Текст книги "На семи ветрах"
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Глава 9
Поезд на полустанке стоял две минуты. Варвара Степановна вытащила в тамбур тяжёлый чемодан и увесистый рюкзак, неловко спрыгнула с подножки вагона и попросила проводницу подать ей вещи.
Принимая от проводницы чемодан, она вдруг оступилась; старенькие, разболтанные замки на крышке щёлкнули, и чемодан открылся. Из него выпали какие-то пакеты, свёртки, стеклянные трубочки, пузырьки с жидкостью. Несколько хрупких трубочек разбилось, и на чёрные шпалы посыпались стёкла.
– Ох, господи! – ахнула проводница. – Всю свою аптеку загубите.
– Да не аптека это. Химикалии везу, оборудование… В городе раздобыла. Для ребят, для школьных опытов…
Проводница смутилась:
– Так вы учительница?.. Ну, извиняйте… А я подумала, что вы по аптечному делу.
Поезд тронулся.
Варвара Степановна торопливо собрала пакеты, пузырьки, закрыла чемодан и огляделась: как же теперь добраться до Родников?
У пристанционного склада, под навесом, стояло несколько грузовых машин. Колхозники нагружали их сыпучим минеральным удобрением.
«На дворе зима, а весна уже даёт себя знать», – подумала учительница, направляясь отыскивать попутную машину.
– Здравствуйте, Варвара Степановна! – услыхала она знакомый голос.
К ней подошёл председатель соседнего, рогачёвского колхоза «Коммунар» – Просеков. Высокий, поджарый, в короткой кожаной куртке, весь запорошённый белёсой пылью, словно заиндевевший, он поздоровался с учительницей.
– Видали такого?.. – усмехнулся Просеков, стряхивая с куртки пыль и вытирая платком лицо. – Вид у меня как у заправского мельника.
– Отличный вид! – улыбнулась Варвара Степановна. – Хорошо весну встречаете.
Они были давние знакомые. Просеков был когда-то учителем в соседней деревне, потом инструктором райкома партии, затем его избрали председателем колхоза «Коммунар», и вот уже третий год он неплохо работал в Рогачёве.
– Поздравляю, Варвара Степановна, – усмехаясь, сказал Просеков.
– С чем это?
– С успехами школьной бригады. Читал я в газете, читал. И ловко ваши ребята рапортовать научились! Всё-то у вас в ажуре, всё в порядочке…
Варвара Степановна нахмурилась:
– И я, Василий Андреевич, читала. А только рапорт ещё ни о чём не говорит. Вот еду домой и думаю: зачем это всё? Кому нужно так школу захваливать?
– Известно кому. Директор ваш с председателем колхоза стараются. Их хлебом не корми, дай только перед начальством покрасоваться – мы, мол, передовые…
– А вы тоже, коммунаровцы, хороши, – заметила Варвара Степановна. – Ваши дети у нас же, в Родниках, учатся, а вы никогда в школу не заглянете. Хоть бы посмотрели, чему да как мы ребят учим… И школьной бригаде могли бы помочь.
– Вот как, мы же и виноваты? – удивился Просеков. – А вообще-то, пожалуй, вы правы… Подумаем, Варвара Степановна. – Он подхватил её чемодан и невольно ахнул. – Ну и нагрузились вы! Словно камни везёте. Опять, наверное, что-нибудь для школы?
Учительница призналась, что в чемодане химикалии и оборудование для школьной агрохимлаборатории.
– И почему это ваш председатель не расщедрится, не приобретёт для школы лабораторию?
– Считает, что мы ещё не доросли до этого, что это лишние расходы… Вот и собираем с бору, с сосенки…
Просеков усадил Варвару Степановну в кабину грузовика и велел шофёру довезти её до Родников.
Вскоре машина вырвалась из путаницы пристанционных улочек и, обгоняя медлительные подводы с грузом, споро побежала по заснеженной равнине. Замелькали перелески, деревни, фермы, мастерские.
Широколицая, скуластая, с резкой продольной складкой на переносице, с частой паутинкой тонких морщинок под глазами, Варвара Степановна напряжённо всматривалась в дорогу, словно вела вместо шофёра машину.
