Текст книги "Уроки агенту розыска"

Автор книги: Алексей Грачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Сидел он, положив нога на ногу, склонив голову на левое плечо, глядя перед собой в стену, на которой кружевами плелись иконы, одна меньше другой, одна ярче другой. Стукал пальцами по клеенке, разрисованной ликами каких-то святых, как на иконах, отчего тоненько подрагивала ложечка в чайном стакане. Казалось, собрался уходить, да вдруг чутьем догадался, что должны придти гости и вот остался, сидит.

В соседней комнате бродила, тоже вчерашняя знакомая, старуха в длинной красной кофте. Она плескала воду из медного ковша в горшки и кадки с цветами. Ими была заставлена вся комната, от окна до окна. Тетка Александра сначала приветливо поздоровалась с ней, назвав ее Варварой Карповной, а уж после обратилась к мужчине.

– Здравствуй, Семен Карпович, – проговорила почтительно, – вот тебе привела работника для сыскного. Работник будет что надо.

– Сыскного нет, – сумрачно ответил мужчина и перестал стукать пальцами по столу, зорко разглядывая Костю с ног до головы, так словно бы и не встречались они раньше.

– Ну, я так уж, – поспешно поправилась женщина, – по старинке живу.

– А есть губернское уголовно-розыскное бюро, – поднял назидательно вверх палец Семен Карпович. – Запоминай, Александра, раз с агентами в одном доме живешь, да к тому же служишь в каторжной тюрьме.

– Ну, все равно, – заторопилась Александра Ивановна, – посмотри, парень какой. Румянец на щеках, плечи что у мужика. Все двадцать лет дашь, не то что семнадцать. В батьку он, в Пантелея. Тот тоже был мастер – что тебе борова завалить под нож, что избу накатать. Знавала больно хорошо как муж подруги, ну стало быть матки его вот. Погиб он у него на войне. А матка – крестьянка, из бедных. Курей немного да коровенка. Домишко хуже не присмотришь, того и гляди завалится на бок, кувырнется.

– Ладно напевать, – прервал ее уже добродушно Семен Карпович. – А откуда он про наше уголовное ремесло прослышал? Знает ли, чем мы занимаемся?

Костя замялся, а Александра Ивановна, оглянувшись растерянно на него, заговорила быстро с чудным хихиканьем, будто юродивая:

– Скажешь ты, Семен Карпович… Чай, ворья в деревнях не мало. У нас в Фандекове в начале войны, помню, цыгане два дома разворовали, у Семенова мельника, да у Плигиных, у богатых мужиков. Все что было из барахла ценного, увезли, да не успели расторговать – разыскали быстро. Так что знает он про ваше ремесло, слышал да видел, раз и глаза есть у парня, да и уши тоже.

– Сказано что нет сыскного, – буркнул опять Семен Карпович, – а ты твердишь одно и то же. Переучивать надо слова, раз новое время наступило. Парень-то сам как понимает наше дело, соображает, что ему придется у нас делать. Не дратву сучить, и не навоз кидать вилами…

Костя пожал плечами, сказал, стараясь быть спокойным, стараясь скрыть непонятно откуда родившееся волнение в душе:

– Так и верно ворья везде много. Знаю, что надо с ними делать. Надо их имать…

– Имать, – захохотал с присвистом Семен Карпович и глазки совсем уплыли под набухшие воспаленные веки. Он даже от удовольствия топнул сапогом и убрал колени под стол, раскинул локти на клеенке, продолжая теперь уже весело разглядывать и его и Александру Ивановну. Старуха с темным лицом появилась в дверях, улыбаясь.

– Имают, брат, чижа. Один стукнет битой, а другой лови его. Не-е-т…

Тут Семен Карпович Опять поднял палец вверх и уже наставительно прибавил.

– У нас не имают, а задерживают. Мол, чинами розыска задержаны аферисты, или там громилы, или проститутка-хипесница. Есть такая категория гулевых дам. Ну, ладно… Разве что ради твоего Тихона, Александра Ивановна. Хороший был мужик и сыщик что надо, не скоро такого обучишь как он, царство ему небесное.

