Текст книги "Владимир Соловьев и его время"
Автор книги: Алексей Лосев
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)
Другая идея, выставляемая Мережковским, не менее сенсационна. Вполне понятно, что, с его точки зрения, «вся эта соловьевская "чертовщина", соловьевское "подполье" и, может быть, соловьевский "бунт" почти никаких следов на его философских произведениях не оставили» [647]647
Там же. С. 125.
[Закрыть]. Но уже совсем непонятна оценка Мережковским того, в чем же фактически состояла философия Вл. Соловьева. Во–первых, вдруг оказывается, что нельзя и сомневаться в «христианской святости» Вл. Соловьева. Почему же, спросим мы, нельзя сомневаться в святости столь безобразного человека, каким обрисовал философа Мережковский? А во–вторых, и тоже неожиданно, вдруг оказывается, что Вл. Соловьев – отъявленный реакционер. «Это именно „безобидная дурь“, безумная влюбленность в прошлое, реставрация, искусственное восстановление павшего, то есть, в последнем счете, реакция,пусть невинная, даже святая, но все‑таки подлинная реакция, и есть сущность всякого донкихотства, которое в русском переводе значит славянофильство» [648]648
Там же. С. 129.
[Закрыть]. И что Вл. Соловьев относится к числу славянофилов – еще одно сенсационное открытие Мережковского. Забывая соловьевскую критику византизма, не придавая никакого значения его антагонизму с тогдашним русским самодержавием, а также совершенно выкидывая из памяти мучительную для Вл. Соловьева теорию и практику исторического прогресса, Мережковский, и на этот раз уже совсем безответственно, создает следующий миф о реакционной сущности философии Вл. Соловьева. «Не разрушать и не созидать, а сохранять и поддерживать, подпирать валящееся здание, чинить и замазывать трещины – таков его глубочайший инстинкт…. Остановить, запрудить всемирный поток разрушения – такова его заветная цель. Вот для чего нужно ему возрождение, то есть все‑таки утверждение старой церковности, старой государственности, старой нравственности, старого быта, причем возрождение, обновление тут значит не замена старого новым, а лишь новый вид, перелицовка старого. Он – консерватор в высшем смысле этого слова, может быть, вообще единственный консерватор в современной, революционной России; и как всякий консерватор – либерал, но отнюдь не революционер. Стихия революционная чужда ему навеки и безнадежно, если не как человеку–деятелю, то как философу–созерцателю. Непрерывность вместо прерыва, преобразование вместо переворота, эволюция вместо революции – такова его метафизическая сущность. А последняя и единственная революция для него – переворот уже не исторический, а космический – кончина мира» [649]649
Мережковский Д. С. Немой пророк// Полное собр. соч. Т. XVI. М., 1914. С. 122—128. Впервые эта статья напечатана в 1908 году. С. 130.
[Закрыть].
И, наконец, последней сенсацией в статье Мережковского является утверждение, что Вл. Соловьев – это пророк. Спрашивается: чего же именно пророком является Вл. Соловьев с точки зрения Мережковского? Здесь фантазия Мережковского доходит до предела. Оказывается, что Вл. Соловьев проповедовал христианское спасение не в церкви, но вне ее, и ңе среди верующих, а среди неверующих. Откуда взял все это Мережковский? Неизвестно. Со слов М. С. Безобразовой, он приводит разные мнения людей, слушавших публичные лекции Вл. Соловьева. Но эти мнения были как положительные, так и отрицательные. Мережковскому приходится прибегать даже к такой явной фантастике, как внецерковное и внехристианское понимание слов Вл. Соловьева на смертном одре: «Тяжела работа Господня!» Подобное толкование было бы анекдотично, если бы не было столь фантастично. Но так как Мережковский все же хочет следовать символистской традиции о пророчествах Вл. Соловьева, а сам никакого пророчества у него ни на один момент не видит, то Мережковскому приходится утверждать, что ту «революцию», о которой якобы пророчествовал философ, нужно искать не в десяти томах его сочинений, а в «немых знаках немого пророка» [650]650
Мережковский Д. С. Немой пророк // Полное собр. соч. Т. XVI. М., 1914. С. 135.
[Закрыть]. Признаться сказать, мы отказываемся понимать пророка, который ничего не пророчит, а если пророчит, то какими‑то знаками, тоже «немыми», то есть тоже ни о чем не пророчит.
Если бы мы захотели объяснить всю эту сенсационную фантастику Мережковского, это можно было бы сделать без труда на основании изучения его творчества. Но здесь заниматься этим мы не будем, поскольку это не тема нашей работы. В заключение можно было бы добавить, что Вл. Соловьев не одобрял увлечения своей младшей сестры Поликсены новым течением, связанным с именами Мережковского и Гиппиус, хотя, по мнению В. Л. Величко, Вл. Соловьев относился к самому Мережковскому гораздо лучше.
11. Развенчание Вл. Соловьевау А. Л. Волынского.Завершением отрицательной оценки Вл. Соловьева у символистов можно считать рецензию А. Л. Волынского [651]651
Северный вестник. 1895. № 9, отд. II. С. 62—63.
