Текст книги "Крепость Луны (СИ)"

Автор книги: Алексей Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Ты отдашь мне сердце, – с силой в голосе сказала явившаяся Уральта.

Я понял, что это не угроза и не изъявление собственной воли, это заклинание.

Щёлкнула крышка шкатулки.

Пламя полыхнуло перед моими глазами, острая боль мечом рассекла грудь, и каким-то осколком я мысли пожалел, что не теряю сознание. Силы разом истекли из меня, я обвис и упал бы, если бы меня не держали явившиеся из картин господа.

– Ты отдашь мне сердце, – повторила госпожа фей.

Сквозь туман, окутавший глаза, я видел, что одна рукаеё держит шкатулку с откинувшейся крышкой, а другая – облекается серебряной перчаткой.

Раздираемый болью я мечтал умереть, но жизнь не уходила в этот скорбный час.

– Я забираю твоё сердце, – сказала Уральта.

Её серебряная рука прикоснулась к моей груди, а потом вошла в неё. Я заскрипел зубами. Рука шевелящимися в моей плоти длинными пальцами охватила сердце, сжала его и вырвала. Мой вопль эхом прокатился по стенам, а я почувствовал, как образовавшуюся пустоту заполняет колючий холод, как он растекается по моим жилам, как пьянит и усыпляет. Я увидел своё сияющее сердце, которое упало на дно шкатулки и скрылось за звякнувшей металлом крышкой.

– Ты ещё придёшь за ним, я клянусь, – проговорила ровным каменным голосом Уральта. – Ты придёшь, и тогда я буду первой в очереди и выкачаю из тебя семя до капли, ты будешь молить о пощаде, будешь просить умерить свою страсть, но я не услышу тебя, а потом ты станешь всего лишь образом на одной из бесчисленных моих картин. Так и знай.

Я слышал каждое слово, падающее на меня. А боль не угасала, она всего лишь скрывалась под наводняющим меня равнодушием и бесчувствием, грозя через некоторое время вернуться с новой силой, чтобы жечь меня и мучить.

– Калхея, одень его и дай ему меч, которым он должен будет сражаться в проходе. А вы, – обратилась Уральта к нагим силачам, – подождите, пока Калхея справится, а потом в её сопровождении отведите его к вратам, открывающим подземный путь наверх. Как выполните это поручение, приходите ко мне оба, потешите меня, обласкаете вдвоём: мне скучно.

– Да, госпожа, – кивнули силачи и оторвали меня от земли, чтобы Калхея могла через ноги надеть мне нижнее бельё.

Голова моя болталась на груди, и с трудом приподняв веки, я увидел, как Уральта уходит.

– Ведьма, – прошептал я сухими губами, и шёпот мой оказался неожиданно громким.

Калхея ахнула, а Уральта остановилась, обернулась, презрительно посмотрела на меня и залилась низким удушающим смехом.

– Это всё, на что ты способен, малыш? – весело спросила она. – Что ж, я уверена, что через полчаса тебя загрызёт одна из множества обитающих в проходе тварей, и тогда ты приползёшь ко мне за сердцем, приползёшь на коленях и будешь умолять быть не такой жестокой, какой я бываю в гневе. Я жду тебя, господин Переяславский. Калхея, поторопись. Довольно ему тут болтаться, меня воротит от его бессилия.

Фея-служанка справилась быстро, ловко действуя своими маленькими белыми ручками, силачи подхватили меня и потащили через коридоры и многочисленные двери. Но в комнате с купидонами они остановились, дав возможность этим маленьким любвеобильным существам как следует поглумиться надо мной. Скоро лицо и волосы стали мокрыми и липкими, потому что я не имел сил сопротивляться их унизительным забавам. Когда я перестал быть предметом веселья, силачи поволокли меня дальше, и скоро я увидел перед собой каменную плиту, которая сейчас же была сдвинута. Нас окатило сыростью и гнилью.

– Сражайтесь, господин Переяславский, – сказала мне с некоторой теплотой Калхея, – сражайтесь, пока у вас будут силы.

Силачи занесли меня в тёмную комнату, с которой начинался мой путь наверх, бросили меня на холодную землю и задвинули плиту. Надо мной сомкнулась тьма, и последние звуки стихли.

