Текст книги "Вершалинский рай"

Автор книги: Алексей Карпюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Этот больной ему чем-то понравился. Пророк продержал его возле себя дольше других. Он задумался и, как доктор, вспомнивший еще об одном редком лекарстве, добавил:

– «Верую» и молитву богоматери перед каждой едой и перед сном читать полезно. Только ни о чем другом в это время думать нельзя, – иначе все напрасно!

– Бу-уду, святой отец, буду читать! Ночи на коленях буду выстаивать, как мне господь наказывает твоими устами, все сделаю!

К Альяшу мужчины подвели за руку высокого парня. Угреватый хлопец изо всех сил упирался, по-бычьи наклонив голову, и время от времени фыркал, бессмысленно хохотал, точно его щекотали. Сзади шла мать.

– Иди, иди, Петручок, не брыкайся, дядька тебе конфетку файную даст в серебряной бумажке! – уговаривала она.

– Не пойду-у!..

– Я кому говорю! Слушайся, иди!

Альяш на расстоянии поставил диагноз. Он взял у Химки с подноса медный крест, и на глазах у присутствующих случилось еще одно чудо, которому на хуторах и селах суждена была долгая жизнь в воспоминаниях свидетелей.

– Во имя отца, и сына, и духа святого! – сказал пророк, с силой опустив плашмя довольно тяжелый крест на голову больного, и грозно закричал: – Изыди, сатана, дай место чистому духу!

В предчувствии чуда, чтобы лучше видеть, не упустить ни малейшей подробности, зрители устремились вперед, сдавливая друг друга, сдерживая дыхание.

Парень взвыл от боли и в ужасе попятился, но мужчины удержали его.

В напряженной тишине раздался еще более гневный голос пророка:

– Тебе кажу – изыди, сатана! Иди в пропасть, там твое место, сгинь!

Парень обмер от страха. Он судорожно вдыхал и выдыхал воздух, точно его толкали в котел с кипящей водой. Глаза сумасшедшего бегали, как у затравленного кота.

– А вы не в тиятры сюда пришли, чтобы туманные картины глядеть, не молчите! – накинулся Альяш на публику. – Может, грешен я в чем, не послушает меня господь, найдет среди вас более достойного!

– Святую правду человек говорит!

– И не дрожите так! Лучше сжимайте крепко руки и ноги, чтобы  о н  не поселился в вас! И повторяйте за мной! Ну? Изыди, сатана!..

– Изыди!.. – неуверенно и вразброд повторили присутствующие.

– Выйди, сатана! – снова раздалась команда.

– Выйди, сатана! – дружнее прокричали осмелевшие люди, возмущенные упорством нечистого.

– А куд… дою? – проглотив комок в горле, спросил больной сквозь слезы.

Старик не сводил с него глаз.

– Каким местом зашел!

– Не вылезу туда! – всхлипнул парень.

– Выйди, нечистая сила!

Все как один грянули уже с угрозой:

– Выйди!

– Я через го… го… голову залез!

– Говорю тебе: как забрался, так и вылезай, сгинь! – Пророк опять замахнулся крестом.

– Не-е! Не-е!.. – завизжал сумасшедший. – Не надо, дяденька, я вы-ыйду!..

Он ткнулся головой в материну кофту.

– Ну ладно, Петручок, ладно уже, хороший ты мой! – стала успокаивать его мать, гладя по голове сына и не отводя от Альяша благодарных глаз. – Не плачь, маленький, родной ты мой!

Больной был весь в поту и слаб, как грудной ребенок. Плечи его вздрагивали от неудержимого плача. Люди постепенно приходили в себя. Должно быть, нет ничего хуже лжи, похожей на правду.

– Гляди-ка, и на этот раз сатана послушался! – восторженно прошептала одна бабка.

– О, Альяш, только прикидывается, что слаб! Силой владеет вели-икой!

– Спасибо, спаси-ибо за выздоровление, святой отец! – истово и широко крестилась мать больного. – Не знаю, как тебя и благодарить… Я своего хозяина пошлю к тебе на работу!

– Ла-адно, благодари бога, иди-и!..

