Текст книги "Вершалинский рай"

Автор книги: Алексей Карпюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– А меня тато заставили камни выбирать из клевера. Выбираешь-выбираешь каждый год, кучи на меже с дом, а камни все вырастают и вырастают из земли, как заколдованные, чтобы они провалились! – пожаловалась девушка, говорившая про телушку.

Подтрунивавший над ней парень заметил:

– Собрать бы всех богомольцев, сунуть каждому ведро в зубы – скоро очистили бы участок!

– Да, пойдут они тебе, жди! – вздохнула дивчина. – Ну, до завтра!..

Вставая, хлопцы перед гостями стали рисоваться.

– Не люблю хвастаться, но родом я действительно из этого самого Грибова!

– Жениться, что ли? Поведу тебя к аналою, а батюшка скажет: «Венчается раба божья Нинка Голомбовская! Да убоится жена му-ужа-а!..» – сказал парень девушке.

– Не о-очень-то убоится! – в тон пропела девушка. – И не раба-а я тебе-е!..

Второй парень, будто жалуясь на судьбу, закричал:

 
Меня жинка невзлюбила
И за дверь выкинула,
И за дверь выкинула,
Руки-ноги вывихнула!
Эх, раздайся, ни-ива!..
 

С шутками и прибаутками все разошлись по домам.

Отправились к хозяевам в Лещиную на ночлег и кринковцы.

Опустела улица. Теперь в ночи слышался только колокольный звон. Мощные звуки с такой силой сотрясали тьму, что казалось, дрожащие, выбитые из гнезд звезды вот-вот посыплются на землю.

6

Моление у церкви было в самом разгаре. Накал его не спадал. Полные надежды люди, стоя на коленях, крестом распластавшись на земле, исступленно шептали молитвы.

Бом!.. Тилим-тилим-тилим!..

Уже давно перегорели сосновые плахи, и от огромного костра осталась только небольшая горка белого пепла, дышавшая остывающим жаром, сучья еще курились белым дымком да с уголька на уголек перескакивали синие блики.

Наконец стало светать.

Рассвело.

Траву на выгоне и перед церковной оградой словно обдали водяной пылью, от обильной росы она сделалась матово-серой. Было холодновато, сыро, но никто и не думал погреться у костра: заветное должно было вот-вот совершиться – слишком важное, слишком желанное и страшное.

Когда взошло солнце, люди сгрудились еще теснее. В каком-то диком испуге они торопливо молились, украдкой поглядывая на чистое июньское небо, и дрожали, как в лихорадке.

На колокольне часто менялись звонари. Мужики натягивали на ладони рукава серых, пропитанных по́том рубах, наматывали на них веревки и дергали их до тех пор, пока не приходила смена.

Все так же призывно, в тональности нижнего «до», гудел главный колокол:

«Приди-и!.. Приди-и!..»

Октавой выше, но торопливее, слаженным аккордом подголоски словно подтверждали:

«Мы тебя ждем-ждем!.. Мы тебя ждем-ждем!..»

И все так же шептали люди:

– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!..

Между колоколами и народом установился единый ритм. Чуть прозвучат колокола, Давидюк вскидывал кверху руки и напряженно кричал:

– Господи, приди!..

Охваченные таким же порывом, полные трепетного страха, люди, словно желая подтолкнуть нерасторопного, слишком занятого вселенскими делами бога оставить свои небесные заботы и сделать то, что ему положено делать, вслед за Давидюком повторяли:

– Господи, приди!..

Бом!.. Тилим-тилим-тилим!.. Бронзовые исполины подтверждали, припечатывали категорическое требование людей и несли его в бездонную высь.

– Приди к нам, господи! – еще больше напрягал голос первоапостол.

– Приди к нам, господи! – точно рыдание, вырвалось из сотен грудей.

Бом!.. Тилим-тилим-тилим!..

– Приди к нам, господи!..

– Приди к нам!..

Бом!.. Тилим-тилим-тилим!..

Это были ритмичные могучие всплески коллективного психоза людей, доведенных до самой высокой степени экзальтации.

Пришло время завтрака. Проснулись дети. Услышав мощные звуки колоколов, малыши придумали дразнилку. Подскакивая на одной ноге, они начали выкрикивать в такт:

 
Полблина! Полблина!..
Четверть блина! Четверть блина!
Блин! Блин! Блин!..
 