[Закрыть]на отрывок из «Оправдания добра» [652]652
Напечатанный в «Ниве» (ежемесячное приложение, 1895, № 7).
[Закрыть]. Сначала Вл. Соловьев сотрудничал в «Северном вестнике», но в дальнейшем (после 1892 года) резко разошелся с этим журналом; и другой сотрудник этого журнала, А. Л. Волынский, пытался преследовать его в печати. Преследование это, однако, производит самое ничтожное впечатление. Рецензия на полторы странички не содержит никакой определенной мысли, пытаясь лишь дисквалифицировать деятельность Вл. Соловьева. Тут мы находим следующие выражения: «Автор повторяет казенные рассуждения об исторической пользе войны… в холодном, мертвенном тоне литературного звонаря с чертою глубоко въевшегося византизма». «Еще недавно – борец за правду под знаменем догматического мистицизма, мужественно–самоуверенный полемист с реакционерами за широкие идеалыпротив мертвых идеалов‚ г. Соловьев ныне быстро идет к полной эмансипации от всяких затруднительных внутренних критериев и начинает бойко подвизаться в духе заурядных журналистов известного типа».
Возражать против подобного рода литературной ругани мы считаем делом излишним и малодостойным. Но самый факт этой ругани – очень важен, и указать на него с исторической точки зрения мы сочли необходимым. Здесь важно учитывать только то обстоятельство, что А. Л. Волынский был эпигоном символизма, а может быть, и настоящим его ренегатом.
12. Сводка предыдущего.Эта сводка настолько ясна, что напрашивается сама собой. Именно Вл. Соловьев волей или неволей оказался предначинателем и учителем всего русского символизма. Одни из символистов, Брюсов, Бальмонт и Блок, безусловно, сознавали свое соловьевское ученичество и возвышенную память о нем сохранили до конца своих дней, несмотря на свои новые художественные пути и новое, уже несоловьевское, мировоззрение. Другие – Вячеслав Иванов и Андрей Белый – оказались более глубокими почитателями Вл. Соловьева, развивавшими соловьевское мировоззрение и соловьевскую поэзию в разных направлениях, заложенных уже у самого Вл. Соловьева. Чулков и Мережковский, оставаясь символистами, пытались развивать соловьевство в революционном направлении, что им не удалось и не могло удаться и что не осталось без критики со стороны самих же символистов, как, например, С. М. Соловьевамладшего. Вл. Соловьев был крайним либералом и противником старого режима, но называть его революционером можно только в каком‑то переносном, модернизированном и совершенно антиисторическом смысле. Особенно символисты настаивали на пророческом духе произведений и личности Вл. Соловьева, понимая его как прямого предшественника величайших катастроф XX века. С такой оценкой Вл. Соловьева согласны решительно все русские символисты. Не обошлось дело и без противников Вл. Соловьева, вышедших из тех же литературных кругов, что и он. Таков был Волынский.
Приложение IIО ЗАПИСКАХ С. П. ХИТРОВО, РОЖДЕННОЙ БАХМЕТЕВОЙ
Собирая материалы к биографии Владимира Сергеевича Соловьева и зная, какую роль сыграло в его жизни сближение его с графиней Софьей Андреевной Толстой, вдовой графа Алексея Константиновича Толстого, и с Софьей Петровной Хитрово, ее племянницей, а через них и со всем духовным наследием Толстого, которого Соловьев ценил так высоко, я принял с чувством живейшей признательности предложение Елизаветы Михайловны Мухановой, дочери С. П. Хитрово, ознакомиться по изготовленной ею точной копии с воспоминаниями ее покойной матери.
Полученный мною в июле 1918 года рукописный материал – несколько самодельных тетрадей в четверку, всего около 270 страниц – был вскоре же возвращен мною по принадлежности, но при этом я заручился любезным разрешением воспользоваться извлечениями из него для моей работы о Соловьеве.
В воспоминаниях С. П. Хитрово, к писанию которых она приступила лет за двенадцать до смерти, изображаются ее детство и ранняя юность, протекшие в ближайшем общении с Толстыми и под их непосредственными воздействиями. Рассказ – без особенной строгой датировки – доведен примерно до 1866 года, когда автору воспоминаний было около 18 лет. Собственно о Соловьеве речи в записках нет, что вполне естественно, так как на жизненной сцене С. П. Хитрово он появился лишь во второй половине 70–х годов. Но тонкая обрисовка образов А. К. Толстого и С. А. Толстой, обилие живых и выразительных подробностей быта, некоторая невольная самохарактеристика – все это придает воспоминаниям С. П. Хитрово бесспорную историко–литературную ценность для биографов Соловьева, не говоря уже про биографов Толстого и его жены. Под пером С. П. Хитрово отчетливо выступает та богатая художественными и литературными интересами среда, которою окружали себя супруги Толстые и которая наложила такой заметный отпечаток и на личность их воспитанницы. Среда эта не распалась и после смерти Толстого (28 сентября 1875 года), ибо держалась она не им одним. В эту среду попал и 24–летний Соловьев, после переселения своего из Москвы в Петербург (в начале 1877 года). Самого Толстого он не знал, но в лице С. А. Толстой и С. П. Хитрово для него как бы вдвойне ожил чарующий облик покойного поэта, многие духовные черты которого были ему дороги еще прежде.
