Текст книги "Чёрный хребет. Книга 3 (СИ)"

Автор книги: Алексей Дроздовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 16

Три сотни человек сидят на стадионе, но в этот раз ни у кого нет ни оружия, ни брони.

– Ребята, – говорю. – Вы, должно быть, гадаете, почему я сегодня вас здесь собрал и велел прийти без амуниции.

Три сотни пар глаз смотрят на меня с интересом. Утром я уведомил соплеменников, что сегодня у нас состоится необычное занятие и приносить с собой нужно только небольшие деревянные палочки, которыми удобно будет рисовать на земле.

– Я посчитал, что мы отменим сегодня военную подготовку, чтобы почтить память тех, кто больше не с нами. Сегодня мы не будем сражаться, оттачивать боевые приёмы, работать над защитой. Вместо этого мы будем укреплять наш ум.

Дарграговцы сидят на земле и понятия не имеют, к чему я веду.

– Сейчас вы задаёте себе вопрос, что же это за занятия, которые укрепляют ум? И зачем они вообще нужны? Я не буду расписывать всех достоинств, которые они могут принести, но прошу, чтобы вы полностью мне доверились и отдались новым упражнениям целиком.

– Хорош уже скорпиона за яйца тянуть, – выкрикивает Вардис. – Чего удумал?

– Ты, как всегда, сразу к делу, – вздыхаю. – Ладно, наши с вами занятия для ума начинаются с очень простого. Повторяйте за мной. А-а-а-а-а.

Толпа на поле сидит молча и пока не понимает, что от них требуют.

– Смелее, – говорю. – Тут нет никакого подвоха или скрытого смысла. Просто откройте рот и произнесите вслед за мной. А-а-а-а-а.

– А-а! – истерично взвизгивает Арназ, будто его кто-то ущипнул.

– Не так, – говорю. – Вдохните, а затем спокойно и размеренно выдохните, напрягая голосовые связки.

Неуверенно толпа произносит заданный мною звук. Чувствую себя руководителем оркестра, только дирижёрской палочки не хватает.

– А теперь повторите его, но коротко. А.

Десятки голосов на стадионе повторяют за мной. Они пока не знают, зачем это делают, а я не могу им объяснить – слишком рано.

– Что вы только что произнесли? – спрашиваю.

– Слово, – отвечает Хоб, задумавшись.

– Это не слово, – поправляет Лира. – Это всего лишь звук.

– Верно, – говорю. – Вы только что произнесли звук «а». Как думаете, можно ли нарисовать этот звук?

Люди впереди молчат. Этот вопрос для них не имеет смысла: как можно нарисовать что-то невидимое? Это легко можно сделать с человеком: две ноги, две руки, овальное тело, круглая голова. Нарисовать можно животное, камень, даже солнце. Но нарисовать звук – такая же бессмыслица, как произнести свет.

– Нельзя, – отвечает Велин, одна из самых старших девушек из башни.

– Почему же нельзя?

– Потому что звуков не существует.

Забавное замечание.

– Как это не существует? Вот же он: а-а-а-а-а. Если ты его слышишь, я слышу, остальные слышат, значит он существует.

– Но мы не можем его увидеть, – возражает девушка.

Тоже не совсем верно. Звук – всего лишь волна, распространяющаяся в какой либо среде: воздухе, воде, металле. Эту волну можно запечатлеть, если иметь достаточно чувствительные приборы. Но разъяснять тонкости людям, живущим в деревне – не имеет смысла.

И это мы не говорим про некоторые объекты, которые могут быть как волной, так и частицей.

– Верно, – говорю. – Мы не можем увидеть звук собственными глазами, но мы можем дать ему обозначение.

Подхожу к скале за мной и рисую на ней огромную букву «А», куском жёлтого камня.

– Это буква «А», – говорю. – Что означает слово «буква»? Это небольшой рисунок, который отображает какой-то конкретный звук. Возьмите палочки и нарисуйте на песке перед вами точно такой же рисунок, который я показал.

Соплеменники вырисовывают на земле увиденный иероглиф. Никто из них не умеет писать. В Дарграге существует примитивный способ записывать вещи, который знает полтора десятка человек, остальные и этого не умеют.

