Текст книги "Зелёный шум"

Автор книги: Алексей Мусатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Распродажа

На базаре было людно и шумно. С колхозных грузовиков и подвод торговали картошкой, морковью, солёными огурцами, мочёными яблоками. На длинных дощатых столах лежали туши парной говядины и бело-розовой свинины.

В дальнем углу базара продавали всякую живность. Над подводами стояло неумолчное хлопанье крыльев, кудахтанье кур, кряканье уток, гогот гусей. То и дело слышалось трубное мычание молодых бычков и пронзительный визг поросят.

Ребята обошли почти все ряды и не встретили ни одной знакомой подводы.

– Пожалуй, пешком переть придётся, – вздохнул Гошка и, достав из-за пазухи ломоть хлеба, поделился с Никиткой. – Давай подзаправимся и айда.

Неожиданно Никитка толкнул приятеля:

– Глянь-ка! Мамка твоя.

Гошка вскинул голову и обмер: его мать стояла у широких саней-розвальней и продавала поросят. Голова её по самые брови была закутана тёмным шерстяным платком, воротник кожушка приподнят, подбородок тоже завязан платком, только белым, и со стороны казалось, что у матери болели зубы или ей сильно нездоровится. Да и торговала она как-то странно: ни с кем не спорила, свой товар не расхваливала, а только безучастно и молча доставала из плетёной корзинки визжащих поросят и передавала их покупателям.

Какие-то незнакомые Гошке и Никитке мужчины и женщины толпились вокруг саней, спорили из-за очереди, совали в руки Александре деньги, и она, не считая, опускала их в карман.

– Отменные поросята! Здоровые, чистенькие! – расхваливал кто-то из очереди. – И цена без запроса. Удивительно прямо.

Никитка потряс за плечо оцепеневшего Гошку.

– Ты видишь, видишь! Это же наши шпитомцы. Вон Вьюн, вот Простофиля… Да что ж она делает, мамка твоя?!

Гошка наконец пришёл в себя. Он бросился в толпу и, ожесточённо расталкивая всех локтями, пробрался к матери. Никитка еле поспевал за ним.

– Мамка! Что ты? Зачем? – отчаянно зашептал Гошка, хватая мать за руку.

Но было уже поздно.

Какая-то сухонькая, с утиным носом старушка выхватила у Александры из рук последнего поросёнка – это был Черныш, – сунула ей пачку замусоленных денег и торопливо скрылась в толпе.

– Всё, граждане, всё. Вчистую расторговалась, – устало сказала Александра, закрывая брезентом пустую корзину.

Покупатели неохотно начали расходиться. Александра обернулась к сыну, схватила его за плечо и, загородив от чужих глаз, встревоженно зашептала:

– Откуда ты, лихо моё? Пошто здесь? Следил, что ли, за мной?

– Ты зачем поросят продала? Зачем? – вне себя забормотал Гошка. Потом голос его перешёл в крик. – Они же наши, ребячьи. Мы их для колхоза… В подарок.

– Ну, погоди, Гоша, погоди! Так уж вышло. Я сейчас всё растолкую. Да не кричи ты на весь базар, ради бога, не кричи. – Мать попыталась прикрыть Гошкин рот ладонью.

Гошка отпрянул в сторону.

– А ты верни их! Верни!

Мать виновато развела руками:

– Где уж там… Были да сплыли.

Гошку трясло как в лихорадке.

Он вдруг выхватил из рук матери пачку денег, которые та ещё не успела сунуть в карман, и кинулся догонять старуху. К счастью, та была недалеко. Она сидела за овощным ларьком на ящике и, держа Черныша на коленях, поила его молоком из бутылочки с соской.

– Этот не продаётся, – хрипло выдавил Гошка. – Берите свои деньги!

И не успела старуха понять, что к чему, как Гошка выхватил у неё из рук поросёнка, бросив на колени пачку денег.

Но старуха была не из уступчивых. Размахивая деньгами, она с криком затрусила вслед за Гошкой.

За старухой двинулись любопытные. Вскоре большая группа зевак собралась около саней.

– Да отдай ты бабушке поросёнка, – багровея от смущения, упрашивала сына Александра. – Что продано, то уж продано.

– Не отдам! – упрямо твердил Гошка, прижимая к груди задыхающегося от визга Черныша и держась от матери на приличном расстоянии. – Не твой он! И продавать права не имеешь!

