Текст книги "На семи ветрах"

Автор книги: Алексей Мусатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава 26

Кузьма Егорович зашёл к директору школы столь неожиданно, что тот даже удивился. Председатель был не частым гостем у него в доме.

Звягинцев бросился было хлопотать о самоваре.

– Не до чаёв тут… Надо о деле поговорить… – остановил его Фонарёв и с упрёком сказал: – А школу-то вы изрядно подраспустили, дорогой директор… Мало того, что Стрешнева не сумели приструнить, а теперь вот и учительницу из-под своего влияния выпустили…

– А вы, Кузьма Егорович, и без меня отлично с Ведерниковой справились, – польстил Звягинцев. – И вы и ваши свидетели. Прямо-таки к позорному столбу пригвоздили. Теперь не скоро оправится.

– Плохо вы Варвару Степановну знаете. Её так лёгко с ног не собьёшь. Да и не одна она пальбу по мне открыла. Видали, на собрании сколько людей за ней потянулось! – И, помолчав, Фонарёв в упор спросил Звягинцева, как он думает поступить с учительницей.

– Думаю на днях педсовет собрать. Осудим, конечно, Ведерникову, выговор ей объявим.

– «Осудим, объявим»! – передразнил Фонарёв. – Да разве так надо действовать?!

И он посоветовал Звягинцеву немедленно созвать педсовет и вынести решение об увольнении учительницы из школы.

– Словом, за что да почему – вы формулировочку подберёте. И сразу с решением в роно поезжайте, на утверждение к начальству.

– Не пройдёт, пожалуй, такое решение, – помявшись, возразил Звягинцев. – Большинства голосов не соберём.

– А вы внушите учителям, нажмите, если нужно… Где же ваша директорская власть?

Звягинцев признался, что он уже беседовал кое с кем из преподавателей, но те заявили, что от голосования они пока воздержатся и будут ждать выводов колхозной комиссии.

– А что комиссия! Сами знаете, из кого её подобрали. Она и облыжно может решить… – И Фонарёв, раздражаясь всё больше и больше, предупредил Звягинцева: – Имейте в виду, если комиссия против меня ополчится и поддержит учительницу, тогда и вам не поздоровится.

– Тогда, может, так сделать… – в замешательстве заговорил Звягинцев. – Вам, Кузьма Егорович, письмо в роно подготовить… Так, мол, и так: учительница оклеветала руководителя колхоза. И подписи от родителей собрать. Вас же в колхозе ещё многие поддержат. А такое письмо будет посильнее любого решения педсовета…

Фонарёв подозрительно покосился на Звягинцева.

– Всё осторожничаете, Алексей Маркович, за чужую спину прячетесь… – И, вздохнув, он согласился, что с письмом, пожалуй, придумано неплохо.

* * *

Вечером Кузьма Егорович усадил дочь за письмо. Так уж у них было заведено в доме: отец в грамоте был не силён, излагать на бумаге свои мысли ему было трудно, и Таня обычно помогала отцу составлять деловые бумаги, отчёты о работе, разные заявления в районные учреждения.

– Куда писать? – осведомилась Таня. – В район или область? И о чём? О семенах, машинах?

– Да нет, дочка… Сегодня не о хозяйственных делах… Тут другое… – помедлив, сказал отец. – Хочу о Варваре Степановне доложить куда следует. Пиши-ка в районный отдел образования. – И он принялся высказывать те мысли, которые Таня должна была изложить на бумаге. – Напиши-ка всё это, дочка, побойчее да похлеще, – попросил отец. – И потребуй, чтоб меня оградили от такой учительши, чтоб её на своё место поставили…

Покусав по привычке кончик косы, Таня написала первые строчки, потом, отложив ручку, задумалась.

А если Варвара Степановна в чём-то права? А ребята? Ведь почти весь класс стоит на стороне учительницы.

– А может, подождать с письмом-то? – сказала Таня. – Говорят, насчёт удобрений комиссия разбирается.

– Хоть десять комиссий! – отмахнулся отец. – А у меня свидетели есть.