Но вскоре они почувствовали голод и стали искать родителей. От ребятишек отмахивались, их сердито отгоняли, даже давали затрещины – ничего не помогало, дети подняли крик.

Кто-то предложил собрать их всех и под наблюдением кормящих матерей и беременных женщин отправить с торбами еды на болото собирать цветы. Заветного момента надо было ждать, возможно, еще много часов, поэтому все согласились с этим предложением, и матери стали давать последние инструкции детям:

– Манечка, когда загремит и засверкает, сейчас же беги сюда, доченька! А если и потеряешься, не плачь! Подойдешь к ангелу и скажешь: «Хочу к своей мамке», – он и приведет. Только проси вежливо, а то ведь я тебя знаю…

– И ты, Миколка, будь вежливым, это тебе не на селе!.. Если будет о чем спрашивать господь, скажи ему, чей ты сынок, в ноги поклонись и руку поцелуй! Он будет такой старенький, бородатый, как наш дед Никодим. Ты не бойся, он добрый! А с чертом не разговаривай! Черта ты тоже узнаешь сразу – он с рогами, с хвостом, а на ногах конские копыта! Как увидишь его, перекрестись – он мигом отстанет!..

В семейный инструктаж вмешалась Пилипиха:

– В ангелы, детки, захотят вас взять – соглашайтесь! И вам файно будет, и тату с мамкой поможете!..

– Хе, и нам крылышки дадут, тетя? – деловито осведомился мальчик.

– А как же!

– Всем?

– Конечно! Святой Петр припас вам и белые, и желтенькие, и рябенькие!

– Насовсем?

– Насовсем!

– И с перьями?

– Конечно!

– И можно будет летать на них, звезды собирать?

– Можно, голубок, можно!

– Скорей бы.

– Эх, как хорошо!..

Прыгая от радости, заливаясь звонкими голосами, счастливая детвора помчалась вслед за провожатыми.

7

Прошло время обеда. Кто-то предложил за одну веревку браться двум мужикам и бить в колокола, как на пожар, – в обе стороны. Теперь колокола гремели уже чаще, а люди под командой другого крикуна так же требовали от бога сойти к ним на землю: измученный Давидюк мертвецки спал на хорах.

Так продолжалось еще час, два, пять часов. Так продолжалось, когда солнце стало клониться к западу…

Все в тине и зеленой ряске, с венками на головах, с ершами да кузнечиками в спичечных коробках вернулись с болота соскучившиеся по родителям дети. Они были голодны, но не забывали похвалиться трофеями и знаниями, приобретенными за день.

– А я умею узнавать, сколько лет божьей коровке: надо посчитать точечки на крылышках!

– А вот ребенок жабы!..

– Мам, а почему в небо не полетели? – удивлялись некоторые.

– Отстань, не лезь!..

Родителям было не до них.

С удивлением и нарастающей тревогой люди обнаружили, что ничего так и не случилось, напрасны были все ожидания. Постылый, ненавистный мир, с которым они без сожаления распрощались, не только не разваливался, но даже и не дрогнул.

Деревья, заборы, хаты стояли на месте, как стояли всегда. Вон грибовщинцы возвращаются с поля. Пастухи гонят коров – буренки важно несут переполненное вымя, пощелкивая присохшими к хвостам нашлепками помета. За стадом лениво тянется долго не оседавшее облако теплой пыли. На крайнем гумне готовится ко сну семейство аистов. Аистиха отставила длинный прутик ноги, наклонила голову и почесала клювом тоненькое коленце. Возвращаются с болота, где заготовляли торф, мужики, неся резаки на плечах. По дороге из Кринок поскрипывает немазаной осью телега. Из-под Нетупы на фоне красноватого неба выплыла большущая стая птиц и вмиг растаяла в вышине. С выгона мчался на молодом жеребце подросток. Он гнал вороного галопом, словно собирался взлететь прямо в небо. Вот уже и пыль за ним улеглась…

Ошеломленные люди постепенно приходили в себя, недоуменно озирались вокруг, будто спрашивая себя: что же с ними происходит, где они?!

Ломник объявил:

– Не-е, я сразу сказал, что конец света будет идти помаленьку! Поглядите, сколько на свете войн, несчастий! А вы так и поверили, что придет сразу: гром загремит, и земля расколется, как арбуз… В этих войнах люди друг друга измордуют и – конец!

