Текст книги "Кто, если не мы? (СИ)"

Автор книги: Алексей Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Рафаэль, проявив чудеса собственного владения магией, из темницы все же сбежал и больше в королевстве не появлялся. Волчонок остался совсем один, и жизнь, открывшаяся ему за пределами родительского дома, знатно потрепала его, разорвав в клочки не раз и не два.

– Первый год поставил меня на место, – горько и больно улыбнулся воспоминаниям юноша. – Я был до крайности уверен, что мне найдется место в этом мире. Мир показал мне, что единственное место, которое меня с нетерпением ждет – свежая могила.

Сначала он и вправду попытался жить честно, а вскоре понял, что выжить поможет только обман. Домашнему, не приспособленному к самостоятельной жизни шестнадцатилетнему мальчишке приходилось и воровать, и обманывать, и получать по ребрам – да так, что не встанешь на ноги недельку-другую, отлеживаясь на пропахших мочой и плесенью тряпках в каком-нибудь брошенном доме. В свой первый вольный год Крайт познал голод, едва не сваливший его в ту самую свежую могилу, которой вполне могла стать вонючая дорожная колея, покрывшаяся утренним инеем.

Он прошел через все: через побои и унижения, через нищету и страшный голод. Он дважды пытался покончить с собой: на его счету неудачное, закончившееся продолжающейся жизнью падение с городской башни (его спасли ветки густо растущих деревьев, в которые он рухнул против воли, переломав половину костей) и более успешное вскрытие вен – от локтевого сгиба до запястья двумя рваными, продольными порезами. И его вновь спасла случайность: в той подворотне как раз выворачивало наизнанку перепившую ведьму, коя остановила кровь, стянула магией кожу и надавала мальчишке затрещин, а лишь после научила накладывать на шрамы фантом. На шрамы, оставленные ржавыми, тупыми ножницами, которым мальчишка буквально перепиливал кожу, добираясь до вен – как толстый картон.

Юноша, нахмурившись, провел по коже предплечья рукой и продемонстрировал рваные, длинные рубцы лежащему рядом Иджису. Иджис, промолчав, сжал крайтовы пальцы, не зная, куда деть себя от отчаяния и боли, исходящей от друга.

– В конце концов, я нашел то место, где деньги сыпались в мои карманы тяжелыми горстями, – почти прошептал Файрхаль и сглотнул, чувствуя подступающие, щиплющие глаза слезы. – Я стал дорогой игрушкой в борделе. Меня, семнадцатилетнего, восемнадцатилетнего, боги, девятнадцатилетнего, выряженного в шелк и золото, хватали жадными руками, ненасытными губами, опьяненными вином и наркотиком глазами. Меня пожирали день за днем! Знаешь, как щедро платят мальчикам, выдерживающим сразу четверых мужчин? По-княжески!

И его пробрал истерический смех. Его всего трясло, как сумасшедшего, а потом он, отвернувшись и захлебнувшись смехом, разрыдался тем ребенком, который умер четыре года назад, проснувшись в одной постели с наставником. Разрыдался отчаянно и больно, до дрожи больно, до скрежета зубами, до полного изнеможения. Он отчаянно пытался раствориться в Иджисе, прижимающему его к себе и гладящему его спину и спутанные льняные волосы. Он рыдал, обжигаясь собственными слезами – колючими, как битый лед, и солеными, как море.

– Я сбежал оттуда грязной, но чертовски дорогой шлюхой! – захлебываясь слезами, кричал Крайт в худую грудь друга. – Я ненавижу себя больше, чем весь этот чертов мир, что так много раз пытался меня придушить! Звезда – вот что искупит эту ложь, мерзость, низость! А потом – смерть! Смерть, которой уж теперь мне точно не миновать!

Он давился льющимися слезами еще долго. Им не было конца – они рекой текли из полуслепых глаз. Они лились болью, накопленной за четыре года. Но и для этой боли существовал предел. Она уходила с каждой каплей. Медленно, но неумолимо.

В теплых руках Иджиса он все же выбился из сил. Вымученно закрыв глаза, Крайт так и лежал вплотную с Ардэшаром, тихо успокаиваясь. Ему не стало стыдно за то, что он рассказал. Ему становилось легко, так легко, как не было уже более четырех лет.

