Текст книги "Вершалинский рай"
Автор книги: Алексей Карпюк
Жанры:
Советская классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
До возбужденной Тэкли не доходил смысл их беседы.
– Степан, Нинка! – закричала она. – Это что же делается! Откройте скорее!..
Но Тэкле еще долго пришлось барабанить в дверь, пока в ней не появилась солтысиха в ночной рубашке.
– Ниночка, золотце, скорее зови своего Степана! – выпалила Тэкля, ворвавшись в сени. – Пусть живо собирает людей, там Альяша хотят… Ой!..
Но солтысиха загородила собой дорогу и сказала с притворным сожалением:
– Прихворнул немного мой Степан, пусть еще поспит часа два… Ты сбегаешь, может, к кому другому? Разве мало мужиков в деревне?
Через плечо хозяйки дома Тэкля вдруг заметила, как солтыс из кухни побежал в амбар. Только теперь она поняла, зачем Курзы открыли окно и о чем они говорили.
Женщина со злостью уставилась на Нинку.
– Что, твой муж умывает руки? – она проглотила комок, подступивший к горлу. – Так бы сразу и сказала!
– Что ты, Тэклечка, он никогда по утрам не моет рук, только вечером, после работы… Говорю тебе – занемог, голова у него, ей-богу!..
По выражению Тэклиного лица солтысиха вдруг поняла, что прикидываться нет смысла, и разразилась бранью:
– А ну вас с вашим Альяшом! У нас дети, надо о них думать! Степан уже один раз вмешался в ваши шахер-махеры, а потом расхлебывал два месяца! Сама слышала, как его Войтехович костил на чем свет стоит! А разве он кому плохо тогда сделал? По закону хотел!.. Пускай теперь староста едет сюда и сам разбирается! Пусть спасают один одного, раз уж так сдружились! Или ваш Фелюсь Станкевич пусть помогает, он нажился при Альяше – дай боже!.. И ты, приблуда, уходи отсюда, не пущу мужика, слышишь? Ни за что!..
Тэкля бросилась вон наверстывать упущенное время и побежала к Альяшову зятю. Ворвавшись в хату, взмолилась:
– Олесь, Олесь, вставай! Гляди, что богомольцы с твоим тестем сделать хотят!.. Скажи ты ему, Ольга, пусть встает, пусть будит мужиков и спасают старого твоего отца! Что было, то было, не вспоминайте!.. Простите вы старому дураку, будьте хоть вы-то умнее! Уж таким человеком уродился, что ты поделаешь! Все-таки родня, дед ваших детей!..
И, пока Александр одевался, Тэкля с Ольгой побежали по соседям.
5
Наконец крест был готов. Антонюк с гвоздями, его напарник с вилами и железным веночком терпеливо ждали, что скажет пророк перед своим распятием: ведь не басурмане же они какие, чтобы так, не выслушав, отправить человека на тот свет.
Старик был не без способностей, годы славы его кое-чему научили, и главное – тому, как следует говорить с людьми. Он спокойно, бесхитростным голосом неожиданно для бельчан сказал:
– На крест?.. Что ж, можно и на крест!.. Христос терпел за нас, явил пример, чтобы и мы ему следовали! Для каждого из нас великое счастье пройти тернистым путем сына божьего, быть распятым, как он.
Ни возмущения бельчанами, ни обиды, ни страха. Старик вздохнул, как бы сожалея, что ему это будет недоступно.
– Но я только что вернулся с поля, приехал коню дать корму! Вот видите, и руки у меня в земле! Окучивал картошку с росой, и нет сейчас во мне святости.
Он как бы размышлял вслух и одновременно призывал всех их в свидетели, приглашая совместно обсудить столь сложную проблему.
– Видать, с воскресеньем сейчас ничего не выйдет! – вздохнув, пожалел Альяш еще раз.
Бельчане озабоченно молчали.