Зимой 1850/51 года, когда С. А. Бахметева–Миллер сблизилась с А. К. Толстым, ей было около 23—24 лет; в 1877 году, когда с ней познакомился Соловьев, ей, уже вдове Толстого, было под 50. С. П. Хитрово, проживавшей, вследствие особых семейных обстоятельств, по большей части вместе с С. А. Толстой, только что минуло тогда же 29 лет, и она была в расцвете сил и молодости.
Появилась на свет С. П. Хитрово, рожденная Бахметева, 29 февраля 1848 года, почти на пять лет раньше Соловьева, а скончалась она 22 сентября 1910 года, позднее его на десять лет с небольшим. Всего она прожила 62 года и без малого семь месяцев. С. А. Толстая скончалась 9 апреля 1892 года в возрасте около 65 лет, лет за восемь до смерти Соловьева. Дружба Соловьева с С. П. Хитрово продолжалась в течение всей второй половины его жизни, то есть около 23 лет; на долю С. А. Толстой выпало из этого срока около 15 лет.
В очередных главах моей обширной работы о Соловьеве я надеюсь представить обстоятельный обзор отношений его и к С. А. Толстой, и к семейству Хитрово. В этом обзоре будут возможно широко использованы как воспоминания С. П. Хитрово, так и другие накопившиеся у меня материалы. К сожалению, я не могу, однако же, предвидеть, скоро ли поступит в печать соответствующая часть моей работы, остановившейся пока на третьей книге. Вот почему я и решился выделить кое‑что из названных воспоминаний в форме настоящего очерка, в надежде, что даже отрывочные и немногочисленные извлечения из них будут признаны небесполезными.
Свои выписки, подобранные в некоторой систематической последовательности, я распределяю ради удобства дальнейших ссылок под отдельными номерами. Пропуски против оригинального текста отмечаются у меня многоточиями из пяти точек [653]653
В данном варианте текста пропуски не указаны. (Прим. ред.)
[Закрыть]. Мелкие орфографические погрешности мною исправлены, но галлицизмы и шероховатости стиля сохранены. По части подстрочных примечаний я должен был, из-за недостатка места, ограничиться самым необходимым. Немногочисленные мои вставки, допущенные ради ясности, заключены в прямые скобки.
1. Духовно–нравственный образ А. К. Толстого установился в литературе уже довольно прочно, и все, высказывавшиеся о нем, единогласно утверждают, что это был не только выдающийся поэт, но и превосходный человек, рыцарски благородный, смелый и независимый в своих суждениях и привязанностях, чуждый духу узкой партийности, органически враждебный всякому мещанству, в чем бы оно ни состояло, всегда готовый прийти на помощь нуждающемуся и обиженному. Менее согласны литературные свидетельства в оценке С. А. Толстой, хотя и о ней преобладают отзывы благоприятные, в особенности со стороны тех, кто ближе ее знал и чаще с нею встречался. По понятным причинам, внимание исследователей сосредоточивалось преимущественно на А. К. Толстом, а не на С. А. Толстой – такова уж судьба жен всех знаменитостей. Но, нисколько не преувеличивая объективных достоинств С. А. Толстой, следует все‑таки помнить, что на протяжении целой четверти века она была любящей духовной сотрудницей Толстого, глубоко понимавшей его и неизменно ободрявшей его в его художественной работе. В основном и существенном супруги были всегда согласны между собою, и притом не слепо, а совершенно сознательно.
В воспоминаниях С. П. Хитрово А К. Толстой и С. А. Толстая являются вполне достойными друг друга, и они не столько противопоставляются, сколько просто сопоставляются.
В одном месте С. П. Хитрово выражается так: «Толстой и Софа [654]654
Так звали в семейном кругу Софью Андреевну Бахметеву, по первому мужу Миллер, по второму – графиню Толстую. – День ее рождения, судя по запискам С. П. Хитрово, – 30 марта (по старому стилю); что касается года рождения, то по данным А. Ілгопӓеііе, можно было бы указать на 1827 год (Ыгопӓеііе Апӓге.Ье рӧеїе Аіехіѕ Тоіѕіої, Гһошше еі Гоеиѵге. Рагіѕ, 1912. Р. 61, 62). В брак с Ј1. Ф. Миллером она вступила в 1846 году, когда ей было 19 лет. Разойдясь с Л. Ф. Миллером, С. А. проживала довольно долго, хотя и не непрерывно, в семье своего брата Петра Андреевича Бахметева, в имении Смалькове Саранского уезда Пензенской губернии. – А. К. Толстой родился 24 августа 1817 года; он был, следовательно, старше своей жены на десять лет.