– Один он у нас!.. Ах, как мы счастливы, что наш Петручок… Дозволь мне… Ну, я к тебе вернусь еще! С мужем вернусь, только его отведем!..

Со слезами на глазах от безмерного счастья, не находя слов, чтобы выразить благодарность, и оттого растерявшись, мать обняла вздрагивавшего от рыданий сына и с родственниками стала пробиваться к выходу.

9

Стыдливо улыбаясь, ползла к Альяшу Тэкля из Праздников – упитанная кареокая молодайка с черной родинкой на смуглой шее, с глубоким вырезом кофты на груди. Все знали, что, живя в Гродно, она распутничала с сыном помещика Деляси, потом вышла замуж, но мужа и старого отца бросила, путается с молодыми мужиками.

– Тебе чего?

– Отпусти мне, грешной, вины мои, очисти меня от скверны! Замолви словечко перед богом за меня, блудницу, божий человек, я больше так не могу-у!..

Альяш наконец узнал ее. Взял за нос и стал водить голову влево и вправо, приговаривая:

– Нечего, нечего, не-ечего тебе тут делать!

Тэкля попыталась обнять колени пророка.

– Пожалей, отец святой, не прогоня-ай!

– Ты чего сюда приперлась? Хвостом крутить? – Отступив, Альяш распалялся еще больше. – Вон из моей церкви, чтоб и ноги твоей тут не было! Нет тебе пути к господу!

– Ой, не слушай его, господи, не слушай, отверни голову! – ужаснулась Тэкля и простерла руки к иконе.

– Бога не боятся, прутся всякие, кому не лень, в святое место! – подлизывалась к Альяшу следующая пациентка.

– Гнать таких треба и собаками травить! – вторила другая.

Альяш оглядел длинную очередь.

Хрипел мальчик с закрытыми глазами. Озаренная свечами, мать серым рушником вытирала ему пот на лбу, пузыри слюны на губах и с надеждой смотрела на Альяша.

Блестящими, расширенными глазами глядела на него с брезента неподвижная женщина с неприбранными, распущенными волосами.

Рядом стояла и тоже с мольбой смотрела на пророка чахоточная.

Перед иконой кривлялась дурочка.

– Чего выставилась тут? А вот я такая же, как и ты! – твердила она деве Марии.

– Верочка, великий грех говорить так! – умоляла ее напуганная святотатством мать.

– Такая же! Такая же! – еще больше расходилась дурочка. – А чего она задается?! У меня платье даже лучше, с фалдами и с брошкой, во!

– Ах, и в этой нечистая сила!..

– Свяжите ее, пока очередь дойдет, – посоветовали матери. – А то еще накличет на нас беду!

Послышались возня и приглушенный вопль:

– А чего она задается?! Поду-умаешь!.. Не хватай меня, укушу-у!..

Не обращая внимания на то, как утихомиривают дурочку, не спускал с Альяша пристальных глаз и тяжело сопел человек-обрубок, с присвистом хрипя прокуренными легкими.

Не оборачивались, покорно ждали своей очереди и умоляюще ловили взгляд Альяша другие матери. Морщинистые вспотевшие лбы блестели, отражая пламя свечей. Своих детей-калек женщины привезли давно, пророк все не подпускал их, а они терпеливо ждали и ждали…

Тогда слава еще не опьянила Альяша, он не утратил еще трезвости мышления и на чудотворную свою силу смотрел с рассудительной практичностью грибовщинского мужика. Ну, застынет дурная кровь в голове у человека, антонов огонь случится, колтун поразит – разве он хуже усатой знахарки из Плянтов или Пекутня из Городка?! Пожалуй, может даже сделать, чтобы бельмо рассосалось в глазу, или из дурочки нечистую силу выбить. Но разве ж можно отрастить ноги этому калеке?! Такой силы не было даже и у Иоанна кронштадтского, зря люди ему это приписывают, а Распутин мог вообще только кровь царевичу Алексею задержать! Разве втолкуешь глупым бабам, что тут не помогут и лекари?

