Текст книги "Крепость Луны (СИ)"

Автор книги: Алексей Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Что с этим делать?

– Минуту, друзья, – заговорил Сан Саныч. – Вы стреляли именно тем пистолетом, который я вам дал?

– Тем самым. Я стрелял, – молодой краснощёкий разбойник поднёс Зотову пистолет.

– Тогда проблем не будет.

Сан Саныч сунул руку в отверстие под сиденьем и вынул оттуда крошечный граненый бутыль.

– Живая вода нынче в цене, – проговорил генерал и влил кучеру в рот меньше четверти прозрачной, дымящейся, почти невидимой жидкости.

Кучер дёрнулся, глубоко и часто задышал и распахнул глаза. Настороженный взгляд этих глаз тут же остановился на Сан Саныче.

– Мы успели к вечеру, – медленно, выделяя каждое слово, проговорил генерал, и Лаврентий блаженно улыбнулся.

– Вы, Дени… то есть ваше высокоблагородие, – облегчённо выдохнул он и движением руки просил поднять его.

Сан Саныч одним рывком перевёл тело кучера в вертикальное положение, и кучер, шатаясь, взобрался на козлы.

– А больновато, – признался он с виной в голосе.

Откровение вызвало у разбойников дикую волну хохота.

– Где и через какое время тебя ждать? – спросил главарь.

– В случае успеха, ждите меня ровно через неделю в селе Медвежьем. Там я рассчитаюсь за все долги.

Емельяныч кивнул, махнул рукой и помчался прочь, подстёгивая коня. Разбойники подобрали бесчувственное тело генерала, имевшее все признаки тела Дениса, и шайка двинулась за главарём, быстро исчезнув за изгибом дороги.

– Ну, поехали, братец, – сказал Сан Саныч кучеру и залез в карету.

Лошади, наверное, были по-своему рады, что избавились от грязных и вонючих разбойничьих сородичей, и резво тронулись в путь.

Теперь генерал, в голове которого билась мысль Дениса, трясся в карете один. Он то на целые минуты обращал взор на уплывающие размашистые поля, то впадал в подобие транса, и тогда на лоб его ложилась полоса морщин, и ни у кого не возникло бы сомнений, что он сильно задумался.

А думать было о чём. Он под видом генерала направлялся в усадьбу к человеку, которого никогда не видел, но многое о нём слышал, чтобы, сыграв опасную роль его друга, выкрасть наиболее ценные семейные реликвии. И сейчас он старался вспомнить обо всех сторонах грядущего дела.

К обеду перед ними выстроились избы малочисленной деревни, и Сан Саныч решил, по совету кучера, сменить лошадей (хоть они и заслуживали похвалы) и плотно отобедать, поскольку желудок уже неприятно подтягивало.

Жители деревушки оказались людьми гостеприимными, что для Рании не редкость. Сан Саныч не согласился на полуденный сон, поэтому на остановку ушло чуть больше часа.

Их провожала хозяйка постоялого двора. Лошади перетаптывались, ожидая дороги. Они выглядели куда более скромно, чем предыдущие, но были сыты – об этом побеспокоился Лаврентий – и свежи.

Потеплело так сильно, что в некоторых местах карету заносило на скользкой снеговой кашице. Но Лаврентий правил умело. И к вечеру, когда снежные поля и небо стали единым полотном тёмно-серого цвета, и на сердца путников опустилась тоска и желание найти какой-либо приют в этом кружащем голову пространстве, – тогда-то они заприметили далеко впереди зеленеющую полосу изгороди.

Кони, почуяв жилище, припустили. Полоса быстро приближалась, и скоро, как и ожидал генерал, они увидели, что у полосы нет ни правого края, ни левого.

У неё вообще нет краёв…

– Что делать, ваше высокоблагородие?

Сан Саныч сердито крикнул, всё ещё входя в роль:

– Первый раз замужем? Вперёд!

Кучер полоснул лошадей, и те, пустив струи пара, хватанули копытами снег, который ввечеру начал хрустеть.

– Гей-гей!

Путешественники неслись на зелёную еловую изгородь высотой около четырёх аршин. Ранийские кони не испугались, – они были приучены к магическим барьерам с детства, – лишь прижали уши и вытянули шеи. Сначала исчезли их морды, потом туловища, затем изгородь поглотила кучера, а за ним и всю карету.