– Молодцы, – говорю. – Теперь смотрите на эту букву и произносите вслед за мной. А.

– А, – произносит толпа.

– Отлично. Теперь нарисуйте рядом с первой ещё одну букву, точно такую же, а затем произнесите звук чуть дольше. А-а.

– Я устала, – ноет Зулла в первом ряду.

– Когда ты впервые взяла копьё, тебе тоже было трудно, – говорю. – На этот раз ты тренируешь не руки, а свой разум. Конечно, это не легко.

Жизнь быстро вернулась в прежнее русло. Исчез двойник, исчезли проблемы, которые он нам доставлял. Теперь мы снова можем заниматься своими делами и ни о чём не переживать. И поскольку у меня репутация новатора, я решил её поддержать и обучить людей грамоте.

К чему изобретать очередной способ ведения войны, если перед нашей армией не устоит ни одна деревня. Пока длится перерыв между походами, можно обучить людей не только разрушать, но и создавать. Письменность – великая вещь, открывающая уйму возможностей.

– Это буква «О», – говорю и рисую следующий символ рядом с первым.

Для того, чтобы выучить алфавит, нужно сначала разделить в их головах слова на отдельные звуки.

Они должны воспринимать слово не как что-то цельное, монолитное, а как последовательность из отдельных элементов – букв.

Я не собираюсь учить их идеальному правописанию. Не буду объяснять, почему в словах «солнце» и «лестница» присутствует лишняя буква. Пусть хотя бы научатся писать так, как слышат, а с остальным сами разберутся. Так было с железом: показал, как оно добывается, как выплавляется, а затем скинул все обязанности на кузнеца. И здесь тот же принцип: не собираюсь тратить годы и создавать среднее образование. Обучу всех простейшим вещам и переложу на самых умных продолжение обучения.

Даже кривая письменность лучше её отсутствия.

– Запомнили? – спрашиваю. – Это буква «О». Произнесите её, почувствуйте, как она выходит изо рта.

Кто-то фыркает в толпе.

– Тишина на уроке! – говорю.

Никогда бы не подумал, что окажусь по эту сторону и буду произносить подобные фразы.

Хожу между людьми и поправляю тех, кто пишет буквы криво, неправильно, или слишком широко. Лучше всех выходит у Лиры. Внучка знахарки и раньше помечала горшочки символами, обозначающими отвары, настои и средства от болезней, поэтому лучше всех оказалась восприимчива к нормальной письменности.

– Очень хорошо, – замечаю.

С удовольствием гляжу на красивые, ровные буквы.

Но так далеко не у всех: некоторые не могут перерисовать даже два простых символа. Симмос смог вывести обе буквы с большим трудом. Кажется, я начинаю понимать боль учителей, когда в классе находятся тугодумы, которые не понимают простейших вещей. Если парень едва смог воспроизвести два символа, что будет, когда их станет три десятка?

– Зачем нам это нужно? – спрашивает Симмос.

У парня отлично получается держать копьё, но вещь поменьше явно вызывает вопросы. Он всегда таким был: дружелюбным, но не очень смышлёным. Из тех людей, которые мгновенно бросают дело, если возникают малейшие трудности.

Подобный протест нужно уничтожить в зародыше: обучение письменности, возможно, даже важнее, чем мастерство владения мечом. Я не хочу себе орду варваров, что втупую сметает наших врагов, а затем возвращается в своё болото. Мне нужны хорошие воины и умные соплеменники.

– Потому, – говорю. – Что с общением у нас нет никаких проблем, пока все мы находимся в одной деревне. Но что будет, если ты захочешь поговорить с кем-нибудь из Фаргара?

– А зачем мне разговаривать с кем-то оттуда?

– Вдруг, тебе там заприметится привлекательная девушка. Захочешь с ней пообщаться, но не сможешь. Она там, а ты тут.

Причём очень хотелось бы, чтобы местные женились и выходили замуж за людей из других деревень. Нужно как можно больше расширять генофонд.

– Так я позову её жить со мной.

– Вдруг она не может жить по эту сторону хребта. Больные лёгкие, не переносит сухой воздух. Да и вообще ей не нравится периодически лезть на стену и отстреливаться от гигантских скорпионов. Что ты будешь делать?

