Текст книги "Кто, если не мы? (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Ему действительно стало невероятно хорошо, и он не помнил, когда в последний раз парил в розовых облаках. Наверное, это чувство охватило его пять лет назад, когда он понял, что Рафаэль любит его, а он – Рафаэля. Но это случилось очень давно. Пятнадцатилетний княжич был еще мальчишкой, которого очаровал взрослый и опытный мужчина. Теперь все происходило иначе: Крайт мог сравнить ощущения, а Иджис разбирался в себе и слабо тянул на мальчика. Все по-настоящему. Спустя годы одиночества с одной стороны и развратного пресыщения – с другой.

Юноше захотелось развеять неловкость и смущение, возможно, даже заставить напарника улыбнуться, и он, устроившись удобнее, так, чтобы руки были свободны, сосредоточился на заколдованном огне, что давал вполне реальное тепло.

Его чары были мягкими, утонченными, легкими, как дуновение весеннего ветра, и по плавному жесту пальцев язычки пламени вспорхнули к звездам сотнями золотых мотыльков. Бабочки с дрожащими во тьме крыльями солнечными искрами танцевали в мареве ночи, отражались в глазах увлеченного Крайта, восхищенного Иджиса и внимательного Оленя.

Мотыльки вдруг осыпались мерцающей пылью в веселое пламя, вернули на поляну обволакивающий полумрак, но там, в трепещущем огне, уже мчались по золотому полю долгогривые кони, и причудливые тени, падая на стволы дубов и кедров, летели следом, отчаянно пытаясь догнать быстрый бег. На смену пламенному табуну в океане костра плыли, кружа, неторопливые киты, а под их огромными животами косяками металась рыбья мелочь – шустрая и неуловимая. Огонь вспыхнул юркими птахами.

Но птицы, эти прекрасные вольные птицы, осыпались силуэтом мерцающей пары влюбленных, соединенных в горячем, как само пламя, поцелуе. Они держались за руки, казалось, даже насыщали друг друга жизнью. Иджис видел многие чудеса, но ни одно из них не было прекраснее файрхалевых чар. Он сказал об этом вслух, сказал искренне, и восторженная теплота его мягкого голоса не лгала.

– Этому меня научила мать, – с грустью признался парень, и влюбленная пара растаяла в огне, словно воск. Теперь костер привычно трещал ветками, грел жаром и плевался в небо искрами, наблюдая, как высоко они подлетают. – В местах, откуда она родом, растут бескрайние северные леса. Там почти всегда лежит снег, и великое искусство ее народа – творение таких картинок в огне. Жаль, что ты никогда не увидишь, как она рисовала пламенем. По воле ее чар в холодных фьордах пели прекрасные сирены, а величественные корабли, чьи паруса поднимал морской ветер, разбивались об острые скалы. Это редкий дар. Он перешел ко мне с ее северной кровью. А что получил от матери ты?

Ардэшар ненадолго задумался, позволил мягкой тишине окутать себя на несколько приятных мгновений. На его душе вдруг стало очень тоскливо от мыслей о женщине, которая родила его, но которую он никогда не видел. Разве что один-единственный раз на портрете в отцовском доме, в день выпуска из школы.

– Мне совсем мало рассказывали о матери, – признался старший маг, бессмысленно перебирая шелковистые пряди юноши. – Но я точно знаю, что глаза и цвет волос достались мне от нее. И характер. Мой отец очень жестокий человек. У него острый ум, но сердце черное. Он всегда ненавидел меня за то, что я так сильно напоминал ему маму. Отец очень любил ее и не смог простить мне того, что она умерла из-за моего рождения.

– Это глупо. Ее убили роды, а не ты.

– Что поделать, – вздохнул он, – любовь может творить с человеком ужасные вещи.

Огонь незаметно ослаб, и Ардэшар сотворил очередное заклинание, заставившее ветви вспыхнуть с новой силой. На мгновение их обдало волной обжигающего жара, но вскоре живое пламя успокоилось и лишь осторожно согревало чародеев в ночи. Крайт повернулся к напарнику лицом, всматриваясь в его глубокие глаза.

– Может быть и так, – согласился юноша. – Но что чувствуешь ты?