– Дорогие братья и сестры, господь бог оказал нам великую милость! – прокричал сиплым голосом отдохнувший Давидюк. – В безмерной своей доброте счет существования земли он повел не со дня рождения Христа, а со дня его воскресения и позволил нам еще тридцать лет и три года носить по грешной земле крест голгофский, чтобы мы могли еще раз доказать нашу любовь к нему! Так возрадуемся же и возликуем! За то, что всевышний явил нам, грешным, новое знамение, встанем на колени и скажем: «Верую во единого бога-отца…»

Но главного апостола никто не слушал. Почувствовав неладное, Альяш и его апостолы выскользнули из толпы и сыпанули в поле.

Грибовщинские мужики потом видели, как разозленная Тэкля напала в кустах на своего невенчанного мужа:

– А-а, это все ты вы-ыдумал, холера! Набрехал?! Ты представляешь, старый черт, что натворил? Ты же подохнешь вскоре от них!..

И Тэкля бросилась на него с ногтями.

– Не виноват я, они все меня просили. Перестань, Тэкля! – слабо защищался старец.

– Ах, Тэклечка, золотце, не ну-ужно! Отцу Илье и без того тяжко! – разнимала их Химка. – Это же не он делал все, бог его руками творил! Спасем его, пока не поздно, потом отругаешь, сколько захочешь! А теперь уведем его отсюда, а то грех будет, если люди с ним что-нибудь сделают, великий грех!..

8

Пока Тэкля в кустах чинила самосуд над Альяшом, богомольцы начали роптать. Вначале реплики раздавались какие-то даже легкомысленные, кое-где слышались неуместные вопросы.

– Люди, ничего так и не будет?!

– А ты что хотела?!.

– А-а, недоволен, что с Гандей своей не встретишься?!.

– Ты еще меня поучал: «Гляди, Соня, детей, греметь станет и молния сверкать!..»

– И с этой выдрой, Полосей Концевой, ничего не случится?

– На холеру ясную тебе она сдалась, Лимтя! Ты лучше о себе подумай, что нам сейчас делать?! – слышалось тревожное возмущение в голосе мужа.

– Надо Альяша спросить, как нам сейчас быть?!.

– Пусть хоть наши деньги вернет, если уж так вышло!

– Может, Альяш их тебе сейчас вернет?

– Не имеет права не вернуть!

– Право нашел!.. Обманщик он! – вдруг поразил какой-то кобринец толпу страшным открытием. – У кого ты хочешь спрашивать право, у жулика?.. Никакой он не пророк, я ему не очень и верил!

– …Вашу мать, пророка себе нашли! Недаром Рогусь его высмеивал всегда!

Толпа, пораженная, как громом, некоторое время обалдело молчала. Говорили до сих пор только богомольцы, ничего не потерявшие. Но прорвало уже и остальных. Всех охватила паника: они остались без денег, без крыши над головой, с детьми на руках, без куска хлеба, беспомощные и в дураках.

– Бо-оже, забрали все гроши и бросили издыхать с голоду! Что теперь с нами будет, господи?! – закричали бабы. – Пропадем все!

– Я давно начал замечать за ним неладное, а тут еще какие-то молодые пройдохи стали крутиться…

– Коммунисты, холера, правду нам говорили, что Грибово один обман, но мы как оглохли…

– И афишки подбрасывали со стишками…

– Лю-уди, о чем вы говори-ите? Какие афи-ишки? Мы же свою ме-ельницу продали! – отчаянно воскликнула какая-то женщина.

– Разве только вы одни? – вторила ей другая. – Мы и дом, и хутор весь, и поросят, и даже до одной курочки спустили!

– А я и зимнюю одежду!

И женщины дружно заголосили, запричитали.

– Полицию надо позвать!

– И не думай этого делать! Нехай другие бегут на постерунок! Едем домой, еще время! На выгоне торбы надо подобрать!

– Полиция далеко! – послышался мужской бас. – Надо пока что заявить солтысу – пусть садится верхом и заявляет в гмину!

– Кому ты хочешь заявлять? Полиция давно подкуплена, она с ним заодно!

Толпа уже гудела, как грозовая туча.

– Факт, и солтыса, и войта апостолы подкупили!

– Разве мало грошей имели на это?!