Сан Саныч почувствовал, как магическая длань тронула его сердце и задела самые тайные мысли и желания. Ещё одно колебание магической защиты – и он бы пропал, и он был бы раскрыт.

Но Денис не пожалел пару месяцев на изучение подобной защиты. Денис знал, что нужно для обмана. И в ту секунду, когда зелёная мантра заволокла окна, он вспомнил забавный случай, происшедший с настоящим генералом, и расхохотался во всю силу голоса, откровенно, без принуждения. Это воспоминание поведал ему генерал Зотов, когда они парились в бане, и теперь Денис смехом занял место Сан Саныча, представил себе тот случай столь ярко, что защита не смогла узнать правду его существа.

Генерал ещё смеялся, а в окне уже показалась усадьба. Она была расположена у поворота реки, и с одной стороны её соседство составляли высоченные дубы и тополя, похожие на белых медведей невиданной величины, а с другой – пологий склон холма.

Теперь карета тряслась по дороге, спускающейся к дому. Белые ветви деревьев не скрывали его красоты: ни чёрного цоколя, ни широких пилястров, ни каолиновых карнизов. Окна манили светом, домашним теплом и обедом.

Но у Сан Саныча было тяжело на сердце. Он впервые, без поддержки и какой-либо помощи, ввязывался в столь серьёзную игру. Да, жизни его ничего не угрожает, но уж очень многим господам он был должен денег, а значит, непременно много надо было взять в этой усадьбе. Денис мог лишь надеяться на решительные действия хозяина, которые должны привести сначала к его провалу, а потом – большой победе.

Наконец, лошади остановились возле полукруглых ступеней, похожих на съехавшие коржи торта. На крепчающем морозе от тел животных вился пар.

"Итак. За дело", – подумал Сан Саныч и выбрался наружу. От парадного входа усадьба выглядела ещё внушительней.

Двери распахнул одетый в чёрный строгий камзол и белые лосины лакей, и Сан Саныч, чуть сильнее выпятив генеральскую грудь, поднялся по ступеням.

– Как житьё-бытьё, Борис? – генерал хлопнул лакея по плечу.

– Не жалуюсь, – улыбался лакей, принимая одежду.

– Насчёт кареты смекнёшь?

– Разумеется, выше высокоблагородие. И за овсом проследим, и за кучером вашим прослежу.

– Его не обижайте…

– Как можно!

– …он славный малый.

– Лев Сергеевич ожидает вас, – сказал Борис, смахивая веником прилипший к сапогам генерала снег.

– Ничуть не сомневался, – хохотнул баском Сан Саныч и зашагал по гулким полам коридора.

Прошло, наверное, секунды три, и из распахнувшихся дверей со стеклянными ромбическими вставками вышел мужчина лет сорока, ниже генерала и тоньше, одетый в мягкие туфли, широкие штаны и вязаный свитер.

– Изволил-таки явиться, наш чиноносец! – воскликнул он и ускорил шаг.

– Я-то изволил, – проговорил Сан Саныч, когда они оказались в объятиях друг друга, – а вот ты изволишь ли как следует меня накормить да в баньке попарить?

– Что за вопрос? – Лев Сергеевич оглядел лицо друга. – Постарел ты за прошедшие три года – ужас!

Генерал дёрнул плечами и хохотнул.

– Слава требует нервов, – сказал он.

Лев Сергеевич скривился, потом взял под руку генерала и повёл в залу.

– На твоём месте я бы сказал: "женщины требуют нервов". Не думаю, что у "Ранийских ведомостей" столь богатая фантазия на твои ежемесячные любовные похождения.

– Гляжу, язык твой со временем только становится острее, – ответил Сан Саныч.

– Да, это моя вечная беда.

– По мне так достоинство. С тобой говорить интересно.

– Правда? Многим не нравится, когда их жалишь. Присаживайся.

– Спасибо. А кожа у меня, как у слона, любое жало отвалится.

Сан Саныч опустился в кожаное кресло и оглядел средней роскоши залу, затем посмотрел на хозяина, севшего напротив. Щёки у того алели здоровым румянцем, глаза сияли из-под тёмных бровей; короткие щетинистые волосы торчали и переходили в смоляные бакенбарды, а те – в аккуратную бородку и усы, между которыми розовели обращённые в улыбку губы. Так вышло, что в сорок с лишним лет шевелюра Льва Сергеевича осталась нетронутой сединой, а лицо выдавало здоровый дух и согласие с собой.