Учительница хорошо знала эти места.
Здесь, в Родниках, в десяти километрах от станции, она родилась, провела детство, бегала с подружками за малиной во все знаменитые леса в округе и потом, не заходя домой, несла свою добычу на полустанок к скорому поезду. Шумный горячий паровоз с длинным хвостом вагонов подкатывал к полустанку, словно взмыленный конь, и стоял считанные минуты. Пассажиры, едущие на юг, не решались спускаться с подножек, и девчонки крикливой гурьбой осаждали поезд. Торопясь продать малину, они наперебой совали в руки пассажиров корзиночки и кузовки, отталкивали друг друга от покупателей, и Варька Ведерникова почему-то всегда оказывалась позади всех.
Её кузовок с лесными дарами пассажиры подхватывали уже на ходу поезда, и девочка обычно не успевала получить ни кузовка, ни денег.
Подружки, подсчитывая выручку, от души смеялись над растяпой Варькой; дома мать горестно разводила руками, а девочка, словно об увлекательной прочитанной книжке, рассказывала ей о горячем паровозе, резвом перестуке колёс, о блестящих, как зеркала, вагонах, уносящих людей в дальние края.
– Ты как святая у меня. По старым временам тебе бы в монастырь надо, в сподвижницы… – вздыхала мать.
После десятилетки Варя поступила в областной педагогический институт.
И опять полустанок встал на её пути. Правда, теперь это уже была оживлённая большая станция со складами и элеватором, с шумным посёлком по обеим сторонам железной дороги.
Варя приезжала домой и на каникулы, и в праздники, и в выходные дни.
Несколько часов езды в поезде, потом от станции до Родников напрямик через лес, через три страшных оврага и заболоченный лужок, по шаткому мостику через Можайку – и она дома.
Зимой пурга заносила узкую, еле приметную тропинку, мороз обжигал щёки, уши, колени, но Варя шла и шла, радуясь, что у неё здесь так много добрых примет, которые не дадут ей сбиться с дороги. Вот расщепанная молнией сосна на косогоре, вот знакомые заросли орешника, вот могучий дуб с ржавыми, ещё не опавшими листьями и, наконец, незамерзающий родничок в овраге, который чуть слышно булькал и позванивал, словно хотел сказать: «Так идёшь, так… Здесь твоя дорога».
Однажды Варя всё-таки заблудилась и добралась до дома только к полуночи. Мать растёрла ей снегом обмороженные колени и, радуясь приезду дочери, не могла не побранить её: в такую стужу и собака из конуры не выглянет, а она пешком шагала со станции.
– Надо мне, мама, надо! – оправдывалась Варя.
У неё уже было немало друзей и в школе и в деревне. Она привозила ребятам и старикам семена редких злаков, овощей, черенки и саженцы ягодников и плодовых деревьев, показывала, как надо начинать опыты и вести наблюдения. В те годы с её лёгкой руки на усадьбах многих колхозников с успехом привилась крупноплодная смородина, которую, к немалому смущению Вари, в Родниках назвали «ведерниковской».
– Да не моя это, не моя, – улыбалась Варя. – Эту смородину в питомнике вырастили…
– Ты её привезла, ты посадила – твоим именем и звать будем, – отвечали ей колхозники.
В начале войны Варя Ведерникова – теперь уж Варвара Степановна – вернулась в Родники с дипломом учительницы и стала преподавать в школе биологию и химию.
Но теперь уж было не до опытов. Мужчины ушли на войну, в колхозе работали женщины, старики, ребятишки, и Варвара Степановна вместе с ними выращивала хлеб, картошку, доила коров, косила Потом её даже избрали в колхозе бригадиром.
… Машина, съехав с пригорка, ворвалась в большое село Перегудово. Шофёр вёл машину, не снижая скорости.
Варвара Степановна тронула шофёра за рукав и кивнула на дорогу.
У школы, недалеко от шоссе, на вытоптанной снежной площадке, мальчишки бесшабашно играли в футбол.