– Наносили, дураки, возами, роверами навезли… тьфу!

– Холера их бери, только бы наше вернули!

– Бо-оже, мы даже и телегу продали! А все через тебя! Надо бежать, что-то делать.

– В Соколку, к старосте, надо подскочить!

– Тю-у, дурак! И староста его! Альяш же все наше полотно перетаскал Войтеховичу!

– Господи, опусти свой карающий меч на злодея!

– Опустит, ага!..

– А как он может вернуть? Они даже и не записывали: клали гроши в торбы, кто подавал, не глядя никому даже в морду!

– Пусть только попробует сфокусничать, пусть хоть один грош зажулит, я ему кишки выпущу!

– Как теперь в деревню возвращаться, как людям на глаза показываться?!

– Никодим, ты самый дюжий среди нас и самый уважаемый, заставь его по-хорошему! Черт его бери, нехай только отдаст сундучок с деньгами!

Вне себя от горя, женщина прокричала охрипшим голосом:

– Но где же он сам, лю-уди?!

– Нечего стоять, ей-богу! Не давайте ему улизнуть! Не надо надеяться на бога!

– Не богохульствуй!

– Иди ты к чертям с ним вместе, суеверка несчастная!

– Бежим!

Встревоженная толпа сыпанула в Вершалин, к новому домику Альяша.

– На замке! – с ужасом объявил солтыс из Подзалук, добежавший к домику первым.

Ему верить не хотели. Люди ввалились в палисадник, стали заглядывать в окна.

– Пустая! Так он нас и ждал, как же!

– Неужели и вправду убёг?! А как же мы-ы?!

На подворье самые дотошные заглядывали даже в хлевок, в собачью будку. Начали сгонять злость на откормленном Тэклей Мурзе. Но подзалуковцы не отставали от домика.

– Ломай, ломай, холера его бери! Плечом поддай!.. Под напором десятка мужчин с треском и грохотом разлетелась дверь на веранду, и бывшие «иисусовцы» ворвались в хату. Разбили шкаф, вывернули столы, обшарили все углы – никакого сундучка с деньгами не было.

– Ыы-ых, одних сит аж три, и все волосяные! – удивлялись бабы на кухне. – А ведра у этой праздниковской шлюхи, гляди, оцинкованные!

– И нарядов здесь сколько! – бросился Коваль Володька в боковушку срывать с гвоздей одежду Тэкли.

Это послужило сигналом. С мстительной злобой люди вмиг расхватали все, что можно было вытащить из дому, даже табуретки, иконы и кошелки из-под картофеля. Молодой подзалуковец шарахнул скалкой по окну. Со звоном посыпались стекла, и он взялся вырвать раму.

– Заберу-у хоть э-это, мне недалеко нести-и! – хрипел он, не замечая даже, что остатком стекла порезал себе руки и на раме свежевыструганного дерева оставляет кровавые следы.

Из хлевка вытащили на подворье возок Альяша, и какие-то мужики в лозовых постолах принялись его рубить найденными здесь же топорами. Бабки уже выдирали одна у одной Тэклины горшки и кастрюли, жестяное корыто, прялку и все отчаяние и злость выливали друг на дружку.

– Я взялась первая, отдай решето, немытая полешучка! – верещала Коваль Ледя. – Володька, чего сюда приперлась эта гнида в постолах?!

– Я схватила раньше тебя!..

– А ну, оставь, говорю по-хорошему!

– Бабы, дальбо, грешно так поступать! – пищала Пилипиха. – Надо по-справедливости!.. Здесь добра всем хватит!..

Люди давно разделились по деревням. Несколько обессиленных бельчанок опустились у фигурно выструганного заборчика на траву. Они рвали на себе волосы, ревели дикими, страшными голосами. Около них стояла группа наиболее рассудительных мужиков из-под Белостока. Эти люди жили в относительном достатке, имели по три-четыре коровы, неплохую землю. Они и в церковь почти не ходили. Но чтобы не прогадать, бросились сбывать все имущество, как и другие, как бросались продавать свиней, поверив молве, что скоро на них не будет сбыта, или, наслушавшись разговоров о войне, телегами закупали в лавках соль и керосин. Но теперь они дело имели не с лишними мешками соли, которым дома все равно находилось применение, лопнуло все их хозяйство!.. Они растерянно глядели на кавардак вокруг и, стараясь сдержать злость, молчали, выжидая какого-нибудь благоприятного поворота событий. Жены их остались у церкви с детьми, а они не теряли надежды найти Альяша и договориться с ним по-хорошему: что поделаешь, если уж так получилось, но возвращаться без ничего нельзя, тогда хоть в воду бросайся.

