Текст книги "Зелёный шум"
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Пустой закуток
Утром Гошку растолкала мать. Она сказала, что уходит, и объяснила, чем кормить на завтрак и в обед Мишку и Клавку.
Гошке смертельно хотелось спать, и он очень смутно уловил, что ему надо достать из печки и что принести из погреба.
– Ага, накормлю, – бормотнул он и, с трудом продрав глаза, взглянул на мать.
Мать была, как обычно, в своём лоснящемся кожушке, в широких кирзовых сапогах, в тёмном, туго затянутом на шее платке.
– Ты куда? – сонным голосом спросил Гошка. – На базар? Поросят покупать?
– Спи, спи… всё уладится, – неопределённо кивнула мать и, неслышно приоткрыв дверь, вышла из избы.
«Вот то-то, уладится… А мамка у нас понятливая, считается со мной», – довольно улыбнулся Гошка и, повернувшись на другой бок, вновь погрузился в сон.
Второй раз он проснулся от чьих-то голосов и топота ног в сенях. Потом дверь распахнулась.
«Неужто мамка вернулась?»– подумал Гошка и прильнул глазом к дырочке в ситцевой занавеске, отделяющей кровать от комнаты.
У порога стояли новый председатель и его дочка. Невысокий, худощавый, аккуратно выбритый, Николай Иванович был в своём лёгком бобриковом пальто, в кепке с пуговичкой. Из-под ворота пальто выглядывала белая рубашка. Шея у Николая Ивановича была розовая, нос шелушился, как картошка, – председатель ещё не привык к горячему колхозному солнышку.
«И чего он такой дотошный, всё ему надо», – подумал Гошка.
– Александра Степановна, а мы к вам, – заговорил председатель. – Как тут ребячьи питомцы поживают? Показывайте.
Гошка похолодел и замер.
«Опоздала мамка с поросятами, – мелькнуло у него. – Что же теперь будет?»
И он не нашёл ничего лучшего, как вновь закрыться одеялом.
– Александра Степановна! – ещё раз позвал Николай Иванович и развёл руками. – Ну вот. Опоздали мы, Елька. Хозяйка, поди, уже на работе.
– А нам Гошка покажет. Он у нас за самого главного, – отозвалась Елька. Она бросилась к кровати, отдёрнула занавеску и принялась будить мальчишку.
Делая вид, что никак не может проснуться, Гошка мычал отбивался ногами, натягивал на себя одеяло.
– Я вот тебя водой оболью, – погрозила Елька.
– Зачем же так? – остановил её отец. – Пусть отсыпается.
Но Елька уже набрала из кружки полон рот воды и, приподняв одеяло, брызнула на Гошку. Тот вскочил лохматый, в одним трусах и, прикрывая голые ноги одеялом, бросился на девочку.
– Если хочешь быть здоров – водой холодной обливайся, – прячась за спину отца, пропела Елька. Потом попросила мальчика показать отцу поросят.
– Да-да, – сказал Николай Иванович, – очень интересно взглянуть.
Гошка мучительно раздумывал, как бы ему протянуть время.
– Я ж не знаю… – буркнул он. – У меня ключа нет.
– А я знаю, где ключ, знаю! – Елька бросилась к полке над зеркалом. – Тётя Шура его всегда здесь кладёт.
Но не успела она дотянуться до полки, как Гошка, отбросив одеяло, оттолкнул девочку в сторону, вскочил на табуретку и сам принялся шарить по полке. Нащупав ключ, мальчик вздрогнул, затолкал его в щель в стене и спрыгнул с табуретки.
– Нет ничего. Верно, мамка с собой взяла.
– Ну что ж… На нет и суда нет, – сказал Николай Иванович и, кивнув Ельке, предложил пойти за хозяйкой на ферму.
– Папа, а ты наших поросят через дверь послушай… – посоветовала Елька. Она схватила отца за руку и потащила во двор.
«И чего лезет куда не надо!» – озлился Гошка на неугомонную девчонку. Он наспех оделся и тоже выскочил во двор.
Елька с отцом уже стояла перед поросячьим закутком, стучала кулаками в дверь и ласковым голосом звала поросят.
За дверью сначала было тихо, но потом донёсся сильный, с хрипотцой поросячий визг.