Старуха продолжала кричать, что это не колхозная торговля, а чистый разбой и пусть добрые люди вступятся за неё.

Две дюжие тётки стали приближаться к Гошке.

Александра вдруг метнулась к сыну, загородила его спиной и, обернувшись к старухе, принялась перед ней извиняться:

– Неувязочка получилась. Этого поросёнка мой сынок вырастил, привязался к нему, а я, глупая, на базар его прихватила. Ну, сынку и обидно, понятное дело. Ты уж не гневись, бабуся, отступись, а я тебе вот что за это. – Она достала из кармана двадцатипятирублёвку и поспешно сунула её старухе в руку.

Старуха посмотрела бумажку на свет, потом пересчитала деньги в пачке и, покачав головой, успокоилась:

– Ну, бог с вами. Чем бы дитя ни тешилось… А коли так, зачем на базар выехали? Морока одна, а не торговля.

Она побрела прочь от саней, а за ней разошлись и зеваки.

– А где остальные поросята?.. – подступил к матери Гошка.

– Ладно, помолчи пока, – перебила его мать. – Поехали-ка отсюда. В дороге поговорим. – Она подтолкнула сына к саням и кивнула на поросёнка. – Суй в корзину своё золотце. Да не бойся, никто больше на него не польстится.

Гошка опустил Черныша в корзину и вдруг вспомнил про Никитку:

– Так я же не один. Никитка со мной.

– Никитка? – испуганно ахнула Александра. – И он тоже всё видел? А ну, где он? Зови его.

Гошка огляделся по сторонам и увидел Никитку. Тот стоял шагах в пяти от саней и не сводил глаз с Александры. Гошка кивнул ему на сани – давай, мол, поехали.

Никитка робко присел на задок саней.

Александра суетливо затянула чересседельник, кое-как поправила дугу и, подобрав вожжи, тронула лошадь.

Гошка сидел на соломе и ничего не понимал: мать правила, точно пьяная. За вожжи дёргала невпопад, кричала на лошадь, два раза хлестнула её ремённым, узловатым кнутом. Лошадь, не понимая, чего от неё хотят, бросалась из стороны в сторону, с треском цепляла розвальнями за придорожные столбы, за встречные сани и едва не сбила оглоблей какого-то-старичка в шляпе.

– Дай-ка мне вожжи, – попросил Гошка. – Ещё беды натворишь.

Но мать круто повернула влево и остановила подводу около чайной. В душной, как баня, чайной Александра приметила в углу около двери свободный столик, усадила ребят и заказала три обеда.

– Ну, сынок, – мать зябко поёжилась, – закатил ты мне спектакль нынче. При всём народе, на весь базар. Хоть в землю провались.

– А зачем ты наших поросят продала? – встрепенулся Гошка. – Кто позволил?

– Не сама же, понятное дело, не по своей воле, – устало призналась мать. – Что прикажут – то и делаю…

Официантка принесла обед. Гошка, пристально посмотрев на мать, принялся допытываться, кто же распорядился продать поросят.

– Да мало ли начальников у нас в колхозе? – помолчав, уклончиво заговорила Александра. – Ведь сам знаешь, околел вчера один ваш шпитомец. Вот мне начальство и приказало: «Вези, Александра, поросят в лечебницу, показывай доктору. А если больные окажутся, продавай кому ни на есть». Я и повезла. А в лечебнице, как глянули, так сразу и сказали: «Больные, слабые, на ферму нельзя их». Куда же их после этого, как не на базар. Только я, глупая, торговать-то не умею: почти что за полцены спустила.

Ложка замерла в руке Гошки. Да и весь он застыл, боялся поднять голову и посмотреть на Никитку. Ему даже показалось, что все, кто сидел в чайной, перестали пить и есть и, не спуская глаз, слушают его мать.

– Мама, – еле слышно спросил Гошка, – а когда… когда ты в лечебнице была?

– Так сегодня же. – Глаза у Александры забегали. – Всё утро там проторчала. И доктор такой солидный попался, в очках. Всех ваших поросят осмотрел.

– А чем они заболели, тоже сказал? – спросил Никитка, искоса поглядев на Гошку.