– Дайте мне помолиться час-другой, вобрать в себя силу божью! А уж потом делайте что хотите, на все воля господня! Только я невиновен!..
Мужики долго смотрели на него, смотрели друг на друга, все вместе смотрели на Альяша.
А вдруг человек правду говорит?! Разве святым можно стать просто так – в любой момент захотел и уже стал?! Даже с землей на руках и в таком затрапезном одеянии?! Нет, тут тоже есть какой-то свой порядок!
Да и какой он, к дьяволу, офицер?! Выдумал какой-то дурак! Руки, как копыта, заскорузлые. Такая же посконная рубаха, как у них. Топорщится на старческих, торчащих, как у птицы, ключицах. Сгорбленная, хорошо знакомая фигура. Разве он может быть из компании Жоржа Деляси? Тот весь в шелках и дорогих сукнах…
И ведь не удрал никуда! Так тебе и стал бы хитрый белогвардеец дожидаться их после всего, что случилось, да еще выехал бы, ваше благородие, в поле с сошкой! Ого, шалишь!..
Видимо, не обманщик, свой и, наверное, холера, все-таки святой! Вон как говорит уверенно! И ничего не боится, даже креста и гвоздей. Очень может быть, что невиновен.
Но, боже мой, сколько вот таких овечек видели они на своем веку! Всякие жулики, проходимцы, плуты – как они умеют представляться! «Каждый свенты имеет свои выкренты», – как говорят поляки!
Проверить, во всяком случае, не мешает. Но основательно, без суеты и спешки, чтоб потом люди против них ничего не имели! Чтобы детям можно было глядеть честно в глаза! У бога дней хватает, можно обождать. Пусть молится.
Тесный круг мужиков разорвался. Альяшу дали войти в свою старенькую хатенку. Понаблюдав некоторое время через окно, как он, упав на колени, молится и бьет поклоны, успокоенные сектанты выставили охрану, повалились на траву и, утомленные стокилометровой дорогой, с сознанием хорошо исполненного долга заснули глубоким сном праведников.
6
Подкрадываясь к старому Альяшову домику, грибовщинские мужики ничего особенного не услышали и пошли смелее. Во дворе храпели бельчане. Переступая через них, грибовщинцы наткнулись на стражу и строго спросили:
– Вы чего в старика вцепились?
Два молодых бельчанина, вооруженные кольями, осознавая высокую свою миссию, с достоинством промолчали.
– У вас что, работы нету дома, жен, детей, лентяи вы дубовые? – не отставали грибовщинцы.
– …
– Во, и крест приволокли, а подумай, что полиция вас за это по головке не погладит?! Вас же судить будут! Уголовное дело пришьют, на каторгу отправят! Охота вам по тюрьмам скитаться?
Это было несправедливо. Бельчане слишком хорошо знали, что их ожидает от полиции. Когда же они повесят Альяша на кресте, вилами проткнут ему бок и убедятся, что он мертв, на третий день он может даже воскреснуть, и тогда за святотатство их ожидали вечные муки в пекле и проклятии людей, как тех легионеров, распявших Христа. Но правдолюбцы пожертвовали собой для «обчества», ничто уже не могло их сдержать. Только несознательные грибовщинцы ничего этого не понимали и вели свое:
– У вас кочаны капусты вместо голов. И не пьяные, кажется!
– А чего он про конец света набрехал? – огрызнулся один из стражей, не вытерпев.
– А какой старик басен не рассказывает? – отпарировал старый Банадик Чернецкий.
– Кто тебя заставлял верить? – поддержали Чернецкого. – Мы вот из одной с ним деревни, а спроси нас: верил ли хоть один в этот стариковский бред? Не хотели и не верили, сами не тратились и бабам своим не давали, разве что свечку в церковь отнести дозволяли. Вам же это нравилось, так теперь расплачивайтесь!