– А если им не поверят…

– Да ты что? – удивился отец. – Кто тебе голову-то мутит? Чего вот сегодня с машиной натворила?

– Голова у меня ясная, – сухо ответила Таня. – А вот зачем ты обманул меня?

– Ну ладно, ладно, – примиряюще заговорил Кузьма Егорович. – Ты же у меня одна-разъединственная на белом свете. Если чего и не так – пожури отца, а ссориться нам незачем. Я бы на Варвару Степановну не жаловался, если бы она меня не опозорила… А то как с цепи сорвалась… – И он кивнул на бумагу. – Пиши-ка, дочка. А я потом подписи от родителей соберу.

Помедлив, Таня отодвинула от себя бумагу!

– Нет… Не могу я такое писать.

Отец озадаченно поглядел на дочь.

– Ну что ж, неволить не буду. Другие напишут… – Он поднялся и вышел из дому.

Таня долго сидела за столом. Достала учебники, тетради, но занятия не шли ей на ум. Мысли о Варваре Степановне не выходили из головы. Да, ребята хорошо знали свою учительницу, свою «Варвару», как они звали её между собой. Она жила на виду у всего колхоза, к ней всегда можно было зайти за советом, за книжкой или просто так. Когда другие учителя удивлялись, почему Варвара Степановна так свободно пускает к себе на квартиру школьников, она обычно отвечала: «А мне от них скрывать нечего… Да и не мешают они мне».

Охотно заходили к учительнице и взрослые. Получить совет, узнать о новом постановлении правительства, попросить написать заявление, похлопотать о документах на получение пенсии, пожаловаться на то, что неправильно начислили трудодни, – с какими только вопросами не обращались к ней люди!

Да и сама Варвара Степановна была нередким гостем в домах колхозников. То надо поговорить об успеваемости и поведении школьника, то побывать на дне рождения, а то и помирить мужа с женой. «Сочувственная, совесть наша», – говорили про неё в колхозе.

Так неужели отец всерьёз поднял руку на Варвару Степановну и решил выжить её из Родников?! Ведь она проработала здесь вот уже сколько лет… Нет, люди этого не допустят, не должны допустить! Но почему же она, Таня, сидит и ничего не предпринимает? Неужели она во всём согласна с отцом и хочет, чтобы его заявление застало учительницу врасплох?

Глава 27

О том, что над головой учительницы собирались тучи, знали уже и в школе и в колхозе.

Феде стало казаться, что во всех бедах Варвары Степановны виноват только он, со своей горячностью и несдержанностью. Он сказал об этом Саше и Ульке.

– Да не в тебе только дело, – нахмурился Саша. – Тут, брат, другое… Учителя большой спор ведут: как нас учить-выхаживать да как самим жить на свете…

– А может, мне всё-таки в чём-то повиниться?

– Да в чём?

– Ну вот, пойду и заявлю директору, – разошёлся Федя, – мол, про Фонарёва наобум написал. Варвару Степановну в заблуждение ввёл. Такой уж у меня характёр вздорный. Учительницу пожурят, и дело с концом… А меня пусть хоть из школы исключат.

– Ерунду ты порешь! – рассердился Саша. – Разве ты не по совести поступил?

– Да, это правда, – признался Федя. – Ни от чего отказаться не могу, ни от одного слова. Просто мне за Варвару Степановну обидно. Её-то зачем тягают?.. То к директору вызывают, то в роно. Я вот всё думаю, как бы её выручить. А чего придумаешь?

В тот же день на последнем уроке Федя получил записку:

«Предупреди Варвару Степановну… Под диктовку одного человека на неё написана жалоба. Жалоба будет подписана группой родителей и направлена в роно».

Записка была без подписи, но Федя по почерку сразу догадался, кем она была написана.

Едва дождавшись звонка, он бросился к Саше и Ульке.

– А кто этот «один человек»? – спросил Улька.

Федя сказал, что записка написана Таней Фонарёвой, а один человек – не иначе, как её отец.