Позади страшная бездна разврата и оргий, но я не знал, ведёт этот проход на поверхность, где светит солнце и где существует между людьми чистая любовь, или с каждым шагом я буду всё ближе к бездне, из которой не возвращаются.

14. Опасности и встреча

Трудно сказать, сколько времени я пролежал, уткнувшись лицом в землю. Я потерял счёт минутам, которые были наполнены видениями и ужасными сценами страсти, сменяющими одна другую до бесконечности. Знаю только, что продрог и тело моё задеревенело. И всё же я не сразу ощутил даже эту одеревенелость, не говоря уж о более сложных чувствах. Я понял, что лежать более нельзя, что если я нынче, сейчас же, в эту секунду не поднимусь, то уж более не поднимусь никогда. Где-то на краю сознания вспыхнула уверенность, что у меня хватит сил перевернуться на бок, а уж потом, движение за движением, сесть.

После нескольких попыток мне это удалось. Это был мой первый праздник, моя первая победа. Потом, провозившись минут пять, я стряхнул со спины сумку (руки двигались плохо, я не мог их заломить так, чтобы ухватиться за ремни на плечах). Помогая себе ладонями и ногами, я повернулся и на ощупь (липкая тьма давила на глаза) стал искать милую сердцу пташку.

Сердце… В груди уже не было той раздирающей сознание боли. Грудь саднила подобно тому, как тлеют угли отгоревшего костра, напоминая о пламени, что совсем недавно пылало, устремляясь в небо. Саднящая боль переплеталась с ощущением холода, словно в грудь вложили кусочек льда. «Неужели я могу жить, дышать, ходить без сердца? Разве люди могут жить без сердца? Или то, что сделала со мной Уральта, всего лишь магическая уловка?» – так спрашивал я сам себя и не находил ответа.

Тем временем, я достал пташку, повертел её в руках, отыскивая у неё спинку. Скоро маленький летающий фонарик вздрогнул, тряхнул крылышками и поднялся в воздух. Тьма бросилась в углы. Я улыбнулся: от света стало легче дышать.

– Что ж, Николай, – сказал я вслух, чего раньше не делал, – надо идти.

Слева от меня непреступной крепостью высилась плита, освещённая до последней песчинки, а справа – чёрный, угрожающий, высотой в человеческий рост, проход, с которого начинался лабиринт, ведущий, если верить Уральте, наверх, под осеннее небо. Один вид этого прохода вызывал дрожь.

«Уральта – коварная ведьма, но и у неё есть границы коварства и понятия чести. Она не должна лгать о том, куда выведет эта опасная дорога. Во всяком случае, камень этот не разрушить, я чую на нём следы магии. Остаётся выбирать: остаться здесь и умереть от холода и жажды или идти вперёд и сражаться с тварями, о которых она упомянула. В любом случае, едва ли я буду с барышом».

Я напряг все силы: сначала стал на колени, а потом, задрожав всем телом, поднялся на ноги. Мне пришлось опереться рукой о камень, чтобы не упасть. Совершив эту маленькую победу, я острее почувствовал ледяной комок в груди, словно на него каплей за каплей намерзала вода. Правда, вместе с холодом во мне пробудилось ощущение силы и уверенность в себе. Немного потоптавшись на месте, размяв конечности и чуточку согревшись, я нагнулся, подобрал сумку и закинул её на плечо.

– Ну, птаха, идём вперёд, – вздохнув, сказал я и перекинул с одной ладони в другую рукоять меча. Летающий фонарик сделал надо мной круг, точно понимал человеческую речь, и полетел навстречу опасностям, отбрасывая тьму дальше и дальше.

Я шагал пока по твёрдому дну канала, но сырость становилась всё пронизывающей, а почва под ногами всё рыхлее. Я свернул за первый поворот, и теперь сырость липла к лицу, мешала идти. С потолка гулко срывались капли. Скоро я начал разбирать не только звук собственных шагов и разбивающихся капель, но шорохи и шелест.

«Какие твари могут здесь шуршать?» – спрашивал я себя, останавливаясь и пристально вглядываясь во тьму.