Возню с такими больными Альяш считал напрасной тратой времени. Дома его ждали братья Ковальские. – Стянут еще что-нибудь, можно ли городским верить?! На болоте парилось неворошенное сено. Буланчика давно пора напоить да увести с выгона – овода замучают! А тут все лезут и лезут в церковь новые паломники, и опять, как в каком-нибудь хлеву или в костеле, мужчины перемешались с женщинами, до того наполнили помещение, что клиросы шатаются, локтем не пошевелишь, не продохнешь от спертого воздуха.

И все будут лезть, пока он здесь. Эта серая, сермяжная, как бы присыпанная пеплом, толпа вытрет боками свежую побелку стен, обдерет краску на колоннах, повалит подсвечники, наделает на полу сальных пятен, наследит… Верно говорят: дай нашему брату часы, он сунет их за голенище и будет заводить тележным шкворнем.

Злость разобрала Альяша. «А ну вас всех к такой-то матери!..»

Не сказав ни слова никому, он резко повернулся, нырнул в алтарь, выбрался на улицу и пошел на выгон. Только теперь он вспомнил о рабочих и повернул домой, чтобы заняться неприятными для себя делами.

Если качество дерева, крепость свежесложенной стены, побелку и масляную краску Альяш определял на глаз или на ощупь, то сосчитать он мог только до десяти. Постепенно он приловчился справляться с подсчетами по-своему. Но это занятие отнимало уйму времени.

Братья Ковальские, как он и ожидал, не выдержали безделья и отправились обедать к Банадычихе. Альяш запер изнутри дверь на засов и вытащил кошелку с картофелем. Выложив на лавку семь картофелин, он из тряпок, лежавших на печи, достал мешочек с деньгами и около каждой картофелины положил по десятке.

«За что им такие деньги?! Четвертый день возятся, а что сделали?! Вырыли только ямы! Отдай им все, возьмут получку – и назавтра ищи их…»

Подумав так, Альяш отнял у каждого рабочего по два злотых, сунул их опять в мешочек и положил на печь. Бросив картофелины в кошелку, он сгреб деньги в карман и пошел на выгон. К рабочим решил заглянуть, когда опустеет погост.

Глава IV

В Ново-Белице один дядька летом 1952 г. объявил себя пророком и оповестил конец света. Многие новобельчане поверили.

В роковой день несколько сотен человек пошили себе льняные балахоны и с пением молитвы направились к Сожу, откуда должны были вознестись на небо.

Выйдя на окраину, пророк забрался на сарай, оттуда по крыше – на самый конек. Окружив постройку, богомольцы прокричали молитву громче, а ихний апостол в экстазе воздел руки к облакам, сделал несколько шагов и… полетел вниз. «Скорая помощь» доставила его в Гомель с переломом четырех ребер.

Летом 1972 г. я нашел в Ново-Белице некоторых участников этого случая. Потом разговаривал с пророком. К событиям двадцатилетней давности старый, хотя черствый и довольно умный на вид человек относится совершенно серьезно. Он даже высказал мысль, что вознесение на небо сейчас ему, конечно, удалось бы, только, холера, власти не разрешат собраться народу – милиция так и набежит.

ТЭКЛЯ НАХОДИТ ПРИСТАНИЩЕ

1

Когда прием неожиданно оборвался, большинство паломников сразу же потеряли к храму интерес, начали расходиться.

– Почему он ушел? – настороженно спрашивали друг друга оставшиеся.

– Сама не пойму… Только что был такой заботливый, говорил со всеми, чудеса творил…

– Я чуть от страха не умерла, как он нечистого из хлопца выгонял!

– У парня даже дым повалил из ушей, видали?

– В моей голове такой звон, такой звон был!..

– А я ничего не видала, ничего не слыхала! Как сказал он этак сделать, я изо всей силы сжалась, чтобы нечистая сила в меня не вошла!

– Может, Альяш обиделся на нас?!

– Да уж, наши доведут кого угодно!

– Диво что!..

Объяснение случившемуся было найдено, когда горемычная мать безрукого мальчика поразила всех открытием:

– Это все она, праздниковская блудница, чудотворную силу у него отняла. Вот он и разозлился! Истинный бог!

– А что, и верно!

– Ах, паршивая потаскуха, что наделала! На святого человека позарилась!

– Я ее сразу раскусила, как увидела лицо ее поганое цыганское!

– А какая гладкая!