– Теперь ты знаешь, – прошептал он бесцветно и в пустоту, – теперь ты все знаешь. Как относиться ко мне после этого – лишь твой выбор. Об одном только прошу – не надо соболезнований. К черту идиотские слова. Наслушался.

Чародей не отпускал. Он, погладив кончиками пальцев шрамы на предплечье, вновь наложил на них фантом, скрыв от ненужных глаз. А потом крепче обнял его – доселе одинокого и никому не нужного. Брошенного на произвол судьбы, озлобившегося на жестокий мир волчонка.

– До последней минуты я буду рядом с тобой, – пообещал Иджис, и юноша понимал, что тот не лжет. – До последнего мгновения. Больше не будет такой боли, Крайт. Я поделю ее с тобой пополам.

========== Глава восемнадцатая: «С чистого листа» ==========

Когда последние слезы были выплаканы, когда силы рыдать панихиду по собственному прошлому кончились, книга ужасов, носившая имя «Четыре года тому назад», окончательно и бесповоротно закрылась. И как только хлопнула черная бархатная обложка, выбив из пожелтевших страниц золотистую душную пыль, что-то вдруг рухнуло с угловатых плеч юноши с длинными льняными волосами. Он и сам не понял, что же такое произошло: ему вдруг стало невероятно легко и вольно. Иджис, мягко улыбнувшись, подсказал другу, в чем дело. Подсказал не без какого-то светлого, тихого счастья, загоревшегося в его темных глазах:

– Ты больше не увидишь тех снов, Крайт. Мою магию заменила твоя исповедь. Ты свободен, как птица.

Стояла целебная ночь – черная, как корабельная смола. Эта ночь пахла недавно прекратившимся дождем, перегоревшими в домах свечами и тихими снами, бесчисленными видениями ядовитых цветов. В этот поздний час юноша понял, что больше не хочет стоять на месте и тратить время на выискивание многочисленных хвостов. Все давно было понятно. Письма, найденные в Эдельвейсе, и услышанные Ардэшаром фразы выражались предельно ясно: им еще не раз придется затаиться и спрятать нос, чтобы не напороться на тех, кому смерть Черной Звезды была не выгодна.

Чем больше они думали над загадкой разъярившейся чумы, тем более хмурым становился Иджис, вспоминая слова, обвиняющие в проклятии Звезды Альянс. Альянс, который всегда клялся собственной жизнью в верности королевству и в служении народу. И правда, что-то нечистое таилось в череде многочисленных событий. О том, кто именно пошел за Звездой, молчали. Имена смертников-героев не упоминались, более того – были незнакомы простому люду. Люд даже не знал, что пара чародеев действительно прошла уже треть пути к Горам Ледяных Королей, а, может, он и не интересовался этим. Все больше пахло заговором. И от этого становилось тошно.

И все бы ничего. Чума косила людей налево и направо, люди умирали, люди сгорали в ямах – их попросту не успевали хоронить, да и некому уже было рыть свежие могилы. Чародеи, не обладающие иммунитетом против страшной силы черной смерти, почему-то на тот свет не уходили. Сначала Иджис и сам удивился тому, что не заразился, так много раз контактировав с больными. Да, ему не страшна оспа, тиф, холера, сифилис и корь, как и любому колдуну, но против магии Звезды не попрешь – тут всё едино. И тогда в голову закрались странные мысли о том, что проклятие убивает не по простой схеме «вали все, что дышит». Здесь, определенно, таился чей-то бесчеловечный замысел.

О том, что к тайне взбесившейся Звезды причастны чародеи, догадался и Крайт. «Знаешь, дружище, – сказал он потом, в последний раз оглянувшись на чернеющее здание Козьей Ножки, – письма те дурно пахнут, а сплетни местной аристократии и вовсе воняют. Грохнуть нас хотят неспроста. Мы с тобой одной ведьминской крови. Мы с тобой, видимо, зарекомендовали себя, когда ты повалил преследователей, и теперь Альянс трусит при одной веселой мысли: Звезда будет поймана, а их план провалится. Ставлю свой кафтан на то, что скоро болезнь подцепит кто-нибудь из королевской семьи. Думается мне, что Звезду позвали. Позвали, чтобы прибрать к рукам трон и потешить ее сгнившую черную душеньку. Давай подпортим им жизнь, а, Ардэшар? Кто, если не мы?»