[Закрыть]были для меня недосягаемым идеалом доброты, от них все исходило для меня, они мне давали ответы на все мои сомнения и стремления; я сознавала, что я не только люблю, но и боюсь их, и вместе с тем я вложила в них все мое доверие, все мое сердце, всем мои идеалы, помимо них ничего не могло существовать для меня. – Иногда характер Толстого, неровный и вспыльчивый, пугал меня, но уверенность в его дружбе и любви ко мне была непоколебима. Софу я всегда жалела, она всегда несла ношу слишком тяжелую…» В другом месте, указывая на то, что иногда Толстой не умел скрыть своего неудовольствия на себя и на других, С. П. Хитрово сейчас же прибавляет: «Но стоило Софе словом отмахнуть от него весь наплыв ежедневных дрязг и осветить своим всепонимающим и всепрощающим умом его растревоженную душу, и он возвращался с молодыми, чистыми силами. – Страдание, зло, боли, печали не имели власти над бодростью и чистотой его духа». Нравственные обязанности были для обоих супругов действительно обязанностями, а не выражением прихотливо изменчивых настроений. Всего резче обнаружилось это в многолетних заботах А. К. Толстого и С. А. Толстой об ее племянниках и племянницах [655]655
Петр Андреевич Бахметев, как мне рассказывала Е. М. Муханова, был женат дважды. Первая жена его – Елизавета Александровна, рожденная Нечаева, вторая – Нина Сергеевна, рожденная Лантинг. От первого брака – сын Юрий и дочь Софья, любимица Толстого (впоследствии по мужу Хитрово). Е. А. Бахметева умерла при рождении Софьи; ей не было тогда еще 18 лет. От второго брака – дочь Софья 2–я (в семье ее звали, во избежание путаницы, Ниной в честь матери; болезненная, умерла девицей в 1898 году) и сын Андрей, любимец Толстого (в семье его звали Андрейкой; умер 19 лет от чахотки). Н. С. Бахметева жила тоже недолго – умерла от чахотки. В брак с нею П. А. Бахметев вступил через полтора года после смерти первой жены. – В семью попал еще мальчик, Володя Заневский; это был внебрачный сын Алексея Михайловича Жемчужникова; по словам С. П. Хитрово, он воспитывался с другими детьми как родной брат и жил в доме до 16–летнего возраста.
[Закрыть]. «Взяв нас на свою ответственность, – говорит С. П. Хитрово, – Толстой, со всей щедростью своего горячего сердца, принял на себя многочисленные материальные обязанности и нравственный нелегкий долг, неминуемые спутники детских жизней, вырванных из нормальных условий. – Софа и Толстой, взявши нас из Смалькова, вполне приняли на себя всю ответственность; они это сделали сознательно и решительно. Софа – вероятно, из любви к моему отцу, – хотела избавить его от того страшного чувства неисполненного долга по отношению детей; она знала его добрый, бесконечно добрый характер, но она тоже знала, как он был слаб и легко поддавался чужому влиянию, она знала, как трудно ему было бы бороться в жизни, и как, вероятно, и он, и мы пострадали бы в этой борьбе». Заботы распространялись – по крайней мере, отчасти – и на взрослых родственников и родственниц С. А. Толстой. Легко догадаться, о какой «тяжелой ноше» упоминает выше автор воспоминаний.
Что касается самой С. П. Хитрово, то она еще ждет своей полной характеристики. На основании ее воспоминаний можно только сказать, что в детстве и ранней юности она отличалась уклоном в сторону фантастичности, большой любознательностью, отзывчивостью к чужим нуждам, тонкой способностью к художественным восприятиям. «Вероятно, под влиянием всегда окружавшей меня эстетической атмосферы добрых и высокомыслящих людей, – говорит она в конце своих записок, – во мне развилась большая чуткость и воспринимание глубоко всех нравственных волнений человеческой жизни. Толстой так живо и чутко относился к малейшим явлениям жизненных сил, не только у людей, но и у животных, что приучил меня, почти невольно, ко всему относиться с искренним сердечным чувством…
Как часто теперь хочется мне передать молодым, одиноким людям тот свет, ту веру в истинные порывы чистой души, которые так согревали и помогали мне всю мою жизнь».
2. Отношение А. К. Толстого и С. А. Толстой к вопросам религиозного порядка отличались большой широтою, будучи в то же время одинаково далеким и от голого отрицания, и от начетнического догматизма, и от бездушного индифферентизма. В своем домашнем обиходе супруги Толстые держались в стороне от того, что С. П. Хитрово называет «православными условиями», подразумевая под этим всю обрядовую сторону церковности. Тем не менее С. А. Толстая внушала вверенным ее попечениям детям, «что она и Толстой верят в Бога и в будущий великий мир, и что только в формах, в выражениях они отделяются от общей религии».
Будет нелишним отметить здесь же два эпизода. – Во время пребывания Толстых в Париже, как кажется, в 1860 году, однажды «кухарка Ғгапҫіѕе рассказала мне, – читаем мы в воспоминаниях С. П. Хитрово, – что ее дочь на днях примет конфирмацию, и предложила мне в этот день пойти в их церковь, на что Софа согласилась. – Служба и вся церемония произвели на меня очень сильное впечатление, и я целый день только об этом и думала, и вечером, за обедом, сказала Софе и Толстому, что я хочу перейти в католичество, на что они мне очень серьезно сказали, что для такого важного дела надо много думать и учиться и что они ничего не имеют против, если я этого так же буду желать через несколько времени». – Немного позднее (вероятно, зимою 1861/62 года), уже в Пустыньке [656]656
Имение под Петербургом, приобретенное матерью А. К. Толстого в 1850 году ( Кондратьев А. А. Граф А. К. Толстой (материалы для истории жизни и творчества). СПб., 1912. С. 27).