– Чего ей не быть гладкой?! Детей, что ли, нарожала? На работе много надрывалась? Жрет себе да спит вволю, а потом, говорят, целый день перед зеркалом прихорашивается!..

– Удивительно ли, что силу в человеке погасила?!

– Вот сделай ты что хорошее с нашим народом, выслужись перед господом, если есть такие гадины!

– О-о, не дадут! Из зависти! Позавидуют, что тебе дозволено, а ей – нет!..

– Бабы, здесь она! Вон, еще и молится как будто! Хватит, змея подколодная, прикидываться!

– Ах, выдра! Ну, обожди же, городская шлюха, я тебя сейчас…

И тетки, за сотни верст несшие своих калек, истратившие на пожертвования последние гроши, рассвирепели. Толпа набросилась на молодку, началась расправа.

В церкви поднялся невообразимый шум и визг.

– Что вы делаете, люди?! – Химка бросилась в гущу разъяренных баб. – Оставьте ее! Отойдите, грех будет нам великий, если в церкви что-нибудь сделаете с ней! Разве так можно в храме?!

Вдвоем с товаркой они вырвали чуть живую Тэклю из клубка тел, завели за алтарь и в ту же дверь, которой только что ушел Альяш, вытолкали во двор.

– Женщинам тут ходить не положено, да бог милостив, на этот раз нам простит! – заверила Химка подругу. – Куда больше греха пало бы на нас, если бы в храме пролилась человеческая кровь.

– Я отсюда никуда не пойду-у! – Тэкля упала на траву и зарыдала.

Жены-мироносицы растерялись.

– Червяком буду ползать, ноги-руки стану ему лизать, как собака, но грехи свои отмолю!.. О, какая я грешная! – В припадке самобичевания Тэкля в кровь закусила губы, царапала ногтями землю.

– Ну, хватит, сестрица, хватит, не убивайся, там видно будет! – утешала ее Химка. – Мы тоже замолвим словечко перед Альяшом, может, и очистишься, как я когда-то… Ты только не отступай, бог милостив!..

Химка тут же направилась к Альяшу.

– Принять эту распутницу? – выслушав, рассердился старик. – А в Библии как сказано, читала? Когда Пинкус узнал, что одна израильтянка блудит, он схватил пику и проткнул ей живот! Вот как нужно с ними! Нюни распустила, добренькая слишком! Этим меня не возьмешь. Бога нужно любить двояко – и злыми поступками! Ноги ее здесь не будет, так и заруби себе на носу!

Однако Химка тоже кое-чему научилась здесь. Судя по характеру брата, она знала – когда человек злится, кричит, ему не надо перечить. Пусть машет руками, плюется и горлопанит. Когда гнев пропадет – с ним договориться значительно легче.

– Не отказывай ей, Альяш! – сказала она старику, когда он остыл. – Великий грех возьмешь на душу! Пинкус – одно, а когда иудеи привезли блудницу на осле для расправы, Христос даже головы не поднял. Чертил себе что-то перстом на песке и сказал: «Не судите, да не судимы будете!.. Пусть кинет в нее камень, кто без греха!» И никто, Альяш, ни один человек, не кинул. Она стала жить со всеми в мире. А Мария Магдалина? Сколько блудила, а потом еще и святой стала! Сам же говорил – у католиков видел ее на иконе… Нет, Альяш, нельзя отталкивать несчастную женщину! Молодица кается, и ее раскаяние покрывает все грехи! Примешь ты ее, Илья, и будет она жить с нами, места всем в Грибовщине хватит!..

2

После ужина Химка с подругой пошли в церковь мыть полы. Альяш, отвернувшись от стола, стянул сапог, потер портянками натруженные за день ноги и опустился на колени перед иконостасом.

– Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое… да приидет царствие твое… – тяжело вздохнув, пробубнил он скороговоркой и перешел на шепот.

В хате было сумрачно. Перед иконами холодно и строго теплилась одна свечка, в выщербленном блюдце блестел натекший с нее воск. Пахло плесенью, мышами, а от двери, где висела нехитрая сбруя буланчика, сыромятной кожей и конским по́том.