– Вот это да… – удивился Саша. – А председателева дочка кое-чего понимать стала… Только почему же она записочками отделывается?

– Хорошо, что на такое решилась… – одобрил Федя.

– Началась заваруха, – вздохнул Улька. – Нет, надо что-то и нам делать. – И он предложил пойти по избам и попробовать уговорить родителей не подписывать письма против Варвары Степановны.

– А кто ж нас послушает? – возразил Саша. – Погонят в шею, и вся недолга.

– Это пожалуй, – согласился Федя. – А всё ж пойти, следует. Узнаем хотя, кто письмо подпишет.

Целый вечер ребята наблюдали, как бухгалтер Иван Лукич ходил по домам.

– Теперь картина ясная, – заключил Федя, когда колхозный бухгалтер, обойдя пятнадцать домов, направился к председателю. – Иван Лукич не в каждую избу заходил, а по выбору… Только к тому, кто за Фонарёва держится.

– Давайте и мы письмо напишем, – загорелся Улька. – Своё, в защиту Варвары Степановны. И тоже подписи соберём. От ребят, от родителей. Наших-то подписей куда больше будет.

Решено было, что после уроков ребята останутся в классе. Сторожить в коридоре поручили Ульке Вьюркову, а вести собрание уговорили самого спокойного человека в классе – Сашу Осокина.

– Собрались мы правильно, – начал Саша. – Оставаться в стороне больше нельзя. Мы комсомольцы. А как защитить Варвару Степановну, не знаем. Давайте говорить, только не враз…

Через минуту класс бурлил, разбился на группы, которые ожесточённо кидались друг на друга. Улька то и дело просовывал из коридора голову и шипел, чтобы орали потише.

Большая часть ребят шли за Федей Стрешневым, который требовал, чтоб сейчас же было написано всем классом письмо в роно.

– Изложить одни факты! – рубил он ладонью воздух, перечислив всё то, в чём Варвара Степановна обвинила на собрании Фонарёва.

– Пустой номер, – ухмыльнулся из угла Димка. – Факты ещё доказать надо, а у Варвары Степановны свидетелей кот наплакал… И нас никто не просит в чужое дело соваться.

– Как это – не просят?! – зашумели в классе. – Что мы, пешки? Как раз сегодня с нас и спрашивают.

– Кто бы это? – переспросил Димка.

– Комсомольская совесть, вот кто! – сказал Саша. – Я вам ещё один факт приведу, самый главный! Нас в школе девять лет правде учили. И Варвара Степановна первая. Помните, она с малых лет нам внушала: «Имей смелость сказать правду в лицо». И сама она никогда не изменяла этому правилу. Всем говорила только правду, не приглаживая и не прихорашивая её, хотя ей и доставалось за это. И мы верим учительнице. Так чем же мы ей не свидетели? Вот и пришло наше время сказать, что мы её в обиду не дадим.

– Не дадим! – подхватили ребята. – Кончай разговоры! Садись за бумагу!

На другой день Федя, Саша и Улька принесли Григорию Ивановичу письмо.

– Вот… насчёт Варвары Степановны… Двадцать три подписи в классе собрали.

Ребята писали в роно о том, что их учительница никакая не кляузница, она только осмелилась сказать на собрании чистую правду о председателе колхоза. И ещё ребята просили не верить первому письму о Варваре Степановне, которое сочинил сам Фонарёв, а подписали письмо его ближайшие приятели и родственники.

Григорий Иванович пробежал глазами исписанный размашистым почерком лист бумаги и задумался.

После бурного родительского собрания правление колхоза создало комиссию по расследованию загадочной истории с минеральными удобрениями. В неё вошли от колхозников Григорий Иванович и Прохор Михайлович, от учителей – Пётр Акимович. Но пока комиссия ничего не могла выявить. Все свидетели и бухгалтерские документы подтверждали, что удобрения были полностью внесены в почву.