Когда последние слезы были выплаканы, юноша, полежав немного и побуравив пустым взглядом потолок, нашел в себе силы встать и сказать, что с него достаточно. Прошлое больше не причиняло боль, оно было отпето и похоронено. За ним последовали и страшные, изматывающие сны, и теперь ему уже ничего не мешало сжать зубы и сделать свое дело, поделенное с напарником пополам.

Крайт был настроен крайне решительно. Решительно настолько, что прямо посреди ночи наколдовал в комнате огромную бадью воды, исходящую паром, залез туда, принявшись остервенело отмываться, и затащил с собой друга, ехидно усмехнувшись и сказав что-то вроде «умирать – так с честью и будучи красивым». Такие вещи, как приведение себя в порядок, действовали на княжича крайне положительно: спустя неполный час уже нельзя было даже предположить, что он выбрался из лап страшного проклятия, обманув с чужой помощью смерть, а после выплакал столько, сколько накопилось за долгие и мучительные четыре года.

Он, не поскупившись на магию, наколдовал яркие огни, кои тут же взвились под потолок, ярко осветив и комнату, и смутившегося Иджиса, все еще лежащего в остывающей воде. Княжич лишь глуповато хихикнул и убедил своего чересчур чувствительного друга в том, что стесняться собственной наготы, причем столь симпатичной и изнеженной, затея крайне идиотская. И друг почему-то ему поверил с натяжкой, но вылез из бадьи только тогда, когда парень с головой ушел в свои дела. Прошлепав к кровати и рухнув на нее прямо так: голым и мокрым, блестящим от горячей, стекающей по телу воды, он думал о том, что пора бы уже и правда стать проще в плане их вынужденного сожительства. И потом, его сборы явно проще, чем крайтовы, а потому можно бы и полежать, возможно, в последний раз на кровати: они решительно намеревались сократить путь к Горам и миновать города, кишащие преследователями, жадными до их душ.

Их сборы в целом заняли не более двух часов. За это время Крайт успел окончательно воскреснуть: отмыться, прочесать льняное полотно длинных волнистых волос, чтобы после завязать их широкой полосой шелковой синей ткани и весьма скромно одеться в черно-серые одежды, на фоне которых его лицо казалось чуть ли не призрачно-белым. Иджис, впопыхах запечатав с собой скромные пожитки, с помощью пары-тройки дешевых чар заколдовал серебристые ножницы и позволил им значительно обстричь собственные волосы, которые успели отрасти почти до плеч. Теперь ржаво-каштановые прядки аккуратно падали на коньячные глаза и накрывали уши.

На черном небе, украшенном жемчужной крошкой полутора десятка далеких звезд, наконец появилась мутная, кремово-розовая полоска приближающегося рассвета. Все было готово. Впереди – Лес Семи Владык, Бескрайние Степи, конец которым, вопреки названию, имелся, Ведьмины Болота, Пустыри Проводников и легендарные Горы Ледяных Королей – холодные и острые, как бритва цирюльника. На все у них было полтора месяца, и они понимали, что, скорее всего, закончат путь даже раньше. Закончат его вместе. Что бы ни произошло.

За несколько мгновений до выхода из снятой на время комнаты Крайт задержал напарника, ухватив за мягкий рукав широких черных одежд – почти таких же, как и у него. Ему вдруг захотелось отложить их отъезд из Ириина еще на чуть-чуть. Ему очень захотелось заглянуть в глаза Иджиса и увидеть в них уверенность, которой ему, признаться, никогда не хватало. И он увидел: прояснившимся зрением рассмотрел в глубоких алкогольных озерах глаз и уверенность, и рассудительность, и мудрость, явно не присущую в большинстве своем двадцатишестилетним молодым мужчинам вроде него. Княжич не отдавал себе отчет в том, что хотел чуть больше, чем их переглядки в полумраке, но ему понравилось впитывать спокойствие напарника через прикосновения – осторожные и мягкие.

