкости, словно перламутровая жемчужина со дна океана. Надо знать, сколь отвратна на вкус та нежная, струящаяся шелком красота.

– А теперь – пей.

Крайту не помогала даже маленькая рука напарника, сжимающая его плечо. Стоило снадобью разлиться по языку тягучей жидкостью, все то, что он съел, кажется, за всю жизнь, вдруг подступило к горлу. Из глаз брызнули слезы. Иджис оставался рядом. Сидел совсем вплотную и буквально вливал ни с чем не сравнимую мерзость в сокращающуюся глотку, не отпуская юношу. Он знал, насколько это мучительно. Он и сам когда-то проходил подобное, когда был укушен крохотной, безобидной на вид синей змейкой – шуткой школьных товарищей. Товарищей тех, к слову, исключили. Более того – совершеннолетних отдали под королевскую стражу за попытку убийства.

Сделав вымученный последний глоток, Файрхаль упал на подушку, хватая губами воздух и уже не утирая градом льющихся слез. Его все так же колотило – то ли от холода, то ли от внезапно нахлынувшего жара. Зрачки расширились, вытеснив радужку цвета горячего, тягучего и приторно-сладкого меда. На известково-белом лице горели почерневшие глаза. Мокрые, воспаленные, страшные глаза, перед которыми сгущалась тьма.

– Иджис!..

– Я с тобой, – прозвучал спокойный голос из мрака и послышался тихий лязг. Юноша почувствовал, как его руку отвели и протерли чем-то ледяным и разящим спиртом. – Не бойся, Крайт. Просто верь мне.

Запястье дрогнуло. Жгучая боль возгорелась, как искра, превращающаяся в пожар. Мгновением позже парень понял, что то горячее, влажное, дурно пахнущее и скользкое – яд, стекающий по коже и с металлическим стуком капающий в медный сосуд. И с каждой каплей, звонко скатывающейся вниз, с каждой минутой его колотило все меньше, а перед глазами все плотнее сгущалась бархатная тьма, вытесняющая из сознания ожившие в реальности сны. Сны, от созерцания коих он страдал гораздо больше, нежели от надобности выпить эликсир. Холодная и маленькая рука, Крайт ощущал ее, успокаивающе гладила его предплечье и, он не сомневался, посылала в тело мягкую магию, от которой становилось так тепло. Ощущал Файрхаль и то, что его друг, несмотря ни на ровный голос, ни на менторский тон и рассудительный взгляд, дрожал и сам, стараясь скрыть это всеми силами.

Ардэшар тяжело и глубоко дышал, пытаясь перебороть дикую слабость и столь же дикое переутомление. Да, он и правда подрагивал. Потому что больше всего боялся ошибиться и вновь почувствовать, как на его собственных руках умирает человек. Отнюдь не чужой. Более того – вдруг ставший настолько дорогим и нужным.

Крайт наконец вздохнул полной грудью – правда, ослабленной. Мышцы стали мягкими, как топленый воск. Его и самого точно куда-то уносило от изнеможения. И неудивительно: время близилось к утру, и рыдающее небо, заволоченное непроглядными тучами, все же светлело, окрашиваясь из угля в пепел. Даже ливень стал заметно тише и больше не гремел по крышам, как королевская конница, а усыпляюще шуршал, навевая тихий сон. Последняя капля княжеского яда, черная и жирная, как клякса, упала с булькающим звуком в медный кувшинчик. Все было кончено. Еще немного, какие-нибудь сутки, и даже зрение вернется.

На вскрытое запястье легла чистая ткань. Рана больше не кровоточила, не сочилась ядом. За окнами шептался дождь, давно размывший узкие улочки Ириина. Иджис без сил упал рядом с напарником, вымученно закрывая коньячные глаза, в коих лишь теперь родилось неподдельное спокойствие. И безбрежная усталость. От перенапряжения дрожали кончики пальцев. Они находились во мраке вдвоем – проваливающийся в сон Ардэшар и временно ослепший Файрхаль. И в этом мраке юноша нашел его руку, мягко прижимая ее к своей теплой, вернувшейся к живому цвету щеке.

– Спасибо, – прошептал он ненамного громче дождевого шороха. – Спасибо, что спас мою жизнь. В который раз. Ты ведь ни о чем не попросишь меня, верно? Не возьмешь с меня платы. У тебя, сказал ты однажды, есть все.

– Сказал, – так же тихо и вымученно ответил старший чародей. – Есть.

– Лжешь, – твердо произнес парень и крепче сжал его руку. – Лжешь. И тонешь в одиночестве, боясь подойти ко мне. Я понял это раньше, чем ты. И кто из нас после этого слепой?