– А ты каким был, таким и остался, – с искренностью проговорил Сан Саныч.

– Ну-ну, не будем о грустном!

– О грустном для меня? – ухмыльнулся генерал.

– Нет, не только для тебя. Ведь мы все стареем.

– Но ты медленнее других. Изволь сейчас же поделиться секретом!

– Секрета нет и быть не может, – отмахнулся Лев Сергеевич. – Я живу спокойно, но не бездельничаю, поскольку у меня есть супруга, дети, усадьба. Нельзя уставать от жизни, пресыщаться ею, как это делают некоторые селадоны, – и он скосил глаза на гостя.

– Не нашёл я свою единственную, – оправдывался Сан Саныч. – Так что ж мне сохнуть, как траве без дождя?

– И то правда! Помнишь, какими неутомимыми были?

Генерал ответить не успел, поскольку в залу вошла женщина, на вид просто девушка, в скромном, но красивом платье. Сердце Сан Саныча затрепетало, ведь разум по-прежнему принадлежал молодому Денису. Генерал вскочил так быстро, насколько позволяла полнота.

Поскольку он выглядел уж очень внушительно, женщина решила, что книксен не будет лишним.

– Полно, полно, Настасья Никитична, – Сан Саныч по привычке обольщения до невозможности снизил тембр голоса и коснулся губами невесомой ручки. – Я давно говорил, что нужно запретить людям брать в жёны ангелов, – добавил он, поглядев на друга.

Лев Сергеевич засмеялся, и в смехе его звучала гордость.

– Вы всё такой же шутник, Сан Саныч, – заметила Настасья Никитична.

– Чему не научишься для женщин!

– Ой, – махнула ручкой Настасья Никитична, – как послушаешь, так вся жизнь мужчины – сплошное доставление удовольствий женщинам. А на самом деле…

– Что на самом деле? – Сан Саныч сотворил испуганное лицо, будто жуткое беспокойство за судьбу близкого человека вдруг овладело им.

– Что женщины созданы исключительно для мужчин.

– Хм, неплохая арифметика. Наше к нам возвращается…

Тут в залу стал доноситься звон детских голосов, и скоро в комнату ворвались дети: мальчик лет десяти и девочка пяти. Они замерли, увидев пугающих размеров человека. Потребовалось некоторое время, чтобы они узнали его.

– Подойдите, поздоровайтесь с дядей, – ласково велела Настасья Никитична.

Сан Саныч с трудом опустился на корточки и вынул из кармана припасённые гостинцы.

– Я не кусаюсь, ребятки, – улыбнулся он.

– Александр, – обратился к мальчику отец, – подойди же к крёстному.

Мальчик набрал грудь воздуха и решительно шагнул вперёд.

– Здравствуйте, – сказал он и наклонил голову.

– Здравствуй, Саша, здравствуй, – растрогано проговорил генерал и прижал мальчика к себе, потом погладил по волосам и вручил гостинец. – На отца похож очень. А растёшь как! Скоро будешь такой же большой, как я.

– Любовь, – указал Лев Сергеевич на трепещущую девочку.

– Любочка, – вновь повторил генерал и так же вручил гостинец. – Представить нельзя, до чего ж гарно звучит: Любовь Львовна Волконская! Будет первая барышня во всём уезде.

Настасья Никитична увела детей.

– Славные ребята, – умилённо проговорил Сан Саныч, глядя на кружева исчезающего платья.

– Не хочешь, чтоб и у тебя были такие малыши?

– Поздновато уже – вздохнул генерал.

Волконский расхохотался.

– Тебе-то поздно? Не смеши!

Генерал скромно улыбнулся:

– Я, конечно, догадываюсь, что не меньше десятка моих ребят топает ножками по свету. Да, кто ж докажет, что они истинно мои?

Взгляд Волконского на секунду затуманился, словно он вспомнил какую-то свою тайну.

– Взаправду, не узнаешь.

– А ты, смотрю, крепко взялся за хозяйство. Не скучно ли?

– Вовсе нет. Мне нравится. Я понял, что нашёл своё призвание.

– Призвание – быть хозяином усадьбы и примерным семьянином? – удивлённо уточнил Сан Саныч.

– Да.

– Ох, братец. Я бы помер от скуки, – признался генерал.

