Текст книги "Зелёный шум"

Автор книги: Алексей Мусатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Алексей Иванович Мусатов
Зелёный шум

«Шпитомцы»

Метель бушевала целую неделю.

Колючая снежная карусель без передышки крутилась над крышами изб, над полями, над всем белым светом.

Снег замёл все дороги и тропы, насыпал у плетней и заборов высокие острогранные сугробы, вплотную подступил к окнам изб и так завалил ворота у ферм и сараев, словно запер их на тяжёлые замки.

Метель выла, посвистывала, пела на десятки голосов, белёсая снежная мгла застилала горизонт, и Гошке Шарапову казалось, что теперь их Клинцы занесёт снегом до самых коньков изб.

Ребятишки в эти дни в школу не ходили – кто знает, куда приведут ноги в такую непогоду. Взрослые тоже старались пореже показываться на улице. И только на колхозные фермы, где зимовали коровы, овцы и поросята, шли люди.

Чуть свет выходила на свиноферму и Гошкина мать, Александра Шарапова, и её напарница Ульяна Краюхина.

Не отставали от матерей и их сыновья – Гошка с Никиткой.

Свинарки отгребали снег от ворот, расчищали дорожку, таскали воду, сено, силос: метель метелью, а поросят и свиней надо поить и кормить. К тому же вот-вот начнутся опоросы, и свинаркам надо быть начеку.

В один из таких дней, когда метель бушевала над Клинцами, Гошка Шарапов надумал соорудить на крыше свинарника маяк.

– Какой маяк? Зачем? – удивился его дружок Никитка.

Малорослый, большеголовый, медлительный, он не всегда сразу понимал быстрого на выдумку и спорого в деле приятеля.

– А чтоб светило всегда, – объяснил Гошка. – Чтоб огонёк все видели и шли на него, кого метель в поле застанет. Вчера вон какой-то человек с дороги сбился. Плутал, плутал, чуть не замёрз…

Никитка только пожал плечами, но спорить не стал. У Гошки всегда так: придумает что-нибудь неожиданное, загорится, и его не остановит никакая сила.

– Давай сделаем, – согласился Никитка. – А только из чего вот…

– Это мы сообразим.

Мальчишки разыскали в чулане у Краюхиных старый четырёхгранный фонарь, промыли стёкла, покрасили их красной краской и укрепили фонарь, как скворечник, на крыше свинарника.

Потом Гошка попросил в колхозной мастерской несколько метров провода, достал патрон, стосвечовую лампочку и, сделав нехитрую проводку, поместил лампочку в застеклённом фонаре.

Два вечера работы, и самодельный маяк загорелся на крыше фермы. Ветер бил во флюгер, поворачивал фонарь из стороны в сторону, и стёкла далеко отбрасывали красный свет.

Маяк на крыше заметила Гошкина мать.

– Да вы знаете, зачем красный свет зажигают? – растерявшись, спросила она. – Ну, там на стройке или на шахте. Это когда люди работают отменно, когда дело всех радует. А разве у нас так?

– Мы для людей сделали… Чтоб не заблудились, на свет шли, – принялся объяснять Гошка.

– А что люди у нас на ферме путного увидят? Одни непорядки. Нет-нет, и не конфузьте нас с Ульяной, погасите скорее…

Но маяк погас сам: ночью порыв ветра оборвал провод и опрокинул фонарь. На другой день Гошка с Никиткой принялись было чинить маяк, но проломили дряхлую крышу и свалились внутрь свинарника, насмерть перепугав супоросую матку.

Узнав об этом, завфермой Ефим Кузяев рассердился, накричал на ребят, что они занимаются баловством, игрушками, мешают взрослым, и запретил им показываться на ферме.

Но Гошка только хмыкнул. Чего-чего, а кричать дядя Ефим умеет! И на ребят, и на взрослых. Заявится небритый, не выспавшийся с похмелья, с мутными глазами, разнесёт всех в пух и прах, отдаст десятки распоряжений и вновь исчезнет на целую неделю.

Матерям Гошки и Никитки на ферме помогали молодая свинарка Стеша Можаева и ночной сторож дед Афанасий Гвоздев.