Ардэшар не ответил. Собственно, Крайту и не нужен был ответ. Он понимал больше, чем требовалось. И потому, подавшись ближе, застыл перед лицом напарника.

– Я не расплачусь с тобой. Не расплачусь до конца жизни. Так возьми в качестве платы меня – на дни, оставшиеся нам вдвоем.

И Иджис взял. Взял, почувствовав на своих губах короткое касание губ Крайта.

Комментарий к Глава шестнадцатая: «И если ты поверишь мне»

Пошла жара.

========== Глава семнадцатая: «Страшная тайна» ==========

Касание крайтовых губ, согласно тому, что писали в любовных книжках для особо чувствительных барышень, действительно заставило сердце Иджиса забиться с сумасшедшей скоростью и вынудило лишиться слов. Но вместе с тем это касание принесло лишь безграничное спокойствие и тепло – такое, какое ощущаешь лишь дома, в уютный зимний вечер, когда за окнами трещит мороз, а сам ты, разложив на коленях старую и до дыр зачитанную книгу, лениво смотришь в танцующее пламя камина. Да, ему стало невероятно спокойно и легко на душе. Воцарился катарсис.

Обнимающие его добрые руки были приятны и осторожны. Они согревали: не магией, а человеческим чутким теплом, проникающим в каждую клеточку доселе напряженных, как натянутая тетива, мышц. И даже тихое дыхание юноши где-то в районе ключицы успокаивало. Старший маг никогда не думал, что мальчишка на деле совсем другой – еще совсем юный и хрупкий, топящий свои бесконечные страхи и угрызения совести в крепленом вине, искушенных ласках и сумасшедшем адреналине очередной безумной затеи. Засыпающий Иджис понимал, как сильно ошибался. Рядом с ним лежал едва ли не ребенок, которого в один прекрасный день, точнее, утро, (о чем он понял из обрывков фраз под силой крайтова кошмара) выбросили, словно нашкодившего котенка. Раз и навсегда. Бесповоротно.

Ему вдруг захотелось, невыносимо и отчаянно, дать напарнику то искреннее и душевное тепло, о котором он, вероятно, успел забыть за годы скитаний и горького одиночества. Вдруг захотелось протянуть ему руку и не дать утонуть в омуте кошмаров и призраков далекого прошлого. Он вспыхнул желанием защитить его в эти последние дни, коих становилось все меньше. Он не спасет его от смерти. Умрет и сам, едва схватив за хвост Черную Звезду. Но от боли отчаяния избавит вполне. Нужно только быть рядом. Нужно открыться.

«Мы одинаковые, – понял Ардэшар, ощущая тяжесть сонной глыбы, навалившейся сверху и придавившей его, словно кусок теплого мягкого воска. – Мы оба остались совсем одни. Я топил черноту одиночества в нескончаемой однообразной работе, прожигая год за годом. Он – в похоти и бесконечном, беспробудном пьянстве. Мы медленно убивали себя. И если я собственными руками душил свою индивидуальность, свое угасающее „я“, то он, вляпавшись куда-то однажды и слишком дорого заплатив за страшную ошибку, убивал себя полностью. И тело, и душу».

От этой горькой, как жгучий перец, мысли, занявшей сознание, ему вдруг стало невыразимо тоскливо и тошно. Будто бы мирно бьющееся сердце крепко сжала чья-то холодная когтистая рука – может быть, какого-нибудь страшного призрака. И тогда, уже почти увидев перед глазами первый бессмысленный сон, он сжал длинные ловкие пальцы Крайта.

Юноша спал и наверняка видел очередной кошмар. Но от прикосновения загадочно улыбнулся, едва-едва подняв уголки губ, вновь налившихся цветом молодости и жизни.

И действительно, ему снился все тот же страшный сон, к которому он не смог привыкнуть даже за четыре года. Каждую ночь, каждую чертову ночь, ставшую его проклятием, он видел одно и то же утро, одни и те же лица. Одно искаженное гневом и отвращением, второе – ужасом и отрицанием, а третье, то, что оказалось ближе всего – не сломленной гордостью и холодным принятием. Все те же ощущения – теплота, нега, безграничная блажь, от которой хотелось вытянуться стрункой и проскулить от удовольствия. Нежный свет раннего часа, свежий ветерок из окна, приносящий аромат благоухающего сада: запахи перечной мяты, пышных роз, величавых, склонивших благородные головы огромных кремовых лилий и нефритового можжевельника. А потом крики и удары. Да, тогда отец бил его впервые. Но так сильно, так ожесточенно и слепо, что, казалось, шестнадцатилетний мальчишка уже не встанет. Мальчишка оказался на редкость стойким. Встал, стер кровь из рассеченной губы, лишь сильнее измазав лицо, и ушел прочь – в одних штанах, босиком.