– Я не знаю, – честно ответил маг, явно смутившись вопроса. – Мне правда сложно, Крайт. Я жил в мире книжек и чернил, не глядя ни на кого вокруг, а люди в ответ не видели меня.

– Но ведь я тебя заметил.

– Я… я тоже тебя заметил. И от этого мне тепло. Я знаю, что скоро умру. Но если бы мог жить дальше, то хотел бы остаться с тобой.

Ардэшар и сам не понял, что сказал. Одно было ясно: эти слова звучали из самой его души и являлись той правдой, на которую за двадцать шесть лет своей жизни чародей не смог отважиться. И юноша, совсем молодой, но успевший принять сотни признаний, никогда не слышал ничего более честного и открытого. Он умел это ценить. Он подался вперед и обнял угловатые жесткие плечи.

В спокойных глубоких глазах цвета выдержанного коньяка парень видел очень многое и очень многое ощущал своим «чутьем». Ему хотелось остановить время, потратить вечность на эти глаза, но он прекрасно понимал, что и правда скоро умрет вместе с магом, отдав две жизни за возможность дышать тысячам людей.

«Чертовски благородно», – мимолетно пронеслось в его мыслях.

– Иджис?

– Да?

– Не думай сейчас ни о чем. Просто чувствуй. Попробуй понять то, что мне хочется сказать тебе.

Крайт прижался к его губам. Прижался осторожно и мягко, сдерживая рвущуюся из груди жажду отдаться огромному желанию, прекрасно осознавая, что может напугать его, но даже от медленного поцелуя сердце и у него, и у старшего мага колотилось, как сумасшедшее.

Юноша сжимал неумелые губы и на мгновение отпускал, ощущал влажную бархатную теплоту, неуверенность. Он крепче обнял иджисовы плечи, пустив пальцы в каштановые волосы, и легко проник языком в горячий рот, тихо простонав от нахлынувшей волны удовольствия. Неуверенность мага сменилась осторожным интересом, неподвижное вкушение – попытками ответить, попытки – самостоятельностью и импровизацией. Дрожащими полуприкрытыми веками он чувствовал жар костра и его рыжий свет, телом принимал крайтово тепло, языком – его язык, влажный и скользящий, а мокрыми губами – его умелые и уверенные губы. Они изучали друг друга, будто проверяя остроту зубов и ребристость нёба; вскоре увлеклись, прижавшись телами до невозможного близко и крепко, сделав мелкие глотки смешавшейся слюны, уверенно пустив пальцы в волосы. На мгновение оторвавшись, взглянули друг другу в глаза и слились в глубоком поцелуе снова, рвано дыша и оскальзываясь губами.

Реальность, наполненная шепотом костра и поскрипыванием вековых крон, открылась перед ними лишь тогда, когда они лежали, сплетясь руками и ногами, уже на одной попоне – успокоившиеся и клонящиеся в сон после долгого пути. У обоих на щеках горел румянец пережитого безумия. Безумия, что растянулось на несколько минут сумасшедших поцелуев и осталось мокрым блеском на покрасневших, покусанных губах.

– Ты ведь понял? – прошептал Крайт, лежа на плече Ардэшара. – Почувствовал, что я по-настоящему люблю тебя, Иджис?

– Да, – признался старший маг, рассматривая причудливый танец огня. – И я надеюсь, что ты почувствовал то же самое.

========== Глава двадцатая: «Озеро Русалочьих слез» ==========

Они проснулись раньше задуманного времени почти на час – еще тогда, когда в Лесу только-только начинала развеиваться ночная вязкая хмарь. Но пробуждение это стало преждевременным не потому, что они знатно выспались (отнюдь, потратили половину ночи на ерундовые разговоры), не потому, что взвизгнула игреневая Княжна. Причиной раннего подъема оказался дикий утренний холод, заставивший зубы отбивать звонкое стаккато. Наверное, в упавшей температуре не было ничего удивительного, весенняя теплота и солнечность таили в себе коварство, да и находились они не где-нибудь, а в самом Лесу. Тем не менее, надо сказать, чародеи такого фортеля природы не предвидели от слова совсем.