Семен Карпович щепотью побросал по лбу и плечам пальцы, как окропил себя водой. Потом закрыл глаза, покачался, облизывая тонкие синие губы. И все ждал Костя, что сейчас он махнет на них рукой да еще притопнет красным сапогом и закричит:

– Уходите, мешаете мне отдыхать…

– Да и верно, – проговорил, открыв глаза и поудобнее устраиваясь за столом: – Парень что надо. Вчера шел – гляжу сидит на крыльце. Рост – в гвардию хоть сейчас, чуть не два поди метра, на цыгана схож – значит, горячий, смелый будет. А может и татарская есть кровь. Вон волосы-то как лакированные блестят, прямые да жесткие, как панцирь у жука…

– Ну полно тебе, – запротестовала Александра Ивановна, – какой тебе цыган, какой тебе татарин. Я его деда помню. Тоже из Фандеково. Такой же мужик, как и все. Извозом занимался…

Как не расслышал ее Семен Карпович, сказал задумчиво:

– Наш бывший начальник Бибиков кличку сразу бы дал – или «цыган» или «татарин»… Любил клички давать, что крестный отец всем сыщикам был. Подумал еще вчера про тебя – такого бы к нам в губрозыск. То-то был бы доволен наш новый начальник, – усмехнулся он с какой-то неприязнью. – Начнет вышагивать по кабинету, да ручонкой помахивать, да про революцию тебе лозунги сыпать горохом…

– Семен, – прикрикнула сейчас же тонким голосом старуха из комнаты, – договоришься ты, возьмут вот за шкирку, как Мартына Туркина. И что тебе неймется, как заладит, как заладит, что помело.

– Мартына Туркина, – ворчливо отозвался Семен Карпович и слегка вздрогнул от глухого звона упавшего в комнате медного ковша.

– Пугаешь все, Варвар… Вот что, – обратился он к Косте, – садись-ка к столу и давай попьем чайку, да потолкуем. А ты, Александра, можешь идти. Давай.

Александра Ивановна низко в пояс поклонилась Семену Карповичу и опять быстро оглянулась на Костю: под платком в больших выцветших ее глазах так и светилась радость и довольство.

– Иди, – проговорила с облегчением в голосе. – И слушайся, что тебе будут говорить, да подсказывать.

Подтолкнула его к столу, а сама спиной открыла дверь в коридор. Хлестнул оттуда через открытое окно порыв жгучего с пылью ветра, заставив Семена Карповича проговорить задумчиво:

– Экие ветры свистят по земле. Поди как при Ноевом потопе. И жара не унимается. И не вспомнишь, когда на моем веку было еще такое засушливое лето. Вчера на станции баба от пека померла. Сидела-сидела на камешке, да вдруг как клюнет носом. Глядят, рядышком кто обитался, а она и рот разинула, что рыба на песке, а из носу кровь. Да тут же в комья ссохла, запеклась. Сладко померла, что вздохнула. А еще девчонка протянула ноги, так, веришь ли, от этой жары живот что барабан раздулся…

– Да уймись ты, Семен, – негромко попросила из комнаты старуха. – И к чему пугаешь молодого человека.

– А ты, Варвар, подай-ка нам лучше стакан, да там с селедочкой хлеба кусок. Устроим праздничек, как полагается у православных.

– Я один живу, вон с сестрой Варварой, – сказал он и вздохнул тяжело. – Ворчит. Со всеми в доме бранится. Потому и Варваром называю. Но старуха она добрая, радушная…

– Как тебе, Семен, не стыдно, – вошла в комнату с подносом старуха, – как ты меня гостю представляешь.

– А как же еще, – язвительно отозвался Семен Карпович. – Мол, графиня фон Варвара Карповна Шаманова, помещица и дворянка, римско-католического вероисповедания, владелица аэропланного завода.

Старуха лишь махнула рукой, загремела дверцей буфета, доставая позванивающую посуду. А Семен Карпович опять погрустнел:

– Жена у меня там, – поднял он палец к потолку, – а сын в армии служил прапорщиком. В мировую с Брусиловым австрийца гнал, а сейчас и не знаю где. Разлетаются люди друг от друга в такой толчее, что пушинки от тополя. И не сыщешь по всему свету. Вот и он два года ни слуху, ни духу. Что жив – сообщал, а где и с кем – неведомо. Может и мировую революцию варит, как пишется в газетах. Я ведь люблю читать – хлопнул он тут по газетному листу, лежавшему возле самовара, на конфорке которого выгнул рыльце расписной чайничек.