– Фокус в том, что не хватает времени на скуку. Потому и не скучно и не от чего умирать. О, я тебе покажу ремонт в нашей комнате.

– "Нашей"? – лукаво переспросил Сан Саныч.

Волконский улыбнулся и кивнул.

– Это страшное нововведение прокралось и в наши забытые угодья. Кто-то восхищается тем, что муж и жена всё время спят в одной комнате, – тут Волконский понизил голос, – а старые кочерги, вроде моей тёщи, не находят слов дабы выразить своё негодование.

– Но ты относишься к этому положительно, не так ли?

– Совершенно верно.

– Я рад, – генерал огляделся. – Однако, ну и темнотища у тебя!

Хозяин крякнул и направил указательный палец на люстру.

– Огонь да развеет мрак!

Тридцать три свечи ярко вспыхнули. Объёмные тени сжались и крохами юркнули под мебель.

"Сильный", – заметил Денис внутри Сан Саныча, но тут же спросил:

– Что ещё делаешь, кроме как заботишься об усадьбе?

Волконский помолчал, а потом прищурил один глаз.

– Если скажу, будешь смеяться.

– Нет, не буду, – заверил генерал.

– Знаю тебя: будешь, – отмахнулся Волконский.

– Пожалуй, ты прав. Конечно, я буду смеяться, но только если это будет действительно смешно.

– Эх, ну тебя! Я пишу мемуары.

– Что? Я не ослышался? Пишешь мемуары? Ты? – округлил глаза Сан Саныч.

Волконский виновато пожал плечами.

– Да, я пишу мемуары. Но что в этом плохого? Не удивляйся так.

Генерал завертел головой.

– Прости, но я не могу не удивляться. Неужели та сорвиголова отрублена, а новая марает пергамент своими воспоминаниями?

– Совершенно верно. Ты помнишь, как мы смеялись над поэтами, как мы называли их блудницами перьев? И клялись как, что никогда не будем тратить драгоценное время единственной жизни на подобную чепуху?

– Помню.

Волконский поднял левую штанину, обнажив голень, покрытую волосами.

– Видишь, Саша? Клятвы я не нарушал. Я просто удалил наш знак так же, как люди стирают память о глупой самонадеянной юности. Теперь я другой. Ту клятву давал другой Лев Сергеевич Волконский. У него не было будущего. Теперь перед тобой человек, сильно смахивающий на него, но не он, совсем не он, особенно, если посмотреть в сердце.

– Когда же ты это сделал? – спросил чуть растерянный Сан Саныч.

– Удалил знак? Сразу после рождения Любы.

– Хм. Хм. Двое детей у тебя, Лёва. Не мало ли для порядочного семьянина?

– Настя ждёт ребёнка.

– Ах, вот почему она так ангельски похорошела!

– Она всегда была такой, – заметил Волконский.

– Да, всегда, – подтвердил Сан Саныч, едва заметно улыбнувшись.

– Но женщины, ожидающие ребёнка, всегда хорошеют. В этом ты прав.

– Но куда уж больше!

Снова вошла Настасья Никитична. Сан Саныч мигом покраснел и не заметил, что Волконский пристально на него смотрит.

– Простите, что прерываю вашу беседу, но ужин готов, и можно садиться. Лёва, пожалуйста, распорядись насчёт вина. Я никак не могу разобраться в ваших винах.

– Я пью любое, – вставил Сан Саныч.

– Не думай, что я забыл твою особенность хлестать всё, что кружит голову, однако к твоему приезду я приготовил "Монтре Артнуччи".

– Оно же, сантим тебе по загривку, целое состояние стоит! – воскликнул Сан Саныч.

– Плох тот хозяин, что не может удивить гостей.

– Его речи лучше записывать, – обратилась к генералу Настасья Никитична. – В последнее время из его уст вылетают сплошные мудрости!

– Да я уж заметил, – пригрозил другу Сан Саныч.

– Раз так, – хмыкнул Лев Сергеевич. – Во избежание появления на свет очередной мудрости прошу дорогого гостя пройти в столовую.

Вскоре семейство Волконских и Сан Саныч сидели за большим, блестяще, но без жеманства сервированным столом. Саша и Люба были просто очаровательны в завёрнутых за ворот платочках. Они ещё стеснялись гостя, но уже не боялись отвечать улыбкой на улыбку.

– Угощения как всегда прелесть, – проговорил Сан Саныч.