Растрепанные, с заспанными глазами, с припухшими от крайтовых «уроков» губами, продрогшие до костей и голодные, как волки, они спешно собирались в путь. Чтобы хоть немного согреться, оба растирали руки и пытались облегчить озноб магией. Помогало это слабо.

Они наверняка развеселили угрюмых Владык своими сборами: маленькие человечки скакали по поляне, как ошпаренные. Один страшно ругался и шипел, потому что запутал в волосах гребешок. Он закатил настоящую истерику и уже клялся «отхреначить сучьи патлы ко всем чертям», как ему помог его компаньон, такой же маленький и весьма забавный в глазах ехидного Алконоста, наблюдавшего золотыми глазами за утренним каламбуром.

Человечки пытались влезть в теплые штаны, скача на одной ноге, как кузнечики с оторванными лапками. Они успели поругаться, когда один из этих презабавных Чужих, хвастающий льняными волосами, поленился сделать хотя бы пару шагов и справил малую нужду прямо в остывающее кострище. Потом судьба посмеялась и над темным – тот едва ли не взвизгнул перепуганной девицей, когда любопытная лошадь тихо подошла к нему сзади и решила попробовать на вкус каштановые волосы.

Утро выдалось бодрым. И хотя они замерзли, как уличные собаки, хотя клевали носом и все еще не могли окончательно проснуться, все же оседлали лошадей и двинулись дальше. Иджис, порывшись в притороченных к седлу вьюках, быстро сообразил нехитрый завтрак в виде превратившегося в сухари хлеба и пары кусков жесткой колбасы. Парень, ударив себя по лбу, вспомнил о том, что стащил у трактирщика целых три бутылки сладкого вина. Алкоголь согрел их лучше, чем магия и теплая одежда, а после того, как желудок наконец умолк и принялся переваривать пищу, стало и вовсе замечательно.

Ардэшар никогда не подумал бы, что когда-нибудь будет спать посреди леса, обогреваться у костра и завтракать прямо верхом на лошади, качаясь в седле туда-сюда. Уж тем более ему показалась бы безумной даже мысль о путешествии в компании мальчишки, подобные которому в его школе обычно устраивали поджоги, знатные попойки и чуть ли не оргии за тонкими стенками. Впрочем, сейчас Крайт выглядел вполне дружелюбно: его небольшая фигура расслабленно держалась на пепельном жеребце, а в светлых глазах стояло желание еще немного поспать. Несколько взлохмаченные волосы, перехваченные темно-зеленым шарфом, делали его похожим на нахохлившуюся птаху, в чьи льняные перья набилась малахитовая хвоя. Утро по праву могло считаться тихим. И в ранний час, и даже ближе к вечеру ни лютня, ни сам «менестрель» не огласили Лес пением.

Сам Лес почти казался обычным. Стало заметно холоднее, и клочки неба, не закрытого от созерцания шпилями деревьев, потемнели трауром тяжелых туч. Воздух не пах дождем, но аромат серости и печали Крайт ощущал даже отчетливее, чем крепкий запах костра от собственной одежды. Нет, они ничуть не удивятся, если к ночи с неба посыплется снег. В Лесу могло произойти все что угодно, ибо Лес никак не относился к чужому Внешнему Миру и жил лишь по своим, ведомым одним лишь Семи Владыкам правилам.

Пейзаж был скучен и до тошноты однообразен. Деревья высились стенами близнецов, редкие кусты ничем не отличались друг от друга, а о россыпях прошлогодних шишек и желудей нечего и говорить. Они просто ехали куда-то вперед, пытаясь выбраться из Леса. Здесь не было ни одной дороги. И тем не менее, очевидно, что двигались они в верном направлении, ибо за день в седле не напоролись ни на непреодолимый овраг, ни на дремучую чащу сухостоя, ни на логово какого-нибудь страшного зверя. Да, путь не походил на настоящую дорогу, но что-то подсказывало им: этот невидимый тракт ведет их к выходу из заповедных чертогов. Первым об этом сказал непривычно молчаливый Крайт.

– Тебе не кажется это странным? – произнес он, подняв в воздух собственные руки.