– Чего только в них не узнаешь. И на юге фронт, и на севере, и на востоке, и на западе. И Юденич, и Колчак, и Деникин, какой-то Махно. Каких только фамилий нет. А Ульянов, день и ночь, поди, над картой. Не знает за какой конец ухватиться… Ты об Ульянове-то слышал ли?

Костя кивнул головой.

– Ульянов – это Ленин Владимир Ильич, – ответил. – Вождь мирового пролетариата, главный человек в рабоче-крестьянском правительстве. Знаю, как же…

– Ленин – это кличка, – наставительно поправил его Семен Карпович, – а настоящая фамилия, по родителям стал быть – Ульянов. Кличку он придумал еще до революции, чтобы от политического сыска скрывать себя. Ну, а мы, уголовные сыщики, политикой не занимались. Нам подавай аферистов, «домушников», «тряпичников», «кошатников» – ну, значит тех, кто за горло в темных переулках берет прохожего. Политическими занимались у нас в городе другие, а нам за них приписали.

Появилась Варвара с подносом, сказала укоризненно:

– Нет, ей богу, достукаешься ты, Семен, с такими разговорами. Вот как возьмут за шкирку, сразу вспомнишь меня – мол, добра желала…

– Опять Мартыном припугнешь, – косо глянул на нее Семен Карпович. – Так это ни к чему мне… Туркин сам виноват, – продолжал он, уже обращаясь к Косте. – Был такой агент розыска. Красивый парень, кудрявый. Начался мятеж, и уж очень он загорелся помочь офицерам. Выдал им самого главного у красных в городе комиссара. Белые этого комиссара к стенке во дворе гостиницы «Царьград», есть у нас такая, может слышал. Переменилась власть, пришли опять большевики и этого Мартына Туркина заодно с офицерами возле театра пулей в лоб или куда там неведомо. Не лез бы, осел, – прибавил ворчливо. Он налил из самовара кипятку, прибавил чаю, вскинул привычно палец с желтым ногтем:

– Уголовный сыщик политикой не должен заниматься – вот тебе мой первый урок, Константин. Он тот же доктор. Его забота лечить и только. Ну, у нас лекарство, как сам понимаешь – дом лишения свободы. Раньше каторжная звалась, а теперь новое звание…

Он придвинул тарелочку, на которой, заставив Костю жадно сглотнуть слюну, переливался маслянистым жиром кусочек селедки:

– Пей чай, и ешь… В конфетнице сахар и ландрин.

– Да я же пил у тетки Александры, – начал было испуганно Костя. Семен Карпович небрежно отмахнулся:

– Ничего. У тетки-то с морковью, а у меня чай из Китая привезен, настоящий.

Внимательно следил, как пьет Костя чай, Потом тихонько покряхтел, пригубил из своего стакана. Полез в сахарницу за розовым ландрином. Хрустя им, тупо с минуту смотрел на свой стакан.

– А я вот, голубчик, иконы и цветы развожу. Одна утеха и весь дом в этой забаве. Иконы да цветы, может быть, и хранят меня. Иконы – это значит святые берегут от кастета там или фомки с ножом, а цветы кислородом поят. У садовника московского выписывал их. Самые нежные, самые элегантные, самые ароматные, самые изящные. Как о красивых женщинах писал садовник о цветах в своих афишах.

Он весело подмигнул Косте:

– Ишь раскраснелся, как молодица. Фамилия-то как тебе по родителям?

– Пахомов, – повторил уже-задумчиво, барабаня пальцами по столу. – Агент розыска Константин Пахомов.

Черные глаза его заблистали, точно он прослезился вдруг от избытка чувств. Да еще потер ладонями щеки, переносицу, как бы стирая эти невидимые слезы. Вынул из бокового кармана квадратный серебряный портсигар, щелкнул крышкой. В портсигаре россыпью темнела махорка, слепились в один ком окурки.

– Приходится и окурки беречь, – сказал, вытаскивая один из них. – А ты куришь? Нет. Ну и ладно. Курево на твое усмотрение. А то ни табаку не стало, ни спичек. Вчера забрали на вокзале бродягу, торговал фальшивыми спичками.