Больше всех возмущались гайновские мужики. Из их толпы неслись разъяренные крики:

– Ну что, так и будем стоять?!

– Никуда он не мог деваться!

– Постромок на шею – и на осину! – заявил беловежец Антонюк.

– И повесить мало!

– Шворень накалим и сделаем допрос – куда гроши девал?

– Глядите, Ломник его ползет!..

Михаловского балагулу, вынырнувшего откуда-то на свою беду, разъяренная толпа вмиг обступила тесным кольцом.

– Где Альяш, говори! – схватили передние старика за грудь.

«Апостол» побелел, от страха слова не мог выговорить.

– Куда он делся, признайся!

– Где наши деньги? Будешь говорить, ну?! – двинул ему кулаком в зубы белосточанин, чья жена явилась под церковь с клубками ниток.

Ломник промычал что-то невнятное и умолк. Рассвирепевшие мужики начали рвать на «апостоле» одежду, затем повалили его и стали топтать сапогами.

– Люди, надо Альяша искать! – отрезвил всех вдруг пронзительный крик. – Чего мы столпились тут, как стадо баранов?!

– Главное, чтобы гроши не успел никуда отправить!

– Может, он в старом доме, в Грибовщине?

– Говорят, с апостолами на выгон подался, а оттуда жидки молодые его в Кринки повели кустами! Если махнуть через деревню, на мосту остановить можно!

– Ах, гицаль! Его дружок Пиня прислал уже на выручку мошенников своих!

– Бежим громадой!..

Бросив Ломника посреди дороги, толпа отхлынула от пустого домика и с воплями, от которых у грибовщинцев волосы на голове вставали дыбом, стремительно пронеслась через деревню. Этот яростный крик и бессмысленное трепетание – было все, что осталось у них от большой надежды.

…Тэкля с Химкой к тому времени успели затащить пророка в пустовавшую с весны картофельную яму. Женщины натаскали соломы и завалили ею Альяша. У безмерно усталых, измученных людей довести поиски до конца уже не осталось сил.

Глава IV

ГОЛГОФА

1

Внезапно по Принеманщине пронесся слух, что грибовщинский пророк – вовсе никакой не пророк, а белогвардейский офицер Булак-Балаховича.

Нашлись люди, утверждавшие со ссылкой на документы, что революцию он встретил в таком-то чине, служил в таком-то полку, столько-то человек расстрелял сам лично, столько-то засек нагайкой. Указывалось место, где большевики разоружили его полк, и даже маршрут, которым этот проходимец и палач, подделываясь под крестьянина, следовал в Кринки, кто ему помогал, обманутый мошенником.

– Этот, ваше благородие, чтобы обдурить народ и поживиться, купил в Грибовщине чужую фамилию – Климовича – и святым, холера, прикинулся!..

– Ну, такой богомолец, праведник, а у самого было четыре молодых жены да мешки с золотом, брильянтами и долларами, закопанные в огороде!

– Подумать только, каким непьющим прикидывался, а ему, мерзавцу, разные вина и ликеры из Парижа курьерскими поездами привозили!

– Еще какие пиры закатывал! У Жоржа Деляси за золото шлюху откупил!..

– Не купил – в карты выиграл!..

Все эти подробности, как потрясающая сенсация, по той же системе беспроволочного телеграфа и «психического эха» полетели из села в село, будоража и приводя в ужас легковерных крестьян.

– И этот обманул!

– Как он ловко нас надул!

– Вокруг пальца всех обвел!

– Эко диво! Буржуи всегда темного мужика обдуривали! Первый раз, что ли?

– Так нам и надо, потому что мы ни разу их как следует не проучили! До таких пор они смеяться будут над нами?

– И то правда! Неужели мы такие слабаки, что не можем прижать одного, чтоб другим неповадно было?!

Люди были готовы четвертовать вчерашнего кумира.