Наконец, по прошествии десяти минут неспешного пути, я заметил первый раз, что от света убегают странные существа. Глаза не сразу смогли уловить резкие движения загадочных животных, и всё-таки однажды, когда пташка задержалась над моей головой, а потом резко упорхнула вперёд, я к своему ужасу увидел тараканов и сороконожек, во множестве бегущих по полу и стенам. Но что это были за сороконожки! Судорога прошла по телу, и меч готов был выскользнуть из ослабевшей руки. Твари, которые первый раз в своей ничтожной и полной презрения жизни видели свет и трепетали перед ним, имели размеры гигантские. Иные особи, сметавшие ногами более мелких сородичей, были длиной, как моя кость от локтя до плеча.

– О, Небеса! – закричал я и остановился в каком-то исступлении. Мне требовалось время, чтобы прийти в себя.

«Так вот о каких тварях говорила Уральта! Неужели жизнь столь неразборчива и жестока, что может обитать и в таких мерзких существах?!»

Но назад не пойдёшь, это я понимал со всей горькой полнотой. Путь к отступлению закрыт, да и не по-мужски это. Надо идти только вперёд, более того, идти с гордо поднятой головой, словно ты идёшь по своей доброй воле, сделав единственно правильный выбор, даже если выбора этого не было.

Я двинулся дальше, справившись со своими страхами. Ноги держали крепко, а пальцы железной хваткой вцепились в рукоять меча.

«Я могу сражаться, хотя твари так бояться света, что до меня им никакого дела нет».

Так я думал. Так глубоко ошибался!

Я брёл уже полчаса. Местами ходы так сужались, что приходилось боком протискиваться меж стен из липкой грязи, вымазывая живот и спину, а бывало, и лицо. Где-то наоборот ширина оказывалась невероятно большой, а высота такой, что я ложился и полз, втягивая спёртый воздух, потом разворачивался, чтобы достать оставленную позади сумку.

Однажды я увидел рядом с собой скелет какого-то несчастного животного. Как оно сюда попало? Неужели его убили и растащили по кусочкам эти сороконожки? Мне вновь стало дурно, а тяжёлый мёртвый воздух подземелья только усугублял это тревожное, удушающее состояние. Птаха зависла под потолком, трепеща полупрозрачными крылышками, чтобы дождаться меня.

И вот, в роковой час, в одном из бесчисленных, но коротких и глухих ответвлений заурчала и захлюпала жижа. Я снова остановился и прислушался. Птичка беспокойно застрекотала, словно призывая меня спешить, и унеслась далеко вперёд. Я помчался за ней.

Отовсюду сочившаяся вода, торчащие слизкие корни мешали бежать. Сапоги вязли, отчаянно желая сползти с ног. Я воззвал к Небесам и собрал все силы, которые ещё не успели растратиться за длительный и тяжёлый путь, и насколько мог ускорил шаг.

Странные страшные звуки повторились, эхом прошлись по узким проходам. Мне показалось, что я услышал движение позади себя, и обернулся. Свободная рука тут же полыхнула волшебным не жгучим пламенем, которое коснулось сырого потолка.

Нечто похожее на гигантского крота, размером с полугодовалого поросёнка, с вытянутым рылом, оканчивающимся сверху и снизу торчащими беломраморными клыками, плюхнулось в грязь и скрылось в ней. Проклятая жижа и тварь стали единым существом. Теперь оно казалось всего лишь серым камнем.

Я стоял, в груди что-то – неужели сердце? – тяжело ухало. Тварь лежала неподвижно, словно её нет. Я двинулся дальше, не решаясь тушить огонь, постоянно оглядываясь и судорожно вслушиваясь в бульканье жижи под моими ногами. Тварь не двигалась.

«Померещилось?» – мелькнула спасительная мысль.

Но она тут же была опровергнута пронзительным визгом, от которого у человека подкашиваются колени и теряется последняя надежда и самообладание. Тварь, прыгая подобно моржу и расплёскивая жижу по стенам, за несколько секунд добралась до меня и вновь залегла в считанных метрах. От этого манёвра меня как будто схватил паралич. Я стоял лицом к твари, глядел на горбатую спину тёмно-серого цвета, на чёрные злобные глазки и слышал позади себя стрекот пташки. Что я мог сделать? Только нападать.

Тяжёлым мечом я рассек воздух. Тварь завизжала, подпрыгнула, окатив меня жижей, и снова легла, медленно двигая задом, словно готовилась к прыжку.

«Нельзя отступать! – кричала здравая мысль. – Эта мразь нападает только со спины, если сама прячется».