– А как же? Полное им освидетельствование было, по всем статьям, – продолжала Александра, наклоняясь над столом. – И болезнь доктор назвал. Как её? Вот уж не вспомню. Слово-то трудное, язык поломаешь. Ну, вроде нутром поросята маются. От зелёного овса, значит.

Гошка, словно от боли, еле слышно застонал и придвинулся к матери:

– Мама! Ну зачем так, зачем? Это же неправда всё! Не было этого!

Александра вскинула голову и встретилась с глазами сына. Они смотрели на неё в упор, с ожиданием и тревогой. Кровь бросилась матери в лицо.

– Да ты… ты что? Рехнулся? – раздражённо заговорила Александра. – И такое матери смеешь сказать! Что ж я вру, по-твоему, обманщица? А ну, повинись сейчас же… – И она схватила сына за плечо.

Гошка вырвался и резко вскочил из-за стола, так что табуретка с грохотом отлетела в сторону.

– А вот и врёшь! Обманщица! – не помня себя, громким и каким-то свистящим шёпотом выкрикнул он, торопливо роясь в карманах пиджака. Найдя пакетики с крысиным ядом, он кинул их на стол и бросился к двери.

– Гошка! Вернись! – позвала Александра, но тот уже исчез.

– Вот это детки пошли, – сказал кто-то за соседним столиком. – Нравные.

Вздрогнув, Александра перевела взгляд на Никитку, который, забыв про обед, беспокойно поглядывал на дверь чайной:

– Чего это он, как чумной, сорвался?

Никитка пододвинул пакетики ближе к Гошкиной матери.

– Это что такое? – спросила Александра.

– Яд, тётя Шура.

– Какой ещё яд?

– Крысиный. Нам его с Гошкой в лечебнице дали. Врач выписал.

– В лечебнице? Да разве вы… – Александра запнулась.

– Ходили, тётя Шура. – Никитка торопливо рассказал, как они с Гошкой целое утро сидели в очереди, как доктор вскрыл дохлого поросёнка, как дал им крысиного яду. – И зачем вы Гошку обманули? – с обидой упрекнул он Александру.

Александра молчала. Опустив на колени руки, она оцепенело смотрела на весёлую, в крупных цветах, клеёнку на столе.

Никитка осторожно тронул Александру за рукав:

– Тётя Шура, пойду я. Гошку поищу.

– Да-да, – очнулась Александра. – Зови его. Домой пора ехать.

Подслушанный разговор

Никитка разыскал своего дружка около саней. Гошка прилаживал к валенкам лыжи. Лицо его было хмуро, на лоб набежали морщины, ноздри всё ещё сердито раздувались.

В такие минуты ребята обычно звали Гошку «ёж колючий» или «петух-хорохор».

– Ну, чего ты убежал как ошпаренный? – заговорил Никитка. – Мать-то как разобиделась.

Гошка резко вскинул голову:

– А зачем она так…

– Подумаешь, беда, – усмехнулся Никитка. – Ну, приврала немного. Все они, матери, такие. Я вчера спросил у своей рубль на кино. «Нету», – говорит. А я знаю, в сундуке под бельём у неё девятьсот рублей лежат. И даже нафталином пропахли.

– То рубль на кино, а тут такое дело.

– Или ещё вот, – продолжал Никитка. – Тятька из города в воскресенье приедет, так мамка охает, стонет. И тут у неё болит, и там свербит. Тятька, как заведённый, крутится. А уедет – у мамки все хвори как рукой снимет…

– Так что ж, и нам с тобой тоже привирать да обманывать? – перебил его Гошка.

Он наконец затянул ремни на валенках и взялся за лыжные палки.

– Ты куда? – удивился Никитка. – Там же щи стынут и котлеты.

– Уминай за двоих, а я пошёл, – отмахнулся Гошка и, высоко поднимая лыжи, выбрался на обочину дороги.

Но снег, прогретый за день солнцем, стал рыхлым и липким, и лыжи никак не хотели скользить.

Гошка с силой оттолкнулся палками и порвал на левой ноге крепление. Чертыхнувшись, он вскинул лыжи на плечо и зашагал по чёрной от вытаявшего навоза мостовой.

«Вожжа под хвост попала. Теперь не остановишь», – подумал Никитка. Он взял из саней свои лыжи и бросился догонять приятеля.