– Вы уж лучше признайтесь – сами сплоховали! – наседал Чернецкий. – А теперь виноватого ищете? Разве так можно, люди? Совести у вас нет!
– Еще и колья взяли!
– Забрались в свою пущу, живете с зубрами да оленями, не тем местом думаете… Вот ты, поди, с великодня не умывался, а то и с рождества! На тебе вшей, как на паршивой сучке блох!
– Медведь живет и так, зачем ему мыться?
– На мыле экономят, хозяйственные больно!
Пока грибовщинцы ругали непрошеных гостей, Альяшов зять со старым Базылем Авхимюком проникли в хату. Дядька Климович уже был на ногах – он слышал разговор под окном.
– Холера тебя возьми, говорил же я, что дождешься, свернут тебе башку за твои выдумки? – с ходу обругал друга Базыль. – Разве не говорил тебе – не политикуй, не дразни людей, не баламуть?
– Говорил, Базыль, было это…
– А-а, признаешься! А где апостолы твои? Эти жулики – Рогусь твой преподобный, Давидюк, Бельский, Майсак? Где «святые девы»? Где балагол михаловский Ломник? А Енох с золотом? Где жены-мироносицы?.. Бросили тебя одного с этими ошалелыми сектантами, разбежались, как рудые мыши со сгоревшего гумна!.. А вон там сколько храпит твоих «ильинцев» – добрая рота! Ты их породил, а они тебя жизни решат! Вот смеху будет – на все воеводство! И не спасет тебя твоя матка боска Ченстоховская!
– Правда, Базыль, ей-богу, правда! Когда-то апостол Петр три раза от Христа отрекался, так и тут вышло!.. Этим людям, подумай только, этим негодяям я всю душу отдал, всего себя, а они… Я им, Базыльку, лучшие колокола раздобыл, только в Кракове такие да еще в Риме в костелах, мне братья Ковальские по секрету сказали… По пяти тысяч с половиной за каждый отдал, пускай, думаю, имеют себе файные с малиновым звоном!
– Нашел чем хвастаться! – останавливал его друг.
Но Альяш не слушал:
– Не-е, сами они никогда на это не пошли бы, ты не думай! Попы их подослали, я знаю твердо! Эти длинногривые обжоры все могут! Иоанн кронштадский предупреждал! И цацалисты намутили воды, стал я им поперек горла! Кринковские жидки тут с неделю смуту разводили, мне бабы об этом говорили. Хотели и меня видеть, взятку вырвать… Брата моего уничтожили, потом самого Распутина отравили, под меня теперь подкапываются! Еще этот Енох меня обокрал! Но скажи ты мне: почему народ попался на их удочку, поверил?!
И семидесятилетний старец от обиды заплакал.
– Опять ты за свое! – укоризненно покачал головой Авхимюк. – Эх, седая борода, а балда балдой, ничему тебя жизня уже не научит, капут!
– Балда, Базыль! Еще какая балда! Сам подумай: я для них Вершалин строил, так старался, ты же сам видел, ведь все на твоих глазах было! Стены клал на высоком фундаменте, на извести, и дома, как у пана Деляси, с крылечками и мансардой!.. Лучших мастеров подобрал, даже цветное стекло привез с Березовского стеклозавода за Лидой. И карпов развел в прудах, лебедей даже купил в гродненском зоопарке у Кохановского, – а они? Обжоре архиерею и цацалистам продались, их сторону взяли!..
Все это время Олесь старался открыть окно, которое до сих пор не открывали. Когда оно наконец распахнулось, Альяшов зять увидел на подворье Тэклю, подававшую знаки.
– Дядька Альяш! – негромко позвал Олесь. – Чернецкий заговорил зубы сторожам, он на это мастер, начнет побасенку в Грибовщине и не кончит в Кринках, а вы тикайте! Там вас Тэкля ждет!
– Га?! – живо встрепенулся пророк.