Он захлопнул опять портсигар, сунул его в карман. Пощелкал ногтем по лацкану пиджака – портсигар сквозь материю отозвался глухим звоном:

– Ношу такую тягу от ножа, да от пули. И пуля замякнет и нож согнется. И хранит меня пока господь бог, да судьба, да иконы, да цветы, да портсигар. Было одно дело – фомкой ткнул в грудь меня церковный вор по кличке Мичура. Среди ночи, ну это нас оповестили, осведомили, схватил я его у кладбищенской ограды возле церкви. Дескать, куда тебя нечистая понесла. А он меня в грудь фомкой. Там на кладбище и слег бы в тот раз. Получилось бы что сам того пожелал. Но с той поры вот и таскаю портсигар, где бы ни был. Талисман…

Он похлопал Костю по плечу:

– Нравишься ты мне, парень, – и трудно было понять по правде говорит он или просто посмеивается. – Ну и поблагодарит меня Яров за такого агента. Сам-то он из студентов, потом вольноопределяющимся в армию пошел. Вон был Бибиков. У этого я в учениках начинал. Так и посмотреть было на что – громадина, усы что хвосты кошачьи, глаза зверские, на переносице у него от этой злости даже желвак народился, как бугор. А говорил с нами, когда главным стал в сыске – к старости это уже – только по делу. Или ругнет кратко, или похвалит. А как похвалит – вынет бумажник, отсчитает несколько бумажек, скажет: «От меня за службу»… На пролетке всегда приезжал в сыскное. Три дома своих имел в городе, да церковку у реки со своим попом. Критики на себя Бибиков терпеть не мог, чуть что и кулаком заедет по роже. Зато он тебе за работу какую удачную двойной, а то и тройной гонорар. Мол, не сердись… Уважали его. А как началась революция – все свое побросал, сбег куда-то. Может быть тоже где-то его за бесписьменность и праздношатательство хватают агенты…

Он улыбнулся, помолчал. Наверное, увидел этого Бибикова. Опять нахмурился:

– А Яров не знает даже, что такое отмычка, составить протокол правильно не смог бы. Только и есть, что лозунгами нас крестит. Мол, вы должны быть культурными, ласковыми с арестантами. Ведь они люди тоже…

– Люди, – ухмыльнулся зло Семен Карпович, – таких людей в хлев толстыми кнутами загонять надо, да из одного корыта поить бурдой, да почаще лбы выбривать, как каторжникам…

– Семен, – как простонала из комнаты старуха, – да уймись ты.

– Цыц, ты, – хлопнул с торопливой поспешностью Семен Карпович по столу и теперь горечь плеснула в поблескивающих капельках глаз: – Новый розыск обещает испечь Яров. Мол, как шелковые будут агенты, дескать епархиальное училище для благородных девиц станет, а не сыскное. Надо, значит, прожженного вора или громилу под ручку… Только набери таких желторотых вроде тебя – кто бандитов ловить будет. Вон вчера одного молодого милиционера подстрелили. Взял он на станции налетчика и повел в милицию. А тот ему – разреши домой зайти, с семьей попрощаться. Разжалобил, слезливый больно парень оказался. Думал, что бандит этот – человек добрый. А в нашем деле нельзя слюни распускать…

Тут Семен Карпович сокрушающе хлобыстнул кулаком по столу. Зазвенели чашечки да ложечки, сорвалась, как от ветра крышка с сахарницы, покатилась со стола на пол, а по полу к порогу.

– Господи, – донеслось опять из комнаты, – уеду я, Семен, если ты так буянить будешь, А то ведь и председателю домового комитета пожалуюсь… Он тебя постыдит…

– Не буяню, а учу, – ответил Семен Карпович, нахлобучивая снова крышку на сахарницу. – Яров что ли научит его нашему букварю. А ведь и ему придется водить шпану, обязательно, а раз так – пусть наматывает на ус. Так вот, привел он налетчика домой. Порылся тот в своих барахлишках, пошушукался с женой, потом выходит «смит и вессон» в грудь милиционеру, хлоп – тот и копыта по сторонам. А налетчик смылся – где найдешь, коль вся Россия нынче, как котел с картошкой в кипятке. Может, у Колчака уже, а может просто на большой дороге разбойничает. Или фальшивые документы достал да сидит каким-нибудь казначеем в банке… Хе-хе-хе, до поры до времени.