– Тоже мне «нравный»… – с досадой заговорил Никитка. – Не хочешь – не разговаривай с матерью, а зачем же от подводы отказываться? Теперь вот хлебай киселя восемнадцать километров.

– А мы с попутной машиной доедем. – Гошка остановился и стал «голосовать» проходящим грузовикам. Потом вдруг вспомнил про пакетики с крысиным ядом.

– Зачем они теперь? – удивился Никитка. – Всё равно шпитомцев-то нет.

– Надо. Кузяеву покажем. Пусть он не наговаривает на нас, – сказал Гошка и попросил Никитку сходить за пакетиками. Сам же он за это время поищет попутную подводу или машину.

Никитка согласился и отправился в чайную.

Но едва он только вошёл туда, как заметил, что за столиком рядом с Гошкиной матерью сидит Ефим Кузяев.

Они сидели спиной к Никитке и о чём-то вполголоса разговаривали.

«Ага, и Кузяев здесь», – подумал Никитка, придвинулся ближе и, прижавшись к стене, невольно прислушался.

Официантка принесла Кузяеву графинчик с водкой и закуску. Тот разлил водку по стаканам и потянулся к Александре чокнуться.

– С удачной тебя распродажей, сестрица!

Александра пить отказалась и отодвинула стакан в сторону. Кузяев выпил один.

– Ну-ну, как знаешь. А я ведь в соседнем зале сидел. Давно хотел к тебе перебраться, а ты тут с ребятами лясы точишь. И откуда их принесла нелёгкая?

– Они сами по себе, по своим делам приехали, – уклончиво ответила Александра.

– Вот и ладно, – усмехнулся Кузяев. – Сама понимаешь, ребятишки в нашем деле лишняя обуза. – И, придвинувшись ближе, он деловито осведомился: – Значит, расторговалась, сестрица? Из своих никто тебя не приметил? В цене не продешевила?

Александра молча полезла в карман кожушка за деньгами.

– Ладно, потом отдашь, – остановил её Кузяев и заглянул ей в лицо. – Да что ты как в воду опущенная сидишь?

– Будешь тут в воду опущенная. – Александра провела ладонью по лицу, словно сняла липкую паутину. – Обманул ты меня, Ефим, запутал. Ну и я через тебя почём зря врать стала.

Кузяев насторожился:

– Что это за слова такие?

– А вот такие. Шпитомцы-то ребячьи здоровёхоньки были, а ты их в больные зачислил да торговать меня ими послал.

Кузяев исподлобья посмотрел на сестру и сделал вид, что обиделся.

– Это уж ты зря, Александра. Вспомни, как дело-то было Мы как в город приехали, ты по магазинам пошла, за покупками, а я поросят в лечебницу повёз. И мне там сам главный доктор сказал сразу: «Никак нельзя такую хворобу на ферму допускать». Ну как было не продать их?

– Ладно, Ефим. Хоть сейчас-то не ври, – устало махнула рукой Александра и, показав Кузяеву пакетик с крысиным ядом, обо всем рассказала.

Кузяев нахмурился:

– Это что ж получается? Следят за нами ребятишки, улики подбирают?

– Да нет. Они тебя сегодня вроде не видели. Но обидели мы их крепко – сначала ты их от поросят отстранил, теперь базар этот.

– А взрослым кому мальчишки о базаре не сболтнули?

– Не должно вроде.

– А где они сейчас? – продолжал допытываться Кузяев.

Александра призналась, что Гошка поссорился с ней, убежал из чайной, а Никитка пошёл его разыскивать.

– Эх ты, голова, уши холодные, – с досадой сказал Кузяев. – Раз такое дело, надо бы парня при себе держать, глаз с него не спускать. – Он оглянулся, чтобы позвать официантку, и вдруг осёкся. За его спиной, у стены, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял Никитка.

– Это что за невидаль? – удивился Кузяев. – Ты зачем здесь?

– Я… Мы… – забормотал Никитка. – Мне Гошка пакетики велел взять. С ядом с этим.

– Ох, господи, – вздохнула Александра, передавая Никитке пакетики. – И зачем они вам теперь? Где Гошка-то?

– А он там, на улице. Подводу попутную ищет.

– Вот упрямый-поперечный! – рассердилась Александра. – Иди скажи ему: сейчас вместе поедем. – И она обратилась к брату: – Пора трогаться, Ефим.