– Что именно? – не совсем понимая жестикуляции, спросил Иджис.

– Я о том, что лошади сами идут этим путем. Я отпустил поводья еще утром, а сейчас, если мне не изменяют ощущения, дело движется к вечеру. Очевидно, Пепла с Княжной кто-то ведет. Кто-то, кто не желает, чтобы мы с тобой его видели.

Юноша вытянулся в седле стрункой и, прикрыв глаза, позволил ауре здешних мест пройти сквозь себя, чтобы найти ответы в десятках непохожих друг на друга запахах, коими пропитывался Лес. От искрящейся невидимым волшебством волны крайтов Пепел дернул головой, но с пути не сошел, уверенно вышагивая в направлении, известном лишь ему и Княжне.

– Интересно, – задумался Файрхаль, почесывая затылок. – Аура здесь та же, что и на том месте, где мы ночевали, но вот запахи и присутствие – иные. Олень оставлял за собой следы благородства и прямо-таки королевского величия. Тот, кто идет впереди и тащит за собой коней, видится мне снегом и белыми шапками гор, инеем и морозом, холодной вечностью. За собой нас ведет не кто иной, как Единорог, Иджис. Нет сомнений. Что касается запахов… Я ощущаю аромат прохлады и воды, редкого камыша, нефритовую зелень папоротников и их тихий шелест. Чувствую, как под толщей воды колышутся водоросли какого-то странного цвета. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу что-то очень неправильное, абстрактное… Похожее на бред.

Ардэшар, понимающий, что в Лесу правом на жизнь обладает все то, что не поддается объяснениям и логике, попросил парня все же рассказать о том, что он видит там, впереди, в предстоящей ночи.

– Я вижу озеро, и оно переливается алым и фиолетовым, как разноцветное стекло. У этого озера нет дна, в нем танцуют змеи голубых водорослей. Над водой, – Крайт поморщился, пытаясь поймать ускользающее видение, – разносится чей-то шепот, чье-то невнятное бормотание, и я не могу разобрать ни единого слова. Всплеск… Безграничная, всеобъемлющая пустота… и в воздухе, в холодном прозрачном воздухе летят белые снежинки, утопая в сиреневой воде… Кажется, моя магия начинает давать сбой. Я не видел такой ереси даже после того, как в одного глушил перебродившее вино.

Иджис, постучав пальцем по подбородку и немного подумав, поспешил уверить напарника в том, что его чары поразительно точны, и сам он, такой юный и вряд ли обученный искусству толкования видений, «читал» ауры гораздо лучше тех, кто тратил на попытки обучиться этому ремеслу многие годы.

– Никакой это не бред, Крайт, – произнес старший маг. – Не бред, а Озеро Русалочьих Слез.

Через несколько часов пути Единорог действительно привел их туда, где пахло водной прохладой и где тихо шелестел высокий редкий камыш. Их лошади жадно глотали холодную, как талый снег, воду, сами чародеи набирали в дорогу бурдюки и удивлялись тому, сколь чистыми оказались «русалочьи слезы». Казалось, что они переливали жидкий хрусталь, прозрачный и сияющий, изумительно вкусный и льющийся в горло растопленным льдом. Лед тот отдавал чем-то похожим на мелиссу и хвою.

Но, кажется, чистая вода являлась единственным чудом, кое предлагало легендарное Озеро. Оно, раскинувшись гигантским блюдцем в нефритовых зарослях, ничем не отличалось от подобных себе водоемов. Не слышно было того завораживающего шепота, голубые водоросли оказались буро-зелеными и вполне обыкновенными. Что и говорить о сиреневых водах? Обескураженный юноша сплюнул под ноги и тихо выругался, равнодушно посматривая на темную поверхность, оживленную поблескивающей бегущей рябью. Лошади пили, делая шумные, изнывающие от жажды глотки.

– Хренотень какая, а, – в привычной манере буркнул парень и устало прислонился к горячему боку Пепла. – Ни голосов, ни водорослей, ни снега. На этот раз ты заврался, Иджис. Либо отсеял от сказки не ту истину. Даже Олень с Единорогом гораздо реальнее Озера, хоть я их и не видел. Мда… Впрочем, мы хотя бы нашли воду. Пойдем, поищем, где заночевать. Темно, хоть глаз выдери.