Работы было по горло – поросят и свиней насчитывалось больше двухсот. Александра с Ульяной как уйдут из дому чуть свет, так и крутятся с ними до позднего вечера.

Как же тут не помочь мамкам! И Гошка с Никиткой после школы почти бессменно дежурили в свинарнике. Помогали подвозить корма, раскладывать их по кормушкам, выгонять поросят на прогулку, вычищать навоз из станков.

А ещё они вели дневник наблюдений. В заветную тетрадочку, которую Гошка носил в своём портфеле вместе с учебниками, ребята записывали всё, что видели на свиноферме: чем кормят поросят, как им готовят еду, как они прибавляют в весе. В пионерском отряде пятого класса Гошку с Никиткой считали первыми шефами над поросятами и больше не загружали никакими поручениями.

Правда, вожатый звена Борька Покатилов был не очень доволен «поросятниками» и частенько упрекал их за то, что они не ведут со свинарками никакой культурной работы – не читают им газет, не приглашают их на школьные вечера и спектакли.

А какая ж тут культработа, если у мамок не находилось ни минуты свободного времени? Зато забот и тревог было полным-полно: то на ферму не завезли вовремя дров, чтобы согреть воду и приготовить болтушку для поросят, то на складе не хватило кормов, то заболела супоросая свинья и её пришлось прирезать.

– Эх вы, Кузяевы, до чего ферму-то довели! – выговаривала Александре Ульяна Краюхина.

– Да нет, не Кузяева я, – возражала Гошкина мать. – Я – Шарапова…

– Всё равно, не чужой он тебе, Ефим-то… братец единоутробный как-никак. Вот и скажи ему, ткни в нос – с такими порядками мы же в трубу вылетим…

– Да разве ж я не говорила, – с досадой поясняла Александра. – А он и в ус не дует.

– Где уж ему, – насмешливо говорила Ульяна. – У него, поди, головка болит, у твоего братца ненаглядного. Сидит, наверное, сейчас где-нибудь с приятелями, опохмеляется да яичницей с молодой свининкой закусывает. Не жизнь, а масленица…

– Это так… загуливать стал Ефим, – со вздохом соглашалась Александра и невольно задумывалась.

И почему так происходит? Работают они, свинарки, на совесть, стараются, не жалеют ни сил, ни времени и свиней на ферме вырастили немало; а всё вроде без толку: работу их никто не замечает, не ценит, колхоз по-прежнему считается отстающим и убыточным.

– А коли так, тогда и с нас взятки гладки, – решила Ульяна и стала работать на ферме спустя рукава.

Она частенько опаздывала на дежурство, раздражалась по каждому пустяку, чертыхалась на свиней, замахивалась на них вилами.

– И что ты лютуешь, Ульяна? – останавливала её Александра. – Зачем же на свиньях злость срывать?.. Они-то в чём виноваты?

– А я по ним сохнуть да убиваться не собираюсь. Ни отрады от них, ни прибытка. Если угодно – могу и уйти с фермы. Мы с Василием теперь не пропадём, за артель цепляться не будем, – возьму и уеду к нему, – говорила Ульяна.

Её муж вот уже с год как ушёл из колхоза и работал в городе.

Не по душе пришлось Ульяне и Никиткино шефство над поросятами. Хватит и того, что она целыми днями крутится в свинарнике. А сыну здесь делать нечего, найдётся ему работа и в своём хозяйстве.

Только Александра Шарапова безотказно работала на ферме. Но делала всё как заведённая, ходила сутулясь, была молчалива, редко улыбалась, и Гошка с тревогой смотрел на мать.

Отгуляли метели, отыграли трескучие морозы, и зима повернула на весну. Дни стали длиннее, на солнцепёке вытаивали чёрные завалинки, с крыш зазвенела частая капель, а к вечеру под застрехами намерзали метровые сосульки, похожие на алмазные мечи и клинки.

На ферме начались опоросы свиней. В станках около розовых гороподобных маток захрюкали десятки сосунков-поросят.