– Поеду жить к ней, построю там дом.

– И бросишь всех этих друзей? – спрашиваю и указываю на ребят вокруг. – Закончишь общение с близкими, рядом с которыми родился и вырос?

Хожу между рядами людей, старательно выводящих буквы на песке. Изначально мне казалось, что двойник полностью уничтожит мою репутацию в этой деревне и все окружающие навсегда изменят ко мне отношение. Но я был приятно удивлён, когда ошибся.

Ко мне стали относиться даже лучше, с сочувствием. Разве что родители Грисель изредка бросают на меня неприязненные взгляды, будто я каким-то образом поспособствовал смерти их дочери, но это всё. Остальные жители по-прежнему воспринимают меня как друга, соплеменника и наставника.

– Письмо, – говорю. – Это ваша речь, запечатлённая в твёрдом куске дерева, камня или бумаги. Ваши собственные слова, которые может прочитать любой человек. Разве это не здорово? Иметь возможность в любой момент что-то сказать, а услышат вас через несколько дней, во множестве дней пути отсюда. Нужен лишь человек, который доставит послание.

– Посланник и сам может передать послание, – отвечает Симмос. – Голосом.

– Посланник может забыть, что ты сказал, неверно воспроизвести, исказить смысл, добавить ненужную интонацию. И это касается только одного послания. Что, если ему нужно будет передать сразу сотню?

У соплеменников ко мне огромный кредит доверия, но даже с ним я ощущаю, как трудно продвигать повальное образование. Они сопротивляются. Трудно приучать себя к чему-то новому, если это не принесёт сиюминутную выгоду. Упражнения с копьём и боевыми построениями проходили гораздо легче.

– С этого дня, – говорю. – Тренировки с оружием будут чередоваться с письмом до тех пор, пока вы не научитесь свободно излагать свои мысли палочкой на песке или куском угля на камне. Так что в ваших же интересах как можно быстрее усвоить нужное знание и подтягивать тех, кто отстаёт.

Вокруг слышится выдох сожаления.

Но это нужно сделать – пора прокладывать связи между деревнями, сближаться, торговать. Пока люди не умеют писать, никакая торговля не будет эффективной.

– Не надо тут у меня вздыхать, – говорю. – Я всё делаю ради вашего же блага. Так что быстро все собрались и взглянули на новую букву.

Рисую на скале букву «У».

Сотни палочек повторяют на земле заданный символ.

Большинство из присутствующих делает это с невероятно страдальческим видом, но есть и те, кто смотрит на новые занятия с воодушевлением. Значит, некоторым понравилась идея записывать слова. Вот бы увидеть их лица, если бы они увидели способ запечатлевать отрезки происходящего – видеозапись. У них бы головы взорвались.

Всё равно, что глядеть в прошлое, окно во времени.

Уверен, соплеменники быстро освоят новое знание. Это не учить иностранный язык, запоминать перевод каждого глагола и предлога к нему. Язык уже существует, осталось лишь назначить письменный символ каждому звуку.

Проще простого.

– А вот это, – говорю. – Буква «Э».

– Ты сам это придумал? – кричит Арназ. – Записывать голоса кривыми линиями?

– Сам, – отвечаю.

Встречайте, перед вами не только Шекспир, Архимед и Аттила-завоеватель, но ещё и Кирилл с Мефодием в одном лице. Насколько я самовлюблённый человек, чтобы назвать эту письменность «гарнница»? Кто меня уличит в копировании чужой интеллектуальной собственности?

Никто.

Здесь нет такого понятия, как «интеллектуальная собственность». Тут и обычную могут отобрать, что говорить о произведениях разума.

– Этот способ записи звуков называется «гарнница», – говорю.

Вот такой я человек: нагло ворую, присваиваю и выдаю за своё. Пожинаю чужие лавры и совсем не раскаиваюсь.

– Это буква «Ы», – говорю. – И на этом сегодняшний список закончим, остальное перенесём на будущие дни, а пока займёмся изучением этих пяти штук. Они должны мгновенно появляться в вашей голове, когда вы думаете о них. Вы должны их писать правильно, чтобы другой человек не гадал, что это за буква. Но самое главное, вы сами должны поверить, насколько письменность важна.