– Ну во, беги из своего дома, через окно, как вор, – не переставал издеваться старый Базыль. – Во уж посмеются люди, когда бабы разболтают, как ты спасался от своих богомольцев! Я и сам расскажу… Ну, давай выползай, артист из погорелого театра, мы поможем!
Климовича подсадили на подоконник, усеянный дохлыми мухами, и осторожно спустили в палисадник. Тэкля проворно повела его за гумно.
За гумнами, когда опасность миновала, Тэкля расплакалась и стала хлестать старика по щекам.
– Говорила же тебе, не ночуй в своей хате! Говорила!.. Зачем туда поперся? Почему к Ольге не пошел?.. Вот тебе, вот тебе!..
– Я только на подворье заехал, еще и коня не распряг, – уклонялся старик от ударов. – Откуда я мог знать, что они под поповскую дудку… Да постой, Тэкля! Это их новый архиерей подослал! Я еще до него доберусь!.. Позавидовал, видишь, моей славе, как когда-то ангелы позавидовали господу богу… Но я еще всевышнему нужен, если он меня защитил и избавил от беды!..
Разъяренная женщина ничего слышать не хотела.
– Разве не просила я тебя еще вчера: «Давай уедем отсюда»? Все равно сектанты житья нам не дадут! Не умоляла я тебя тысячу раз!
– Говорила, Тэк…
– Так почему не послушался, пень ты трухлявый?! Чуть не померла со страху… Вот тебе, вот тебе, получай! Чтоб знал в другой раз, вот!..
– Кто мог подумать, что они – гвоздями?!
– Стоило бы тебе, дураку, повисеть немного, умнее бы стал!..
Изо рта у старика потекла кровь. Мужчинам пришлось еще раз выручать Альяша.
– Тату, идемте к нам, спрячем! – тянула его за рукав Ольга. – Олесь, уговори же ты их!..
Упрямец прятаться не хотел.
ОПЯТЬ НА КОНЕНа следующий день Альяш вернулся из Гродно под охраной молодцов с двустволками. Отряд из пяти человек под командой профессионала-штрейкбрехера, бывшего рецидивиста и платного провокатора Станислава Судецкого, того самого, который прельстил когда-то Лизу Цвелах в Мелешках во время забастовки лесорубов, дал пару залпов и стал разгонять сектантов.
Прибежав в Грибовщину, наша Химка услышала эту пальбу и какое-то время ни жива ни мертва сидела в хвойничке. Только потом осторожно выползла из кустов и стала спрашивать, что происходит.
По опустевшему Вершалину в сопровождении вооруженной охраны расхаживал разъяренный Альяш, никого не признавая, и время от времени выкрикивал:
– Постреля-аю!..
Его нельзя было узнать. Придя к дому Курзы, бывший пророк объявил посеревшему от страха солтысу:
– Застрелю каждого шибздика, как паршивую собаку, если кто-нибудь ко мне полезет, и ничего за это мне не будет! Мне гродненская полиция разрешение выдала стрелять, так всем и скажи!
Степан на время потерял дар речи.
– Да напомни им, что одного субчика, который ко мне приставал, я уже укокошил!
– Переда-аст, пане Климович, переда-аст! – опомнилась первой и выручала мужа, как могла, Нинка. – Все-е сделает, как вы ему говори-те!
– И еще, – не унимался святой старец, – передай в Кринки тем ораторам, что и до них доберусь! Попищат у меня и за Максима, и за Распутина – за все им отплачу! Сам чудотворец Иоанн учил меня этому!
– Сходит, схо-одит, пане Климович! – льстиво уверяла Нинка. – Сходит Степан и в Кринки, и все передаст, и Распутину скажет!..
– А того Еноха с его шлюхой задушу собственными руками! Полиция мне в наручниках приведет!.. Вымою руки их поганой кровью!
Некоторое время Химка с Тэклей не решались и подойти к старику.