Неожиданно от чьего-то сильного удара мяч залетел на шоссе и, подпрыгивая, покатился навстречу машине. Мальчишки с визгом побежали его догонять.
Шофёр, резко затормозив, остановил машину, выскочил из кабины и, выругав мальчишек, достал закатившийся под колёса мяч. Он был старый, мокрый, из разорванного бока выпирала оранжевая камера.
Не зная, что делать с мячом, шофёр покачал головой, потом подбросил его вверх, с силой взмахнул ногой – и промахнулся. Вместо мяча, смешно кувыркаясь в воздухе, вверх взлетела галоша с его валенка.
Мальчишки захохотали и, подхватив мяч, бросились врассыпную.
– Коноплёв! Лёня! – позвала Варвара Степановна, вылезая из кабины.
Рослый подросток, прижимавший обеими руками мяч к животу, оглянулся и замедлил бег. Потом остановился и, немного помедлив, направился к учительнице.
– Здравствуйте, Варвара Степановна… – растерянно заговорил Коноплёв, распаренный, словно после бани. – Это не я забил. Я в защите стою… Это из нападения бахнули…
– Значит, плохая из тебя защита, – сказала Варвара Степановна. – Дай-ка сюда мяч, Лёня.
Вздохнув, Коноплёв отдал мяч. Подошли другие школьники и, поздоровавшись с Варварой Степановной, стали упрашивать её не отбирать у них мяч. Они уже начали тренировки и думают весной вызвать родниковских школьников на футбольное состязание.
– Ну какие же это тренировки на проезжей дороге? – поморщилась Варвара Степановна и обратилась к шофёру: – И что это за мяч?
– Требуха… сычуг коровий, – подтвердил шофёр, разгадав маленькую хитрость учительницы. – Наши ребята с такой лаптёвой командой и играть не захотят.
– Это мы-то лаптёвые? – взъерошился Коноплёв. – Да мы ваших как миленьких…
– Нет, нет… – подтвердила Варвара Степановна. – Пока настоящих тренировок на спортплощадке не наладите, наши с вами играть не будут. Слишком неравные силы. Так и передайте вашему физкультурнику.
– Хорошо, передадим, – вздохнув, согласился Коноплёв.
Учительница отдала мяч Коноплёву, потом, притянув подростка к себе, застегнула ему полушубок и поправила шапку.
– Догадываюсь, ты, конечно, капитан команды. А похож больше на ушкуйника или на печенега. Тобой только малышей стращать.
Школьники заулыбались.
– Варвара Степановна, а вы к нам зайдёте? – раздались голоса.
– У нас теплица открылась… огурцы зацвели.
– Трактор от колхоза получили… «Беларусь», новенький.
– Нам уже землю в поле нарезали…
– Как-нибудь обязательно зайду, – сказала учительница, и машина тронулась.
Школьники ещё долго махали ей вслед руками, а Варвара Степановна вновь предалась раздумьям.
Вот и Перегудово стало частицей её жизни.
Она пришла сюда два года назад, после бурного собрания учителей-коммунистов, когда стало известно, что в перегудовской школе не хватает преподавателей, что там сменился уже третий директор, что школа по успеваемости занимает последнее место в районе.
Тогда многие не понимали поступка Варвары Степановны: в Родниках у неё налаженная жизнь, квартира, дочь, родственники, а она почему-то предпочла довольно запущенную перегудовскую школу. В хорошую погоду учительница ходила в новую школу пешком или ездила на велосипеде – семь километров туда, семь обратно, но в зимнюю погоду и весеннюю распутицу ей пришлось снимать в Перегудове угол.
Через два года дела в перегудовской школе наладились, и учительница вернулась в Родники. Как и раньше, она стала преподавать в старших классах биологию и химию, а потом ей поручили заведовать учебной частью по производственному обучению.
Глава 10
В Родниках машина остановилась у квартиры Ведерниковых. Шофёр внёс в сени чемодан и рюкзак и, попрощавшись с учительницей, поехал дальше, в Рогачёво.