В животе у него вдруг забурчало, завыло. Семен Карпович замолк сразу, склонил голову к столу как прислушивался к этому вою. Покачал головой, пожаловался:

– Кишки у меня тонкие стали, Константин. Потому что служба такая, чаще всухомятку, а то и воды одной нальешь в себя за день. По суткам бывало сидишь где-нибудь, ждешь рецидивиста. Он в это время в ресторане шампанское хлещет, да осетриной обжирается на воровские деньги, а ты в закуточке темном скрипишь зубами от голода, рад квасу из хлебных корок… Да-а… Склонен к кутежам и вращается в ресторанах, – как писал я, бывало, в протоколах…

Он встал, надел фуражку и первым шагнул в дверь, в струю теплого, как из печки, воздуха. Бормоча что-то под нос, спустился по лестнице, а на крыльце, в сердцах, сплюнул. Наверное, от боли в кишках, или же весь этот разговор омрачил его.

Во дворе, возле ворот, стояла Александра Ивановна с какой-то женщиной. Увидев Костю, округлила испуганно глаза, перекрестила его быстро.

– Чего трясешь пальцами, – закричал Семен Карпович, не то сердито, не то шутливо. – Религии тоже конец пришел, а ты его осеняешь знамением своим.

– Так ведь на должность пошел парень, – робко глядя на него, проговорила Александра Ивановна. – Добра желаю ему и чтобы служба ладилась.

– На должность? – задержавшись на секунду, задумчиво повторил Семен Карпович. – Это ты верно, Александра Ивановна. Стоит и перекрестить, как всякое в нашей профессии, бывает. Не лишнее…

6

Губернский уголовный розыск размещался в каменном двухэтажном здании неподалеку от центральной площади города. Вход был со двора, в двери, половинки которых с визгом болтались на ветру. Через двор, где раскачивалось на веревке залатанное белье, под конвоем парня в солдатской фуражке и штатской тужурке, шел бородатый мужик. Заложив за спину руки, покручивая головой, как параличный…

– Вот видишь, – заключенных из каземата через белье водим. Тут у нас всяких историй творится. Позавчера шкет упер с веревки газовый шарф. Хорошо жиличка из этого дома, где живет, увидела, выбежала, да прямо при конвойном нахлестала по морде шкета… Порядка мало, что и говорить.

Семен Карпович вздохнул и стал подыматься по железной лестнице, звякающей под каблуками. Возле двери, обитой клеенкой, остановился:

– Здесь арестованные содержатся. Как возьмем преступника, так сюда для предварительного дознания. Если чистый, вроде стеклышка, отпустим, а виновен – ведем или в каземат или в каторжную тюрьму, ну, как я тебе говорил, в дом лишения свободы. А некоторых в лагерь на Зеленом поле, за проволоку. Слышал, может?

Он открыл дверь, так и не узнав – слышал ли Костя про этот лагерь на Зеленом поле. Комната, куда они вошли, была полутемная, со сводчатым потолком, полная табачного дыма, приглушенного стука, говора… У входа сидел тоненький кудрявый паренек, вскочивший при их появлении, осклабившийся Семену Карповичу по-приятельски. Совсем подросток с блестящими бараньими глазами, одетый в военное обмундирование, в солдатских обмотках и ботинках на толстой подошве.

– Громилу взяли? – осведомился он, разглядывая с любопытством Костю с ног до головы. «Ну смотри, парень, – говорил его взгляд, – не поздоровится тебе, раз попал в эту комнату»…

Семен Карпович насмешливо посмотрел на него, проговорил уже серьезным тоном и как начальник:

– Громил ты, Глебов, уж сам води за спиной. Мне голова еще пока не лишняя… Что тут у вас за шум?