– Таким был тихим, спокойным!.. Что они с человеком сделали?! – охала Химка.
Тэкля угрожала:
– Ну, только бы мне добраться до него!..
Глава V
ЭКС-ПРОРОК СВОДИТ СЧЕТЫ1
И снова ошеломил людей дядька Климович.
Надя Чернецкая рассказывала, что очередное чудо началось у них так:
– Пошла я с кумой лен полоть, и слышим мы, как в церкви нашей что-то хрясь-хрясь… хрясь-хрясь… «Кума, говорю, бежим посмотрим, что там такое!» Прилетаем на взгорок – нет колоколов! В церковь заходим, а там полный разгром! Царские врата сорваны, престол разворочен! Свечи везде валяются, аж весь пол желтый, на стенах ни одной иконы! На гвоздях, которыми распяли Христа, висят сумки с едой! На паперти расхаживают какие-то молодые гицли в шапках, насвистывают фокстроты, а другие мужики топорами стучат за алтарем, что-то мастерят в святом месте… «Бежим, кума, – снова говорю, – поднимать народ! Тут бабки наши, матери, да и мы сами, когда маленькими были, столько работали! Сколько досок, камней на фундамент насобирали!..» Бросили мы с кумой лен – и мигом в село! Только из нашего старания пшик вышел…
Так Альяш вымещал свою злость.
Первым делом он нанял рабочих, снял колокола, отвез на Студянку и утопил в заводи. Затем забрал из церкви все атрибуты, перетащил их на Вершалинский хутор и открыл там молельню, объявив, что продает церковь на слом.
Какая-то женщина из Кринок, не говоря ни слова, выложила назначенную Альяшом сумму. Сделка сейчас же была оформлена нотариусом.
– Вот вам, падлы! Хотели – получайте! – с мстительным удовлетворением неизвестно кому пригрозил дядька, не заметив сначала подвоха.
Купчиху подослала Гродненская консистория, решившая, что на этот раз пророк окончательно погорел. Дня через два после оформления сделки Фелюсь Станкевич доложил:
– Илья Лаврентьевич, только что приезжал отец Серафим, тот молодой нахал с белыми зубами, которого ты когда-то с монахами вытурил. Отомкнул твоим ключом церковь, осмотрел, как хозяин, прикинул, где какие иконы вешать, и уехал. Завтра собирается, говорят, царские врата поднимать… Экс-пророк вскипел:
– Ах, вон вы как?! И тут длинногривые подстроили фокус?! Обманом купили? Ну, погодите же, вы меня еще не знаете!..
И скомандовал Судецкому:
– Собирай своих гавриков, Стась! Айда в Кринки к той аферистке, причешем ей кудри!..
С вооруженными молодцами Альяш ворвался к женщине, силой отнял купчую и отправился в Соколку. В уездном центре он заглянул в сберегательную кассу и перевел солидную сумму церковных денег католическим миссионерам и «Живым ружанцам». Подумал и столько же выделил на строительство белостокского госпиталя Святого Роха и нового костела в Городке.
Хорошо зная, что каждое его слово дойдет куда следует, Альяш сказал:
– Вот попрыгаете теперь, пузаны, когда узнаете! Холера вас, живоглотов, возьмет!..
Из сберегательной кассы дядька направился к Сокольскому ксендзу и предложил ему принять церковь под костел. В мире тогда пахло порохом, кардинал Хленд больше не интересовался Альяшом, дело решилось на месте. Уездный глава католического духовенства, сокольский ксендз охотно принял предложение старика и сейчас же послал декана кринковского костела оприходовать православный храм в селе Грибовщина.
Бабки и ахнуть не успели, как с куполов их легендарной святыни сбросили православные кресты и вместо них вставили католические, а в бывшую церквушку, в которую они вложили столько сил физических и душевных, с которой связали столько надежд, «Живые ружанцы» втащили холодные гипсовые скульптуры маток боских, апостолов и массивные черные сиденья из дубовых досок, а на возвышении соорудили амвон.