Он коснулся кончиком пальца черных, как полночь, ресниц, тонкой брови, чистой бледной кожи, похожей своим цветом на перламутровую полупрозрачность внутренности морской ракушки. Он не удержался и провел рукой по густым, пахнущим терпкой корицей и сандалом каштановым волосам, в коих запуталась радостная и яркая ржавчина. Ему хотелось раствориться в них, утонуть, как в расплавленном шоколадном озере, исходящем ароматным паром, что дурманил сознание и расслаблял тело.

А потом, затаив дыхание и поймав несколько смущенный, пристыженный темный взгляд, Крайт притронулся к мягким и теплым губам Иджиса своими – яркими, как наливающиеся соком упругие вишни, встречая лишь незнание и неловкость. Видимо, ждать отдачи было рановато от распаленного, вогнанного в краску молодого мужчины, для которого и прикосновение превращалось в эпохальное событие. Юноша прижимал его к двери и, оторвавшись от застывших, взволнованных губ, смотрел в его глаза. Он запускал ловкие пальцы под темные одежды и осторожно, изучающе касался горячей кожи напарника, прислушиваясь к его новым ощущениям – искренним и неловким, но отнюдь не неприятным им обоим.

Наверное, Ардэшар сполз бы на пол – от волнения и обжигающего стыда, оружия против которого он не имел и стыдился оттого еще больше. Тонкие юношеские руки, внимательные и мягкие, поддержали его, прижали плотно к себе, и это объятие было крепким, почти дружеским – если бы не осознание того, что друзья не целовались и не изучали тела чуткими музыкальными пальцами.

– Прости, – сконфуженно произнес старший маг, утопая лицом в шелке крайтовых волос. – Это… это слишком ново для меня.

– Такому в школе не учат? – усмехнулся парень. – Не думай об этом. У нас еще достаточно общих ночей. Я научу тебя. Я покажу тебе все.

И это обещание (Иджис не сомневался, что оно будет исполнено) лишь нагнало смешанного со страхом возбуждения и предвкушения. Что же, он всегда учился быстро и легко, если дело не касалось боевой магии и треклятой онейромантии с примесью прорицаний. Кто знает, может, чары разгоряченных тел и мокрых поцелуев станут чем-то похожим на искусство составления зелий, в чем Ардэшару не было равных? По крайней мере, он надеялся, что ничего ужасного и чересчур болезненного не произойдет. В любом случае, это ведь не страшнее, чем постоянный риск? Вряд ли. В руках мальчишки, и он отдавал себе в этом отчет, ему было приятно. Главное – войти во вкус.

А потом они оседлали лошадей и, не сказав ни слова, исчезли, словно призраки, с первыми петухами: все еще раскрасневшийся Иджис, сын Ильмара и Силверлив, и его напарник-пройдоха княжеских кровей. Впереди долгая дорога, дорога тяжелая и наполненная риском, игрой со смертью. Но смерти они не боялись. Знали: есть вещи куда более страшные. Такие, какие в эти самые минуты творил Альянс чародеев, спевшийся с самой Черной Звездой.

Путь до Леса Семи Владык был не столь длинным, как могло бы показаться. По их расчетам, лошади ступят на заповедные земли уже к вечеру, дав время на то, чтобы найти место для ночевки и развести костер, источающий живительное тепло.

Нужно быть совершенно законченным безумцем, чтобы идти по Лесу ночью, и они оба это прекрасно знали. Не то что ночью, даже днем там не находилось места ни зверю, ни человеку, ни могущественному чародею, будь он хоть архимагистром, коему перевалило за три сотни лет. Здесь не охотились, не прогуливались ранним утром, вдыхая свежесть рассвета и ледяной россыпи бриллиантовой росы. Лес объезжали, делая крюк в десятки верст, ибо лучше однажды потратить лишний день, чем рискнуть и потерять время, измеримое лишь целой жизнью. Нет, меж этих крон отваживался проходить далеко не каждый. Здесь не было ни одной тропы, оставленной человеком. Здесь не было дорог, ровно как и вообще ощущения присутствия чего-то человеческого.