– Ты бываешь у нас не так часто, как хотелось бы, поэтому тебе вряд ли стоит говорить такие комплементы, – шутливо заметил Лев Сергеевич.

– Стоит, братец, ох, стоит! Кстати, изволь поинтересоваться: чей это прибор пустует?

– Это мой, – раздался голос за спиной.

Сан Саныч обернулся и увидел молодого человека, направлявшегося к столу.

– Простите за опоздание, зачитался.

Волконский объявил генералу:

– Знакомься: учитель Саши Андрей Егоров.

Услышав эти слова, молодой человек подтянул очки.

– Если не ошибаюсь, то имею честь видеть Зотова Александра Александровича, славного генерала великой армии Ранийской Империи? – усаживаясь, скороговоркой произнёс Андрей.

– Не ошибаетесь, друг мой, – Сан Саныч сделал польщённый вид.

А Егоров уже повернулся к Настасье Никитичне.

– Тёмная магия так интересна, что оторваться не возможно. Правда, после неё плохо сплю: кошмары мучают.

– Ещё бы! Я же вас однажды пыталась образумить, утверждая, что чтение книг о тёмной магии – уже занятие ею.

– Вовсе нет. Причина в моей расстроенной психике.

– Сомневаюсь, что лишь в ней причина.

– А моё мнение таково, – вставил Сан Саныч. – Эти книги давно нуждаются в хорошем, согревающем костре.

Лев Сергеевич засмеялся, маленький Саша улыбнулся, Андрей же с ужасом обратил взор на гостя.

– Жечь… книгу?!

– Вот так – "пых"! – и Сан Саныч своими ручищами показал громадный костёр.

– А вы не смейтесь, – пригрозил учитель детям. – Тут жаждут совершить ужасное смертоубийство – кого? – книги!

– "Чего", – поправила Настасья Никитична.

– Нет-нет, именно "кого". Это для вас книга – картонная обложка, набитая страницами. Для меня она – живое существо, она друг.

– Ну что ж, – вздохнула Настасья Никитична, – друзьям ничего плохого делать нельзя, поэтому никто не будет жечь ваши книги.

– И славно, а то я уж думал совершить побег из этого дома.

– О! – воскликнул, жуя, Сан Саныч. – Бежать из этого дома ни в коем случае не следует, – здесь так прекрасно кормят.

Лев Сергеевич поднял взгляд на Андрея, ожидая от него философских изречений.

– Не отрицаю, – согласился Андрей, – однако для меня пища души важнее всех блюд мира.

Генерал улыбнулся лоснящимися жиром губами.

– Мне остаётся только посочувствовать!

Андрей обиделся, уткнулся в тарелку и более не произнёс ни слова.

Трапеза закончилась осушением бокалов и поглощением всего съестного, что имелось на столе. Сан Саныч не уставал хвалить и поваров, и хозяйку, и хозяина, держащего в таком безупречном порядке усадьбу.

Теперь они сидели в креслах в гостиной.

– А у меня, извольте верить, мышь повесится. Мот я страшный. Генеральской пенсии и той не хватает.

– Какая же пенсия? – поинтересовался Лев Сергеевич.

Генерал шепнул на ухо сумму. Волконский похлопал себя по животу, которого не наблюдалось.

– Что б я так жил!

– М-да, Рания неплохо заботится о своих защитниках.

Хозяин усадьбы вздохнул, предвкушая действие остроты.

– Враг, небось, с удивительной ловкостью побивается… пузом?

– Обижаешь! – пригрозил кулаком Сан Саныч. – Моя сила – в голове. Мы ж с тобой, гляди, стройные старички.

– В особенности ты.

– Да что я? Я люблю плотно позавтракать, плотно пообедать и ещё плотнее поужинать. Откуда, кобза тебе по рёбрам, тут быть фигуре? А вот ты остался прежним, только внутренне изменился.

– Оставь, – смутился Волконский.

– Душой вырос что ли.

– Все растут…

– Может быть, магически растут все, а душою – единицы. Ладно, оставим тему… Настасья Никитична, вы б сыграли что-нибудь эдакое.

Женщина без возражений, ни на кого не глядя, оставила вязание в своём портшезе, легко перепорхнула на стульчик, открыла пианино и виртуозно прошлась пальчиками по клавишам. Музыка рассыпалась по комнате и, тронув сердца слушателей, вмешалась в ход мыслей.