Сначала мы изучим простые гласные, затем подставим перед ними простые согласные, соединяя буквы в пары: «та», «бу», «мэ». Следом пойдут сложные гласные, распадающиеся на два звука: «я» – «й-а», «ю» – «й-у». И в самом конце сложные согласные вроде «щ». Постепенно мы выучим весь алфавит, и даже самый большой тугодум, вроде Симмоса, научится излагать письмом любую свою мысль.

Под моим присмотром соплеменники снова и снова вырисовывают нужные символы, после чего я даю каждому из них задание на дом – разбиться на группы и продолжать рисовать буквы, проверять их друг у друга.

Пусть сейчас они не понимают, зачем они учат что-то непонятное. Но однажды узнают.

Они всё поймут.

А затем мы займёмся математикой. Научу их сложению и вычитанию в столбик, таблице умножения, нулю и отрицательным числам. Если уж мы решили развиваться, то нужно делать это правильно.

Глава 17

Ночь, стрекотание глезегов за окном – местный аналог кузнечиков, что водятся по всей пустыне и питаются редкой сухой травой.

Лежу в кровати, под чистым льняным одеялом. Мягко, приятно, ворочаюсь и не могу нарадоваться обыкновенной постели. Как же мне не хватало домашнего уюта. Ночуя под открытым небом, я успел позабыть, какое же это восхитительное чувство: лежать в удобной позе, когда ничто не затекает, ничто не мёрзнет.

– Ох, как приятно, – говорю.

– Ты уже третий день тут спишь, – замечает Вардис. – И третий день кряхтишь, будто всю жизнь на голой земле ночевал.

– Я наслаждаюсь обыкновенными вещами. Не обязательно ждать, пока ты что-то потеряешь, чтобы осознать его значимость.

Ворочаюсь, улыбаюсь.

А ещё я полностью чистый, ни грамма земли в волосах, никакого пота, никакой грязи под ногтями. Я даже побрился собственным метательным ножом. Наточил его до такого состояния, что волос разрезается на две части, если упадёт на лезвие.

Чего мне сейчас не хватает, это маски для лица и пары долек огурчика, чтобы положить на глаза. Немного приятной музыки, махровый халат и свечи с ароматом. Полное, абсолютное расслабление.

– Знаете, ребята, – говорю. – Нам нужно снова отправиться за хребет и половить рыбу в озере.

– В каком смысле? – спрашивает Вардис.

Совсем забыл, что местные жители совсем ничего не знают о воде и их обитателях. Один раз искупались в озерце за Фаргаром, но этого было явно недостаточно.

– Рыба, – говорю. – Это такое животное, которое живёт только в воде.

– В воде может кто-то жить?

– Конечно. Есть существа, которые дышат водой.

Точнее кислородом, растворённым в воде, но брату такие подробности не нужны.

– Ты шутишь…

– Вовсе нет, – говорю. – Спроси у Зуллы, если хочешь.

– То есть эти рыбы находятся под водой, пьют её и дышат ей? А что будет, если она окажется на воздухе?

– Сдохнет…

Вардис присвистывает: не может поверить в существование настолько странных животных. Это я ещё не рассказывал про удильщиков, что живут на глубине в пару километров и заманивают жертв лампочкой, растущей из головы.

– Эй, Буг, слыхал про существ, что в воде живут? – спрашивает Вардис.

Мой второй брат отвернулся к стене и лежит неподвижно. Если подумать, то последние дни он всегда приходил домой и тут же от нас отворачивался. Он ни слова не сказал за последние три ночи, хотя раньше мы постоянно болтали.

– Буг, – говорю. – Что с тобой?

Молчит. Вроде ещё не спит, но и отвечать не хочет. Вардис встаёт с кровати, подходит к близнецу и заглядывает тому в лицо.

– Эй, – шепчет. – Не спишь?

– Отстаньте, – отвечает Буг.

За все годы жизни в Дарграге я ни разу не замечал, чтобы Буг был не в настроении. Если он когда и обижался, то очень быстро отходил. Он никогда не был из тех людей, что ведут тетрадь с учётом каждого инцидента, когда на него косо посмотрели, толкнули плечом или наступили на ногу. Буг всегда был человеком, над которым можно шутить сколько вздумается и он искренне поддержит шутку.