Те немногие, кто однажды проходил сквозь Лес и возвращался живым, рассказывали удивительные вещи. Говорят, эти заповедные дебри пропитаны древней магией, словно старинная дубовая бочка за десятилетия службы пропитывалась ароматами хранящегося в ней изысканного вина. Одни утверждали, что меж вековых кедров, елей, ясеней и дубов то и дело мелькают полупрозрачные лица призраков не вернувшихся людей, чьи тела стали частью ковра здешних мест: густой насыпи из шишек, мягкого нефритового мха, полчищ хвоинок и обломавшихся веток. Другие, в основном убеленные благородной сединой старики, скрюченные в уродливые изваяния хондрозом, ударенные по мозгам маразмом, со слезами на глазах говорили о единорогах, белых, как горный снег, и сидящих на толстых ветвях алконостах. Все они, и старики, и молодые, не ошибались лишь в одном: Лес прямо-таки пышет древней магией прародителей самого Мира.

Иджису, покачивающемуся в седле и рассматривающему приближающуюся полосу высоченных деревьев, все же думалось о том, что байки о неминуемой гибели в дебрях являлись преувеличением. Скорее всего, казалось ему, люди пропадали, просто сбиваясь с пути, а заблудиться в таких бесконечных, совершенно диких пространствах – дело пяти минут. Так или иначе, в это странное, чем-то пугающее место его не на шутку тянуло. Он искренне верил, что алконосты, единороги, лешие и волколаки действительно населяют бескрайние лабиринты из коры, ветвей и матовой хвои. Об этом он и рассказал Крайту, напевающему до сего момента излюбленные непристойные песенки.

Если б был бы у меня

Спрятан крепенький аршин,

Я б, поверь, любил тебя,

Как толпа больших мужчин.

Если б было б у меня

Раз аршин да два аршин,

Я б, поверь, любил тебя

И толпу больших мужчин.

Мальчишка, голосящий ее во все горло, лишь ехидно рассмеялся, увидев сконфуженную мину напарника, коего подобные строчки заставляли очень живо и красочно представлять и аршины, и больших мужчин. Крайт тронул пятками Пепла и далее поехал совсем вплотную с Иджисом – едва ли не стремя в стремя. Он, усмехнувшись, взъерошил укороченные каштановые волосы и добился желаемого: зануда фыркнул и тряхнул головой, сбрасывая надоедливую руку юного охальника.

– Неужели ты даже сейчас не можешь быть серьезным? – нахмурившись, спросил Ардэашар, рассматривая приближающиеся стены бесконечно высоких деревьев, упирающихся макушками в самое небо. – В Лесу твой звонкий голос переполошил бы половину жадной до крови и человеческого мяса живности!

– Но мы ведь, на счастье, не в Лесу, – оскалился юноша, – а ты, будучи здесь единственной живностью, не особо хочешь меня покусать. Или мне кажется?

Иджис лишь закатил глаза и нервно выдохнул, мысленно заключая, что мирно спящий Файрхаль вызывает в нем куда более теплые чувства, нежели эта распевающая похабные куплетики Проблема. Проблема та, будто прочитав его мысли, вдруг смахнула с лица саркастическое выражение и искренне улыбнулась, сжав теплыми пальцами его плечо.

– Ох, дорогой мой друг, надо бы тебе знать, что похабщину я распеваю только в двух случаях: либо когда пьян в стельку, либо когда нервничаю и не знаю, куда себя деть. А так как вином от меня не тянет, могу даже доказать, я, стало быть, сижу точно на иголках. Не нравятся мне эти черные стены и мертвая тишина, Иджис. Я не видел ни одного леса, над которым бы не кружила птица. Здесь, похоже, даже муравей под ногами станет редкостью.

Время давно уже перевалило за полдень, и крепость, сплетенная из мощных ветвей кедров, дубов, густой паутины и пушистого мха, по мере приближения становилась все более необозримой и враждебной, заповедной. Юноша продолжал говорить.