Слегка пьяненький Сан Саныч украдкой перехватил взгляд хозяина усадьбы. Взгляд этот был полон любви и ловил каждое движение супруги. Разум Дениса отметил, что важнее всего на свете для Волконского жена и дети, а потом погрузился в музыку.

Настасья Никитична играла умело, соскальзывая с одного отрывка на другой. Сначала были вещи, знакомые всем, но после зазвучали такие, которых Сан Саныч никогда не слышал. Он решил, что Настасья Никитична играет собственные сочинения, играет удивительно прекрасно, и Денис, скованный плотью генерала, сожалел, что на его пути не встретилась такая женщина.

– Брависсимо! – воскликнул Сан Саныч и бросился к ручке Настасьи Никитичны.

– Однако вы становитесь сентиментальным, – заметила она.

– Иногда находит, – признался генерал и, со схваченными краской щеками, опустился в кресло.

– А я глух к музыке, – вставил Лев Сергеевич.

– Ты ещё молод, Лёва, – сказал Сан Саныч. – Это я – большая куча старого тряпья.

– Не говорите так! – возмутилась Настасья Никитична.

– Пардон, не буду, – склонил голову генерал.

– Вы, наверное, уж спать хотите?

– Да, пожалуй…

– Что?! – воскликнул Лев Сергеевич. – Ты ложишься в такую рань?!

Сан Саныч растеряно молчал.

– Ни в коем разе, господин Зотов! – продолжал Волконский. – Я ещё хочу потрепать с вами языком пару часиков да покурить трубку.

– Ну, разумеется, – через силу улыбнулся генерал. Ему казался чрезвычайно опасным этот ночной разговор, который, разумеется, будет откровенным.

Пришли дети и, расцеловав щёки, пожелали отцу спокойной ночи. Настасья Никитична так же сказала, что хотела бы лечь, и увела детей.

В доме стало тихо. В люстре потрескивали свечи, половина которых была нарочно погашена. В камине алели рассыпавшиеся угли; от них по комнате расплывалось усыпляющее тепло. В чёрные, чуть запотевшие стёкла начала стучать пурга.

Мы не будем приводить длинный разговор двух друзей, а скажем лишь, что, когда часы тяжело отбили двенадцать, трубка Сан Саныча грозила выпасть из его скользких от пота рук. Беседа, как он и полагал, была откровенной и для него весьма напряжённой. Разум Дениса бешено работал, потому что настоящий генерал, несмотря на болтливость, очень мало рассказал о своей прежней жизни и, особенно, о службе. Денис не сомневался, что разоблачён Волконским.

«Каким же будет его ход? – размышлял Денис в минуты затянувшегося молчания. – Или он предоставит ходить мне?»

– Уже поздно, – наконец произнёс генерал. Это вырвалось само собой.

Лев Сергеевич поднялся и кочергой пошевелил угли, отбросив самые крупные и пышущие жаром от края.

– Пожалуй. Я тебе покажу комнату, чтобы ты знал, где кровать, а где утка.

Сан Саныч тихонько хохотнул (разбудить домочадцев своим басом ему едва ли хотелось) и зашагал за Волконским.

Друзья попрощались.

Сан Саныч быстро разделся при свече и оглядел своё большое голое тело. Никаких иных знаков, кроме печати на левой голени, он не обнаружил. С мыслями о том положении, в котором он оказался, об игре, в которой Волконский теперь принимал самое активное участие, потому что знал правду, а если не знал, то уж точно догадывался, – с такими мыслями Сан Саныч юркнул в постель, дунул оттуда на свечу и заставил себя уснуть.

Лев Сергеевич осторожно прошёл в спальню, поглядел на жену. Послышался одинокий удар часов. Волконский махнул рукой в сторону двери и прошептал заклинание, потом разделся и лёг. Настасья Никитична повернулась к нему.

– Ты думаешь это Саша?

– Пожалуй, нет.

– А кто же, Лёва? И зачем он пробрался к нам под видом генерала?

– Ты задаёшь чисто женские вопросы, Настя. Я ведь знаю не больше тебя. – Волконский поцеловал жену в тёплые сладковатые губы. – Но я навёл защитные чары на детскую и нашу спальню.

Вихры снега за окном были светлы от пробивавшейся сквозь тучи почти полной луны. Свет этот, едва уловимый, чертил мутноватые тени и двух влюблённых людей.