[Закрыть], «Софа, разговаривая с Бобринским [657]657
Гр. Алексей Павлович Бобринский; с 1871 по 1874 год был министром путей сообщения. – Ввиду его приязни к А. К. Толстому С. П. Хитрово называла его в разговорах со мной «нашим Бобринским». В ее воспоминаниях указывается, что А. П. Бобринский вел «вечные споры» с Толстым и Софой «об отвлеченных предметах». Е. М. Муханова передавала мне, что в позднейшие годы А. П. Бобринский очень увлекся редстокизмом.
[Закрыть], рассказала при нас, что имеет большую симпатию к Каину. Толстой, упрекая ее в этих словах, спросил ее: «Как ты можешь объяснить это ей? – указывая на меня. – И как ты додумалась до этого чувства?» И обращаясь ко мне, спросил меня: не удивляют ли меня эти слова? На что я отвечала, что не знаю, отчего Софья симпатизирует Каину, но что, должно быть, на это есть хорошая причина, так как все, что говорит Софа, не только хорошо, но не должно быть осуждаемо [658]658
Вероятно: «обсуждаемо».
[Закрыть], и что я верю слепо в совершенство ее чувств. Толстой на это сказал: «С'еѕі ігӗѕ ейгауапі, сеііе аӓогаііоп аѵеиӗіе деѕ епіапіѕ, еі іі іаиі Ьіеп ргепдге еагде еп рагіапі ӓеѵапі еих ӓе ѕијеіѕ аиѕѕі ӗгаѵеѕ яие 1а геіщіоп»». Толстой вообще бывал всегда недоволен, когда при детях велись религиозные споры.
3. Воспитательные приемы, применявшиеся и в семье Бахметевых, и у Толстых, были проникнуты многими положительными началами, смягчавшими расслабляющие и питающие эгоизм влияния роскошной жизни.
Детям внушали заботливость об окружающих, готовность трудиться не только для себя, но на их пользу, настойчивость в исполнении долга. «С самых ранних лет, – рассказывает С. П. Хитрово, – нас приучали отдавать наши игрушки [другим] детям, и часто с нас снимали платье и надевали на другого ребенка, хуже нас одетого. – В семь лет я уже учила читать нескольких [крепостных] девушек и, между прочим, к нам приехавшую Ольгу, очень красивую крепостную девушку, которую увез откуда‑то Лев Жемчужников [659]659
Лев Михайлович Жемчужников, один из двоюродных братьев Толстого; родился в 1828 году, умер в 1912 году ( Венгеров С.Критико–биографический словарь русских писателей и ученых. Т. I. Пг., 1915. С. 280).
[Закрыть]и на которой потом женился». Подобные же обязанности возлагались на детей и впоследствии, притом не только на родине, но и за границей. – Старались также выработать во всех детях, и мальчиках и девочках, неустрашимость и самостоятельность. «Отец и Софа часто нам говорили, – сообщает С. П. Хитрово, – что стыдно чего‑нибудь бояться, и, в самом деле, я не помню, чтобы что‑нибудь нас пугало; мы ходили без всякого страха по темным коридорам, по лестнице без перил, прыгали с высокой плотины в глубокие сугробы снега, ходили в конюшни и псарню одни. Ручные медведи и волки постоянно водились у нас, и отец не раз вводил в гостиную большую медведицу Машку, которая, к нашему удовольствию, легко подымалась на задние лапы и ловко отдергивала портьеру в дверь столовой, куда она ходила за сахаром, отворяя дверцы шкафа лапой».
А. К. Толстой, сам доброжелательный к людям, бесстрашный и самостоятельный, неуклонно поддерживал бахметевские традиции. По вопросам воспитания возникали, впрочем, и кое–какие разномыслия между ним и «Софой». «Толстой, – сказывает С. П. Хитрово, – очень желал развить в нас самостоятельность и трудолюбие, и хотя с нами об этом не говорили, но я часто чувствовала, что Толстой желал ввести какую‑то систему в нашем воспитании, а Софа была против этого и хотела, чтобы в нас, главным образом, развивались силы душевные и воображение; она верила в несравненное могущество фантазии и воображения, и душевные, сердечные силы человека, т. е. щедрость‚ сочувствие к другим‚ забвение себяи всегда присущее желание помочь и утешитьбыли для нее главными причинами бытия и единственным долгом всякого человека» [660]660
Слова, набранные курсивом, в оригинале подчеркнуты.
[Закрыть].