В углу, отгороженном от остальной части комнаты деревянным барьером, сидел со связанными руками и ногами маленький молодой мужчина лет тридцати в поношенном мундире с медными пуговицами – точно какой чиновник. Лицо вытянутое бурое, на голове редкие и желтые, как пух цыпленка, волоски. К печи, выложенной изразцовыми плитками, прижалась девица, длинная и тощая, толстоносая, толстогубая, с глубоко запавшими щеками, осыпанными прыщами, в драной блузке, помятой юбке и туфлях на босу ногу. Был здесь еще один вчерашний знакомый жилец из «дома сыщиков» – мужчина в белой рубахе, с закатанными по локоть рукавами, в серой мохнатой кепке, из-под которой выбивались на лоб завитки рыжих волос. Семен Карпович поздоровался с ним за руку, потом с белокурым парнем, писавшим что-то на бумаге за столом, длинным как кровать, из красного дерева, с многими ящиками.

– А больше ничего сказать не могу, – воспользовавшись тем, что белокурый парень отвлекся, проговорил плакучим голосом старик, сидевший напротив него, на табуретке. – Только и видел патлы – черные, как грива. Прямо из руки выдернул платок с деньгами и в народ.

– Огурца где взяли, Николай Николаевич? – спросил Семен Карпович мужчину в белой рубахе. Тот оглянулся на сидевшего за перегородкой с угрюмым выражением на лице.

– Сам можно сказать пришел, – ответил усталым голосом и поморщился, как от зубной боли. – Взял да и пристрелил сегодня на утре в Соленом ряду своего дружка Васю Шило. Играли в карты, пили спирт, вдруг вытянул револьвер и в лоб, как в мишень все равно. В аккурат посередке.

– Он паразит потому что, – закричал мужчина, внимательно слушавший слова Николая Николаевича и навалился плечом на барьер. Злоба засверкала в глазах под жиденькими бровками, руки задергались, пытаясь освободиться от веревки, – он мое гвардейское сукно продал, а деньги пропил да пронюхал на кокаине у Таньки Скворцовой. Я просить стал добром, а он меня послал…

Тут мужчина выразительно похлопал связанными руками по спине. Девица рассмеялась коротко и тут же замолчала.

– Самое интересное потом, – продолжал, все так же нехотя, с недовольной гримасой на лице Николай Николаевич, – пристрелил, допил из германской фляги и тут же, рядом с убитым спать завалился. Пришли на шум, добудились, а он кулаки в ход. Вот и связали. Пока везли на подводе по городу, раза два пытался вывалиться на мостовую головой.

– Так пора развязать, – опять закричал мужчина, – не старый режим. Вот напишу заявление Ярову, узнаете тогда. Он вас в трибунал.

– Уж не шляпу ли перед вами ломить, господин Огурец? – проговорил насмешливо Семен Карпович. Он подошел к барьеру, встал вполоборота, заглянул сверху на арестованного. Тот усмехнулся и, вскинув высоко голову, насвистывая, задергал плечами, как отгоняя невидимых комаров, или изображая какой-то странный танец.

– А Колю вы, господин Огурец, не видели случайно? – спросил Семен Карпович. – Ну, на вокзале или в притоне каком. Может в картишки с ним даже перебрасывались. Может даже просадили ему церковный «воздух», который наковыряли вместе с Мичурой в Успенской церкви. Тот уже хлебает баланду в каторжной тюрьме, как тебе, наверное, известно. В который раз я сажаю его за эти церкви и никакого исправления. Как магнитом тянет к попам. Везет только: то мировая война освободит, то одна революция, то вторая, то офицерский мятеж. Прямо в рубашке родился твой Мичура. Тебе уж так, наверное, Огурец, не повезет. Жаль, что не в Чрезвычайкоме ты сидишь, а то бы за убийство они тебя без разговоров… Так как насчет Коли?

Мужчина пожал плечами, и, несмело улыбаясь, ответил:

– Мы, Семен Карпович, люди маленькие, и вы меня на мульку не берите… Сукно стянуть можем, не отказываюсь, или святых обшарить, признаюсь тоже сразу. А Коля – чин высокий в нашей работе, король.

Семен Карпович вроде как бы благодарно качнул головой и обернулся к девице, с открытым ртом внимательно слушавшей разговор. Увидев на себе взгляд агента, она перестала трясти, стоптанной туфлей, поддернула юбку на голые, натертые до красных синяков, колени.

– А ты Нинка-Зазноба за что здесь?