А сейчас он лежит к нам спиной, совершенно игнорируя наше присутствие. Теперь и я встаю, останавливаюсь у кровати брата.

– Он на меня в обиде, – говорю. – Буг, не знаю, что я сделал, но я искренне прошу у тебя прощения. Ты же знаешь, что я никогда не причиню тебе никаких неудобств. Просто скажи, где я провинился.

– Ты что, лазил в его тарелку? – спрашивает Вардис. – Никому нельзя лазить в тарелку Буга.

– Я серьёзно.

– Да брось. Мы же постоянно ржём над всем подряд. Хотя… это всё происходит днём. Даже и не вспомню, когда Буг последний раз болтал с нами ночью.

– Буг, – говорю. – Кончай придуриваться и скажи, наконец, что не так.

– Всё так, идите спать, – отвечает Буг, не поворачиваясь.

Однако я по голосу слышу: что-то совершенно точно не в порядке. Таким тоном отвечают не когда конфликт решён, а когда от него отмахиваются и не хотят разбирать его на части.

Понятия не имею, какую гадость ему сделал. Буг не тот человек, что станет обижаться по какой-то надуманной причине: если он отвернулся к стенке и не разговаривает, значит я очень сильно его обидел. Что же это за повод такой, который для него имеет огромное значения, а я его даже не помню?

– Ты что, заболел? – спрашивает Вардис.

– Всё нормально, – отвечает Буг и на этот раз в его голосе проступает нетерпение.

Ему никогда не нравилось повышенное внимание к себе. Это Вардис у нас душа компании и на всех посиделках приковывает к себе взгляды. Два близнеца с одинаковой внешностью, но с кардинально разными характерами.

– Буг, – говорю. – Мы не пойдём спать, пока ты всё не расскажешь.

Молчит, не отвечает.

Пытаюсь вспомнить, когда я впервые заметил в нём странное поведение. Давновато. Сначала брат стал меня избегать, а затем и вовсе начал как-то странно на меня смотреть. Со временем это только усилилось.

– Признавайся, – говорю.

– Не надо строить тут из себя непонятно что, – поддерживает Вардис. – Говори уже, чтобы мы успокоились и вернулись в свои кровати.

– Ладно, – отвечает Буг и поворачивается. – Вы хотите знать, что не так? Пожалуйста. У Гарна с собой целых три Дара от могучих существ, три круглых шарика в трусах.

– Помимо его собственных шариков, – вмешивается Вардис.

Однако, время для шуток неподходящее, никто не смеётся.

– Мне неприятно спать рядом с человеком, который якшается с нашими врагами. Хотите, чтобы мы снова стали тремя дружными братьями? Пусть их уничтожит. Вот и всё, что я хотел сказать. Теперь, надеюсь, вы дадите мне поспать.

– Дары? – спрашиваю. – Никто в деревне не против того, что у меня их три штуки.

– Я против, – отвечает спина Буга.

– Почему?

Молчит, дышит недовольно.

– Почему? – спрашиваю. – Дары много раз меня выручали, они помогли нам в битве с Гумендом, они спасли отца.

– Мне не нравятся существа, которые дают их людям. И не нравятся люди, которые их берут. Это всё не просто так.

– Возможно, ты прав, – говорю. – Я разговаривал с двумя и они оба были высокомерными, не считали людей за равных. К ним определённо нужно относиться с подозрением. Но и полностью отбрасывать Дары может оказаться излишним.

Не удивительно, что Буг ненавидит всемогущих существ. Благодаря красным Дарам погибли Рикке и Амауд в Гуменде. Из-за бордовой лишилась жизни Грисель. Ненависть к жемчужинам могла появиться у него ещё в тот момент, когда мы впервые пересекли хребет, чтобы спасти Вардиса с Лирой из цепких лап дикарей.

У любого здравомыслящего человека могут появиться сомнения по их поводу. И если так задуматься, странно, что один лишь Буг относится к ним с подозрением.