– Ну, сынок, быть нашей ферме с богатым приплодом, – радовалась Александра и каждый день сообщала ему о новорождённых.

Гошке даже показалось, что мать в эти дни тоже оттаяла: стала оживлённее, разговорчивее, не давала покоя ни Ульяне, ни Стеше, то и дело посылала их разыскивать по колхозу Кузяева.

– Слушай, братец! Ты кто на ферме? Хозяин или так… сбоку припёка? – в сердцах выговаривала она ему, когда Ефим появлялся на ферме. – Смотри, сколько живности прибавилось! Теперь только бы сберечь да вырастить…

Не было покоя в эти дни и Гошке с Никиткой. Они навещали ферму каждый день и записывали в дневник, сколько какая матка принесла детёнышей.

Однажды, заглянув в свинарник, мальчишки застали своих матерей около клетки породистой свиньи Булки. Присев на корточки, Александра с Ульяной и Стешей что-то внимательно рассматривали.

Ребята подошли ближе, заглянули через плечи матерей и увидели на рогожной подстилке трёх поросят. Они были синие, сморщенные, жалкие и почти не шевелились.

– Что это, мам? – спросил Гошка.

– Только что Булка опоросилась, – объяснила мать. – Пятнадцать штук принесла. А эти трое – последненькие. Не принимает их матка… покусала даже…

Гошка с Никиткой склонились над новорождёнными.

– Ну чего вы глазеете? Чего? Не вашего ума здесь дело! – прикрикнула на них Ульяна. – Шли бы по домам…

Подошёл Ефим Кузяев, густоусый, плотный мужчина в брезентовом плаще поверх полушубка, в шапке-ушанке. Носком сапога небрежно пошевелил поросят:

– Дохляки… Не жильцы на белом свете… Этих можно выбраковывать. Да небось ещё будут.

– А если обогреть да с соски попоить? – заметила Александра. – Вдруг и отойдут.

– Куда там!.. Одна морока с этими лядащими. Вы тут со здоровым-то приплодом еле управляетесь. Спишем по акту – и вся недолга.

– И что ты, Ефим, делаешь? – не выдержала Александра. – Зачем же добро губить?

Кузяев нахмурился и, покосившись на мальчишек, отвёл Александру в сторону.

– Ты, сестрица, не ерунди, – вполголоса обратился он к Александре. – Кормов на весь приплод нам всё равно не хватит. Уж лучше слабосильных да хилых сейчас списать, чтобы потом перед районом за каждого поросёнка в ответе не быть. Подохли, мол, при рождении – и никто нас ни в чём обвинить не посмеет. Так председатель колхоза распорядился, Калугин…

Поражённая, Александра отступила назад:

– Быть этого не может!

– Неправильно!.. Нельзя так делать! – вспыхнув, подхватила Стеша Можаева, смуглая девушка в кирзовых сапогах и ватнике.

– Начальству, ему виднее, что делать, – вздохнув, сказал Кузяев. – А мы люди маленькие: приказано – исполняй. И ты, сестрица, особенно-то не усердствуй. Дохляков спишут, вам же, свинаркам, легче будет.

– Ни совести у нашего начальства, ни радения. – Александра горестно всплеснула руками. – И куда ж это несёт нас?.. Люди обычно урожаям радуются, приплодам, а мы ж себя под корень рубим.

– Ты же знаешь нашего председателя: сказал – и баста! – оправдывался Кузяев.

– Да Калугин хоть бы нас спросил, что с приплодом-то делать! – не могла успокоиться Александра. – Ведь мы же свинарки всё-таки… А то бац – и распоряжение!

– Тётя Шура, а вот пойдёмте к Калугину… поговорим с ним, – предложила Стеша.

– И впрямь – сходим! – кивнула Александра и, подойдя к бочке с водой, принялась мыть руки.

– Вы что же – мне не доверяете? – настороженно спросил Кузяев.

– И верить не желаю, – отмахнулась Александра. – Нет, я себе не лиходейка, чтобы живых поросят хоронить… И как у Калугина язык повернулся, чтобы такое сказать… – Она вытерла руки и вместе со Стешей пошла к председателю.