– Да-да, уже время, – согласился Кузяев.

Он искоса оглядел Никитку, потом поднялся из-за стола и взял его за плечо.

– Ну-ка, выйдем!

Они вышли в коридор, Кузяев затолкал Никитку в дальний полутёмный угол и, держа за плечо, угрожающе шепнул:

– Кайся, как на духу. Чего-нибудь слышал?

– Слышал, дядя Ефим, – так же шёпотом признался Никитка, чувствуя, как рука Кузяева больно сжимает его плечо.

– Ну?

– Вы тётю Шуру поросят заставили продать.

– Та-ак… Очень даже красиво, – протянул Кузяев. – Ну вот что, стрючок, ты меня сегодня в городе не видел, с Александрой я ни о чём не разговаривал и о продаже поросят знать ничего не знаю. Всё запомнил?

– Как же это, дядя Ефим… – начал было Никитка.

– Ты моего Митьку знаешь? – перебил его Кузяев.

– Как не знать…

– Вот и заруби себе на носу. О том, что здесь слышал-видел, помалкивай. Ни Гошке, никому ни слова. А будешь болтать – Митька тебе пропишет ижицу. Знаешь, поди, какие у него кулаки справные. Ну, иди себе. – Кузяев слегка щёлкнул Никитку по затылку, потом сунул ему в руку десятирублёвку. – Возьми. Гостинец себе купишь.

Он подтолкнул Никитку к выходу, проследил, куда тот пошёл, и вернулся обратно в чайную.

– Что у тебя за секреты с Никиткой-то? – спросила Александра.

– Не было печали, так черти накачали! – поморщился Кузяев. – И надо же было ребятишкам в наши дела втереться. Вот и пыхти теперь.

Он быстро допил водку, расплатился с официанткой и встал.

– Вот что, Александра! Надо нам эту заваруху зараз прикончить. Иди сейчас по магазинам, купи ребятам подарков побольше и поезжай домой. Подарки вручишь Гошке с Никитой. Ещё скажи им что-нибудь, успокой, чтобы они шума не поднимали.

– Эх, Ефим, Ефим! – покачала головой Александра. – И зачем ты с этими поросятами связался?

– Не от хорошей жизни, конечно. Беда подходит. Новый председатель ферму проверяет, а у меня недостача большая. Деньги срочно нужны. А откуда их взять? Вот шпитомцы и выручат.

– А может, по-честному, Ефим? – подняла голову Александра. – Пойти да и признаться новому-то хозяину: так, мол, и так. Жадность попутала, на колхозное добро польстились. Ну и деньги, конечно, вернуть.

Кузяев оглянулся по сторонам.

– Ты глупости не городи. Шпитомцы эти нигде не записаны, не учтены. Колхозу до них и дела нет. Тут главное – ребятишек умаслить, подарки им сделать.

– Какие подарки? За что? – удивилась Александра. – Зачем ещё в это дело ребятишек впутывать…

– А ты слушай меня, слушай. Мальчишки – они на подарки падкие, как мухи на патоку. Завязнут и лапок не вытащат. Пойдём-ка вот, купим кое-чего. Денег у нас хватит.

Подарки

Покупка подарков заняла довольно много времени, и Александра вернулась домой только к вечеру.

Гошки дома не было. Ничего не знали о брате и Клава с Мишкой.

Не на шутку встревоженная, мать отправилась на колодец за водой. Здесь её встретила Ульяна Краюхина и спросила, почему это Гошка сидит у них в избе и не идёт домой.

– Видать, припугнула за что-нибудь. То-то он как побитый. Да и мой не в себе чего-то.

Оставив вёдра у колодца, Александра пошла к Краюхиным. Гошка с Никиткой молча отогревались на печке.

– И что ж ты делаешь, негодный! – возмутилась мать. – Убежал, не дождался меня, домой не пришёл. Я уж думала, невесть что стряслось. – Она с трудом перевела дыхание и принялась торопить сына: – Одевайся скорее, домой пойдём. Там такое тебя ждёт, такое ждёт… Вот и Никитку зови, оба довольны будете… Да и что же ты у людей-то сидишь? Что у тебя, дома, что ли, нет?

– Не пойду, – отказался Никитка, мрачно уставившись в потолок. – Продрог я сильно.

Гошке пришлось пойти домой.