В изменившийся, дикий для него мир.

Крайт никогда и никому не рассказывал о том, почему он, юный княжич, выросший в чистоте, роскоши и богатстве, вдруг оказался на улице, на таком страшном, таком отвратительном дне, до коего и самый мерзкий сброд не опускался. Не рассказывал о том, каким образом добывал деньги и за что получал по ребрам. Молчал о том, как неделями отлеживался в тихих богомерзких местах, а потом вставал и шел дальше – выплачивать долги и выживать. Бороться за место под солнцем, обозлившись и на собственную судьбу, и на весь мир – жестокий и отвратительный, как провонявшие колеи и кишащие крысами облезлые подворотни. Но к одному человеку, которого знал чуть больше месяца, он проникся таким безграничным доверием, что решил рассказать все. Поведать о том, через что прошел. Выплюнуть всю боль, всю обиду и унижения. Дать волю чувствам и, наконец, забыть о том, что так страшно терзало его и пожирало, перемалывая кости в белесую труху.

Он знал, что Иджис старше и мудрее. Знал, что он поймет и примет его – каким бы опустившимся и грязным ни оказался его юный друг. А впрочем, будь что будет. Сил молчать у него не осталось.

Когда юноша проснулся, а проспал он не менее восемнадцати часов, его компаньон все еще лежал на спине и сжимал во сне его пальцы, ни разу не шевельнувшись. Файрхаль плохо видел его расслабленное лицо, но уже различал цвета и, если приглядеться, вполне мог рассмотреть что-то достаточно миниатюрное – например, темную родинку на шее друга, там, где билась беспокойная жилка. Это удивляло, но подняться парень все же смог без посторонней помощи. Осторожно освободившись от теплой руки Иджиса, он неуверенно встал на ноги и, сдержав стон, медленно размял окаменевшие, слабые мышцы. В животе громко проурчало, словно внутри него умирали разом несколько огромных синих китов.

«Так дело не пойдет», – решил юноша и, кое-как одевшись, спустился вниз чего-нибудь поесть. Из чего-нибудь трактирщик поставил на его стол щедрую миску густого и теплого грибного супа, от которого пахло первой зеленью и лесом и, что немаловажно, смертью старика Голода, докучавшего своему носителю серенадами пустого желудка.

Он ел медленно, смакуя, наслаждаясь вкусом свежей пищи и помня еще те времена, когда даже кусок сухого, объеденного мышами и ими же пропахшего хлеба был для него роскошью и большим счастьем. Первый год вне дома, вспоминал он, стал для него самым страшным годом за двадцать лет. Именно тогда он едва не умер от голода под дверью спасшей его старухи – до ужаса тощий и лишившийся всех сил, обтянутый кожей мешок никому не нужных хрупких костей.

В помещении стоял приглушенный монотонный гул, похожий на маразматическое бормотание, но сквозь эту уютную пелену чужих глупых сплетен юноша расслышал шаги, отзывающиеся поскрипыванием досок под ногами. Несомненно, это спускался Иджис. И, он готов был поклясться, после тех объятий и поцелуев в темноте что-то новое и по-особенному теплое загорелось в его коньячных, рассудительных и мудрых глазах. Будто бы в то темное алкогольное море ворвалось полчище золотых светлячков-искр. Между ними не возникло неловкости. Они общались, как и раньше: старший маг был спокоен и сдержан, потягивая крепкий чай, а его напарник, ослабленный, растрепанный, с покрасневшими и плохо видящими глазами, уже травил все те же идиотские шутки ниже пояса.

Но на этот раз шутки те были следствием шалящих нервов. Он уже твердо решил, что расскажет Иджису обо всем. И когда они покончили с едой, когда на город вновь опустилась ночь, а огни в окнах начали угасать, словно жизни столетних старцев, они тихо поднялись наверх, к себе, не обратив на себя и тени чужого внимания. Все еще слабый юноша, вздохнув, рухнул на жесткую кровать и вытянулся. Приглашающе похлопал по месту рядом, предлагая напарнику устроиться поудобнее.

Ардэшар сразу понял, что рассказ будет тяжелым и мрачным, как приговор к смертной казни. Но понимал он также, что лишь пройдя через эту боль, его друг воспрянет духом и, наконец, оставит позади прошлое, кое тащил за собой четыре года.