Варвара Степановна переступила порог и замерла: по крашеному дощатому полу разгуливали юркие, подвижные жёлто-пушистые комочки. Они перебегали из угла в угол, тыкались носами в железный противень около печки, пищали, и Варваре Степановне показалось, что в комнату ворвалась весна с её разнобойным птичьим щебетом. Круглая печка-голландка топилась вовсю, за чугунной дверцей сердито гудел огонь.
«Да это же утята… – И учительница, нагнувшись, взяла в руки один пушистый комочек, другой. – Должно быть, только что с инкубатора… И как они сюда попали?»
Из-за печки вышла разрумяненная Настя, держа в руках кастрюлю с каким-то месивом. Переложив месиво в противень, она постучала по железу пальцем и позвала: «Ути, ути, ути!»
Смешно переваливаясь и налезая друг на друга, жёлтые комочки облепили противень и дружно застучали по дну клювиками.
И только сейчас Настя увидела мать. Быстро вытерев о фартук перемазанные утиным кормом руки, она бросилась к ней:
– Приехала!.. Наконец-то!..
– Что это, дочка?
– Утиная ферма на дому, – усмехнулась Настя. – Мобилизованы все ученики на утиный фронт, с четвертого до десятого класса.
Варвара Степановна ничего не понимала:
– Какая мобилизация? При чём здесь утиный фронт?
Настя рассказала, что произошло в отсутствие матери.
А позавчера с инкубаторной станции привезли крошечных утят. Часть утят кое-как разместили на колхозной птицеферме, а пять тысяч передали школе. Звягинцев сразу же объявил очередную мобилизацию на «утиный фронт» и дал команду взять каждому ученику по двадцать утят и выращивать их дома.
Ребята, конечно, подчинились, а вот Федя Стрешнев и Парамон Канавин наотрез отказались.
– А тебе, мама, как преподавателю биологии поручено отвечать за всё это, – закончила Настя.
– Погоди, погоди… – растерянно заговорила Варвара Степановна. – Как это – выращивать на дому? А как же люди будут жить вместе с утятами?
– Не знаю… – вздохнула Настя. – Я вот с утра печку топлю. Очень утята тепло любят… Чтоб не ниже тридцати градусов. А прожорливые какие – ужас! Третий раз сегодня кормлю, а им всё мало.
– Недоразумение, чепуха какая-то! – Варвара Степановна заходила по комнате и едва не придавила желтый комочек, сунувшийся ей под ноги.
– Алексей Маркович говорит, что утки – это наш долг… Дело чести школы… Ты куда это? – спросила Настя, заметив, что мать взялась за скобку двери. Ей ведь столько надо было ещё рассказать о событиях последней недели!
– Потом, дочка, потом, – сказала Варвара Степановна, встретив вопрошающий взгляд дочери. – Я скоро вернусь. Надо же разобраться в конце концов…
– Ты хоть застегнись! – крикнула вдогонку матери Настя.
Варвара Степановна мельком глянула в зеркало у двери. Ну вот, и опять щёки пошли пятнами. И когда же она научится вести себя поспокойнее?
Запахнув пальто и поправив вязаный платок, Варвара Степановна поспешно вышла из дому и направилась к школе. И как она ни была взвинчена, но, зная, что за учителем всегда пристально следят ребята и взрослые, старалась казаться спокойной.
Вот от колодца ей кивнули женщины: «С приездом, Варвара Степановна! Загостились вы!»; с дороги, из саней-розвальней просалютовал кнутовищем старик возчик; ребятишки, съезжая с горки на санках, замахали ей руками.
Учительница кивала в ответ, говорила: «Здравствуйте», «Спасибо», – не дай бог, кого-нибудь не заметить, не сказать доброго слова.
Но утята не выходили у неё из головы. Варвара Степановна зашла в один дом, где были школьники, в другой, в третий. И всюду ребятишки усердно топили печи, готовили корм, кормили утят. Утята пищали, галдели, разбредались по всем углам, лезли под ноги взрослым, которые на чём свет ругали учителей.