Помолившись, Альяш встал и недоуменно оглянулся. Его постель была застлана, солома пышно взбита под покрывалом, приставочка у постели выдвинута, как бывало, когда он спал с женой и детьми, лет двадцать пять тому назад. В кофте без рукавов, сияя белизной молодого тела, у постели стояла Тэкля и, задумавшись, почесывала себе колено. Альяш и в молодые годы боялся признаться самому себе, что испытывает плотское вожделение, считая его чем-то грязным, позорным и даже преступным. Ощутив сейчас признаки давно забытого волнения, пророк закричал:

– Ты что? Тебя дьявол подослал? Блуда захотела?

В плену все того же волнения старик начал не то корить, не то выпытывать у Тэкли:

– В городе небось совратили?

– В Гродно, – прошептала она. – В грех ввели, как четырьмя колесами по мне проехались!

– Офицерье?

– Жорж Деляси. На Фолюше.

Тэкля упала на колени, низко, до самого пола, поклонилась Альяшу, коснувшись лбом его ступней.

– Из-бей ме-ня, свя-той ста-рец, как пар-ши-ву-ю со-ба-ку! – протянула она с болью, покачивая в такт головой. – Из-бей, ты же это у-ме-ешь, ты муж-чина!.. Вы-по-ри, как ты по-решь дру-гих, мне ста-нет лег-че!..

В Альяше проснулся забитый, униженный денщик.

– И раздеваться заставляли?! – заорал он.

– Заставляли, святой отец.

– И на столе плясать?

– Было…

Альяш шагнул к двери, где на колышке висела сбруя, и вернулся с вожжами.

– Клали деньги на скатерть, и я должна была ходить по ним. Но я ничего не брала. Все забирал Жорж. У меня и понятия о деньгах не было еще…

Взглянув исподлобья на Альяша и поняв его намерение, Тэкля закрыла глаза и задержала дыхание.

– Все же грешила с ними?! – в злобной решимости переспросил Альяш.

– Было-о! – с надрывом простонала Тэкля и закрыла лицо руками. – Ну, бей, бей, что же ты медлишь? Только не жалей!

Крик ее как бы подхлестнул Альяша, он сложил вожжи вдвое. Тугие веревки свистнули и опустились на мягкие плечи.

– Гах!..

– Да сильней, я не чую!.. – нетерпеливо, со страстным желанием растравить свое горе физической болью и захлебнуться в ней крикнула Тэкля и даже отняла от лица руки. – Мальчик у меня был! Родился в великой пост…

Опять свистнули веревки.

– Так, так!.. Хорошо-о!.. Ох, обожгло!.. Так мне и надо!.. Крепенький был ребенок, только уже нет его у меня-а!..

– Гах!..

Альяш, распаляясь, порол Тэклю, а женщина все таким же страдальчески-отчаянным голосом исповедовалась:

– Я не могла еще ходить… Жорж его взял да и в Лососянке утопи-ил!.. О-ох, заболело, заболело, хорошо-о запекло!.. Вот так, так меня, стерву!.. Как котенка, утопил, а мне приказал молчать!.. О, спасибо, уважил – ах, обожгло!..

Пророк веревку опустил.

– Полицейский спрашивает: «Твой?» Я не призналась… От своего сы-ына отказалась!.. Ну, бей же ты, лупи меня!..

Альяшу часто приходилось таким образом карать блудниц, но что стало с ним сегодня, он не мог понять. То ли горе женщины было так велико, что веревки не брали, то ли рука ослабла, но только продолжать порку Альяш не мог. Он опустил вожжи.

– Чего же ты остановился? Бей! – стонала, канючила, требовала Тэкля, стуча кулаками в глиняный пол.

Альяш молчал.

– Не хочешь и ты-ы?! Руки марать не желаешь?! Тогда спаси меня, грешную, хоть молитвой, пусть бог простит мою вину!.. Ты святой, ты можешь! Ты слово такое знаешь!.. О-о-о недорезанная овца, ива я подрубленная, вишня с посеченными корнями, как же мне жить теперь?!

Она зарыдала и повалилась на пол перед старцем.

– С распутниками… Дитя родное, сука, загубила! Таких не бить – веревку на шею накинуть, к конскому хвосту привязать и по деревне таскать! – кипел Альяш, чувствуя, что в нем уже нет злобы, что выкрикивает бранные слова только так, для порядка, и что такого скандала он давно ждал после смерти жены.