Крайт дунул на сомкнутые большой и указательный палец, и в воздух взлетела стайка голубых бабочек, озаривших заросли мерцающим светом. Местность оказалась весьма живописной и в той же мере паршивой – сухостоем даже не пахло. От желания погреться у костра, кое терзало чародеев с раннего утра, пришлось отказаться. Как на зло, стало холоднее, и Иджис почувствовал себя отвратительно.

– Так с чего вообще взяли, что Озеро заколдовано и трещит по швам от чудес? – спросил юноша, шастая по зарослям и пытаясь отыскать хоть какой-то ночлег.

– Существует легенда о том, – тихо ответил старший маг, – что когда-то, сотни лет назад, прямо здесь жил крохотный лесной народец. В далекие времена Великих Кровавых Войн всех мужчин от мала до велика король призвал на поле битвы, и отцы, сыновья и деды этого безымянного народа отправились на зов, оставив посреди Леса жен и дочерей. Мужчины храбро сложили головы за королевство. Женщины, конечно, надели траур. Но горе их было столь ужасно, столь черно и безбрежно, что однажды, при полной луне, они, взявшись за руки, ушли в Озеро и утонули. Их тела ушли на черное дно, и Владычица Наяда, почувствовав великую скорбь женщин, подарила им вечную жизнь, пестрые плавники, способность дышать под водой и смеяться. Они стали русалками. Говорят, что раз в году, в день, когда их мужчины погибли, русалки перестают играть и петь, а садятся на деревья и плачут. Плачут всю ночь, и их слезы наполняют Озеро. Голубые водоросли – их косы, танцующие в толще. Сиреневые воды – их горькие слезы. Снег, осыпающийся с неба – шерсть Единорога, что мчится по Лесу, пытаясь заглушить в ушах горький русалочий плач. Наверное, это и вправду лишь выдумка, а тебя обмануло магическое зрение. Такое бывает. Видимо, мы с тобой порядком устали.

Он, совсем забыв обо всем на свете, вдруг наткнулся на Крайта, едва не свалившись вместе с ним в заросли папоротника. Очевидно, юноша на что-то наткнулся. И это что-то очень напоминало берлогу – только заброшенную целую вечность назад и заросшую папоротниковыми опахалами.

– Выдумка, – согласился парень и нырнул в черноту берлоги, раздвинув руками шелестящую стенку. – Но до безобразия красивая и печальная. Только у меня есть кое-что получше. И это, дорогой друг, чертовски отличное и более чем реальное место для ночлега!

Когда они расположились в уютном логове, Озеро накрыла черная кошка холодной ночи. Им пришлось потратить много времени на то, чтобы разгрузить лошадей и пустить их пастись, чтобы отмыться в ледяной воде и, стуча зубами, влезть мокрыми телами в чистую сухую одежду. Потом Крайт, ненавидящий спать на земле, некоторое время сооружал лежбище из ворохов папоротника и камыша, сухого мха, опавших листьев. И только тогда, когда он застелил душистое облако трав попонами, когда соорудил из одежды заменяющие подушки валики, растянулся рядом со старшим магом и устало выдохнул. Они пережили еще один день.

– Жаль, что так получилось с Озером, – вздохнул он, – но мне и здесь неплохо. Холодно, конечно, но все ж лучше, чем шляться в вонючих трактирах или получать по ребрам за долги.

– Я и не знал, что ты такой оптимист, Крайт.

– Я тоже, – усмехнулся парень. – Может быть, вина выпьем?

Маг, пожав плечами, все же отказываться не стал и приложился к холодному горлышку, глотая сладкое, насыщенное вино. Совсем скоро он ощутил, как в животе у него потеплело, а в голове приятно поплыло. Ноги становились ватными. Юноша чувствовал то же самое, но никто их них не отказал себе в удовольствии продолжать пить, передавая бутылку и рассматривая блеск озера сквозь папоротниковую дверь. По телу разлилась тягучая слабость.