– Это Черныш, – догадалась Елька. – Ой, лапочка, он же голодный! Гоша, их кормить пора.
– Без тебя знаю. Зачем ты их дразнишь? – сердито прикрикнул Гошка на девочку и пребольно наступил ей на ногу.
Елька отскочила в сторону.
Неожиданно во двор вошла Гошкина мать. Она, видно, торопилась: кожушок на груди был распахнут. Вслед за Александрой появился Кузяев с Митькой.
Гошка кинулся к матери и заглянул ей в глаза.
– Привезла? Купила? – шепнул он.
Мать жалостливо усмехнулась и, слегка отстранив сына, обратилась к Николаю Ивановичу:
– А я вас повсюду ищу. И домой заходила, и в правление, а вы вон где.
– Решил своими глазами ребячьих питомцев посмотреть, – сказал председатель. – Как-то они тут?
– Опоздали, Николай Иванович, – вполголоса призналась Александра. – Нет здесь больше поросят.
– Не понимаю, – удивился председатель. – А в закутке кто же? Визжат, хрюкают. Вот только Гоша ключа не мог найти.
Александра с недоумением покосилась на сына.
– А ключ теперь ни к чему. Запирать нечего.
Она подошла к закутку, вытащила из пробоя незапертый замок и распахнула дверь.
В закутке вьюном крутился лишь один худой, остромордый Черныш.
– Вот и все поросята, – глухо выговорила Александра. – А остальных я на базаре продала. Двенадцать штук. Каюсь. Теперь что хотите со мной делайте.
Она достала из-за пазухи газетный свёрток и сунула председателю в руки.
– И деньги возьмите. Они все здесь, до копеечки, целёхонькие, не траченные…
– Постойте, Александра Степановна, – заговорил озадаченный Николай Иванович, не зная, что делать со свёртком. – Как же всё это случилось? Объясните толком.
Отведя глаза в сторону, Александра молчала.
– Да какой уж с неё спрос, Николай Иваныч, – выступил вперёд Кузяев. – Совсем она не в себе, полное затемнение ума. Поди, и сама не ведает, что натворила.
Втянув голову в плечи, Гошка стоял, прислонившись к а стене закутка. У него не было сил поднять глаза и взглянуть ни на Николая Ивановича, ни на Ельку. Он даже собрался юркнуть куда-нибудь, чтобы никого не видеть, но только глубже втянул голову в воротник пиджака.
А Кузяев всё говорил и говорил. По его словам выходило, что мамка у Гошки тёмная, отсталая и суеверная женщина, что после смерти мужа она совсем опустилась, потеряла всякий интерес к колхозной жизни.
«Чего это он мамку, как покойницу, отпевает?.. – насторожился Гошка. – И совсем она не отсталая, и в церковь никогда не ходит, и работать умеет».
– Дядя, а чего вы всё на мамку наговариваете? – упрямо, спросил он. – А может, она не по своей воле на базар ездила. Вы же сами наших поросят забраковали.
– Как ты говоришь, Гоша? – обернувшись, спросил Николай Иванович. – Забраковали?
– Ага, – подтвердил Гошка. – Дядя Ефим сказал, что они больные, заразные, нельзя их на колхозную ферму пускать. А только мы не поверили. В лечебницу с Никиткой ходили.
Председатель вопросительно посмотрел на Кузяева.
– Было такое дело, – сказал Ефим. – Усумнился я в ребятишках, отстранил их от работы, Александре поручил за поросятами присматривать. А она вон что надумала.
– Мой грех, мой, – вялым, безучастным голосом подтвердила Александра. – Бес попутал, на колхозное добро польстилась.
– Вот-вот, – подхватил Кузяев. – Вдовая жизнь, дети малые, заработки в колхозе никуда – вот и споткнулась женщина. Но я так думаю, мы должны войти в её положение, наказать, конечно, но по-божески. Ведь свой же человек, не потерянный…
– А никто Александру Степановну не судит пока, – перебил Кузяева Николай Иванович. – К чему такая защитительная речь? – Он обернулся к Гошкиной матери, протянул ей свёрток с деньгами и попросил сдать деньги в колхозную кассу.
– А мне… мне самой куда же? – растерянно спросила Александра. – Дома, что ли, сидеть… милиционера ждать?