* * *

Зимний рассвет занимался долго. Облака не покидали неба, и от этого тьма развеивалась медленно, обнажая заснеженные ветви и замёрзшую реку, для глаз неотделимую от земли.

По привычке хозяева проснулись рано. Они откушали кофей, запах которого разнёсся по усадьбе, будоража тягучие утренние мысли. После кофе Настасья Никитична занялась составлением меню ужина, а Лев Сергеевич пошёл открывать ставни. Когда у него имелось свободное время, он делал это сам, без прислуги и с огромным удовольствием. За ночь снега намело порядочно, кое-где высились сугробы, поэтому Волконскому пришлось применить магию, чтобы очистить прилежащую к зданию дорожку. На это он потратил примерно час, после чего вернулся вспотевший, подуставший, но весёлый.

– Стоило б так мучиться? – спросила Настасья Никитична.

Лев Сергеевич кивнул:

– Стоило. Наш гость не проснулся?

– Ещё нет. Ты же знаешь, он любит поспать.

– Но не до такой же степени!

– Так ведь полдевятого только.

– Всего лишь полдевятого, а меня разбудил жутким стуком кто-то жутко не гостеприимный, – донёсся голос из коридора, и в дверях показался Сан Саныч в бархатном халате. Его лицо было помято до такой степени, что создавалось впечатление, будто на нём давили картофель для крахмала. – Доброе утро, Настасья Никитична.

– Доброе…

– А с тобой, Лёва, я не здороваюсь.

– Не велика потеря, – ухмыльнулся Лев Сергеевич.

– Настасья Никитична, будьте добры, поставьте самовар.

– Хорошо.

– И не выглядывайте в окно, пожалуйста. Я завёл привычку обтираться снегом.

– Ты – и обтираться снегом?! – воскликнул со смехом Волконский.

– Не вижу поводов для удивления, – строго повёл бровью генерал. – Ты склонен к полноте, – добавил он, оглядев стройного друга, – а обтирание здорово нагоняет аппетит, так что не советую…

И Сан Саныч скрылся из виду.

– Если я склонен к полноте, то ты – к обету целомудрия! – хохотал Волконский, выходя вслед за генералом, чтобы воочию наблюдать за обрядом.

Настасья Никитична без улыбки покачала головой. Её догадка получила ещё одно подтверждение, ибо тот разнеженный генерал, который приезжал три года назад, и привычки которого она прекрасно помнила, не мог ни под каким видом решиться на обтирание снегом.

В ту же гостиную друзья вошли вместе. Генерал дрожал под халатом.

– Самовар… – начал Лев Сергеевич, но Настасья Никитична его перебила:

– Уже стоит.

– Ты – золото, Настасья Никитична! – воскликнул Сан Саныч

– Кстати о золоте, – почти перебил Лев Сергеевич, которому показались неприятными такие слова, и который на удивление самому себе, почувствовал вдруг укол ревности. – Ты, Саша, до сих пор не смотрел мою реликвотеку.

– О! – в глазах генерала блеснул огонёк. – Я хотел тебя как раз спросить, будешь ли ты мне показывать свои сокровища. И ещё: как там мой кучер Лаврентий? Хорошо он устроился?

– Не беспокойся, кухарочка Татьяна на него уже положила глаз.

– Лёва, как ты можешь! – вспыхнула Настасья Никитична, трепетно относившаяся к теме женской чести.

Лев Сергеевич подскочил к жене и поцеловал её ручку.

– Прости, родная, но мне действительно кажется, что Татьяна влюблена в его…

– Лаврентия, – подсказал генерал.

– Вот. В его Лаврентия.

– Да это ничего! – заверил Сан Саныч. – Я переживаю лишь о том, как бы ваша кухарочка не забрюхатела.

Настасья Никитична была поражена.

– Мужчины ужасно грубы!

Друзья призадумались.

– Какие есть, – ответил Лев Сергеевич.

– Если б мы были не грубые, нам осталось бы только юбки натянуть, – добавил Сан Саныч.

Настасья Никитична поджала губки и пошла к детям, которые должны были проснуться.

– Самовар готов, господа, – сказала явившаяся горничная.

* * *

– Теперь в реликвотеку? – спросил Лев Сергеевич, отдуваясь после основательного чаепития.