Александра выпроводила на улицу Клаву с Мишкой и принялась доставать из мешка подарки.

И чего тут только не было!

Портфели из жёлтой кожи со светлыми металлическими замочками, голубые авторучки, коробки с цветными карандашами и акварельными красками, розовые, будто пастилки, ластики, стопки тетрадей с язычками промокашек, цветастые, в крупную клетку, рубахи-ковбойки и даже ботинки на толстой рубчатой резиновой подошве.

И всё это, как успел приметить Гошка, было в двух комплектах.

В довершение ко всему мать вытащила из мешка и положила на стол жёлтый, как луна в полнолуние, футбольный мяч.

Он был такой тугой и упругий, что, казалось, помани его пальцем, и мяч сам скатится со стола и запрыгает по избе.

Поражённый всем этим великолепием, Гошка только ахнул и вытянул шею.

– Мама, кому это всё?

– Да вам с Никиткой, вам, – натянуто улыбнулась Александра. – Вроде как премия за поросят, за труды ваши, за усердие. – Она подтолкнула сына к столу. – Забирай свою половину. Тут вам с Никиткой каждому по штуке куплено, без обиды. Вот только мячик один на двоих. Ну, бери же, сынок, бери!

– Премия, значит? – хрипло переспросил Гошка. – А за что? Чтоб мы про шпитомцев молчали, как ты на базаре их загнала?

– Ох, Гоша, опять ты за своё. Ну, случилось такое дело. Так всё ж равно поросята списанные были, безучётные. Вы их с Никиткой растили – вот вам и награда.

– Не одни мы с Никиткой. И другие ребята помогали.

– Им тоже что-нибудь подарим.

– А Кузяев что скажет? А председатель новый? Где спросят, поросята?

– Так председатель о них знать ничего не знает. А Ефим что?.. Попросим, он и смолчит, пожалеет нас. – Александра устало опустилась на лавку. – Глупый ты… Разве ж я для себя всё это? Для вас же, ребятишек, стараюсь…

– Ты что? Ты чего говоришь-то? – задохнувшись, выкрикнул Гошка. – Сама всех обманула, а теперь нас на обман толкаешь. Чтоб мы тоже врали да изворачивались!

– Да не кричи ты на весь белый свет! – Мать испуганно замахала на сына руками, чувствуя, как несуразна вся эта затея с подарками. И зачем она опять послушалась Ефима! – Сейчас вот Клавка с Мишкой вернутся.

– Пусть и они узнают, какая ты у нас…

– Что мне теперь, в правление бежать да каяться? – в отчаянии спросила мать, торопливо засовывая подарки в мешок. – Мол, я такая-сякая.

– Вот и покайся, – вырвалось у Гошки.

– Ты… ты понимаешь, что говоришь? – опешила Александра. – Да меня засудить могут, под стражу заберут. Вот и сиди один дома, корми малых, ухаживай за ними. Этого ты хочешь?

Гошка обессиленно прислонился к стене и беззвучно заплакал. Потом ринулся было к двери. Но мать удержала его.

– Ладно, сынок. Может, всё и поправим. Куплю завтра на базаре других поросят и пущу их в ваш закуток. Никто ничего и не узнает.

Уложив детей спать, Александра поздно вечером отправилась к брату.

Семья Кузяевых заканчивала ужинать.

– Вот хорошо, что зашла. Ждал я тебя, – поднимаясь навстречу сестре, заговорил Ефим и провёл её в соседнюю комнату. – Ну, что там?

Александра торопливо рассказала, что из затеи с подарками ничего не вышло. Надо, видно, пока не поздно, купить поросят и пустить их в закуток.

– Неподкупный, значит, Гошка, передовой, – раздражённо фыркнул Кузяев. – Вот же дитё навязалось на нашу шею. Да и ты хороша! Родного сына не могла приструнить. Всыпала бы ему пару горячих – шёлковым бы стал, покладистым.

– Куда там! Чуть на ремень глянешь, а он грозится: «В интернат сбегу!» – пожаловалась Александра. – Вот и думай тут. Давай-ка деньги-то, Ефим. Завтра на базар поеду. А не купим поросят – нам же с тобой хуже будет. Гошка – он такой: от своего нипочём не отступится.

– Поздно уже покупать, Александра, – помолчав, сказал Кузяев. – Засекли нас.