Иджис не сразу понял, что забыла на его бедре рука Файрхаля. Он попытался сделать вид, что ничего не заметил, но рука, видимо, только того и ожидавшая, переместилась на внутреннюю сторону – вопиюще близко к интимным местам. Он почувствовал крайтовы пальцы на собственной талии, не успел и слова сказать, как юный хорь, улыбнувшись, оставил мокрый, звучный поцелуй на его щеке и залез под его рубашку, прощупав выступающие ребра. По телу прошла волна мелкой дрожи. Хорь пах вином и травами.

– Что ты делаешь? – выдавил из себя старший маг и вспыхнул ярче маков, ощутив накрывшую его теплую ладонь. – Крайт?

– А на что это похоже? – прозвучала в ответ ехидная усмешка. Последующие вопросы не получили права на жизнь. Их заткнули глубоким, выпивающим душу поцелуем.

Ардэшар действительно понимал, что оба они немного не в себе, и то, что его тело мгновенно среагировало на провокации мальчишки – результат крепкого вина, выпитого на голодный желудок. Он понимал, всё это – последствия напряжения и постоянных переживаний, словом, просто-напросто какая-то ошибка, да только сдавалось ему, что эти уговоры его не переубедят. Поначалу он и вправду держался крепышом, не отвечая. Со временем сдался. Чуть позднее – вошел во вкус.

Он и не заметил, как потерял последние признаки былой рассудительности. На данный момент его гораздо больше занимали иные вещи.

С мокрыми звуками их губы находили друг друга в темноте, оскальзывались и сливались вновь. Руки Крайта, и маг понимал это, были самыми лучшими руками на свете – они точно жили своей жизнью и шарили по его худому телу, оглаживали ангельские крылья лопаток, худую грудь, птичью клетку из тонких ребер, поджарые бедра сквозь тонкую ткань. Его ловкие пальцы будто бы перебирали новенькие струны, пересчитывая позвонки, поглаживая полупрозрачную кожу запястий и приторно-больно растирая затвердевший от холода левый сосок. Пальцы перебирали новенькие струны незнакомого инструмента, заставляли его петь песню рваных вздохов, а менестрель, этот непревзойденный мастер своего дела, удовлетворенно прислушивался к рождающимся звукам, поощряя никем не тронутую лютню – стройную и нежную.

Они целовались долго, мокро, до головокружения и боли в губах. Они касались языками в каком-то сумасшедшем танце и прихватывали друг друга зубами, скуля от боли и наслаждения. Крайт ласковым зверем рвал иджисово горло и шею, оставлял влажные красные следы, чувствовал на языке соль и возбуждение, заводящую неуклюжесть. Он пробовал его с головы до ног, выцеловывая губы и подбородок, ключицы и грудь, впалый живот, бледную кожу плеч и предплечий, стройных бедер. Менестрель сбрасывал с него ненужные вещи и касался открывающихся струн, беря все новые и новые аккорды. Он нашел новый лад, и скользнул пальцами туда, где завивались тонкие темные волоски. Иджис ахнул и глухо простонал, чувствуя горячие губы и узкое горло.

Его заливало возбуждение, огнем горящее в каждой клеточке тела. Ему ничего не оставалось, кроме как пустить пальцы в льняные пряди и подсказать чуткому музыканту нужный аккорд. Кажется, получилось даже лучше, чем хотелось. Струна лопнула, и что-то рвануло где-то глубоко внутри.

Но ведь у лютни остались еще в запасах тонкие металлические нити…

Крайт даже не стал вытирать поалевших губ. Он безошибочно ориентировался в густой темноте и теперь, сбросив с себя такую лишнюю одежду, почувствовав на теле холодок, опустился на травяное облако уже вместе с Иджисом, не давая ему и мгновения, чтобы опомниться. Юноша припал к его губам снова, щедро позволяя разделить вкус все еще теплой спермы на двоих. Он готов был поклясться, что в данный момент не мог вспомнить собственного имени. Иджисовы руки шарили по его холодной пояснице, губы – по мокрому подбородку, смущенно срывая белые вязкие капли с алебастровой кожи.