– Да, – кивнул Сан Саныч, и левый мизинец его незаметно дрогнул.

Волконский вынул ключ, на который генерал украдкой скосил глаза.

– За прошедшие три года я успел собрать около пятнадцати экспонатов, так или иначе относящихся к моему роду.

Дубовая дверь отворилась. Сан Саныч вошёл первым. Реликвотека представляла собой средних размеров комнату с тремя окнами, выходящими на север. Все три стены, включая стену с дверью, были заставлены шкафами со стеклянными фасадами. На полках громоздились самые разные вещицы: книги, монеты, медальоны, кубки, хрустальные шары, внутри которых парили амулеты. Многие спокойно занимали свои места, иные же посвистывали и поскрипывали, пребывая в постоянном движении.

– Гобелен! – удивился Сан Саныч, указывая на потолок.

– Да, тогда его ещё не было.

– У твоего рода большие планы, – заметил Сан Саныч.

И действительно, имена, связанные золотыми нитями, занимали только половину потолка.

– Если хочешь посмотреть, к твоим услугам летающие кушетки, – сказал Лев Сергеевич.

– Нет, нет, и так прекрасно видно, – торопливо отмахнулся Сан Саныч и принялся ощупывать взором шкафы. Глаза его сияли, и блеск их казался Волконскому странным и как будто инородным. – Расскажи что-нибудь о некоторых, Лёва.

– Ну, – Лев Сергеевич огляделся. – Ты ещё не видел вот этот экспонат. Чёрная роза – символ вечного раскаяния. Она оказалась у моей прабабушки, когда та потеряла мужа. Кстати, ходили слухи, будто она прикончила его.

– За что же?

– За измену. Но ничего не доказано. А роза, как видишь, стала как бы стеклянной, но по-прежнему имет две особенности: во-первых, она чёрная, смоляного цвета, а стекло таким не бывает; а во-вторых, она пахнет…

– Пахнет?!

– Представь себе, – кивнул Волконский, – пахнет как настоящая роза. В новолуние бутон сжимается, так что почти закрывается, а в полнолуние раскрывается полностью. Так что скоро раскроется…

– Ничего себе экспонатики! – вставил Сан Саныч.

– Это колечко, с виду ничего особенного собой не представляющее, якобы принадлежало царю Соломону. Впрочем, доказать или опровергнуть эту теорию мне не удалось. Остаётся хвастаться. А вот самая что ни на есть настоящая волшебная палочка из Британской империи, кажется одного из первых студентов Хогвартса.

– Как? – переспросил Сан Саныч. – Ховгарса?

– Хог-варт-са. Об этой школе мне не известно ничего, кроме того, что в числе основателей был некто Гриффиндор и что там изучаются волшебные искусства. Что касается палочки, то без руки хозяина она значительно ослабла, а на ранийской земле и вовсе не работает, только пускает искры.

– Жаль, – разочарованно протянул Сан Саныч.

– С каких это пор ты полюбил магию? – спросил Волконский.

Генерал растерялся и, в конце концов, лишь ляпнул:

– С некоторых… О, неужели это зуб Чуда-Юда?!

– Абсолютно верно. Отрядом, с успехом уничтожающим наплодившихся существ подобной масти, командовал мой… так, пять раз… мой прапрапрапрапрадед. Говорят, они ещё обитают в потаённой области нашего мира.

– Наверное, их тогда хорошо отодрали.

– Да, ты прав. Так хорошо, что до сих пор не суются. Ну, палантин ты уже видел, часы прорех тоже. Жменя вечных семечек у меня появилась, но тебя она вряд ли заинтересует.

– Почему же? Вовсе нет.

– Да брось! Генерал, который щелкает изо дня в день семечки, – такого Рания не перенесёт.

Генерал сделал задумчивый вид.

– Может ты и прав, Лёва.

– Я прав, если ты – это ты, – сказал Волконский, не глядя на друга, который, услышав эти слова, побледнел и как бы сжался.

– Что з-за странное выражение! – удивился Сан Саныч.

– Не обращай внимания, – небрежно отмахнулся хозяин усадьбы. – Просто во всякого человека может вселиться злой дух, верно ведь?

Генерал кивнул, но чересчур резко, так что получилась некая конвульсия. Волконский сделал вид, что не заметил это странное движение. Он пальцем, точно целясь, указал на золотистую вещицу, вставленную в прозрачный хрустальный шар.