– Это хорошо, что вы учительнице верите, горой за неё встали, – заговорил Григорий Иванович. – Я вот тоже готов свою подпись поставить, двадцать четвёртую. Но письмо ещё всего не докажет. Ведь фонарёвских свидетелей со счётов не скинешь… Да и самому председателю в районе ещё кое-кто доверяет.

– Так что же – не посылать письмо? – приуныл Федя.

– Да нет, письмо нам ещё пригодится, – подумав, сказал Григорий Иванович. – Но тут, ребята, такое дело. Надо нам насчёт удобрений убедить всех, на фактах доказать, чтобы ни у кого ни малейших сомнений не осталось в том, что Варвара Степановна права.

– А как докажешь? – спросил Улька.

– Вот я вам и хочу одно задание дать. Возьмите с пахотного поля, что около Епишкиного оврага, пробы почв…

– Весной обязательно возьмём, – сказал Саша. – Все поля будем обследовать.

– Да нет…. Надо сейчас же взять, немедленно, – настаивал Григорий Иванович. – И анализы срочно сделать. Вот они и покажут, есть в почве фосфор или нет…

– А если нет, значит, его не вносили туда, – договорил Саша.

– Ну конечно! Дошло наконец-то…

Через день школьники принесли несколько почвенных проб пахотной земли, сделали анализы и показали их Варваре Степановне.

– Что это? – удивилась учительница. – Откуда пробы?

– С поля третьей бригады, – сказал Саша. – Недалеко от Епишкиного оврага. Всего пять проб взяли… По совету Григория Ивановича.

– Смотрите, Варвара Степановна, – шепнул Федя, – фосфору совсем мало…

«В самом деле, – подумала Варвара Степановна, рассматривая анализы, – почему они показывают такое незначительное содержание фосфора?» Если в пробах, взятых с пахотной земли, его так мало, как и в почве с Ерёминой пустоши, то выходит, что суперфосфат в эту землю осенью не вносили. И, значит, Федя Стрешнев в своём сочинении написал подлинную правду. Только он ничего не мог доказать. Да и она на родительском собрании тоже никого ни в чём не убедила.

– Теперь всё ясно, – заявил Улька. – Мы сделали почти открытие! Удобрений в эту землю не запахивали…

– Интересно, что теперь Фонарёв скажет… – заметил Саша и предложил показать анализы почвенных проб комиссии.

– Выводы делать ещё рано, – сказала Варвара Степановна. – Пяти проб недостаточно. Надо будет всё поле третьей бригады проверить. Так что поднимайте ребят, и завтра же пойдём за пробами.

После уроков учительницу вызвал к себе в кабинет Звягинцев.

– Присаживайтесь, Варвара Степановна. Надо поговорить.

– Я вас слушаю.

– Понимаете, что происходит. Я ведь думал всё по-хорошему уладить, чтобы чести школы не запятнать. Мы бы отчислили Стрешнева на месяц-другой из школы, сделали ему внушение – подросток одумается, успокоится, и всё придёт в норму. А вы своим выступлением на собрании испортили всё дело. Сами понимаете: можем ли мы Стрешнева после этого вообще оставить в школе?..

– Словом, вы решили освободиться от неудобного ученика! – вспылила Варвара Степановна. – А это уж не честь, Алексей Маркович, а бесчестье наше… Ну нет, я за Федю драться буду.

– Похвально, конечно, но сейчас, пожалуй, это и не нужно, – вздохнул Звягинцев. – Тут дело в другом. Вы незаслуженно обидели председателя колхоза. И вообще сложились очень нездоровые отношения между школой и колхозом. К тому же в роно на вас поступило письмо от группы родителей…

– Письмо?!

– Да, да… Они очень недовольны вашим поведением… И настаивают, чтобы в роно приняли меры.

– А можно узнать, кем написано письмо? – поинтересовалась Варвара Степановна.

– Этого я не знаю. Письмо адресовано в роно, а не в школу.

– Так о чём же нам говорить. Если работникам роно всё ясно – пусть делают выводы.