– Ты прав, – говорю. – Есть что-то в твоих словах. Давай так: я постараюсь пользоваться Дарами как можно меньше и только для того, чтобы спасать жизни друзей.

Не уверен, что смогу сдержать обещание. Мне очень нравятся Дары, я люблю их разглядывать, достаю по сто раз на день, сжимаю в руке, замедляю время ненадолго. Обожаю жемчужины.

Но и Буга надо как-то успокоить.

Не хочу чувствовать неприязнь от собственного брата.

– Идёт, – говорит Буг.

Мы пожимаем руки и возвращаемся в свои кровати. Пусть Буг до сих пор не успокоился, но я чувствую облегчение, что понимаю причины его напряжения. Любые проблемы нужно обсуждать, а не держать в себе, накапливая претензии и упрёки.

А ещё я надеюсь, что его ненависть к Дарам не связана с маской, что лежит у него в коробке под кроватью, рядом с мечом и бронёй.

Всё-таки эту штуку сделали для борьбы с Дарами.

Глава 18

Утро.

Вдвоём с Хумой ползаем по двору, выискиваем жуков, гусениц и вообще любых насекомых, которые может употребить в пищу летучая мышь. У нас тут не так много живности, как с плодородной стороны хребта, но всегда можно перехватить пару членистоногих.

– Смотри, – говорю. – Вон ползёт.

Впереди перебирает лапками небольшой паук: песочного цвета, сливающийся с землёй, когда стоит неподвижно.

– Моё! – отвечает летучая мышь неизвестным голосом.

С каждым днём её словарный запас растёт, она случайно выдаёт услышанные слова вне зависимости от того, как давно они были сказаны. Удивительная память у этой маленькой мышки.

Хума срывается с места, оглушает паука воплем и набрасывается на жертву, стараясь не просто съесть, но уничтожить свою цель. У неё появилась странная привычка есть только в моём присутствии. Каждый раз, когда Хума хватает очередного жука, она убеждается, что я смотрю, и только тогда принимается за трапезу. Если же отвернуться и смотреть в другую сторону, то она будет настойчиво привлекать внимание, чтобы я следил, как она поглощает пищу.

Похоже, в дикой природе местные летучие мыши никогда не едят в одиночку. Охотятся парами и всегда следят друг за другом, пока один из них ест. Приём пищи – процесс, во время которого существо становится уязвимым к возможным хищникам.

– Эй, – кричит летучая мышь.

– Да смотрю я, смотрю, – отвечаю.

Хума принимается за еду, а я сижу рядом и гляжу на происходящее. В какой-то момент летучая мышь поднимает голову и смотрит мне за спину. Я тоже оборачиваюсь и вижу прямо за мной девочку из Гуменда, удочерённую нашей семьёй.

Тихо же она передвигается. Должно быть, это врождённое умение детей из разрушенной нами деревни. Все, кто не имел достаточно мышц, или не вёл себя достаточно скрытно – автоматически становились целью для избиений другими жителями. Теперь она всегда перемещается так, будто за ней ведётся постоянная охота.

– Не надо к нам подкрадываться, – говорю.

– Соплячка мелкая, а ну иди сюда, – отвечает Хума голосом матери.

С каждым днём летучая мышь произносит всё более длинные фразы. Если всё продолжится, то через пару месяцев она сможет отыгрывать целые роли в наших спектаклях.

– Пришла посмотреть, как охотится летучая мышь? – спрашиваю.

Девочка заинтересованно смотрит на нас, сидящих у забора. Ей уже четыре года, но она до сих пор не умеет разговаривать: ходит вокруг в молчании и не издаёт ни звука. Трудно сказать, нравится ли ей в нашей деревне, но судя по виду, она всё больше к нам привыкает. Сомневаюсь, что её собственные родители относились к ней лучше.

И у неё до сих пор нет имени.

В Гуменде не существовало нормальной человеческой речи и всех сопутствующих элементов, поэтому всё это время девочка оставалась… просто девочкой. Мама посчитала, что она достаточно взрослая, чтобы самой выбрать себе имя. Она сделает это тогда, когда примет нас за своих.

– Садись, – говорю. – И ищи жуков.