– Распустились! Начальства не слушают… Чёрт те что! – выругался Кузяев и подозвал к себе Гошку с Никиткой.

– Ну вы, народец, на все руки от скуки. Опять вы здесь? Тащите тогда дохляков в овраг и закапывайте…

Мальчишки взглянули на Ульяну. Та ещё раз осмотрела поросят, прикрыла их рогожкой и хмуро кивнула ребятам.

– Зря Александра расшумелась… не жильцы они на белом свете. Несите, коли так…

– Не понесу я… – буркнул Гошка, – пока мамка со Стешей из правления не придут…

– И ты самовольничаешь! – озлился Кузяев. – Тогда убирайся с фермы… и чтоб ноги твоей здесь не было.

– Ладно, Степаныч, не расстраивайся. Мой отнесёт, – сказала Ульяна и, завернув поросят в рогожку, сунула их в руки Никитке. Потом ещё вручила ему заступ.

Сжавшись и стараясь не глядеть на приятеля, Никитка поплёлся к оврагу, хотя до смерти боялся дохлых мышей, кошек и птиц.

Но не прошло и минуты, как его догнал Гошка и отобрал у него рогожку с поросятами.

– Сам закопаешь? Да? – обрадовался Никитка.

Гошка молчал.

Он шёл и злился. И почему это Кузяев всегда зовёт их «народец», помыкает ими и командует, словно они в долгу перед ним? Небось своего Митьку не пошлёт закапывать дохлых поросят. Да если бы не мамки, может, они и на ферму никогда бы не заходили.

Дорога начала спускаться в овраг.

Поросята в рогожке еле слышно попискивали. Гошка сунул под рогожку руку и осторожно потрогал поросят. Они были ещё тёпленькие. Вот один из поросят слабо ухватил Гошкин палец и принялся сосать его.

«А мамка правильно шумела: нельзя их хоронить», – подумал Гошка и остановился.

– Слышь, – позвал он Никитку. – А они ещё живые… палец сосут. Попробуй вот…

Никитка не без робости сунул руку под рогожку, и вскоре лицо его расплылось в улыбке.

– И впрямь живые… Наверное, есть хотят. Им бы сейчас молока тёплого… Из соски. Помнишь, как мы кроликов отпаивали?

Мальчишки, словно по сговору, посмотрели на овраг, потом на заступ.

– Молоко-то у нас найдётся, – задумчиво заметил Гошка. – А вот где соску взять?..

– Поискать надо, – сказал Никитка. – У нас где-то валялась.

– Тогда пошли к нам, – распорядился Гошка.

…Калугина в правлении колхоза Александра и Стеша не нашли. Бухгалтер сказал, что председатель ещё позавчера уехал в город и до сих пор не вернулся.

– А что у вас за дело к нему?

– Самое неотложное. – Стеша подошла к столу бухгалтера и спросила, правда ли, что Калугин отдал приказ выбраковывать и списывать со свинофермы всех слабых поросят.

– Приказ не приказ, а разговор у него с Кузяевым был, – объяснил бухгалтер. – Со слабаками лучше не возжаться. Канительное дело. Хватит нам и здоровых поросят.

Словом, он сказал почти то же самое, что и Кузяев. Подавленные Александра и Стеша вышли из правления.

«Значит, Кузяев не с похмелья всё это набрехал», – подумала Александра.

– Что ж делать-то будем? – с тревогой обратилась она к Стеше. – Теперь стыда не оберёшься. По всей округе разговор пойдёт: клинцовские свинарки живых поросят хоронят… – Она зябко поёжилась и туже затянула под горлом платок. – Уйду я с этой фермы – и делу конец.

– Что вы, тётя Шура? – испугалась Стеша. – Как можно? Вы же лучшая свинарка у нас…

– «Лучшая, лучшая», а вся работа впустую идёт… Словно воду решетом черпаем.

– А драться давайте… воевать! – блестя глазами, сказала Стеша. – Вот возьмём да и напишем письмо. В райком партии пошлём, в газету. Так, мол, и так, Калугин поросят губить заставляет. И все свинарки под письмом подпишутся.