Девица теперь совсем приосанилась, сердито тряхнула лохмами волос:

– А спросите их, – сказала она и махнула рукой на Николая Николаевича и белокурого парня, все еще усердно записывающего показания хнычущего старика. – Чалят мне какого-то фрея…

– По подозрению за кражу кошелька, – пояснил Николай Николаевич. – На сходе с трамвая пропал у красноармейца из пиджака кошелек, а рядом терлась Нинка-зазноба. Ну, красноармеец и цапнул ее. Шахов тут как раз оказался на остановке. Вот он и привел.

– А кошелек нашли у меня? – закричала девица. – Нет? Тогда отпускайте. А то пожалуюсь Ярову, узнаете как безвинных обижать.

– Все пугают Яровым, – шлепнул себя по ноге ладонью Семен Карпович, – ну, прямо Илья Муромец у шпаны объявился или Алеша Попович…

Нинка-Зазноба вдруг заплакала. Растирала слезы на щеках кулаком, говорила дрожащим голосом:

– Что бездомная я, это верно, в притонах ночую, а воровством не занимаюсь…

– Знаем, чем ты занимаешься, – грубо оборвал ее Семен Карпович, так что девица сразу перестала всхлипывать и откачнулась к печи, снова прижалась острыми лопатками спины к ярким изразцам, – «притырила гражданина»… Еще бы, – уже иронически оглядел он ее ноги, – такая девочка прижимается. Тут у меня тоже кровь бы закипела в жилах. Ах, мол, – разомлеет гражданин, а «ширмач» тут как тут: «куплена кожа». Так что ли, Нина?

Девица вытерла щеки и не ответила. Запела негромко себе под нос, смотреть стала на окно. Можно было подумать, что одним разом вычеркнула всех присутствующих, а может притворилась глухой.

– Ее бы надо порасспросить, – посоветовал от дверей кудрявый, – ясно, что кто-то да был с ней.

– Вот и займись этим, – приказал Семен Карпович. – Эй, Шахов, – позвал он белокурого парня. Тот вскинул голову, сунулся вперед и по одному этому Костя понял, что эти парни здорово уважают и даже, может быть, побаиваются Семена Карповича.

– Брось ты мытарить старого человека. Коль с гривой да черной, так не иначе как Зюга. Живет мальчишка в железнодорожных вагонах. Возьми Глебова и поезжай туда. Если там нет, заверните на толкучку. Если не в вагонах, так на толкучке, не на толкучке так в вагонах вшей разводит.

Парень щелкнул ручкой о крышку чернильницы и шумно вздохнул. Непонятно было – доволен ли он советом или огорчен. Семен Карпович пошел к выходу, поманив за собой Николая Николаевича и Костю. Напоследок посоветовал оставшимся в дежурке агентам:

– Да Огурца развяжите, и верно не старый режим. Чего доброго и правда пожалуется Ярову.

В коридоре, гулком и холодном от толстых почерневших стен, он сразу стал озабоченным. Застукал каблуками мимо дверей, на ходу перебирая пальцами пуговицы пиджака.

– Думаешь опять начнет? – спросил Николай Николаевич, сочувственно заглядывая сбоку в лицо Семену Карповичу. – Опять за Артемьева? Эх, черт. Ну, не дай я промашки весной на станции – не было бы сейчас этой мороки. Ведь вслед смотрел. Уж очень ненормально он шел, все прямится как-то. Думал, зачем он прямится? А это, чтобы сутулость свою поправить, скрыть от меня. Ну и артист… И главное приметы те же – что лицо, что одежда – черная каракулевая шапка и воротник из каракуля.

– Ладно уж, – с какой-то недовольной нотой проговорил Семен Карпович, – чего теперь. Вон румынский консул из гостиницы «Царьград» пропал, так не вздумал бы Яров на меня взвалить это дело.

Он постучал в дверь, рядом с доской, на которой белели листки приказов и, не дожидаясь разрешения, вошел.