2
Теперь на свою старенькую домотканую свитку дядька Альяш нацепил блестящие польские ордена и в таком красочном виде начал выходить к людям. Без прежнего оживления, без богомольцев и колокольного звона, без этого звонкого ритма жизнь грибовщинцам показалась вдруг серой и монотонной.
– Зачем ты утопил колокола, Альяш? – спрашивали односельчане. – Разве они виноваты? Зачем церковь отдал полякам?
Дядька ни с кем в дебаты не вступал.
– Сам утопил, сам отдал! Сам и колокола достану, и церковь верну, если захочу, – мое это дело!
– Зачем же народ обижать? Ну, согрешили, как ты считаешь, перед тобой, но не все же! И разве это по-хозяйски?
– А бог как поступал? – возмутился старик. – За их грехи, окромя Ноя, всех до единого уничтожил водой!
Альяша посетила делегация баптистов из Волковыска. Делегаты вежливо поздоровались, скромно присели на лавку. Пресвитер открыл Библию и начал читать строки о людской гордыне, но старик вырвал Библию из рук пресвитера, бросил на пол и стал топтать.
– Побойся бога, брат Илья, это священное писание, его берут омовенными руками… – остолбенел тот.
– Это ваша сатанинская Библия! – завизжал Климович. – Плевать я хотел на всех вас, книжники и фарисеи! Вы тоже считаете, что свою леригию имеете, баптистскую! А язык у вас наш!.. Где вы все были, когда меня попы вздумали порешить? Может, баптисты ваши заступились за брата Илью, как вы теперь меня величаете? Ха, нашли себе братца!..
Альяш выставил грудь, украшенную регалиями:
– Вот это видели? Не-е? Ну, так поглядите! А еще у меня полиция в Кринках! Теперь меня пальцем тронуть никто не посмеет! Пусть попробуют, – один такой пробовал когда-то, да уж давно и сгнил!..
И этого Альяшу показалось мало.
Внимательно следил за всем из окна и ждал команды своего кормильца платный провокатор в начищенных офицерских сапогах, галифе, обшитых «чертовой кожей», и в черных перчатках, которые Судецкий не снимал даже в жару, подражая в этом государственному палачу Матеевскому, экономам времен панщины и надзирателям над рабами. Под столетней липой стояли наготове пять его опричников с зараженными дробью двустволками.
– Стасик, а ну, пальни по этим шибздикам! – даже не повернув головы, фистулой крикнул Альяш.
Во всю глотку, точно командуя батальоном солдат, Судецкий гаркнул:
– Товсь!..
Когда щелкнули курки и пять сдвоенных стволов уставились в небо, Судецкий взмахнул черной перчаткой:
– Пли!
Летнюю тишину разорвал оглушительный залп. С липы посыпались зеленые листья. С непостижимой быстротой баптисты оказались на улице и понеслись по ней, как подхваченные вихрем, а старик кричал вслед:
– Еще и собак натравлю!
3
Теперь Климович решил расправиться с теми «апостолами», которые не убежали сами.
К тому времени Регис основательно устроился в Грибовщине. Некоторые его поклонницы покупали у хозяйки не только кожуру от яичек, съеденных Регисом за завтраком, но даже воду, в которой мылся отставной отец дьякон. Разодетый в пух и прах беспатентный лекарь припадочных девиц имел привычку ходить с суковатой палкой из можжевельника, гладкой, как кость.
Альяш встретил его на улице. Не будучи дипломатом от рождения, старик обратился к Регису с неуклюжим, плохо скрываемым ехидством:
– Ну, Николай Александрович, где твоя Библия про Климовича, все еще печатается?
– Печатают, отец Илья… – неуверенно, с наигранной бодростью подтвердил тот, еще не понимая, куда гнет Альяш, но на всякий случай посмотрел – далеко ли Судецкий?