Нет, это было невероятно! Разместить утят по избам, вернуться к тем временам, когда люди жили вместе с поросятами и телятами?! И кому пришла в голову такая затея? Неужели Фонарёву и Звягинцеву? А что думает об этом секретарь партийной организации Григорий Иванович Шугаев? Правда, человек он в колхозе новый, всего лишь полгода вернулся из города в родную деревню и начал работать заведующим ремонтной мастерской.
Варвара Степановна решила больше не заходить в избы – всё было ясно. Скорее в школу! Но едва она миновала дом Стрешневых, как с крыльца выскочил Ромка и догнал учительницу:
– Варвара Степановна, к нам зайдите, к нам…
Учительница с тревогой оглядела мальчишку – он был в валенках, но без пиджака, без шапки – и повернула к дому Стрешневых.
В избе шла баталия.
Хозяйка дома, высоко подоткнув юбку, сгребала кормившихся у противня утят и бесцеремонно засовывала их в корзину. Прохор Михайлович сидел за столом и безучастно смотрел на жену.
– Что ты делаешь? – закричал Ромка, бросаясь к матери. – Всех утят передушишь.
– Забирай свою ораву! Вон отсюда! – кричала Евдокия, продолжая сгребать пушистые комочки. – Чтоб духу их не было…
– Варвара Степановна, хоть вы скажите ей… – взмолился Ромка.
– Что у вас тут происходит? – спросила учительница.
– А это вас нужно спросить, учителей, наставников! – сердито заговорила она. – Мне с семьёй повернуться негде, а тут ещё пискляки эти. Федька хоть сообразил, не взял утят, так теперь Ромке навязали…
– Мам, так это временно… пока морозы, – вступился Ромка. – Так Алексей Маркович сказал.
– «Временно, морозы»!.. – передразнила Евдокия, – Так утятам не меньше двух месяцев в тепле надо быть. Вот пусть ваш Алексей Маркович и держит их в своём кабинете, а я не желаю в вонючем утятнике жить: пищат тут, гадят. И от жары задохнуться можно.
– У нас же мобилизация. Боевое задание, – заныл Ромка. – Честь школы спасаем…
– И что это за порядки у вас в школе? – обратился к учительнице Прохор Михайлович. – Что ни месяц – гонка да переполох. Осенью ученики картошку в грязи копали, потом свёклу под дождём перебирали. Теперь новая придумка – утиная страда. А чему ребята от такой суеты научиться могут? Бредут, как лошади с шорами на глазах, ничего не видят, не смыслят…
Ромка с досадой покосился на мать с отцом, потом с надеждой на Варвару Степановну – сейчас она объяснит его родителям, что такое мобилизация на «утиный фронт». Но учительница почему-то молчала. Потом спросила, где Федя.
– В школу вызвали, – нахмурилась Евдокия. – Должно быть, протирают с песочком… И всё из-за пискляков этих, будь они неладны!
– Куда же теперь утят девать? – не выдержав, спросил Ромка.
– Ну что ж, укладывай их в корзину, – сказала наконец Варвара Степановна. – Только осторожно. Отнесём в кабинет Алексею Марковичу.
– Так уж и в кабинет? – не поверил Прохор Михайлович.
– А вы правильно говорили, – обратилась к нему учительница. – Я с вами во многом согласна. – И она пригласила Прохора Михайловича прийти в школу на очередной педсовет, высказать своё мнение о непорядках в трудовом обучении ребят.
– Сказать, конечно, можно… – согласился Прохор Михайлович.
– И не только сказать, – перебила его Варвара Степановна, – но и помочь школе своим умением, опытом, заняться обучением ребят.
Уложив вместе с Ромкой утят в корзину, учительница направилась к двери.
– Только я к директору с утятами не пойду, – растерянно признался Ромка.
– Да, да, – вздохнув, согласилась Варвара Степановна. – Оставайся дома. Я одна схожу.
Глава 11
Звягинцева в кабинете не было. А рядом, из дверей пионерской комнаты, доносились возбуждённые голоса, выкрики, порой стук карандаша по столу – видимо, там шло бурное заседание.