Именно в это время окончательно потерпел крах и Иван Мурашко. Когда его «сионисты», не дождавшись объявленного им конца света, подняли бунт и потребовали свои вклады, проходимец прихватил общинную кассу, Ольгу Ковальчук и удрал в Америку. От первого мужа у Ольги было шестеро детей, и практичная мать купила каждому в Буэнос-Айресе по большому дому…

Альяш не способен был на то, чтобы из Сокольской сберкассы забрать вклад и с Тэклей махнуть за океан – вне Грибовщины он не представлял себе жизни. Дядька поселился опять в деревне, в старой отцовской хатенке. Не в состоянии и минуты просидеть без дела, старик начал по ночам выезжать в поле с плугом или бороной, а днем уходил спать к соседям, куда сердобольная Тэкля носила ему горшок с кашей.

Так прошел день, другой. Прошла неделя…

Альяш уже решил, что опасность миновала. А в это время под Бельском самые верные его сторонники готовили своему идолу мученическую смерть.

2

На скрещении дорог Бельск – Гайновка – Заблудов бельчане с молитвами и заклинаниями ночью спилили столетний дуб. Плотники выстругали из комля здоровенный крест с одной перекладиной, бабы привязали к перекладине льняной передничек. Затем мужчины сплели веночек из колючей проволоки, наточили вилы, взвалили тяжелый крест на плечи и, нигде не останавливаясь, поволокли его на север – в сторону Кринок. Шли через Заблудов, Михалово, Городок, станцию Валилы, Случанку…

В селах мужики спрашивали, куда они волокут такую ношу, но бельчане отмалчивались. Признались одному нашему Салвесю, да и то с великой неохотой. Странную процессию страшевец встретил на случанской дамбе, возвращаясь из Пилатовщины, куда возил свинью к породистому борову.

– Что случилось, мужички? – придержал Салвесь коня.

Ему не ответили. Но любопытный Салвесь был не из тех, от кого можно легко отделаться.

– Что стряслось? Куда это вы? – не унимался он.

– Так надо, дядька! – нехотя бросил наконец один, сгибаясь под тяжестью креста.

Салвесь опознал мужиков из Масева: еще до первой мировой войны он ездил с ними разбрасывать по царскому указу в пуще картофель и свеклу для зубров. Крайне заинтересованный дядька обратился к ним:

– Масевцы, куда вы, к черту тащите такой груз?! Коней у вас не нашлось, что ли?

Но и знакомые молчали, отворачивались. Только один буркнул:

– Скоро услышишь!

Молодой парень не выдержал, добавил:

– В Грибово, дядя, Альяша проверять!

Его сосед заверил Салвеся:

– Мы его прове-ерим, не сомнева-айся, больше не захочет нас обманывать!

– И другим закажет! – добавил третий.

– Неужели для грибовщинского баламута? – удивился Салвесь.

– Не такой он баламут, как кажется! – гневно сверкнул глазами мужик.

– Умен слишком! – уточнили в процессии.

– За чужой счет!

– Приведем его в чувство! А это ему на башку! – Бельчанин с железными вилами показал венок из колючей проволоки, обернутый соломой.

…Вернувшись со всеми своими пожитками в Страшево, Химка не находила себе места. Когда дядька Салвесь красочно, в лицах, изобразил в нашей хате разговор на случанской дамбе. Химка вскочила с лавки.

– Ой, а я-то все утро гадаю: к чему это сырое мясо во сне видела? Правду вы сказали, Манька, не к добру! – одобрила она прозорливость мамы. – От вы сны умеете хорошо разгадывать, ей-богу!

– Как увидишь во сне сырое мясо, жди беды, это тебе каждый дурак скажет! – поскромничала мама.

– Так оно, Манька, и вышло! Надо бежать в Грибовщину, как бы чего с ним не сделали!

– А Тэкля зачем?

– Не справиться ей, бедной, если так богомольцы взъелись! Я их знаю – такие заядлые…

– Тебе что, жить надоело? – не выдержал Салвесь.

– И правда, Химка, зачем тебе туда?! Мало тебе было игры этой? – поддержала мать Салвеся. – Посмотри, что это тебе дало, что?! С чем ушла туда, с тем же и вернулась, ничего не изменилось!

– Я только взгляну, чтобы чего-нибудь там… Я скоро вернусь!

– Беги, беги, – может, и тебе достанется на орехи! – попугал отец.