В нерешительности девочка подходит ближе, словно ожидает, что я брошусь на неё и вцеплюсь в горло зубами. Сижу неподвижно с добродушной улыбкой на лице. Такое ощущение, будто я общаюсь не с приёмной сестрой, а приручаю дикого зверя.

Что поделать, Гуменд разрушен и вот таким детям теперь нужен новый дом. Формально – она наш раб. Но до тех пор, пока она ведёт себя хорошо – считается членом семьи.

– Спокойно, – говорю. – Мы просто ищем еду для нашего домашнего питомца.

– Спокойно, – подтверждает Хума.

Кто из этих двоих – наш домашний питомец? Хума по крайней мере разговаривает.

Ползаю на корточках и выискиваю тварей, которыми можно поживиться. Девочка следует моему примеру, но перемещается на четвереньках: опираясь ладонями и ступнями. Теперь мы вдвоём лазим по двору и заглядываем под камни. Хума сидит по центру, отрастив на голове огромное ухо.

– Вон, – говорю.

Огромный чёрный жук деловито идёт через двор. Неспешно, словно осматривает собственные владения. Жук-рогоносец, такие нечасто залетают в нашу деревню и только поздним летом.

Девочка оборачивается и одним быстрым движением поднимает жука в воздух. Тот смешно болтает лапками, потеряв контакт с поверхностью. Они не ядовитые, не умеют кусаться, абсолютно безобидные. Идеальная жертва для Хумы.

– А теперь, бросай, – говорю.

Но вместо того, чтобы бросить жука летучей мыши, девочка засовывает его в рот и откусывает половину чёрного тельца. С неприятным хрустом туловище разделяется, прозрачные внутренности повисают на губе девочки. От неожиданности и отвращения меня кривит, но я продолжаю сидеть со спокойным лицом, будто ничего не произошло.

– Ах ты грёбаная паскуда! – вскрикивает Хума.

Она ничто так хорошо не запоминает, как возмущение окружающих людей. Смотрит на девочку с недовольным видом: с её точки зрения, у людей есть своя собственная, дурацкая еда. А жуков нужно оставить ей.

– Нет-нет, мы тут не едим такое, – говорю и пытаюсь отобрать у неё жучиное лакомство. – У нас в деревне питаются исключительно эстетичной пищей.

Пусть это и ценный источник белка, который нельзя упускать человеку, питающемуся подножным кормом, но у нас в Дарграге достаточно мяса. Мы его даже экспортируем. К тому же это не дело – объедать летучую мышь. Хума сидит с таким видом, словно она только что нажила смертельного врага.

Никто не смеет трогать её жуков.

Никто.

– Вот так, – говорю. – Отдай это туловище мне.

Забираю у девочки остатки насекомого и бросаю их Хуме. Надеюсь, это хоть немного снизит недовольство летучей мыши. Собственным рукавом вытираю малявке руки и лицо, сдерживаюсь, чтобы не выдать рвотных позывов. Она не должна видеть отвращение к ней в новой семье: полагаю, подобного было достаточно в её родной деревне.

Неужели все порабощённые жители Гуменда такие же дикие, как она?

У нас хотя бы маленькая девочка. Старику Рагпатту приходится воспитывать девятилетнего буяна и он с каждым днём всё больше склоняется к тому, чтобы выгнать пацана из деревни и пусть выживает как хочет.

– Вот ты где, – произносит моя родная сестра.

Цилия с крайне недовольным видом выходит из дома, берёт девочку за руку и ведёт обратно. Она сейчас в таком возрасте, когда все окружающие люди кажутся тупыми, а каждая проблема раздувается до катастрофы.

– Говорила же, не уходить из-за стола, пока всё не съешь. И на этот раз ты будешь пользоваться столовыми приборами.

Всю жизнь она была самой младшей в семье и теперь почувствовала на себе каково это, когда кто-то рядом с тобой вечно творит какую-то дичь. А Цилия была хоть и милой, но ужасно энергичной: вечно всё ломала, сдирала колени и лезла куда не надо.

– Цилия, – говорю ей вслед. – Я не видел тебя вчера на стадионе.

– Нечего мне больше делать, как палками махать.

– Каждый второй день у нас проходят упражнения для ума и они обязательны для всех, а не только для воинов. Так что завтра ты придёшь на поле, и придёшь раньше всех.