Варвара Степановна решила узнать, что там происходит.
Но не успела она взяться за дверную ручку, как из пионерской комнаты выскочил Федя Стрешнев.
Не заметив учительницы, он пролетел мимо неё и, грохоча сапогами по чугунным ступеням, словно провалился в проём лестницы. Следом за ним выбежал Улька Вьюрков.
– Куда это вы? Уж не пожар ли? – спросила учительница.
– Ой, вы ведь ещё ничего не знаете! – спохватился Улька. – Это всё из-за нашей бригады… да ещё из-за утят.
– Кое-что уже знаю, – кивнула Варвара Степановна.
Улька торопливо рассказал, что сегодня срочно собрался комитет комсомола, чтобы обсудить дела школьной бригады. Таня сделала сообщение о слёте, об утятах, а Федя выступил против её рапорта и заявил, что никаких утят дома он выращивать не будет.
– Ох и споры тут разгорелись! И знаете, Фонарёва до чего договорилась? – возмущённо пожаловался Улька. – Стрешнев, мол, мешает нашей бригаде, позорит честь школы, и надо его исключить из бригады… Ну, Федька не выдержал… сорвался и убежал.
– Ну-ка пойдём послушаем, – сказала Варвара Степановна.
– Нет… Я Федю поищу… Куда это он ринулся?
Варвара Степановна вошла в пионерскую комнату и, кивнув ребятам, присела у двери.
За длинным столом, покрытым красной материей, сидели человек пятнадцать школьников.
Таня Фонарёва стояла и что-то говорила. Но её слушали плохо. Ребята переговаривались, перебивали Таню репликами, отпускали колкие замечания:
– Очень ты сознательная, Фонарёва!
– Тебе только в протокол записать!
– Слушали да постановили!
– Дайте же ей договорить! – взмолилась наконец секретарь комитета комсомола Люба Конькова, стуча карандашом по столу.
Шум немного утих.
– Вот вам ещё один пример, как недостойно ведут себя некоторые члены бригады, – заговорила Таня. – Товарищи критикуют поведение Стрешнева, а он, не считаясь с нами, хлопает дверью и убегает.
– Хороша критика – из бригады собрались выгнать, – заметил Саша. – Это как дубинкой по башке.
Таня строго посмотрела на Осокина.
– Надо же быть в конце концов твёрдыми и принципиальными… Стрешнев отказался выращивать утят, показал себя злостным срывщиком колхозного птицеводства…
– Так уж и срывщиком, да ещё злостным! Зачем же такие громкие слова? – остановила Таню Варвара Степановна и с грустью покачала головой.
И откуда у девочки такой осуждающий тон, поучающие ноты в голосе, пренебрежение к товарищам?
Уж не потому ли, что её с малых лет считали первой ученицей, лучшей активисткой, гордостью школы, неизменно посылали делегатом на все слёты и совещания, избирали то старостой, то бригадиром. Мало-помалу девочка стала воспринимать эти знаки уважения как должное, привыкла считать себя в школе человеком незаменимым, избранным и была уверена, что всегда действует очень правильно и принципиально.
– Вы же знаете, Варвара Степановна, – продолжала Таня, с недоумением взглянув на учительницу, – Стрешнев уже давно недоволен нашей бригадой, ни с чем не согласен, всё критикует. Какое он имел право высмеивать рапорт на слёте? И что это за вольные художества – ни с кем не согласовав, организует какое-то звено механизаторов, назначает себя командиром, заставляет пионеров собирать удобрения?..
– А что ж тут зазорного? – перебила её Люба. – Всё это для школьной бригады делается. Ребята хотят на машинах работать, технику изучать.
– А с техникой что получилось? – не унималась Таня. – Никого не спросив, Стрешнев натаскал на школьный двор целую кучу машин. А на днях со своими дружками он откуда-то притащил даже шестирядную картофелесажалку. Потом оказалось, что эта машина принадлежит третьей бригаде. И сегодня бригадир приходил к отцу жаловаться, что школьники занимаются самоуправством.