Но, как бы подтверждая ту истину, что мы порой не так дорожим человеком, сделавшим добро нам, как тем, кому сделали добро мы, Химка, конечно, советов не послушала.

3

Бельчане с крестом прибыли в Вершалин на рассвете. Пророк целую ночь окучивал при луне картофель, только что распряг мокрого буланчика и уже собирался идти завтракать. Здесь его отчаявшиеся правдолюбцы и схватили. Одни бельчане сразу же начали копать под липой яму, другие сторожили крест, третьи собрались в круг и в центре его поставили Альяша.

Распоряжался всем высокий и дюжий Иван Антонюк из беловежского села Масево-второе. Это он в свое время командовал сотней мужиков, вешавших колокола в грибовщинской церкви. Теперь он взял на себя обязанность добросовестно разъяснить пророку, что к чему.

– Ты, Илья, на меня не сердись, но люди кажуть, будто ты белогвардеец. Небось слыхал?! Не может быть, чтобы не слыхал, об этом только и говорят по селам! Будто капитаном был у Балаховича…

Перепуганный старик молчал, еще, может, не совсем уяснив, чего от него хотят.

– Так говорят во всех деревнях, сходи и послушай! – Иван как бы оправдывался перед другом, убеждал его. – Мы и пришли проверить. Потому – по справедливости хотим, чтобы никому не было обидно, ни тебе, ни нам, разумеешь?.. Сейчас мы тебя распнем. Если ты на самом деле святой, то тебе нечего бояться – на третий день ты себе воскреснешь, как Иисус Христос!..

– А нет – так сдохнешь на этом бревне, как паршивая собака! – не вытерпев, угрожающе сказал второй, вынимая из соломы веночек из ржавой проволоки.

– Уж об этом мы позабо-отимся! – спокойно и веско добавил третий.

– А ты как думал?! – уже с нотками скрытой угрозы подтвердил Иван. – Постоим здесь три дня, посмотрим за тобой, близко никого не подпустим!

– Пусть только попробуют сунуться! – предупредил все тот же крикун, размахивая острыми вилами. – Не то что полиции – самому пану войту из Шудялова от ворот поворот укажем!

– Стоять будем твердо! – коротко подтвердил Иван, и по голосу его чувствовалось, что так оно и будет.

Наступило тягостное молчание. На селе промычала корова, которую баба выгнала за ворота к пастухам. Два мужика в стороне деловито подсекали лопатами переплетенные, как змеи, липовые корни и выбрасывали из ямы землю, словно собирались вкапывать для забора столб. При этом мужчины ссорились:

– Говорил тебе – тут корней много!

– А где ты хотел, камней много, да и земля твердая! Подумаешь, пан какой! Лопата липовый корень режет, как масло!

– А песок как пепел, холера! Жито уже налило, ему все равно, а картошке дождь ну-ужен!.. О, тебя, падло, только и не хватало нам! Пошел вон!

Но Банадиков одноухий Шарик уже давно привык к чужим – сколько их перебывало тут! – и не испугался бельчан. Пес подошел совсем близко, осторожно ткнулся носом в сырой песок, понюхал белые отметины на корнях, разочарованно чихнул, мудрыми глазами взглянул на людей и неторопливо побежал прочь, задрав свернутый в колечко хвост.

– Аршина полтора будет! – сказал наконец второй землекоп. – Хватит, никакой черт теперь крест не свалит! Давайте, хлопцы!..

Десяток мужиков дружно подняли крест с льняным лоскутом и, осторожно приподнимая его, опустили толстый конец в яму. Тяжелый комель глухо стукнул о дно.

– Хорош! Давайте немного левее!.. Та-ак!.. Еще, еще!.. Теперь чуть назад!.. Файно, можно засыпать!..

Застучали комья земли.

– Стоп, хлопцы, сто-ой! – спохватился Антонюк. – Ногами до земли не достанет? Надо же примерить!

Мужики бесцеремонно схватили старика под мышки, потащили к кресту, примерили.

– Хватит! Еще с пол-аршина в запасе! – сказал второй землекоп. – Можно засыпать. Держи его, Иване, а то хоть он и дед, а даст тягу – вот смеху-то, холера, будет! Сколько старались!..

– Тогда хоть домой не показывайся!

– Бабы засмеют!

– Николай, а ты оттуда гляди, чтоб не перекосило его, пока засыплем!..