– А-а, как долго твои печатники копаются!..
– Типографии теперь загружены заказами, отец Илья…
– Толстая будет, наверно?
– Немалая!
– И я говорю. С рисуночками?
– Есть немного.
В напряженном молчании оба смотрели друг на друга.
– Смотри, какая палочка у тебя файная! А ну, покажи! Как она в руке, удобная?.. Говорят, каждая палка имеет два конца, правда?
– Сухой можжевельник, отец Илья, железу не уступит! А легкий, как тростник. – Растерянный Регис протянул палку.
– Не уступит, говоришь?!
Альяш хряснул по голове бывшего дьякона так ловко, что тот не успел увернуться.
– Ты научил Еноха обокрасть меня?!
– Отец Илья…
– Знаю – ты! Он до этого не додумался бы, ты всегда падок был на золото! Вон из Грибовщины, падло! Вон, собака ненаедная!..
Регис побежал, а старик гнался за ним, охаживая палкой и приговаривал:
– Вон, проходимец! Выродок паршивый! Христопродавец! Цацалист!.. Думаешь, не знаю, что тебя архиереи подослали?! Стасик, загони ему дроби в зад!
Явившийся из-за угла ближней хаты, откуда следил за происходящим, Судецкий лихорадочно стаскивал с потной руки перчатки. Так и не стащив, крикнул:
– Товсь!
И, справившись наконец с перчаткой, взмахнул ею:
– Пли!
С диким кудахтаньем брызнули во все стороны разноцветные куры. Насмерть перепуганные матери начали хватать с улицы ребятишек и бросились в сени.
Так же выгнал Альяш из деревни Бельского, больного Ломника и всех остальных. Регис подался на Брестчину и в Жабинке открыл свою секту. Ломника, пролежавшего с месяц в белостокской больнице и так и не оправившегося от побоев, сыновья забрали домой. В Михалове на могильном памятнике в виде дуба с усеченными ветвями Павел Бельский написал ему эпитафию:
ЗДЕСЬ ПЛОТНО УСНУЛ
И ТЕЛОМ В ПРАХ ИСТЛЕВАЕТ ПАСТЫРЬ
ВСЕХ ПРАВЕДНЫХ ОВЕЦ
Похоронив друга, Бельский уехал в Гродно и поступил на службу в похоронную фирму пана Лютеранского – составлять тексты для памятников. На католическом кладбище в Гродно еще и теперь можно прочитать перлы его творчества. Например, мужику, которого забодал бык, Павел посвятил такие слова:
Мирон-«архангел» уехал в свои Телушки и занялся пчеловодством[40]40
Мирон на Белосточчине ныне известный пасечник, о нем пишут газеты. Недавно приобрел себе даже «фиат» и огородный трактор.
[Закрыть].
4
Покончив с церковью и своими помощниками, Альяш не успокоился. Угрожая неизвестно кому, он кричал:
– Нехай они все подохнут, нехай гниют недостойные меня! Нехай все станет прахом, в пыль рассыплется, дымом пойдет, раз не умеют меня ценить!..
Он нанял в Соколке уездного, а в Белостоке окружного адвокатов. Сначала юристы давали бой тем богомольцам, кто требовал у Альяша свои деньги, отданные в канун «конца света», а потом от имени Альяша законники затаскали людей по судам.
Коровы Банадика Чернецкого потоптали грядки клубники на территории Вершалина, и мужика, который выручал пророка из беды, сокольский суд приговорил к штрафу. Хорошо, что шудяловский войт, приняв во внимание бедность подсудимого, заменил штраф пятью сутками ареста. Положив в торбу хлеб с салом, Банадик отправился в Кринки отбывать наказание.
Умерла внучка Альяша. Покойницу несли через село та кладбище, и два парня при этом посмеялись над чем-то. На следующий день Иван Чернецкий с другом были вызваны в суд и оба получили по три месяца тюрьмы.