Звягинцев сокрушённо покачал головой:

– Всё это не так просто. Вы, Варвара Степановна, педагог немолодой, опытный и сами должны понять, что положение создалось крайне ненормальное. Вы обвинили колхозного руководителя в нечестности, в обмане…

– Да, я уверена в этом. И постараюсь доказать…

– Но пока вы ещё ничего не доказали. И вот представьте себе: Фонарёв возбуждает против вас судебное дело по обвинению в клевете, суд поддерживает иск председателя, а вы, учительница Ведерникова, продолжаете работать в школе. Это же невероятный случай. Вопреки всем законам педагогики. Понимаете, как это подействует на школьников, на ваших коллег, на родителей…

– Чего вы, собственно, от меня добиваетесь? – устало спросила Варвара Степановна.

Звягинцев пожал плечами. Пока ничего конкретного. Решать что-либо он не уполномочен. Но не лучше ли Варваре Степановне самой оставить родниковскую школу и перейти в другое место? С её стажем и опытом ей всегда найдётся работа. А здесь, в Родниках, между тем разрядится обстановка и школьная жизнь войдёт в нормальное русло.

– Понимаю, – усмехнулась Варвара Степановна. – Роно намерено уволить меня из родниковской школы.

– Нет, нет, ни в коем случае! – запротестовал Звягинцев. – Роно не может разбрасываться такими кадрами. Речь идёт только об уходе по собственному желанию…

Учительница поднялась. Щёки её покрылись красными пятнами.

– Можете передать начальству, – бросила она Звягинцеву, направляясь к двери, – такого желания у меня пока нет…

Глава 28

Прозвенел звонок. С треском распахнулись двери, и ученики, словно бурливый поток, прорвавший запруду, хлынули из классов в раздевалку. Они громко топали, размахивали сумками и портфелями, перекликались, кто-то воинственно трубил в кулак: «Тру-ту-ту… Выходной… Завтра, завтра выходной…»

Варвара Степановна с досадой прислушалась к шуму за дверями – опять она не уложилась во время со своим опытом по химии.

Перед ней на длинном столе высились стеклянные банки с кислотой и химическими реактивами, шумела голубоватым венчиком огня спиртовка, на чугунных штативах были укреплены пробирки и колбы, соединённые резиновыми трубками, – целый химический завод в миниатюре.

Но звонок есть звонок… Варвара Степановна вытерла тряпкой руки.

– Ну что ж, друзья мои, закончим в следующий…

Но ученики не дали ей договорить. Они хором потребовали продолжить урок – завтра выходной, домой они успеют, а такого опыта, когда на глазах у них получается минеральное удобрение, они ещё никогда не видели.

Учительница решила продлить урок минут на десять. Наконец химическая реакция была закончена. И все увидели на дне колбы щепотку белого сыпучего порошка. Варвара Степановна высыпала его на бумагу.

– Можете убедиться… Самое настоящее азотное удобрение.

Ученики, окружив стол, потянулись к порошку – рассматривали его, нюхали, пробовали на язык.

Потом, попрощавшись с учительницей, они начали расходиться. Задержались только несколько девочек да Улька с Сашей.

Улька был сегодня дежурным, и ему полагалось навести в классе порядок, а Саша, по обыкновению, – принялся одолевать учительницу вопросами: что бы ему почитать о минеральных удобрениях и нельзя ли им всем классом совершить экскурсию на химический завод?

– К сожалению, это очень далеко от нас, – сказала Варвара Степановна. – Но летом, пожалуй, что-нибудь придумаем.

В класс заглянула школьная нянечка и протянула учительнице письмо:

– Алексей Маркович просил передать…

Варвара Степановна разорвала конверт, достала вчетверо сложенный лист плотной бумаги, развернула его и прочла на бланке районного отдела народного образования: «Преподавательнице родниковской полной средней школы Ведерниковой В. С. Во исполнение приказа облоно об укреплении педагогических кадров во вновь открытых школах предлагается Вам принять заведование бережковской восьмилетней школой. К работе приступить с 20 числа сего месяца…»

Варвара Степановна нашарила рукой спинку стула, подтолкнула его к столу, но не села, а продолжала оцепенело смотреть на бумагу. Потом медленно сложила её по старым сгибам.