Эта комната была просторнее, светлее, с круглым столом возле окна, с этажеркой, на которой навалом лежали папки, книги, газеты. На стене – портрет Ленина в красной рамке. Вдоль стены диван и три венских стула, сдвинутые кругом. На диване разговаривали двое: бородатый мужчина лет сорока в солдатской шинели, сапогах и высокий плечистый парень с черными красивыми глазами, розовым шрамом от лба до левого уха. За столом, под телефоном, еще один человек: коренастый, с чубиком светлых волос – на вид не больше двадцати лет. Глянув на вошедших, он поднялся со стула, надел защитного цвета военный китель на плечи и застегнул пуговицы гимнастерки. Внимательно следил за тем, как рассаживаются вошедшие на диване, останавливая пристальный взгляд то на одном, то на другом. Потом снова сел и придвинул к краю стола бумажку:

– Вот пришла вчера вечером телеграмма из Центророзыска. Требуют ускорить розыски похищенного из интендантского склада. Из Губкома сегодня звонили. Мол, чем вы там в бюро занимаетесь…

Говорил он громко, как будто все слушавшие его страдали глухотой, и постукивал пальцами по столу. Смотрел почему-то только на Семена Карповича, сощурив глаза, жестко. Тот слушал внимательно, склонив голову и даже видно было, как на короткой коричневой от загара шее бьется мерно голубая жилка, как вздрагивает время от времени заросшее волосом ухо.

– Им хорошо говорить, – тихо заметил Николай Николаевич и погладил вихры на затылке. – А попробовали бы? А что вы им ответили, Иван Дмитриевич?

– А что я отвечу! – воскликнул все так же громко Иван Дмитриевич и подскочил как на пружинах. – Сказал, что весь состав на ногах, ищут. Да только ищем ли мы? За неделю лишь одну кражу муки из вагона раскрыли и то с помощью собаки.

В голосе его послышалась ирония. Губы, пухлые и розовые, дрогнули в усмешке. Прибавил – уже тише и все так же язвительно:

– Конечно, проще беспризорников забирать, да просящих подаяние…

– Так научите искать, Иван Дмитриевич, – попросил Семен Карпович, прищурив сердито глазки. – Может каким-то новым способом, по-грамотному. Только вы знаете, наверное, что позавчера на Борисоглебской улице в меня стреляли. Слава богу, что раньше успел упасть.

Иван Дмитриевич опустился на стул, сдвинул пальцами чубик в сторону, открыв широкий белый лоб.

– Яров обижать вас не собирается, товарищи, – сказал уже тихо и голос теперь стал мягкий. Теперь это был совсем мальчишка, непонятно почему сидящий в этой комнате, за таким красивым столом, возле огромного телефона, с бумагами под локтями.

– Только, – продолжал уже каким-то просящим тоном, – поймите, что дело-то далеко зашло. Знаете, что народ говорит: не сами ли власти растащили продовольствие, а валят на банду Коли. Может сам Артемьев и пустил этот слушок. Шутка ли – мука, ландрин, махорка – не кошелек из кармана. На лошади увозили, и где она эта лошадь?

Агенты слушали молча. Семен Карпович смотрел на крест церкви, в небе над Мытным двором, то вспыхивающий золотом, то гаснущий, точно мгновенно сожженный огнем. Николай Николаевич потирал затылок – как видно это была его любимая привычка. Костя пугливо озирался по сторонам, чувствуя себя в этом кабинете чужим, ненужным. Захотелось встать и осторожно уйти в коридор.

Вдруг Яров как бы только увидел Костю:

– А этот парень зачем здесь, – отрывисто спросил он, – из газеты опять? Так происшествий крупных пока нет…

– Не газета, – ответил за Костю Семен Карпович. – На работу привел, на место Листова. Сами же вы просили нас подбирать молодых крепких ребят, преданных революции, как вы изволили выразиться. Вот и выполняю приказ, подыскиваю. Парень Пахомов трудовых кровей, из крестьян, сообразительный. Послужит рабоче-крестьянскому правительству на совесть.

Яров одобрительно качнул головой, улыбнулся Косте как старому знакомому. Продолжал он теперь с агентами разговор как-то вяло, нехотя. Лепил слово на слово с длинными паузами. Казалось, заранее заучил он все это, да вдруг позабыл и с мучительным трудом припоминает, что сказать в этом месте, а что сказать в другом.

– Я пригласил вас, Семен Карпович, в розыск для того, чтобы вы наладили работу, чтобы нашли Артемьева, Гордо, Маму-Волки. Идет время, а кончика нет, даже паутинки. Таскаете мелочь вроде Мичуры, да беспризорников с Толкучего рынка…