– Рафаэль всегда говорил, – при произношении этого имени юный чародей едва заметно напрягся, – что у меня отличное чутье. Магическое чутье. Для того, чтобы прочувствовать атмосферу, царящую здесь ауру, мне нужно всего лишь открыться ей и позволить пройти насквозь. Это так же просто, как закрыть глаза, но, говорят, далеко не каждый это может. Ты умеешь?

Ардэшару этот уникальный дар поддавался с трудом, и он лишь отрицательно покачал головой.

– А я открываюсь прямо сейчас и слышу десятки запахов.

Крайт приподнялся в седле и действительно втянул в себя воздух, по факту пропахший лишь ветхими деревьями и сухой дорожной пылью, которая поднималась из-под копыт резвого Пепла и послушной Княжны.

– Здесь пахнет кострами, не горевшими несколько лет, – прошептал юноша, закрыв свои удивительные глаза, в коих однажды расплавилось предзакатное солнце, липкое, как теплая карамель. – Пахнет ужасом заблудившегося человека и голодом, сводящим его с ума и превращающим в тощий скелет, покрытый исцарапанной кожей. Я чувствую чистоту белоснежного Единорога, мудрость Алконоста, его жесткий взгляд и чуткий слух. Чувствую силу Леса, его превосходство. Даже слышу, как он насмехается над нами – маленькими, ничтожно маленькими в его могучих кронах, щекочущих старое небо. Аромат полумрака и пустоты. А еще – сумерек перед огнем и холодной ночи, что накроет нас, едва солнце опустится за горизонт. Меня точно окутывает марево затерянного среди деревьев озера, где слышен бесконечный шепот духов… И еще липкий, такой сладкий и дурманящий запах… Запах… Черт… Впрочем, я не уверен.

Иджис явственно ощутил морозец по коже. Слова напарника оживали перед его глазами мрачными картинками, темными узорами на нефритовом фоне старых крон. Лес был совсем близко – лишь протяни руку. Близился закат. Устало фырчали лошади.

– А теперь приготовься услышать куплеты о похотливой баронессочке, которую перетрахала вся столица! – торжественно объявил Крайт и ударил пальцами по струнам с высокопарной миной.

– Кретин, – буркнул старший чародей и пожалел о том, что не может выплеснуть беспокойство в пару похабных строк.

========== Глава девятнадцатая: «Под мирный шёпот костра» ==========

– Так значит, ты почти такой же, – сухо произнес Крайт, подняв взгляд на хмурого напарника. – Никому не нужный юный гений, которому просто не хватило твердой руки. Бьюсь об заклад, друг, если бы Ильмар настоял, то ты, пожалуй, уже давно крутился бы при дворе самой Мерраи, если не попал в Альянс, став самым молодым его членом. Удивительная штука эта скотская жизнь. Воистину удивительная.

– Я не жалуюсь.

– Не смею сомневаться.

Иджис и правда рассказал компаньону свою длинную и несколько трагичную историю, скрасив смертельную тоску покачивания туда-сюда в седле. Он поведал ему обо всем: об отце, дяде, о годах в школе, об издевательствах в ее якобы светлых и возвышенных стенах, ответив чистой искренностью на честность раскрывшегося перед ним Крайта. Мальчишка не побоялся открыться и пролить свет даже на самые грязные и мерзкие страницы собственной жизни, и старшему магу стало стыдно за молчание и действующую на нервы сдержанность в словах.

Когда по-весеннему прохладное солнце село за горизонт, в последний раз за сутки опалив титановую стену Леса Семи Владык, они вошли в густые дебри и почти сразу наткнулись на подобие маленькой полянки, не заросшей воистину огромными стволами величественных деревьев. Пустив лошадей отдыхать, они, временно отказывая себе в передышке, тут же отправились за хворостом, а юноша предусмотрительно вычаровал серую птаху-проводника, коя не позволила им заплутать в поразительном однообразии могучих крон. Они не рискнули поставить силки, заманить колдовской ловушкой случайного зайца – здесь попросту не водилась привычная Внешнему Миру живность. В гуще Леса, в самых потаённых его глубинах, далеко не волки шныряли, вынюхивая петляющие следы, не лисы караулили юрких мышей, а бродил тысячелетний Владыка Олень, цепляя ветвистыми рогами небо, и спал чуткий Оборотень, пуская розовую кровянистую слюну на пропахший старостью подлесок. Где-то сейчас, с приходом безмолвной ночи, пел высокомерный Алконост, один из Владык, и пение Его слушал, дергая белым ухом, пожалуй, один из последних единорогов, спасшийся в лесной крепости от страшного зверя по имени Человечество.