Маг сдавленно вскрикнул, и все же боль от укуса, налившегося синяком на острой тазовой кости, оказалась сильнее той, что доставили пальцы, блестящие от густой слюны и проникшие внутрь глубоко и слишком резко. Губы Крайта извинялись, блуждая по впалому животу и вызывая мелкую исступленную дрожь во всем теле. Ардэшар чувствовал собственный страх, перемешанный с распаленным желанием. Он уже не мог отбиться от ловких пальцев и влажного горячего рта. Он и не хотел. Слившийся воедино стон, когда юноша вошел в него по-настоящему, быстро и нетерпеливо, был слышен даже Наяде. Владычица лежала на дне Озера, и ее сестры-русалки прочесывали метровые серебряные пряди колышущихся волос. Сестры-русалки смущенно улыбались, слыша, как наверху творилась любовь. В глазах Наяды томилась теплая грусть по таким безрассудным и жарким ночам…

Когда все закончилось, они легли друг на друга, мокрые и горячие, прижавшись липкими от лужиц спермы животами. Они целовались лениво, почти полусонно – неторопливо зализывая пережитое безумие. Отдышавшись и утолив жажду остатками вина, вдруг поняли, что им мало. Их открытие подтвердила крепкая эрекция, заставившая Крайта подтянуться на руках и оторваться телом от влажного живота Иджиса. И безумие повторилось вновь.

В такие моменты Ардэшар совсем не был похожим на зануду с невинностью монашки. Юноша сумел найти ключ к его нераскрытому потенциалу, не уставал преподавать урок за уроком, терпеливо обучать тонкостями интимного ремесла, а старший чародей, оправдывая имя способного ученика, ловил все с ходу. И тогда, когда он смог переступить через некогда ритуальные волны смущения и застенчивости, когда распалился до всех возможных пределов, брал смелую инициативу уже в собственные руки, доводя Крайта до сокрушительных оргазмов.

Он держал его руки над головой и кусал белую кожу, толкаясь глубже и чаще. Он до боли терзал его губы и творил языком такие чудеса, что парень извивался под ним блестящим мокрым змеем, покрытым красными отметинами любви. Им не хватало друг друга, не хватало губ, языков и пальцев, поцелуев и ритмичных вбиваний в тело – слишком мало! И упали они на облако трав уже полностью обессиленными – едва шевелясь и слабо соображая.

Потом, спустя целую бездну времени, Иджис отыскал в себе какую-то затерявшуюся крупицу жизни и все же поднялся. Он с большим трудом отыскал в темноте свою рубашку, чтобы стереть с тел все то, что блестело на них, словно масло: пот, слюну и сперму. Маг было хотел упасть снова, но вдруг высунулся из их логова и восторженно ахнул.

Когда Крайт не без помощи старшего чародея поднялся и выглянул наружу, в его медовых глазах отразилось Озеро под полной луной. Озеро, по сиреневой глади которого несся неразборчивый шепот тысяч неведомых голосов.

И с неба, с черного роскошного беззвездного бархата, медленно летели мерцающие хлопья снега. Сидящие на ветвях русалки беззвучно роняли в воду хрусталь прохладных слез.

Комментарий к Глава двадцатая: «Озеро Русалочьих слез»

Возвращаюсь после долгого отсутствия, вызванного сначала больницей, а затем напряженной учебой. Прошу любить и жаловать сию приторную главку :3

========== Глава двадцать первая: «О том, как Иджис переступил грань» ==========

Из запланированных восьми часов сна перед очередным броском они, «благодаря» собственной ненасытности друг другом, а потом занятые созерцанием чуда Озера Русалочьих Слез, выкроили каких-то два с половиной. Утро ударило по ним, словно кузнечный молот по наковальне. Было скорее паршиво, нежели действительно хорошо.

Когда они выползли из заброшенной берлоги, то и сами напоминали медведей-шатунов. Налитые свинцом веки так и норовили сомкнуться, а покрасневшие масляные глаза уже встречали густо-розовый рассвет над Озером, над темным спокойным Озером, в коем болтались бурые водоросли и над которым не плакали русалки, рассевшиеся на толстых ветках. От ночного чуда не осталось ничего. Ни крупинок снега, ни отголосков неразборчивого шепота, ни сиреневого цвета прозрачных вод. А потому не только утро ударило их по головам, но и реальность – жестокая, вынуждающая седлать коней и двигаться дальше – прочь из Леса Семи Владык к Бескрайним Степям.