Учили детей очень много и многому (вплоть до фехтования), но учебные занятия были свободны от педантизма. Дети почти постоянно находились в обществе взрослых, при них велись разнообразные разговоры на отвлеченные темы, их знакомили со всеми примечательными людьми, которые так часто навещали Толстых, им открывался широкий доступ ко всем сокровищам искусства. Уже в детстве С. П. Хитрово пользовалась приязнью Костомарова, Полонского, братьев Жемчужниковых [661]661
По словам Е. М. Мухановой, из братьев Жемчужниковых всего ближе к Толстым был раньше Николай Михайлович, и притом в течение долгого времени. Он был общей нянюшкой, человеком на все руки. Незадолго перед смертью Толстой потерял, однако, к нему доверие, считал его «предателем» и хотел даже изменить свои завещательные распоряжения, но С. А. успокаивала его. В воспоминаниях С. П. Хитрово Н. М. Жемчужников является под именем «Николиньки». – Владимир Михайлович Жемчужников (1830—1884) был тоже очень близок к Толстым. Под 1861 годом С. П. Њпрово пишет: «В этот год возвратился из Иерусалима Владимир Жемчужников и подарил мне белый бурнус. – Софа очень любила В. Жемчужникова и считала его почти гениальным, и говорила о нем с большим восторгом, так что он скоро для нас, девочек, стал идеалом, и мы волновались и радовались, когда он приезжал на несколько недель в Пустыньку». Примерно под 1862 годом мы находим и такое замечание: «Все непохожие на него (т. е. В. М. Жемчужникова) казались мне не стоящими внимания». Е. М. Муханова передавала мне, что В. М. Жемчужников собирался жениться на С. П. Бахметевой; ей было тогда лет 16, а ему около 35. Брак расстроился. – В воспоминаниях С. П. Хитрово встречаются указания и на Алексея Михайловича Жемчужникова (1821—1908), и на Александра Михайловича (1826—1896); относительно Льва Михайловича см. выше, прим. на с. 606. – Годы рождения и смерти приводятся здесь по С. Венгерову (с. 280).
[Закрыть]; еще подростком она имела случай познакомиться с Тургеневым, В. П. Боткиным, Ч. Диккенсом, м–с Генри Вуд, Каролиной Павловой, Шлейденом, Грегоровиусом, княгиней Сайн–Витгенштейн, Куно Фишером, Листом и др. [662]662
Все перечисленные имена говорят сами за себя. Особенно сердечно вспоминает С. П. Хитрово Листа и его музыку.
[Закрыть]В ту же пору своей жизни она усердно набирается впечатлений от лучших художественных собраний и в Германии, и во Франции, и в Италии. К этому нужно еще прибавить обширное разнообразное чтение. «Софа» читала детям вслух Гофмана, историю крестоносцев, «Освобожденный Иерусалим» Тарквато Тассо и многое другое, преимущественно «из мира фантастического и легендарного». «Я вообще, – говорит С. П. Хитрово, – гораздо меньше была развита, чем брат, который на восьмом году писал без ошибок на трех языках и читал с увлечением Дон Кихота, Купера и Вальтер–Скотта; я же, кажется, долго сидела на „Юрии Милославском“ и „Монастырке“, но первая книга, которая меня взволновала, была Погорельского (дядя Толстого, А. А. Перовский) „Черная курица“…» Указание это относится примерно к семилетнему возрасту. Позднее занятия чтением расширились и углубились. Под 1863 годом С. П. Хитрово отмечает: «Ме–те Каролина Павлова жила тоже в Ріііпііг'е и бывала у нас ежедневно; она мне читала Касіпе'а и Согпеііе'я, добавляла их своими объяснениями. Эти геаӓіпӗ айегпоопѕ очень меня интересовали, и мы всегда ожидали ее с удовольствием». Припоминая «зиму 1865 года», она попутно указывает: «Фауст, Шопенгауэр, Индия сделались нам знакомы и близки через частные разговоры».
4. Свободолюбивые и человеколюбивые настроения А. К. Толстого и С. А. Толстой проявлялись и в их отрицательном отношении к крепостному праву. По этой части с ними был вполне согласен и Петр Андреевич Бахметев, брат «Софы», отец С. П. Хитрово. «Софа и отец, – пишет С. П. Хитрово, – глубоко негодовали на крепостное право и давали волю тем, кто хотел из дворовых, но немногие пользовались этим, слишком хорошо жилось на нашем дворе. – Хотя у тетки отца, Александры Николаевны Чулковой [663]663
А. Н. Чулкова, рожденная Бахметева, родная сестра Андрея Николаевича Бахметева, отца Софьи Андреевны, впоследствии граф. Толстой. – Дочь А. Н. Чулковой, Варвара Семеновна, по мужу княг. Цертелева, приходилась, таким образом, двоюродной сестрой С. А. Толстой. Сын В. С. Цертелевой, Дмитрий Николаевич, писатель и друг Соловьева, приходился, в свою очередь, двоюродным племянником С. А. Толстой и троюродным братом С. П. Хитрово. Через посредство кн. Д. Н. Цертелева и произошло знакомство Соловьева со вдовой А. К. Толстого и ее племянницей С. П. Хитрово.
[Закрыть], порядка и добра было больше, но зато людям слишком плохо жилось, и отец и Софа очень возмущались ее отношением к мужикам. – Вообще, свобода и личность имели большие права в нашем доме, все жили по–своему, друг друга не теснили и не упрекали, дружба и беззаботность сглаживали многое, и я не помню ни упреков, ни ссор». В другом месте, описывая приезд в Красный Рог ко дню объявления воли, С. П. Хитрово высказывается так: «Софа и Толстой много при нас говорили о приближающемся большом счастье, т. е. освобождении крестьян [664]664
Подчеркнуто в оригинале.