Неподалеку наверняка витал одинокий призрак, а где-нибудь за старым дубом стоял, глубоко задумавшись и прислушавшись к шепоту листьев, Лесов Дух. Существо древнее, как мир: красивое или уродливое, большое или маленькое, живое или мертвое (никто не знал), но неизменно мудрое. Вековые кроны и блеклые травы шептали Духу, что на западе появились Чужаки: два человеческих мужчины на паре лошадей из враждебного Внешнего Мира. «В их человеческих глазках поблескивает огонек настороженности, – шуршала листва, – играет искра человеческого любопытства, а их человеческие руки намереваются развести на полянке Оленя горячее пламя! Их лошади топчут травы Оленя, рвут их, и деревья уже недовольно скрипят! Дуб сердится, Дух! Дух? Ты слышишь? Давай заставим Алконоста выцарапать им их блестящие человеческие глазки? А может, шепнем брату Оборотню, что на поляне Оленя ждет богатая трапеза?»

«Они пришли из Внешнего Мира, чтобы вернуться в него вновь, – прохрипел Лесов Дух, вырвавшись из пугающей полудремы. – Им незачем здесь задерживаться – Олень слышал их тревожные слова».

«Они идут за Черной Звездой», – махнул белоснежной гривой Единорог.

«Звезда невольна! Её обманули человечьи колдуны!» – взвизгнул капризным фальцетом Алконост, встопорщив радужные перья.

«Звезда убьет этих двоих?»

«Звезда в бешенстве. Но она всегда дает выбор».

«Оставь их, Дух! Оборотень сыт, а Оленю нет никакого дела до человека! Не лишай Звезду права дать выбор!»

«Тогда проведи их сквозь наш Лес, Единорог. Я не желаю видеть их здесь больше дозволенного. Я стар. Стар даже для вечности».

Всевидящие глаза Лесова Духа и оставшейся шестерки Владык – Алконоста, Оборотня, Единорога, Оленя, Дуба и Наяды – следили за каждым движением чужаков из Внешнего Мира. Им, впрочем, было почти безразлично то, как они, озираясь, шатались по Лесу, собирая хворост. Со скукой в непроницаемых, застоявшихся болотной тиной глазах Они наблюдали за тем, как двигались их смешные человеческие руки и ноги, как шевелились произносящие фразы губы. Им не надоест, нет. Всем Им по несколько тысяч лет, и эти крохотные человечки, окруженные светлячками мерцающей магии, выглядели все же интереснее и новее, чем шелестящие травы и опадающая хвоя. Даже Олень, самый молчаливый и тихий из Владык, принюхался и теперь осторожно бродил вокруг Чужих – так Они звали каждого, кто являлся из враждебного Им Внешнего Мира. Капризный Алконост бесшумно летал над крохотными человечками. Дуб, не имея возможности видеть, слушал неуверенные шаги корнями Леса. Наяда, закрывая свои огромные глаза, похожие на два кусочка роскошной бирюзы, наблюдала за отражениями Чужих в ночной росе. И ощущение, точно ты невиданная букашка, рассматриваемая любопытным ребенком, не покидало путников на протяжении двух полных суток и еще пары часов – до тех пор, пока они не выбрались.

Ни тот, ни другой никогда не разводили костра самостоятельно. Впрочем, они и не пытались, да и зачем? Иджис, распрямив пальцы в летящем жесте и что-то быстро-быстро шепнув, заставил сухие ветви со стоном вспыхнуть разноцветным пламенем, кое мгновенно бросило замысловатые тени на морщинистые стволы. Зрелище оказалось завораживающим даже для владеющего магией юноши. Они расселись на расстеленных конских попонах, бросив под головы жесткие седла. Крайт, цокнув языком и покачав головой, перетащил импровизированную постель вплотную к напарнику, мысленно удивляясь тому, что он, видимо, в своей манере постеснялся устроиться рядом изначально. Оба они сделали вид, что никакой неловкости не возникло.