– Да нет, зачем же? Успокойтесь пока, придите в себя. И продолжайте работать на ферме. А там подумаем, разберёмся.
И Николай Иванович вышел со двора. Елька, кинув на Гошку встревоженный взгляд, побежала вслед за отцом.
Александра опустилась на перевёрнутое вверх дном ведро и, притянув к себе сына, вдруг заплакала.
– Эх, недотёпа! – с досадой сказал Кузяев. – При хозяине надо было слезу пускать, а не сейчас. – Потом, строго поглядев на Гошку, добавил – А этому стрючку втолкуй. Пусть он в разговоры взрослых не лезет…
– Мама, о чём это он? – недоумевая, спросил Гошка, когда Кузяев вышел за ворота.
– Ой, сынок, – заговорила мать, тычась сыну в плечо и продолжая всхлипывать. – Не тронь ты дядю. Одна я во всём виноватая. И куда только несёт меня, куда прибивает?
Гошка освободился от рук матери.
– Хватит тебе! Задожжила… Раньше надо было думать.
Поквитались
Через полутёмные сени Гошка направился в избу и сразу же столкнулся с Никиткой.
Растерянный, виноватый, тот стоял, прижавшись к стенке.
– Гош, а Гош! – вполголоса заговорил Никитка. – А я ведь слышал. Я здесь стоял, в сенях.
– Что ты слышал?
– Про мамку твою, про всё. Только ты не думай… Может она и не виновата совсем… Может, тут другие кто…
– Чего ты плетёшь? Какие другие? – с досадой перебил его Гошка. – Мамка же сама во всём призналась.
– Так-то оно так. А всё равно не думай чего плохого. Давай лучше в школу собираться, пора уже.
Мальчики вошли в избу, и Гошка, достав свой видавший виды дерматиновый портфель, принялся засовывать в него тетрадки и учебники.
Где-то в глубине сознания у мальчика слабым родничком пробивалась мысль, что это, пожалуй, хорошо, что мамка больше не хитрила, а честно, без утайки призналась в своей вине.
Но эта мысль сразу же забивалась другой.
Гошка понимал, что теперь у них в доме всё пойдёт кувырком. Сегодня или завтра появится милиционер, такой молоденький, с усиками, в щегольских начищенных сапожках, и ласково пригласит мать в сельсовет: «Пройдёмте, гражданочка!»
А там на «гражданочку» составят протокол, потом вызовут в суд, и, может быть, она долго-долго не вернётся домой.
Гошка с «маломощной командой» – Мишкой и Клавой останется в Клинцах, и ему придётся вести всё хозяйство.
Колхозники будут обходить дом Шараповых стороной, словно в нём живут какие-то зачумлённые, и Гошка, наверное, не раз услышит о себе недобрые слова. «А это сынок Шараповой, что на чужое польстилась».
И всё же Гошка многого не понимал. Что стало с матерью? Как она могла решиться продать ребячьих поросят?
– Ну, что ты пихаешь, что пихаешь? – с досадой прикрикнул на приятеля Никитка, заметив, как тот торопливо и беспорядочно засовывает в портфель тетрадки и учебники. – У нас же арифметика сегодня, ботаника да русский, а ты чего нахватал…
Он перебрал Гошкины учебники и тетради, отложил в сторону всё ненужное для сегодняшних занятий, закрыл портфель и сунул его в руки приятелю.
Всю дорогу до школы Гошка упрямо молчал. Никитка забегал то сбоку, то спереди, заводил разговор об уроках, об учительнице, которая, по его расчётам, обязательно должна сегодня вызвать их к доске.
– Да помолчи, и так тошно!.. – оборвал его Гошка. Он вдруг свернул с шоссейной дороги в сторону и, цепляясь за ветки кустов, стал спускаться по оледеневшей тропинке на дно оврага.
Одна из веток с треском обломилась, Гошка упал, шагов десять прокатился плашмя, потом вновь вскочил на ноги и погрозил Никитке кулаком:
– Не ходи за мной!
Никитка только пожал плечами – он и в хорошую-то погоду не очень любит спускаться в Шарагин овраг, а тут ещё по ледяной дорожке. Пусть Гошка храбрится, а ему ещё дорога голова на плечах. И он торопливо зашагал по шоссейке.