Федор и Александр Голомбовские из-за чего-то повздорили с Тэклей. Альяш выскочил из дому и обругал братьев матом. Старший сказал:
– Вам-то, дядька, грех язык поганить! Вы же святым были, вас на иконах малевали!..
Потащили в суд и братьев.
Наша Химка наконец получила долгожданную весточку от детей. Вместе с письмом в конверте пришла из Советской России фотография бравого летчика с кубиками на петлицах. Не помня себя от счастья, отцова сестра несколько дней не ела и не спала, молилась на фотографию, показала ее всем страшевцам.
Польская пресса подробно сообщала, как русские летчики воюют в Испании. Симпатии редакторов были на стороне генерала Франко, и газеты, не жалея красок, расписывали, как там пачками сбивают русских, как горят их самолеты. Химка вдруг вбила себе в голову, что и ее сын за Пиренеями, оттого так долго не писал.
Тетка примчалась в Грибовщину, дала фотографию Альяшу и попросила:
– Помолись за него, святой отец, пусть не тронет его пуля проклятого фашиста! Посмотри, какой он у меня красавец! Нечем было кормить в разруху, не рос, болезненным был, а как похорошел!.. Помолись, отец Илья, у тебя рука легкая, я знаю! Его Яшкой зовут, а фамилию можешь не упоминать, дева Мария знает и так! И ты, господи, веси! – вскинула Химка на лоб три пальца. Старик взбеленился:
– Ты кого суешь?! Большевика?! Цацалиста?! Комиссара-безбожника?!
И ту Химку, что свела его с Тэклей, прятала от рассвирепевшей толпы, верой и правдой служила ему пять долгих лет, Альяш прогнал.
– Еще раз припрешься – полиции отдам!
Старик отправился в гмину, чтобы объявить властям, что на ближайшие выборы «в раду» выставляет свою кандидатуру.
5
Тэкля пополнела и еще больше похорошела. Стоило кому-нибудь из мужчин пошутить над ней, адвокаты сейчас же подавали на шутника в суд. (Только к бывшим «святым девам», оставшимся с маленькими «апостолятами» в качестве соломенных вдов и чуть ли не попрошайничающим, Тэкля относилась сердечно и помогала, чем могла.) Сходясь после работы, грибовщинские мужики часто теперь говорили:
– Чисто как Полторак стал наш Климович!
– Хуже! У того по крайней мере не было такой власти! Базыль Авхимюк свалил его, полиция немного потаскала, даже в Гродно увезла, а потом ему за это же самое иконку Георгия Победоносца в серебряной оправе вручили!.. Попробуй тронь этого – беды не оберешься!
– Живодер!
– Его Судецкий со своими гавриками нагнал такого страху на баб, что они выйти на двор боятся! Дыхнуть никому не дают, последних собак на селе добивают.
– Идет Альяш в сортир – и они гуськом. Закроется, а они со стрельбами стоят по бокам, сам видел я… Тьфу!..
– Такую банду имел когда-то граф Браницкий в Белостоке, так на нее можно было графине пожаловаться, а к кому пойдешь теперь?
– Не дай бог, когда из хама станет паном! Еще и войтом станет – тогда взвоем! Паны такого и без голосования могут в гмину протащить!
6
Вполне возможно, что этот упрямец выкинул бы еще какой-нибудь номер, могущий поразить небогатое воображение бывших поклонников, и они бы пророку все простили и вознесли бы его на еще больший пьедестал. «Он ведь ничего сам не делал, – объясняли бы они друг дружке, – все его руками учинил господь!» – «А с нашим народом иначе и нельзя! – подхватили бы другие. – Господь с Адамом и Евой не мог справиться, а на Альяша навалилось столько народу!..» С идолом, создание которого нам немало стоило, не так просто распрощаться.
Но Принеманье вступало в новую эпоху. Шел 1939 год.