Таких глубоко закатанных глаз не встретишь даже в фильме ужасов.

– Ладно, – заявляет.

– Шоколадно. Не заставляй меня приходить в дом и тянуть тебя связанной.

Не допущу такого, чтобы моя собственная сестра осталась безграмотной. Обе уходят обратно в дом, а я остаюсь на улице с Хумой. Трудно быть самым старшим братом в семье. Приходится заниматься воспитанием тех, кто этого совсем не хочет.

– Хорошо тебе, что ты летучая мышь, – говорю. – И тебе не нужно заниматься подобными вещами.

– Паскуда, – повторяет Хума.

Иногда она разговаривает ругательствами, а иногда ползает по дому и повторяет «я тебя люблю», «я тебя люблю», не обращаясь ни к кому конкретно.

Сначала мне кажется, что Хума затаит обиду на девочку из Гуменда. Но на следующее утро с рассветом я выхожу из дома, чтобы выполнить долг организма и немного посидеть в туалете, поразмышлять о смысле жизни. И вижу двух лучших друзей.

Хума ползает в траве, сводная сестра ползает в траве, оба выискивают жуков и пожирают их на пару. Я ошибался, они не кровные враги: теперь это два самых близких на свете существа, объединённые общими пищевыми предпочтениями.

Причём не просто охотятся вместе, но ещё и делят добычу, обмениваются ею, оценивают вкусовые качества. Девочка откусывает половину отвратительного вида зелёной гусеницы, протягивает другую часть летучей мыши и та доедает. Затем Хума воплем оглушает бабочку, откусывает немного, а остальное подталкивает своей напарнице. Настолько погружены в своё занятие, с настолько серьёзным видом вкушают пищу… прямо клуб жучиных дегустаторов, жучиные сомелье.

– Всё, хватит, – говорю. – Нечего детей дурному учить.

Даже не знаю, кому именно я это говорю.

– Я запрещаю тебе есть жуков, слышишь? – спрашиваю.

Опускаюсь на одно колено рядом со сводной сестрой и изображаю жестом, будто кладу в рот жука, затем выбрасываю и щёлкаю себе по носу. Должно быть, кота проще выдрессировать, чем одичавшего человека, пусть и такого маленького.

– Мы больше не в Гуменде и жуки не входят в наш ежедневный рацион. К тому же, мы тут едим за столом и моем руки перед приёмом пищи. Красной жемчужины у тебя нет, какие были у твоих сородичей, так что ты легко можешь отравиться или подхватить инфекцию.

Увожу девочку обратно в дом и кладу на глиняную тарелку кусок сушёного мяса. Рядом ставлю кружку с водой и немного ягод.

В Дарграге приходится есть сушёное, поскольку нормальных методов хранения пищи ещё не изобрели. Летом же, когда становится очень жарко, даже сушка не помогает: приходится добавлять специи для долгого хранения – дикий перец, который растёт у подножия хребта.

– Ешь, – говорю.

С недовольным видом сводная сестра смотрит на еду перед ней, словно у неё отобрали конфету, а взамен дали борщ.

– Ешь, – повторяю. – Чего смотришь? Может оно и не такое вкусное, как свежие жуки, но у нас тут другого нет. Хочешь стать одной из нас – придётся есть то, что едят все.

С неприязнью девочка касается куска жёсткого мяса, откусывает его и медленно пережёвывает. Она выглядит так, будто выплюнет еду, как только я оставлю её в покое. Но я никуда не собираюсь уходить, поэтому буду сидеть до тех пор, пока она не съест весь кусок.

К тому же, наше сушёное мясо вполне ничего. Не резиновый глик из Дигора.

– Молодец, – говорю. – Вот так, кусок за куском. И только попробуй сказать, что это не вкусно.

Со страдальческим выражением лица девочка поглощает пищу. Пищу, за которую люди из окружающих деревень готовы были драться. Продолжаю сидеть, пока она растягивает процесс настолько, чтобы мне надоело быть рядом с ней. Посмотрим, чья воля победит и кто дольше усидит возле стола.

В этот раз девочке повезло: во дворе раздаются шаги по песку, в окне появляется Аделари.