[Закрыть] ,и по мере приближения к Красному Рогу общее волнение все усиливалось и разговоры принимали все более и более радостное настроение. Мне не помнится, чтобы Софа и Толстой когда‑либо говорили о невыгодных для помещиков сторонах освобождения крестьян и о том, как эта мера могла изменить их материальное состояние».
О щедрой помощи, которую оказывали Толстые крестьянам, имеется немало указаний, и на этом пункте едва ли есть надобность особенно задерживаться. Воспоминания С. П. Хитрово дают в этом направлении лишь подтверждения уже известного. Правда, Толстой располагал большими средствами и делился с беднотою от своих избытков; но ведь далеко не все богатые землевладельцы были расположены к такому именно расходованию хотя бы части своего достояния.
Конечно, заботы Толстых о крестьянах, продолжавшиеся и после эмансипации, не везде сопровождались ожидаемыми последствиями. Характерно, между прочим, такое сообщение С. П. Хитрово: «Помню, как‑то на Светлое Воскресенье, у заутрени, нам всем она [Софа] посоветовала помолиться о чем‑нибудь особенном с верующей надеждой, что оно исполнится. Я долго не решалась спросить ее, о чем онамолилась, но наконец спросила, и она мне сейчас же ответила: Је ргіе Віеи яие ӓапѕ ӓіх апѕ сһадие рауѕап, һотте, Гетте еї епѓапі ӓ Красный Рог аіепі ӓеѕ Іііѕ еі ӓеѕ самовары». К несчастью, с тех пор прошло тридцать лет и в Красном Роге этого нет, в Погорельцах же это было в 1880 году» [665]665
Из записок С. П. Хитрово усматривается, что школу, учрежденную «Софой» в Погорельцах, усердно посещали более 100 девочек. В других имениях тоже устраивались школы, но, по–видимому, они меньше затрагивали девочек, будущих жен, матерей и хозяек.
[Закрыть]. Припомнившийся С. П. Хитрово пасхальный разговор относится, по–видимому, к 1868 году.
5. Сочувственное отношение к людям в нужде не покидало Толстых и среди чужестранцев, с которыми у них не было таких близких и постоянных связей, как с крестьянами. Вот хотя бы один пример по воспоминаниям С. П. Хитрово: «В Ріііпііг'е, как и везде, Софа старалась помочь бедным и делать какие‑нибудь удовольствия бедным детям. – Кроме нескольких старух, которых мы все лето опекали, снабжали их платьями, квартирами и едой, Софа устроила по воскресеньям даровые обеды во дворе нашего РоеіепѕсһІоѕѕсһеп, и когда была хорошая погода, то после обеда дети танцевали и играли, и мне было поручено за всеми следить; сперва мне это казалось очень трудным, но вскоре я свыклась с детьми, и наши воскресенья оказались веселыми не только для бедных детей, но и для больших наших знакомых, которые приезжали сперва посмотреть, а потом сами стали принимать участие…» Пребывание в Ріііпііг'е (на Эльбе) приурочивается, как уже упоминалось, к 1863 году. Нечто подобное происходило и в других местах, и в другие годы.
Стоит сделать и еще одну выписку о доброте Толстых, хотя дело касается на этот раз не иностранцев, а пребывающего за границей соотечественника и его семьи. «Зимою в Дрездене нередко г–жа Павлова или д–р Ѵа11һег, который тоже очень скоро сделался преданным другом, приходили к Софе просить помощи для каких‑нибудь нуждающихся. Помню, раз накануне нового года г–жа Павлова рассказала за обедом, что в Дрездене живет в ужасной бедности один русский писатель *** (несколько лет спустя он сделался европейской известностью) и что он очень горд и не хотел просить о помощи, но что положение жены и детей очень тяжелое. Софа и Толстой сейчас же решили отослать ему сумму денег и целую большую корзину с платьями и игрушками для детей, и все это послали от неизвестного. Не знаю, догадался ли ***, кто послал; но никогда Софа ничем не намекнула на этот факт другим или ему, с которым мы, в последние годы его жизни, были в большой дружбе». Точной датировки этого случая С. П. Хитрово не приводит; правдоподобно только, что он произошел в начале 60–х годов [666]666
Чью фамилию скрыла С. П. Хитрово под ***, выяснить не удалось. Приходит на мысль Ф. М. Достоевский, но бедствия его с семьей в Дрездене относятся ко второй половине 60–х годов. Ср.: Страхова Н. Н. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском; Полное собрание сочинений Ф. М. Достоевского. Т. 1. СПб., 1883; см. в 7–м же томе письма Ф. М. Достоевского к А. Н. Майкову. Возможно, что в сообщение С. П. Хитрово, буде оно относится к Достоевским, вкрались какиенибудь хронологические неточности. Бывать А. К. Толстому в Дрездене случалось неоднократно. – Как бы то ни было, Е. М. Муханова передавала мне, что С. А. Толстая участвовала в расходах на погребение Достоевского; от нее же был и венок на гроб его, сплетенный руками англичанки, проживавшей при ней.