А Гошка тем временем достал из кустов свой портфель, пересёк овраг, потом молодую дубовую рощицу и вышел к пришкольному участку.
Сейчас он перелезет через знакомый лаз в изгороди, войдёт в школу с чёрного хода, незаметно проберётся в класс и сядет за свою парту. Весь день он будет сидеть тихо, ни к кому не подойдёт, ни с кем не заговорит, а после уроков так же незаметно, через овраг, ускользнёт домой.
Но что это? Едва только Гошка подобрался к чёрному ходу, как у поленницы дров натолкнулся на Митьку Кузяева, Ельку, Никитку, Таню и Борьку Покатиловых. Кажется, здесь собралось всё третье звено.
– А-а, сам Шарап пожаловал, – ухмыльнулся Митька, постукивая о полено суковатой палкой с загогулиной. – Вот и кстати. Тебе не икалось?
– Ты почему окольным путём в школу пробираешься? – спросил Борька Покатилов.
– Где хочу, там и хожу, – насупился Гошка. – Дорожка не заказана.
Он дёрнулся и хотел было проскользнуть в школу, но Борька его задержал.
– Это правда? – растерянно спросил он. – Наших поросят продали? Твоя мамка?
Гошка молчал. Засунув руки в карманы и глядя в сторону, он только прислонился к поленнице дров.
– У него от переживаний, видать, память отшибло. Тогда я могу напомнить, – вызвался Митяй и с прищуром оглядел Гошку – теперь уж он сведёт с ним старые счёты, за всё расквитается!
Привстав с берёзового чурбака, Митяй принялся рассказывать о том, что он слышал сегодня утром во дворе у Шараповых. Сейчас в колхозе, наверное, уже все знают, что натворила Гошкина мать. Ей, конечно, даром это не пройдёт. Но с тёткой Александрой пусть разбираются взрослые, а они, пионеры, должны поговорить о Гошке Шарапове. Как же он смел так обмануть своих товарищей?
Знал, что мать собирается продать пионерских поросят, и никому об этом даже не заикнулся. И не только не заикнулся, а сам тайно поехал с матерью на базар и помогал ей сбывать поросят. Это ли не скандал? И всё это происходит в третьем звене, которое готовило колхозу такой замечательный первомайский подарок.
Гошка почувствовал, как у него похолодели руки.
Что угодно, но этого он не ожидал!
И такое говорит Митька Кузяев, первый пройдоха в деревне.
– Ско… скотина ты! – процедил Гошка, подаваясь вперёд. – Да я… я тебя!
Митька на всякий случай отступил назад и выставил вперёд суковатую палку.
– Ну-ну, не расходись – напорешься! – предупредил он и пожаловался ребятам – Видали! Как бешеный бросается. Ясно, что совесть нечиста.
– Погодите, ребята, погодите, – замахала руками Таня. – Тут что-то не так. Ничего Гошка не продавал, ничего он не знает. Он и в город-то ездил только в лечебницу. Поросёнка доктору показать.
– Это всё для отвода глаз придумано, – сказал Митька. – Он же хитрюга, Шарап… под стать мамаше своей.
– С ним и Никитка в городе был… – напомнила Елька. – Пусть он скажет.
– Да не так всё это, не так! – закричал подоспевший Никитка. – Вы слушайте, чего я скажу, я всё знаю.
– Давай-давай, – фыркнул Митька. – Говорят, ты тоже видел, как Гошка с матерью поросят продавал.
– И ты на базаре был? – удивился Борька. – А почему молчал до сих пор?
– Ну, был. Только я не о том хочу… – начал было сбитый с толку Никитка, но тут в коридоре прогремел звонок, и ребята побежали в школу.
Только Митяй задержал Никитку и затолкал его в дальний угол раздевалки.
– Чего ты, Кузяй, чего? На урок же опоздаем, – чуя недоброе, взмолился Никитка.
– Успеется, – ухмыльнулся Митяй. – Ты мне вот что скажи: тебе батька десять рублей дал?
– Дал. Так вот они, целёхоньки. – Покраснев, Никитка принялся шарить в карманах и, достав десятирублёвку, протянул Митяю. – Нужны они мне… Бери их обратно.
– Нет уж, трать на здоровье, – остановил его Митяй. – Ты батьке за эти деньги что обещал?