– Мама, ты что? – вполголоса спросила Настя и посмотрела на письмо. – Откуда это? О чём?

– Да так, деловое… насчёт работы, – уклончиво ответила Варвара Степановна и, сунув письмо в карман, посмотрела на девочек. – Вам домой не пора?

– А завтра пойдёмте к незамерзающему роднику, – заговорила одна из них. – Вы же обещали… Помните?

– Ещё чего!.. – ревниво вмешался Саша. – Мы завтра с Варварой Степановной пробы брать идём… Это поважнее вашего родника.

В свою очередь обиделись и девочки – всегда эти мальчишки перехватывают учительницу!

Варвара Степановна слабо улыбнулась.

– Хорошо, хорошо… Но мы можем вместе за пробами пойти. Работы всем хватит. А в следующий раз… – учительница что-то прикинула про себя, – как-нибудь и к роднику… Договорились?

– Договорились, – недовольно буркнули девчата.

Ученики ушли. Варвара Степановна ещё раз прочла письмо.

– Ну вот, Марфуша, – обратилась она к нянечке, которая всё ещё стояла в дверях, – скоро прощаться будём… В Бережково меня посылают, школой заведовать.

– В Бережково? – удивилась Марфуша. – Это в такую даль-то! За что это вас, Варвара Степановна?

– Как – за что? – невесело усмехнулась учительница. – Уважают меня, в должности повышают. – Голос её дрогнул, и она, досадуя на себя, поспешила отойти к окну.

Бумага из роно не была уж столь неожиданной. Какие только грехи не приписывались Варваре Степановне за последнее время! Директор школы и работники роно обвиняли её в том, что она слишком добросердечна, не умеет быть требовательной к детям, всячески потакает им, переоценивает силы ребят, не щадит их, противопоставляет взрослым.

«Это я-то не щажу ребят?» – с горечью думала Варвара Степановна, тогда как за всю свою учительскую жизнь она не испытывала ничего, кроме гнетущего чувства вины перед детьми, когда видела рядом с ними равнодушных и чёрствых учителей и воспитателей.

В душе она признавала только одну систему воспитания – систему здравого ума, большого, горячего сердца и честной, правдивой жизни. Дети были как почки дерева. Надо было искусно и бережно, как сама природа, раскрыть эти замкнутые комочки жизни, чтоб под солнцем поднялась молодая, сильная поросль. Варвара Степановна шла с детьми нога в ногу, отдавала им себя всю, без остатка.

Постояв у окна и немного охладив разгорячённое лицо, Варвара Степановна направилась к директору школы и показала ему письмо из роно.

– Странно… Очень странно! В разгар учебного года – и такая перестановка, – покачав головой, монотонно и, по обыкновению, еле разжимая губы, заговорил Звягинцев. – Но вообще поздравляю, Варвара Степановна, поздравляю. Думаю, что в роно не ошиблись в своём выборе – лучшего заведующего им не найти.

Учительница молчала.

– Вы, я вижу, не радуетесь, – продолжал Звягинцев. – Понимаю, трудно сниматься с насиженного места. Друзья, привычка к детям. Но вообще-то я думаю, что для пользы дела это даже хорошо, что вас переводят, – вам ведь не впервые вытягивать отстающие школы.

– Для пользы дела, значит? – усмехнулась учительница. – Хорошо ж у вас с роно всё разыграно, как по нотам….

– Это вы уж напрасно, – обиделся Звягинцев. – Я писем в роно на вас не писал… Вы сами виноваты, так что на себя и пеняйте!

Не успела Варвара Степановна ничего ответить, как за дверью раздались шум, крики, возня.

Звягинцев открыл дверь.

Федя и Парамон Канавин, ухватив за рукава полушубка упирающегося Димку, втолкнули его в кабинет.

Узнав от нянечки, что Варвару Степановну переводят из родниковской школы, Федя вновь примчался к Парамону и просил его выручить учительницу.