– Так забыли же машину, без ухода оставили, – поднявшись, пояснил Саша. – Мы её в поле нашли, еле из-под снега выкопали… Ей ремонт да ремонт нужен.
– А всё равно самоуправство… Тащите что вам не положено, – наставительно заметила Таня и сказала, что бригадир распорядился вернуть картофелесажалку обратно.
– Обратно в поле?.. И в снег закопать? – фыркнул Саша. – Пусть машина и дальше ржавеет… Очень здорово придумано!
– Ты не остри, – вспыхнула Таня. – Понимаешь, о чём я говорю…
Распахнув дверь, в кабинет биологии ввалились Улька с Федей, а вслед за ними вошёл Григорий Иванович Шугаев.
Высокий, сухощавый, в замасленном до блеска ватнике, в старом треухе, он неловко потоптался у порога и кивком поздоровался с учительницей.
– Вы уж извините, что в таком виде. Ребята меня прямо из мастерской вытащили…
– Очень хорошо, что пришли, – сказала Варвара Степановна. – Тут вот спор разгорелся о школьной бригаде, о юных механизаторах…
– Знаю, знаю, – заговорил Григорий Иванович, подходя к столу. – Что ж я могу сказать. Пора школьникам за настоящее дело браться, на простор выходить. Теперь без техники да без химии в колхозе не проживёшь. И то, что ребята механизированные звенья в школьной бригаде задумали создать, – очень это правильно. И что Прохора Михайловича обхаживают, в ученики к нему рвутся – тоже похвально. Лучшего хлебороба-наставника не найти. С малых лет он земле служит. Честно и бескорыстно. Первым в колхоз вступил, первым за трактор сел, две войны отвоевал, чтобы снова землю пахать.
– Расскажите, как дядя Прохор трактор от фашистов спас, – попросил Саша.
– И такое было, – кивнул Григорий Иванович. – Война-то наших Родников тоже не минула. Как только немцы захватили деревню, староста вызвал к себе Прохора и говорит:
«Ты был лучшим трактористом в артели, теперь будешь работать на пользу великого рейха. Старайся, начальство тебя не забудет».
И приказывает ему немедля же начать пахоту под озимые. Выехал Прохор в поле, а его так всего и трясёт. Пахать, сеять для врага! Да за кого же они принимают русского хлебороба?! Достал Прохор спички, канистру с бензином, размахнулся – и не смог поджечь своего железного коняги: ведь он на нём более десяти лет отработал. Сделал в поле два круга, дождался, пока стемнеет, и, не зажигая фар, погнал трактор к лесу. Завёл его в самую глухомань, где когда-то уголь жгли. Потом смазал погуще тавотом все узлы, загнал машину в яму и завалил хворостом. А на другой день Прохора опять к старосте зовут:
«Почему не пашешь? Почему приказа не выполняешь?»
«Да я бы с охотой… Трактора нет».
«Как – нет?»
«Оставил в поле на ночь, а его, видно, угнали».
Искали, искали трактор, а он как сквозь землю провалился. Взбеленился староста, отправил Прохора в полевую комендатуру, к немцам. Ну, а по дороге Прохор изловчился, сбежал от стражи и подался в лес, к партизанам, которые уже начали действовать в нашем районе. Там мы с ним и встретились, целых три года воевали вместе. Потом, после ранения и госпиталя, Прохор вернулся в Родники. А там всё повыжжено, разорено, ни лошадей, ни коров, ни одной машины. Женщины в соху впряглись и на себе землю пашут. Тут-то спрятанный трактор и пригодился. Зарокотал мотор, и в поле появился трактор, а на нём – сам Прохор Михайлович. То-то был праздник в деревне. Почище, чем в первые дни коллективизации, когда пришёл первый «фордзон». Так Прохор и работал на своём железном коне, пока война не кончилась…
– А где он сейчас, этот трактор? – спросил Улька. – Его бы в музей отправить.
– Износился, в лом пошёл… Но он своё дело сделал. А вот тракторист с нами живёт, работает. Видали, как он машины заставил людям служить! Так что вы за Прохора Михайловича крепко держитесь.