– Ничего я не обещал, – возмутился Никитка. – Он мне силком деньги сунул. А я не хочу.
– Нет, обещал! – упрямо твердил Митяй. – Если запамятовал, так я напомню.
Он схватил Никитку за шею и прижал лицом к чьей-то пушистой овчинной шубе. Кисловатый мех забил мальчишке рот и нос, дышать стало трудно.
– Ну вот, теперь, поди, всё вспомнил, – ухмыльнулся Митяй, отпуская Никитку. – А могу сделать, что и на улицу не покажешься и в школу ходить не будешь! Теперь пошли на урок.
В перемену Елька бросилась было к Никитке, чтобы расспросить его, но Митяй, обхватив Никитку за плечи, увёл его с собой в коридор.
– Не о чем ему с девчонками секретничать. У нас свои дела есть.
Друзья-приятели
Прошло несколько дней. Никакой милиционер к Шараповым не приходил. Александру никуда не вызывали, и она продолжала работать на ферме.
Но Гошка всё ждал и мучился, что мать вот-вот позовут на колхозное собрание и устроят ей строгий допрос. А там уж решат, как с ней поступить.
Он даже представил себе, как мать будет стоять перед колхозниками и рассказывать… А потом, наверное, будут расспрашивать и его, Гошку. И он должен всё припомнить: и как они с Никиткой застали мать на базаре, и как та пыталась обмануть их в чайной, и как соблазняла всякими подарками.
«Ничего я не буду говорить. Убегу лучше, а не пойду на это судилище», – со страхом думал Гошка.
Все эти дни он не находил себе места.
В класс явился к самому началу уроков, после занятий сразу же исчезал из школы и домой возвращался один, через дубовую рощу, чтобы только не встречаться с ребятами.
Но как ни было тяжело у него на душе, Гошка не мог не радоваться наступающей весне.
В роще, прогретой солнцем, уже гомонили воробьи и синицы, горласто кричали прилетевшие грачи. Снегу становилось всё меньше, вокруг деревьев чернела вытаявшая земля.
Крутой склон оврага на солнцепёке тоже вытаял, обнажив рыжую глину. И только на противоположной стороне оврага лежал ещё рыхлый, ноздреватый снег, исполосованный синими. тенями.
Извилистый ручеёк на дне Шарагина оврага набух, потемнел, потом вода, прорвав ледяной панцирь, забурлила, заклокотала, и овраг наполнился весёлым весенним шумом, словно где-то вблизи заработала водяная мельница.
Сначала Гошка перебирался через ручей по узким снежным мостикам, но с каждым днём их становилось всё меньше и меньше.
И вот сегодня, спустившись к ручью, он не нашёл ни одного перехода: ручей, мутный и пенистый, мчался как взмыленный конь, закручивался воронками, подмывал нависшие снежные карнизы, и те с тяжёлым уханьем обрушивались в воду.
«Вот это расходился ручей гремучий, затопил овраг», – невольно залюбовался Гошка, вспомнив, что летом через него свободно может перепрыгнуть любой мальчишка.
Но как сейчас перебраться через ручей? Неужели возвращаться обратно, а потом идти домой по шоссейке, через мост?
Гошка отыскал несколько жердей и перебросил их через ручей. Но они были коротки и не доставали до противоположного берега.
Зато шагах в десяти у самого ручья стояла накренившаяся к воде сухая, мёртвая берёза. Корни её оттаяли, и берёза, казалось, вот-вот упадёт поперёк разлившегося ручья.
Гошка нажал плечом на комель дерева – берёза не подалась. Он забрался на ствол повыше, попрыгал: берёза зашелестела ветками, заскрипела, но ниже не наклонилась.
«Сюда бы ребят наших», – подумал Гошка и с сожалением вздохнул.
Вчера он заглянул к Краюхиным – надо было взять у Никитки книжку для чтения. В избе никого не было, и Гошка через сени направился во двор, откуда доносились стук топора и пофыркивание пилы.
Приоткрыв дверцу во двор, Гошка увидел тётю Ульяну, Никитку и Борьку Покатилова: они мастерили хлев для поросёнка и о чём-то разговаривали.
В разговоре то и дело упоминалось имя Гошкиной матери, Кузяева и Николая Ивановича.