Старик нерешительно потоптался, отбросил вожжи, не слишком сильно пнул ногой лежавшую на полу и, остывая, объявил:

– Целую ночь будешь вот тут молиться, сатана, дьявольское отродье! А потом станешь жить по первой заповеди господней: «В поте лица своего ешь хлеб твой!» И чтобы ни к чему в моем доме не прикасалась, паскудница, потому что нечистая!.. А то и постель уже постлала, в жены набивается, повенчалась со мной, смотри ты!..

Он снова пошел к иконостасу. На ходу проворчал:

– Не надейся, выдержу сатанинское наваждение, не таких видел!

Уже осознав, что она одержала победу, Тэкля все-таки взмолилась с пола:

– Не прогоняй меня, святой человек, не гони из своего дома! Куда мне податься? Не становись порогом к моему спасению!

– На кухне, у помойного ведра, спать будешь!

– Господи, да хоть в будке собачьей! Тенью твоей стану, если прикажешь! Может, еще вымолю у господа прощение!..

3

Химка с подругой вернулись из церкви поздно. Они слушали, остановившись перед окнами, все, что происходило в хате.

– Ух, как разошелся наш хозяин! – прошептала мелешковка, гордясь своей близостью к пророку. В ее чувстве привязанности к нему не было никакого расчета, как у всякого слабовольного и несамостоятельного человека, было только желание подчиняться – так проститутки привязываются к своим сутенерам, которые издеваются над ними и не считают их за людей.

– Это хорошо, пусть покричит на нее, пусть! – рассудила наша тетка Химка. – Он вот точно так и меня поносил, когда я рассказала ему про свой грех. Так уж меня крыл – не расскажешь и словами! Зато потом легко-легко стало, ох, легко!..

– А-а-а! – послышалось в хате.

– О! Уже бьет! – шепнула Химка.

Женщины с жадностью стали ловить мольбы и стоны молодицы. Попробовали сами всплакнуть и настроить себя так, чтобы приобщиться к целебному наслаждению от растревоженной боли.

– Хлещет! – с восхищением и как бы даже с завистью подтвердила подруга. Потом горячо, не без хвастовства, зашептала: – Я ему тоже рассказала про свой грех… Как начал, как начал, как на-ачал он меня веревкой охаживать, аж в пот меня бросило, света невзвидала! Слезами сразу и залилась!.. Долго полосы на теле не проходили, а ночью, бывало, никак спать не умощусь – печет кругом! Но о горе своем больше и не вспоминала даже… О-о, великая у него сила, испытала и я ее!

– Святой человек! – с уважением вздохнула Химка под дикий, похожий на смех вопль Тэкли. – Сколько добра людям делает!

– Как Иисус Христос, ей-богу! И его имя богомольцы так же поминают в молитвах, а нищие именем Альяша – сама слышала – выпрашивают подаяние! А кажется – неприветливый такой!

– Вроде солнца: глянешь – в глазах потемнеет, а все радуются ему! Недаром со всех концов света прутся люди в Грибовщину, стар и млад…

– Счастливые мы, Химочка! – В порыве чувствительности Лиза чмокнула товарку в щеку.

– Ой, и не говори! Я в Страшеве так мучилась при родном брате, до того мучилась, что и рассказать трудно… Бывало, пролетит ночь, а я и глаз не сомкну! Голос каждого петуха на селе изучила! А пришла сюда – как заново на свет родилась! Как вздумаю иногда, какая тут нужная, что служу богу, творю добро и милосердие, и на душе так легко делается, что, кажется, среди ангелов живу!

– А она, бедная, все ревет… Взялся он за нее, скажи ты!.. Заядлый человек!

– Молодая, слез много, пусть выплачется, Лиза! Это полезно, когда вредный сок вытечет из тебя. Не надо им мешать!

– Куда же нам-то деваться, Химочка? Ночь ведь. Кого теперь станешь будить?

– Не беда, пристроимся где-нибудь!..

Умиленные и взволнованные, женщины постояли еще немного и, когда то, что происходило в хате, стало напоминать семейную свару, отправились искать ночлег.