– Сучьи потроха, я сейчас сдохну, – прохрипел Крайт и приложился к фляжке с ледяной водой, жадно глотая и ежась от утреннего холода.

Иджис, хоть и промолчал, был с парнем крайне солидарен и сейчас сонно пытался влезть в штаны, отчего-то не сильно удивляясь покусанному телу и ломоте в каждой косточке, тянущей боли в мышцах, гулу в голове. Вот они, последствия бурной ночи: занятий любовью до полного изнеможения и распития чересчур крепкого вина, кое дало по мозгам, пожалуй, ничуть не слабее той же бутылки водки. Впрочем, кое-как они все же воскресли. С божьей помощью им удалось распутать крайтовы пряди и отыскать его рубашку, оказавшуюся неведомым образом аж под слоями листьев и мха. С той же помощью им удалось довольно быстро отыскать загулявшихся в зарослях лошадей, а потом влезть в седла, чтобы дать пятками по круглым бокам и довериться Княжне и Пеплу, ведомым самим Единорогом.

Они не вспоминали о ночи вслух, а мысленно перебирали отрывки горячих воспоминаний. При этом Иджис мучительно краснел, вспоминая о том, как заставлял Крайта кричать, а юноша вяло усмехался тому факту, что черти внутри старшего мага-зануды оказались первоклассными – весьма извращенными и крайне ненасытными. Они так и ехали в тишине, болезненно морщась при резких движениях – ехали не меньше шести часов, прежде чем Лес закончился полосой сухих деревьев до самого неба.

Ардэшар остановил лошадь первым, за ним – юноша, осадив Пепла и развернув его к Лесу. Там, между угольными шпилями гигантских деревьев, медленно, с истинно королевским величием проплыл Единорог – огромный, как чудовище, и прекрасный, как ожившая сказка. Он был белее первого снега, чище горного хрусталя. Его грива и хвост, алебастровый сияющий шелк, волочились по земле метрами мерцающей роскоши, а во лбу поблескивал длинный витой рог – острый, как отточенный меч. Единорог остановился. Повернулся. Он, кажется, смотрел на Внешний Мир и Чужих целую вечность своими огромными черными глазами, в которых стояла пугающая пустота и тягость глубокой старости. Но спустя ту самую вечность Единорогу надоело, и он ушел, скрывшись во мраке владений. Ушел, чтобы больше никому и никогда не показываться.

– А говорят, единорогов видят только девственницы, – без тени сарказма произнес Крайт, разбив стекло тишины с тихим звоном. – Байка, как и думал.

Спустя час езды оцепенение Леса разрушилось и опало с них, будто высохший песок. Им вдруг стало легче дышать, мысли вновь принялись живо шарить в головах, а языки развязались и затараторили кучу всякой чепухи. Напарники вновь тешили друг друга пустыми разговорами, изо всех сил стараясь сделать дорогу не такой скучной, как она есть.

Бескрайние Степи стали весьма изощренной пыткой после красот немого Леса. Поднявшееся на центр неба солнце пекло в спины так сильно, что пришлось снять рубашки и ехать полуголыми, уже ощущая, как сгорает кожа, приобретая совсем не аристократичный малиновый цвет. Вокруг, куда ни глянь, на сотни верст разбегались острова шелестящих прошлогодних трав, меж которых неуверенно пробивалась молодая – малахитовая и нежная, притягивающая конские рты. Горячий воздух нес ароматы пыли и свободы, навалившейся жары, горькой полыни и посеревшего бессмертника, оставшегося с минувшего года. По небу лениво проплывали одинокие овцы-облака, и чародеи развлекали себя тем, что придумывали, на что они похожи.

Иджис называл то диковинных животных вроде броненосца, то цветы, то плывущие вдаль корабли. Крайт, наблюдавший за полетом облачных овечек, искренне утверждал, что все они похожи на огромные, исполинских масштабов фаллосы, чем доводил старшего мага до белого каления. Только плюнь – зашипит. Проверять он не собирался.