– Я знаю… Фонарёв вас на гроши купил, на подачки, чтоб вы про удобрения молчали! А всё равно это дело откроется….

Василиса принялась умолять сына не ссориться с Фонарёвым, не навлекать на себя беду, но Парамон сказал, что не хочет больше врать и изворачиваться.

Вместе с Федей они перехватили Димку на улице и потащили в школу.

– А ну, сума перемётная, говори по совести! – хрипло выдавил Федя, подталкивая Диму к директору.

– Чего уж там, Клепиков, признавайся!.. – потребовал Парамон. – Ты ведь хорошо знаешь, куда вы с отцом удобрения сваливали. А не то я скажу…

– Ничего я не знаю! Отвяжитесь вы! Весь рукав оторвали… – плаксиво закричал Димка и бросился к Звягинцеву. – Алексей Маркович, уймите вы их!

– Да будь ты хоть раз человеком! – не унимался Федя.

– Это непостижимо! Опять Стрешнев за старое! Когда же этому конец будет?! – всплеснул руками директор.

Нахмурившись, учительница покачала головой:

– Успокойтесь, ребята! Возьмите себя в руки. Скоро всё прояснится. Идите-ка вы по домам!

Ничего не понимая, Федя и Парамон неловко потоптались на месте, хотели ещё что-то сказать, но потом вышли из кабинета.

Помедлив немного, выскользнул и Димка.

Звягинцев тяжело опустился на стул.

– Не школа, а содом какой-то! – пожаловался он.

– А это и хорошо, что ребята такими становятся, – сказала учительница. – Когда-то весь мир умещался для них в классной комнате. А мы, учителя, порой ещё окошки зашторивали, чтобы сквозняки не гуляли. А нынче школа словно в широком поле разместилась, на семи ветрах. И учат ребят думать, действовать не только учителя да книги, а вся жизнь кругом. И школьники хотят размышлять, вмешиваться во всё, быть убеждёнными, жить по справедливости…

– Ну это всё далёкая философия, а в школе порядок должен быть, – отмахнулся Звягинцев и спросил, когда Варвара Степановна думает сдавать дела и переезжать в Бережково.

– Боюсь, что не скоро…

– То есть как? – удивился Звягинцев. – У вас же предписание на руках. Да вы и сами понимаете, не могу я приказа роно не выполнить.

– Понимаю, – кивнула учительница. – Ну что же, отчисляйте меня из школы. Но только из Родников я никуда пока не поеду. У меня тут ещё дел…

Она не успела договорить, как в кабинет поспешно вошёл Григорий Иванович.

– Извините, что так, не постучавшись… – сказал он. – Разговоры идут по деревне, будто бумагу вы получили из района, от своего начальства… Насчёт Варвары Степановны.

Звягинцев встал и, пожимая плечами, стараясь сдержаться, молча зашагал по кабинету. И Варвара Степановна молчала. Она взглянула было на Григория Ивановича, и вдруг острая жалость к себе, горькая обида хлынули на неё, так нестерпимо обжигая, что, кажется, невозможно было удержать слёзы. Она отвернулась к окну… Но Григорий Иванович, раз только взглянув на неё, больше не смотрел. Он следил за Звягинцевым, и лицо его становилось суровым.

– Пожалуйста, – сказал наконец директор, протягивая предписание роно. – Не понимаю, чем вызван такой интерес к чисто школьному делу?..

Григорий Иванович внимательно прочёл бумажку, сложил её и неожиданно спрятал в карман ватника.

– Странные шутки, – нахмурился Звягинцев, – это бумага официальная, и её…

– А я тоже лицо не частное, – спокойно сказал Григорий Иванович. – Меня тут партия поставила. И судьба человека, который учит наших детей, мне не безразлична. – Он аккуратно застегнул ватник. – Есть предложение поехать нам с вами в район немедля.

– В район? Зачем?

– Как это – зачем? А вы, что ж, согласны отпустить Варвару Степановну?