За окнами стояла невыносимая, липкая, как остывающая карамель, тишина. Пахло размытой землей, пылью и остатками магии.

– Так или иначе я знал, что рано или поздно наша приторная тайна станет горькой явью, – начал юноша и видно было, что каждое слово отзывается кричащей болью. – Я знал, Иджис. Я прекрасно знал. Но продолжал раздеваться перед ним и просить большего…

Крайт Ригберд ан Биргитт Файрхаль слыл весьма одаренным юношей. Его мать-чародейка, явившаяся из мира, скованного льдом и снегом, передавшая ему белизну волос и стройность черт, любила сына до исступленного, неоправданного безумия, и колдун Ригберд ей ничуть не уступал. Старинный княжеский род, поместья и богатство, бескрайние земли и вдруг появившийся наследник, впитавший от родителей лишь лучшее: красоту и утонченность матери, острый язык и ум отца, их общую магическую силу, потенциал. Крайне радужные перспективы для продолжения рода Файрхалей: Ригберд был уверен, что от «выгодных» невест не найдется отбоя, да так, по сути, и случилось. Мальчишку замечали из толпы – будь то княжеский прием в роскошном поместье или же прогулка с вооруженным эскортом по улочкам цветущего города.

Заметил его однажды и некий Рафаэль Наббах – чародей искусный и могущественный, рассмотревший потенциал мальчики и вызвавшийся обучать его тонкому ремеслу чар. И чета Файрхалей, наслышанная о мастерстве кудесника с легендарной фамилией, без раздумий согласилась, однако с одним условием: их отрок, их отрада и лунный свет, останется в поместье. Так мэтр Рафаэль, мужчина на вид лет тридцати пяти, и стал частью дома князей. И приступил к обучению, кое давало весьма убедительные плоды.

Для Крайта учитель стал и наставником, и другом. Его манера обучения увлекала и не казалась нудной. Никакого менторского тона, никаких часовых просиживаний штанов. Чародей обучал его всему в движении, учил жестам и правильному дыханию, по сотне раз мог объяснять что-то действительно сложное, а в минуты отдыха рассказывал о самых удивительных вещах. Они могли разговаривать ночи напролет, и для мальчика постепенно открывался новый мир. Рафаэль часто повествовал ему о далеких созвездиях и планетах, об отдаленных уголках королевства, где круглый год жарко, а в лесах живут не олени и волки, а огромные полосатые кошки и яркие птицы.

В одну летнюю и теплую ночь, пропахшую благоуханием цветов, небо было необычайно прекрасным и искрилось от звезд. Эта изысканная красота опьянила юного княжича, наполнила душу чем-то запредельно горячим, жаждущим чего-то необычного, нового, высокого, как эти звезды, и такого же запретного. Наверное, наставник умел без труда читать мысли. И уж наверняка он ждал ее – этой мысли, кричащей в молодом и жадном до нового сознании. В эту прекрасную ночь Крайт действительно открыл для себя нечто новое. Пятнадцатилетний мальчик вдруг понял, что задыхаться от умопомрачительных извращенных ласк умелого и опытного наставника куда интереснее, чем посвящать время таким глупостям, как здравый смысл. О, ему действительно это нравилось. Более того, он и Рафаэль, мужчина с красотой воинственной, мистической и притягательной, убили друг на друга год. Этот невыразимо сладкий и опьяняющий, как пунш, год, полный развращенных утех и бессонных ночей – невыносимо жарких и остающихся липкими сгустками на худых бедрах.

А потом их погубила случайность. Чета Файрхалей была в отъезде, ненасытные любовники вновь предались страсти и никак не знали, что Ригберд и Биргитт вернутся сутками раньше, на рассвете, освещающем комнату цветом золотистых персиков и розовых щечек стройной красавицы. Отец любил Крайта не меньше матери, но стоило ему увидеть собственного сына в объятиях взрослого мужчины, стоило узреть голый мальчишеский торс в кроваво-малиновых засосах, мужские бока в киноварных полосах, он избил сына до полусмерти, прежде швырнув Рафаэля о стену. Ярость Ригберда оказалась столь ужасна, что Наббах потерял сознание, а очнулся уже глубоко под землей, в княжеских темницах – с чудовищным сотрясением и весь в крови. В тот же день разгневанный князь вышвырнул собственного сына за порог, да тот и не сопротивлялся. Озлобленный на весь мир волчонок ушел, ощерив острые клычки и вздыбив короткую шерстку.