[Закрыть].
6. В воспоминаниях С. П. Хитрово содержатся также некоторые фактические данные, относящиеся к биографии Толстых и бывшие доселе либо мало известными, либо недостаточно освещенными.
Интересен эпизод, который мог окончиться неблагополучно не только для А. К. Толстого, но и для близких ему лиц. В начале 1861 года Толстой решил покинуть любимый им Дрезден, чтобы отправиться в Красный Рог для оглашения Манифеста 19–го февраля; с ним отбыли туда же С. А. Толстая, ее племянница – любимица Толстого, и обычная свита. «Когда мы приехали в Варшаву, – рассказывает С. П. Хитрово, – то узнали, что здесь начались беспорядки и в гостиницу "Ноіеі ӓ'Еигоре", где мы остановились, ночью принесли несколько убитых, и в коридорах был слышен шум, крик и вопль, что, конечно, очень испугало нас всех. – Толстой утром надел свой флигель–адъютантский мундир и поехал к Горчакову [667]667
Кн. М. Д. Горчаков (1793—1861); в январе 1856 года, по смерти кн. Паскевича, назначен наместником царства Польского и главнокомандующим вновь образованной 1–й армией; в этой должности оставался до самой смерти. – Беспорядки, на которые наткнулись в Варшаве А. К. Толстой и его семья, соответствовали, по–видимому, тем волнениям (15—27 февраля 1861 года), которыми ознаменовалась годовщина гроховского сражения. – Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. IX. СПб., 1893. С. 345, 346; т. XXIV. СПб., 1898. С. 421.
[Закрыть], чтобы явиться ему и стать в его распоряжение. Полки стояли на улицах, но толпа шумела, и когда Толстой вышел из гостиницы, она бросилась ему вслед и с негодованием кричала. – Софа и я стояли на балконе, и хотя Софа была очень бледна и казалась мне очень нервной, но говорила мне и всем другим, что бояться нечего. – Экономка–немка, ехавшая с нами, так перепугалась, что спряталась в шкаф и из него не выходила целый день. – Общее впечатление этих двух проведенных мною в Варшаве дней было тяжелое и печальное; я в первый раз видела несколько мертвых тел, которые принесли в гостиницу мимо наших окон. В день нашего отъезда были похороны убитых поляков–мастеровых и очень боялись крупных манифестаций. На каком‑то повороте наши экипажи были остановлены похоронной процессией; помню, меня очень поразило количество цеховых знамен. Процессия длилась очень долго, я очень боялась и молилась все время, чтобы мы скорее невредимыми выехали из города». Пришлось‑таки, значит, и неустрашимой смальковской девочке узнать накануне своего 13–летия, что такое страх. Было, впрочем, чего опасаться и взрослым: ведь о симпатиях А. К. Толстого к полякам толпа, конечно, и не подозревала.
Остановимся далее на строках, касающихся легализации супружеских отношений Толстых. Зимой 1862/63 года А. К. Толстой, С. А. Бахметева–Миллер, то есть «Софа», ее малолетние родственники, сестра второй жены П. А. Бахметева и Николай Михайлович Жемчужников проживали в Дрездене. В течение этой же зимы прибыл в Дрезден гр. Алексей Павлович Бобринский с семьей, проездом в Париж. Отметивши эти обстоятельства, С. П. Хитрово продолжает затем так: «Толстой, Софа, Бобринский и Ник. Жемчужников ездили в Лейпциг и, как я потом узнала, Толстой и Софа тогда и повенчались; развод кончился незадолго до этого. У меня есть письмо Толстого к Государю, в котором он пишет ему о своем браке и говорит про свои семейные и частные дела. – Но нам тогда ничего не сказали, и я узнала об этом только год спустя». Таким образом, несколько спорный вопрос о месте бракосочетания Толстых разрешается, надо думать, окончательно в пользу Лейпцига [668]668
По А. А. Кондратьеву, «свадьба (Толстых) совершилась приблизительно в 1863 году в Дрездене ( Г–ко. // Новое время. 1900. № 8887), а по другим, менее вероятным источникам, в Лейпциге. Шаферами жениха были гр. А. П. Бобринский и Н. М. Жемчужников». Ыгопӓеііе.Ор. сіі. Р. 55; 56. – В Лейпциге была греческая православная церковь, в которой бракосочетание Толстых и могло состояться на совершенно законном основании; скромная домовая греческая церковь существовала в Лейпциге еще в 80–х годах. – А. Ьігопӓеііе прямо заявляет: «Ье шапа§е Ш сопѕасгё а Гё§1іѕе §гесчие ӓе Ьеіргіё 1е 3/15 аѵгіі 1863, раг Гагсһішапӓгііе Апӓгопікоѕ Оешеігакороиіоѕ; ›ЛкоІаѕ Јешісһоијпікоѵ еі Аіехіѕ ВоЬгіпѕкі еп ѓигепі Іеѕ Іётоіпѕ» (Ор. сіі. Р. 217). И в 80–х годах настоятелем греческой церкви в Лейпциге был некий «архимандрит», имевший право совершать таинство брака.
[Закрыть].
Любопытны также сведения о детстве «Софы» и ее положения в семье.