– При чём тут моё согласие? Есть предписание роно.

– Будем его обжаловать.

– А вы знаете, что это предписание учитывает жалобы колхозников, родителей?

– Знаю. Да только каких колхозников? – усмехнулся Григорий Иванович. – Каких родителей?.. Что ж, видать, и мне придётся в райкоме повиниться. Упустили мы Фонарёва. Упустили. Да только разве мыслимо Варвару Степановну так обидеть? Вы знаете, как люди волнуются? У нас, почитай, полдеревни её ученики! Или, может, вы, Варвара Степановна, сами задумали уйти?

Он спросил это, когда в кабинет, торопясь и толкаясь, вошло несколько женщин во главе с Евдокией Стрешневой. Евдокия услышала последние слова Григория Ивановича и с ходу бросилась в атаку:

– Да что вы её спрашиваете! Не смеет она уходить! Она же весь колхоз взбулгачила, людей подняла. И ни в какое Бережково мы её не отпустим.

Женщины гудели вместе с Евдокией, кабинет наполнился взволнованными голосами, и Звягинцев тяжело опустился на стул.

– Слышите, что люди говорят? – спросил его Григорий Иванович, потом повернулся к женщинам: – Шумом тут не возьмёшь. Вы побеседуйте с Варварой Степановной, а мы с директором в район двинем…

Звягинцев, оглянувшись на женщин, которые уже окружили учительницу, подошёл к Григорию Ивановичу, нерешительно взялся за пуговицу на его ватнике.

– В район мне, знаете, крайне неудобно ехать.

– Ну, глядите, вам виднее, – сказал Григорий Иванович.

Звягинцев посмотрел, как он выходит, шагнул было вслед, но потом вернулся.

Смущённо, по-детски улыбаясь, растроганно глядя на знакомые, но необычные сейчас лица женщин, Варвара Степановна тихо благодарила их, а они всё ещё шумно и ласково поругивали её. Звягинцев потоптался с минуту в кабинете, потом, пожимая плечами, вышел.

Вечером, возвращаясь домой, Варвара Степановна увидела около своего дома, на завалинке, небольшие причудливые фигурки, усаженные прямо в рыхлый снег. Недоумевая, она осторожно вытащила их из снега. Это были какие-то деревяшки, обломки сучьев и корневищ.

Варвара Степановна внесла их в комнату, на свет.

– Откуда это, мама? – спросила Настя.

– Сама не знаю, на завалинке нашла… – призналась Варвара Степановна.

– Да тут целая коллекция. Ты присмотрись-ка получше, – обрадовалась Настя, расставляя фигурки на столе. – Вот леший-лесовик, вот лось с рогами. А бык-то, бык! Прямо на Фонарёва похож. Упрямый, могучий. Сейчас всех на рога поднимет… А это что за штука? Ни на кого не смотрит, нос задран. – Она повертела в руках перегнувшуюся назад фигурку человека с длинным, вытянутым лицом, задранным вверх носом и маленькой рукой с длинным указующим пальцем. – Ой, узнаю, кажется! – Настя захохотала. – Так это же Алексей Маркович. Вылитый он.

Варвара Степановна взглянула и невольно усмехнулась. Действительно, в чём-то неуловимом было сходство с Фонарёвым и с директором школы, и художник постарался это подчеркнуть.

Варвара Степановна начала гадать, кто же из ребят мог сделать эти поделки. Она даже разволновалась, снова разглядывая лешего, быка и фигурку с указующим перстом. До чего оригинально и тонко подмечено и как умело обработано! Конечно, это кто-то из её учеников. Но кто?

Варвара Степановна посмотрела на дочь:

– Неужели это всё Федины поделки? Или Сашины?

– Да нет… Это, наверное, Парамон притащил. Он давно корнями увлекается.

– Парамон?

– Правда, мама, он способный. Вот бы его выставку в школе устроить…

Варвара Степановна задумчиво покачала головой:

– Насчёт выставки надо подумать. А глаз у него зоркий, цепкий.