Гошка прикрыл дверцу и невольно прислушался.
Ульяна рассказывала ребятам, что новый председатель правления всерьёз занялся проверкой хозяйства колхоза. Целые дни проводит на фермах, подолгу беседует с колхозниками, затребовал в конторе бухгалтерские документы и по вечерам со счётами в руках просматривает все бумажки. Не иначе, ищет кончик ниточки, чтобы распутать весь клубок беспорядков и хищений в колхозе.
А на свиноферме этот кончик, как видно, начинается с Кузяева и Александры Шараповой.
– Я знаю, вы дружите с Гошкой, – наставляла ребят Ульяна. – Так вот, особо-то с ним не якшайтесь. Держитесь подальше. А то, как говорят, с кем поведёшься, от того и наберёшься. Дружка надо выбирать с толком да разумением.
Дальше Гошка слушать не стал, незаметно выскользнул на улицу и побрёл к дому. А утром в школе Борька прошёл мимо Гошки с таким видом, как будто не узнал его.
Да и не только Борька. Даже Никитка начал обходить его стороной.
В классе он почему-то сидит теперь рядом с Митькой Кузяевым, вместе с ним ходит в школу и, сталкиваясь с Гошкой, старается не встречаться с ним взглядом.
«Тоже мне дружки-приятели до первой встряски, – с обидой подумал Гошка о Никитке и Борьке. – А как беда случилась, они и врассыпную».
Он ещё раз попытался раскачать берёзу и неожиданно услышал знакомые голоса. С кручи к ручью спускались Елька Карасёва и её новая подружка Таня Покатилова.
– Чего вам? – хмуро спросил Гошка. – Шли бы своей шоссейкой. Видите, здесь перехода нет.
– Килограммов в тебе мало – вот что, – фыркнула Елька и, махнув Тане рукой, вскарабкалась на берёзу.
Вслед за ней полезла и подруга.
– А ну все разом! Прыг-скок, обвалился потолок, – скомандовала Елька.
Держась за ветки, девчонки вместе с Гошкой принялись раскачивать ствол берёзы. Дерево заскрипело сильнее, корни его зашевелились, и, наконец, берёза, выворотив огромный ком земли, с шумом и треском распласталась поперёк ручья.
– Ура! Мост наведён! – закричала Елька и вслед за Гошкой перебралась на другой берег ручья. Потом, дождавшись Таню, оглядела берёзу. – А это хорошо, что мы её повалили. Теперь для всех переход будет.
Гошка исподлобья наблюдал за Елькой. Чудная эта председателева дочка! Каждый день она подходит к нему, заводит всякие разговоры и даже приглашает к себе домой: «Папа с тобой очень поговорить хочет».
А зачем он пойдёт, о чём им разговаривать, когда Николаю Ивановичу всё ясно и так?
И сейчас Гошка ждал, что Елька вот-вот начнёт допытываться, почему он не пришёл вчера к ним, почему ходит из школы домой один, через Шарагин овраг.
Но Елька заговорила о другом. Сегодня пионеры третьего звена решили заняться сбором удобрений для полеводческой бригады. Все ребята после обеда должны собраться у дома Борьки Покатилова, чтобы потом, разбившись на группы, пойти по колхозным дворам и избам.
– Какой я член группы, – отмахнулся Гошка. – Я же теперь меченый, с ярлыком.
– Это ты зря, – строго сказала Елька.
– А слышала, что Митяй наговорил?
– Да кто же ему поверил, суме перемётной? – перебила Таня Покатилова. – Мы же Митьку как облупленного знаем. Соврёт – недорого возьмёт. А ты знаешь, что Стешка заявление в правление колхоза подала?
– Какое заявление?
– А чтоб там насчёт тёти Шуры разобрались. И дедушка Афанасий подписался. И другие свинарки.
– Верно, верно, – подтвердила Елька. – Я сама видела, – как Стеша к папке прибегала. Мы, говорит, тётю Александру в обиду не дадим… созывайте срочно правление.
– А отец что? – недоверчиво спросил Гошка.
– Будет правление… сегодня же. И Кузяева зачем-то вызывают. – Елька вдруг заторопилась – Ну, чего ж мы стоим? Пошли по домам, пообедаем, а потом на сбор.