Огонь загадочно затрещал. В темноте стоял Олень, и в его гигантских глазах скакали молодыми безропотными оленятами живые искры. На другом краю Леса от скуки вздохнул Оборотень, и чародеям подумалось, что где-то недалеко провыл одинокий волк. Оба поежились и непроизвольно подползли друг к другу теснее. Было жутко и холодно.

– Меня не отпускает ощущение того, что на нас постоянно смотрят, – тихо произнес парень, теребя выбившуюся льняную прядь. – Когда меня пристально разглядывают, по спине бегут мурашки, и волоски на шее шевелятся. Так паршиво.

– За нами действительно наблюдают, – утвердительно кивнул старший маг. – Когда я только-только начал учиться в школе и был совсем еще зеленым, дядя Хадис рассказывал мне по ночам о том, что Семь Владык, Лесов Дух, Алконост, Оборотень, Наяда, Олень, Дуб и Единорог – далеко не сказки, не выдумки охочей до пугающей байки крестьян. Он собственными глазами видел огромный, растущий до самого неба одинокий Дуб и слышал песню Алконоста. Его жена Анаит, кстати, не будучи девственницей, гладила самого Единорога, и каждый раз, когда она вспоминала об этом, в ее глазах стояли слезы счастья. Хадис говорил, если прислушаться к шелесту листвы в этих чертогах, можно услышать шепот Леса. Владыки смотрят на нас. Они знают о нашем приходе с того мгновения, как мы вошли сюда. В эту самую минуту я точно знаю, что нам в спину дышит Владыка Олень, Рогатый Король. Я слышу, как расступаются ветви, пропуская Его сюда. Эта поляна принадлежит Ему.

Крайт испуганно оглянулся назад, но ничего не заметил во тьме. На мгновение ему показалось, что между кедров и дубов что-то блеснуло, однако больше того блеска он не замечал, сколько бы ни буравил ночь настороженным взглядом. Олень на самом деле неподвижно стоял там, точно огромное изваяние. Именно Его глаза отразили во мраке огненный танец, и Ему было интересно слушать старшего из Чужих. Ему нравилось, с каким почтением он рассказывал о великих Владыках – хозяевах Леса.

– Ты не увидишь Оленя, если Он того не захочет, – предупредил юношу Иджис. – Не бойся. Кажется, Владыки не рассержены тем, что мы забрели в Их Лес.

– Черт возьми, ты пугаешь меня, брат! – обняв себя, буркнул княжич. – Без твоих историй мне как-то проще и спокойнее жилось. То есть, я наслышан об этом, но от подобных сказок на ночь, в этом самом Лесу, в окружении теней и глаз, мне дьявольски не по себе. Скажи, Олень все еще за нашими спинами?

Ардэшар, даже не оглянувшись, кивнул. Крайт снова чертыхнулся и направил взгляд в самое сердце костра.

– Иджис?

– Ну?

– Обними меня.

– Мне казалось, костер дает достаточно тепла.

– Дурак ты, – вздохнул парень. – Обнимаются не только для того, чтобы согреться. Меня пугает этот Лес, наши спины прожигает глазами Владыка, мы одни на сотни верст, голодные и уставшие, и здесь действительно прохладно. К тому же, ты мне очень сильно нравишься, более того – я по уши влюблен, а это есть самая веская причина прижать юного неопытного чародеишку-воздыхателя к себе.

Впрочем, уговаривать часами напролет он не умел и сам растянулся на коленях Ардэшара, ощущая на своих плечах неуверенные руки. Он не видел, как ярче самого костра вспыхнул Иджис, но и без того понял это. Магическое чутье не подводило – он услышал запахи смущения, трепета, покрасневших щек и ответного чувства. Юноша мягко улыбнулся и утонул в нахлынувшем спокойствии и тепле. Именно в эти минуты аромат осознанной ответной влюбленности, уверенной, первой и искренней, растворился в воздухе шелковистой вуалью.