Мужики неторопливо стали бросать песок в яму, тщательно утрамбовывая его босыми ногами и для прочности бросая камни поближе к основанию креста. Антонюк по-прежнему крепко держал помертвевшего пророка за локоть. Свободной рукой этот здоровенный, словно орангутанг, обросший волосами, дровосек из-под Беловежи, которому впору было бороться с зубром, вытащил из кармана своей свитки молоток и новенькие, хорошо заостренные квадратные гвозди кузнечной работы – гораздо больше тех, какими куют лошадей, – показал их Альяшу и успокоил:

– Ничего, Илья, я это быстро сделаю, болеть очень не будет, не бойся!..

Казалось, взбаламутил, взбудоражил села, намутил воды, вызвал такие страсти, довел многих до страшного разорения, виноват кругом и идет, как Христос, на Голгофу по дремучей своей темноте и самодурству, – казалось, Альяш должен был упасть в ноги людям, каяться и молить о прощении. Но он молчал.

– Ты смотри – как немой! Корова язык отжевала?! – удивился тот, кого звали Николаем.

Альяш ничего не сказал и на это.

Возможно, старик и прав был, что молчал. Скажи он хоть слово поперек – и эти обозленные, обманутые люди придушили бы его еще до того, как распять на бревне.

4

Нет пророка в своем отечестве, басням Альяша одно сельчане не верили. Плевались, глядя на богомольцев, на крестные ходы, проклинали вечную ярмарку в своем селе, но ничего против земляка не имели. По их мнению, Альяш был не виноват, что на свете столько живет дураков. Они даже не слишком винили его и в убийстве: пьяный Юзик начал первым, а старику просто повезло. Дело, в общем-то, житейское, бывает по-разному…

Альяшу, сказать по правде, втайне симпатизировали Сколько они повеселились, посмеялись над попами, архиереями и панами всякого сорта. Кто устроил этот веселый и долгий спектакль?! Кто давал мужикам возможность подзаработать? Деревня, как ни говори, прославилась, все девки оказались на виду, ни одна, слава богу, не засиделась! Конечно, Альяш человек неласковый, суровый, все эта церковь у него на уме, но что же сделаешь, если у человека такая страсть?! Иной без меры за женскими юбками бегает, другой в бутылку глядит, третий за любовными книжечками пропадает, – а чем это лучше?..

Короче говоря, в то утро односельчане в большинстве своем охотно выручили бы Альяша. Но деревня еще спала.

В самый критический момент Тэкля, обеспокоенная тем, что Альяш не идет на свой ранний завтрак, в поле понесла ему горшочки с едой и наткнулась на сбившихся в кучу и дрожащих от страха пастушков. Выгнав коров, они увидели самосуд, перепугались и не знали, что делать. Встретив женщину, мальчишки сообщили:

– Тетя, там какие-то люди дядьку вашего хотят на крест прибить!

– И крест уже вкапывают!

– Совсем новый!

– С передником!

– Молоток достали и гвозди, какими подковы прибивают лошадям!

– Где-е! – женщина выронила узелок.

– За вашей хатой!

– А ваш дядько молчит!

– Держат его крепко!..

– А страшно так!..

Тэкля бросилась к Степану Курзе. Окно его дома почему-то было распахнуто, и Тэкля, раздвинув занавеску, просунула голову между вазонами, осмотрелась.

Степан, уже одетый, сидел на табуретке, а его простоволосая Нинка на неприбранной кровати. Встревоженный солтыс нехотя надевал на шею казенную бляху с орлом и с обидой в голосе бубнил жене:

– Хватит с меня! Хлебнул я с телом Юзика тогда, пилили меня – зачем войту докладывал! Холера их знает, как этим панам угодить!

– Староста тюрьмой стращал, обзывал всячески! – поддакивала Нинка. – Я же помню!.. Правильно, на этот раз не лезь, разберутся сами! Приедет полиция, позовет, тогда и выйдешь!

– Подати не платят, на шарварок[38]38
  Шарварок – повинность. Установленное правительством количество дней, которое каждый крестьянин должен отработать на строительстве дорог.


[Закрыть] никто не идет! Мост провалится или пастухи его разберут, собака взбесится, друг другу стекла побьют или поленом по башке стукнут – все солтыс виноват! И хотя бы деньги платили, холера, а то все бесплатно!.. Тьфу, собачья служба!..