– Как это засекли?

– А вот так. Сегодня ко мне новый председатель заходил, про ребячьих поросят спрашивал. Как, мол, их здоровье. Ему, оказывается, дочка с Борькой Покатиловым обо всём доложили. А завтра Карасёв смотреть шпитомцев придёт.

– Это кого же смотреть-то? – ахнула Александра. – Одного Черныша в пустом закутке. Что ж делать-то, Ефим?

Кузяев поскрёб в затылке, задумался.

– Вот и смекай, сестрица. Залезли мы как рыба в мотню – назад не подашься. Придётся, как видно, твоего совета держаться – виниться надо.

– И впрямь, Ефим. Ну, взыщут с нас, наказание понесём, а всё на душе легче будет.

– Только, чур, с условием, – заметил Кузяев. – Виниться тебе одной придётся, а меня не замай.

– Это как же одной? – оторопев, поднялась Александра. – Что-то я в толк не возьму. Поросят же ты надумал продавать, а не я. Да ещё обманул меня, сказал, что они больные.

– Тихо ты, не шуми! – остановил её Кузяев и покосился на окна. – Садись вот и слушай. Кто ты есть такая? Женщина, вдовая, многодетная, рядовая колхозница. Покаешься, слезу пустишь, скажешь, что бес попутал, бедность заела – с тебя и взятки гладки. Пожурят, поругают, а потом пожалеют и простят. А ежли до меня дело коснётся… Начнут, скажем, с ребячьих поросят, а докопаются до такого, что Кузяеву несдобровать.

– А ты бы, Ефим, темнил да хапал поменьше, – в сердцах вырвалось у Александры. – Да и Митьку не приучал бы к этому…

– Эк, слова-то какие, – поморщился Кузяев. – Да если хочешь знать, от этого темнения и тебе немало перепадало. Кто тебя с ребятишками подкармливал? Кто тебе деньги давал взаймы, кто корма для коровы подбрасывал? На свои кровные трудодни ты не очень бы разжилась.

Александра сидела опустив голову. Что можно было возразить? Всё это так: Ефим уже давно помогал ей, опекал её семью. Вначале ей казалось, что он делал это от доброго сердца из своих личных сбережений, и только за последнее время Александра стала понимать, что Ефим не стеснялся запускать руку в колхозный карман и вёл себя под стать Калугину.

– Ты не молчи, не молчи! – прикрикнул на сестру Кузяев. – Я ж дело говорю. Лучше одной тебе пострадать, чем нам обоим вляпаться. Да если хочешь знать, я от этих шпитомцев и отказаться могу. Поросятами я не торговал, на базаре меня никто не видел.

– А Никитка в чайной.

– Это не в счёт. Он и пикнуть не посмеет, – отмахнулся Кузяев. – Словом, я Карасёву так и могу сказать: знать, мол, ничего не знаю, всё это дело рук одной Шараповой.

– Вон ты какой, братец, – подняв голову, шепнула поражённая Александра.

– Да уж такой, – ухмыльнулся Кузяев. – Ладить так ладить, а супротив меня не становись.

Но потом он спохватился и принялся убеждать Александру, чтобы она особо не тревожилась. Он ведь ей человек не чужой и всегда сумеет выручить её из беды.

– Помоги и ты родному брату, не пихай меня в яму, – умоляюще зашептал Кузяев. – Сама знаешь, надоело мне во вдовцах ходить, женился я, хочу семьёй пожить, чтоб всё по-хорошему было. А если меня в суд потянут, как вот Калугина, что молодая жена скажет? Повернётся да уйдёт. А с Митькой что будет?

– А сможешь ли по-хорошему-то, Ефим? – недоверчиво спросила Александра.

– Вот как сестре родной обещаю… Ради нашей покойной матушки… Кончил я с калугинскими замашками. Слова худого обо мне не услышишь…

Александра тяжело вздохнула. Кузяев достал пачку денег и осторожно сунул сестре в руку.

– Возьми. Отдашь Карасёву. Недостачу я тут пополнил. А подарки, пожалуй, поделим – половину твоим малышам, половину моему Митьке. Не пропадать же добру.

– Ну уж нет, – отказалась Александра, вспомнив гневную вспышку Гошки. – Это не подарки, а не знаю что… обман какой-то. Забирай всё себе.