– Наших начальников, похоже, ничем не проймёшь, – вздохнула Александра. – Закусили удила и мчат нас под гору…

– Проймём, тётя Шура. Вот увидите, – решительно заявила Стеша. – Мы уже одно письмо в райком отправили. Большое письмо. О всех безобразиях Калугина и его прихлебателей написали… А вот сейчас насчёт поросят сообщим…

– Кто это «мы»? – переспросила Александра.

– Колхозники… все, кто работает честно, за колхоз болеет. Вы, тётя Шура, после смерти дяди Григория не показываетесь нигде, кроме фермы, отошли от всего, а люди знаете как против Калугина накалились… – И Стеша принялась уговаривать Александру написать письмо о поросятах. Она разгорячилась, платок сполз с головы.

– Какая я писака, – махнула рукой Александра.

– Письмо-то почти уже готово, – настаивала Стеша. – Вспомните, что вы только что Кузяеву наговорили. Вот и надо записать всё это на бумагу да подпись поставить…

Но Александра, подумав, сказала, что письмо письмом, а время не терпит, и приплод на ферме надо спасать немедля. И было бы совсем неплохо, если бы свинарки взяли домой по нескольку списанных поросят и вырастили бы их для колхоза. Сама она завтра же возьмёт двух-трёх поросят.

Стеша посмотрела на Александру. Вот она какая, тётя Александра! Трудно ей, но она не отступится, не шарахнется в сторону, не будет хныкать и жаловаться. Значит, не зря она, Стеша, после школы пошла работать к ней на ферму, учиться у неё мастерству и даже назвала её своей «крёстной».

– И я трёх возьму, – решила девушка. – А насчёт письма, тётя Шура, всё же подумайте…

– Да ты застегнись. – Александра показала на распахнутый ватник. – Горяча больно… А на улице ещё не весна красна.

…В сумерки, когда Александра вернулась с фермы домой, она услышала в углу за печкой подозрительную возню. Заглянула туда и ахнула: поросята лежали на мягкой соломенной подстилке, а Гошка с Никиткой, сидя на корточках, по очереди поили их молоком из бутылки с резиновой соской. Им помогали младшие дети Александры – Клава и Мишка.

С простенка, из чёрной тарелки репродуктора, гремела музыка.

– Это что ж такое? – удивилась мать. – Свинарник в избе устроили?

Гошка подбежал к ней.

– Мам, ты же сама говорила, что поросят с соски можно выпоить, – торопливо заговорил он. – И они совсем не дохлые… молоко лопают, только давай. Уже третий раз кормим… И списывать поросят не надо. Мы их выходим… Помнишь, как с кроликами было? Ни один не подох…

– Тётя Шура, – вмешался Никитка, – а пусть поросята одну неделю у вас живут, другую – у нас. Только вот мамку уломать надо.

– А радио зачем гремит? – спросила Александра.

– А мы всё по-научному будем делать, – оживился Никитка. – Электричеством поросят греть, витамины им давать. И пусть они музыку слушают… Лучше расти будут. Мы в книжке читали…

Подойдя к репродуктору, Александра приглушила музыку и невольно усмехнулась. Ладно, пусть ребятишки выпаивают поросят. Это, пожалуй, и лучше, что они взялись за это. Справились же они с кроликами, вылечили молодого грача с подбитым крылом. А Шалопут? Был жалкий щенок-подкидыш, а теперь вырос в здоровенного пса, и ребята подарили его колхозному сторожу.

– Тогда уж на трёх поросятах не останавливайтесь, – сказала Александра. – Берите побольше, заводите свою ребячью ферму.

На другой день Александра принесла ребятам ещё четырёх поросят.

Гошка с Никиткой разыскали белый кручёный провод, ввернули в патрон лампочку и принялись греть поросят электрическим светом.

– По науке им солнечные ванны положены, – важно заявил Никитка. – Кости укрепляет…

Потом мальчишки задумались о витаминах. До зелёной травы было ещё далеко, и они решили выращивать её в избе. Наполнили землёй противни, тазы, засеяли овсом и заставили ими все лавки и подоконники.

От молока и хорошего ухода поросята вскоре ожили, окрепли, встали на ноги и весело захрюкали.

Как-то раз к Шараповым в избу заявился вожатый звена Борька Покатилов. Приземистый, круглолицый, с ямочками на щеках, он подозрительно оглядел поросят и набросился на мальчишек с упрёками. И что они за пионеры? Напали на такую золотую жилу и молчат про неё, скрывают от остальных членов звена. Да если про спасённых поросят умеючи отрапортовать на совете отряда или написать в стенную газету, так о третьем звене заговорят по всей школе.

– А у тебя, Шарапов, всегда свои особые планы, – выговаривал Борька Гошке. – И Никитку за собой тянешь. Прячетесь вы, отделяетесь от всех. Вот и маяк какой-то придумали ни с того ни с сего…

– Мы не прячемся, – нахмурился Гошка. – Мы ещё сами не знали, как с поросятами будет… А вот теперь вроде получается. Если хотите, можно всем вместе ухаживать… по очереди.

И Борька записал поросят в план пионерской работы третьего звена.

Через неделю ребята перевели поросят из избы во двор к Шараповым, в отдельный утеплённый закуток.

В этот же день Александра привела в закуток Кузяева и показала ему поросят.

– Взгляни-ка, Ефим… Узнаёшь списанных-то?..

Поросята с весёлым хрюканьем подбежали к ногам Кузяева. Они были розовые, с золотистой щетинкой, с хвостиками-спиральками, с влажными пятачками. Недоверчиво покачав головой, Кузяев поймал одного из поросят, ощупал его, заглянул в рот. Потом осмотрел второго, третьего.

– А ведь неплохо ребятишки постарались, – сказала Александра. – Добрый подарок ферме будет.

Присев на корточки и почёсывая поросятам шеи и спины, Гошка рассказал Кузяеву, как они с Никиткой отпаивали поросят молоком.

– Мы им и клички всем дали, – сообщил он. – Это вот Лебедёнок, это – Вьюн, это – Черныш…

– Чудо прямо, воскресение из мёртвых, – сказал Кузяев и, подозвав к себе ребят, похлопал их по плечу. – Ну и головастые же вы – до чего додумались. Быть вам с премией за таких шпитомцев.

– А какая премия, дядя Ефим? – спросил Борька.

– Каждому по свиному хрящику, не меньше, – отшутился Кузяев. – Ладно, народец, я вас не обижу, будут вам подарки, будут…

– Дядя Ефим, а ещё на ферме дохляки найдутся? – разошёлся Гошка. – Мы можем всех к себе забрать… Отпоим, вырастим…

– Чего-чего, а этого добра хватит, – ухмыльнулся Кузяев. – Вот это подмога будет, это выручка…

На другой день он передал пионерам ещё двух поросят, потом ещё и ещё. Вскоре в закутке Шараповых их набралось четырнадцать штук.

– Только, чур, помалкивайте о своих шпитомцах, – предупредил Кузяев ребят. – Тихо работайте, без огласки… Потом к Первому мая вы колхозу подарок поднесёте… В честь, так сказать, международного дня труда и весны…

Ребятам, особенно Борьке Покатилову, такая затея понравилась. Борька даже представил себе канун майского праздника. Сельский клуб, торжественное собрание. Доярки, полеводы, свинарки, птичницы рапортуют о своих успехах.

Потом на сцену выходит он, Борька Покатилов, и передаёт Кузяеву визжащих поросят: «А мы, пионеры, спасли четырнадцать списанных, забракованных поросят. Передаём их на пополнение колхозной свинофермы». А кругом музыка, аплодисменты…

– Так, значит, молчок? – ещё раз спросил ребят Кузяев. – Всё в тайне держать будете? Договорились?

– Договорились, – кивнул за всех Гошка.

– Зачем же секретничать? – заспорила было Александра. – Дело общее, артельное.

– Ничего-ничего, – отмахнулся Кузяев. – Ребятня, она секреты, загадки любит. От этого только запала в работе больше.