Резким движением я воткнул меч в грязь, потушил огонь и создал между ладоней подобное молнии лезвие, которое, сорвавшись с пальцев, со свистом рассекло проход и унеслось вдаль. Короткий визг оглушил меня. Вспыхнувшим пламенем я помог себе увидеть рассечённый надвое труп мерзкого существа. Его сильные, но обречённые на разложение мышцы мелко вздрагивали.

Постояв с минуту и даже не пытаясь понять всех одолевавших чувств, я вырвал меч из грязи, развернулся и поплёлся к пташке. Пару раз я оглянулся, но мой приговор уже не мог быть отменён. Какой бы живучей эта тварь ни была, до птицы Феникс ей далеко.

Внезапно накатила жуткая усталость. Ноги едва слушались, будто грязь с каждым шагом становилась всё гуще. Я облокотился о стену, и это едва не стоило мне жизни.

Насекомые, которые изредка сняться нам в липких кошмарах и которые, наверное, обитают в аду, чтобы мучить грешников, создали в проходах своё царство, где гостям грозит опасность вне зависимости от того, какими размерами они обладают. Слизни, сороконожки, мокрицы здесь вырастают до невероятных размеров и пожирают всякого заплутавшего в лабиринте.

Итак, обессилев, я прислонился к стене, и в это мгновение на плечо упало нечто ужасное, многоногое, извивающееся. Оно сразу учуяло тепло плоти и вонзило в меня челюсти. Я коротко вскрикнул, сбил тварь рукой, но не удержался на ногах и упал. Адские создания тотчас кинулись на меня, мечтая об одном: утолить вечную жажду, на день или два унять вечно алчущее чрево.

Нельзя описать тот ужас, что охватил меня, ибо в тысячу раз отраднее были мертвецы Гробовщика, чем многоногие, слизкие жители подземных лабиринтов. Они вцепились во все открытые места моего тела: в пальцы, в щеки, пытались проткнуть жалами плотно сжатые веки, грызли уши.

Я зажёг пламя на обеих руках, и твари бросились врассыпную, но недалеко. Подобно вампирам, они уже не могли устоять, вкус плоти для них стал дороже жизни. Одержимее одержимых, ненасытнее ненасытных, они взлетели на стены и потолок, чтобы через секунду спрыгнуть оттуда и разорвать мою плоть, расчленить, растянуть по закоулкам горячими кусками.

Они набросились вновь. Опухшее от укусов лицо я погрузил в созданное мной пламя, окунул в него волосы, чтобы согнать тварей, но они поняли, что огонь этот холодный, а может, ничего не понимая, просто кидались, шелестя ножками по полушубку, взбираясь всё выше и выше.

Я схватил меч и просто побежал, неся на себе тех, кто уже впился и наслаждался сочащейся из моих ран кровью. Я слышал движение на стенах, я видел, что стены эти движутся, ибо каждый их выступ, каждое углубление и корешок покрывали полчища насекомых.

«О, Небо!»

Хлопнув в ладоши, я магической волной стряхнул тварей с себя и со стен. Вдруг впереди восстала из жижи сороконожка размером с дворового пса. Ничего не понимая, существуя отдельно от разума, я в одно мгновение создал лезвие и пустил его вдоль прохода. Но твари только срезало десяток левых лап. Передние клыки её защёлкали, и она побежала на меня.

Что я мог сделать? Я почувствовал удар в грудь и опрокинулся на спину. Сверху прыгнула гигантская сороконожка. Под её весом я застонал, а потом услышал тонкий писк. Это тварь, поднявшись на дыбы, заявляла остальным, что она претендует на первую порцию съестного.

Пальцы правой руки ощутили жжение от укусов и ледяной холод металла.

«Что это? А… меч».

Тварь посмотрела на меня чёрными алчными глазками. Ещё мгновение, и она вцепилась бы в шею. Я схватил меч, развернул его и в последний решающий миг вонзил в сороконожку. Тварь выпрямила конечности, задрожала, по её мерзкому телу прошли судороги, в её груди заклокотало, и она повисла на острие, поверженная.

Издав вопль отчаяния и надежды, я одним могучим рывком поднялся и завертел во тьме нанизанное тело. Скольких тварей я сбил, не знаю, но они отступили. Тогда я ударил о стену мечом. Тело сороконожки соскочило и плюхнулось в грязь. Секунда, и твари бросились на то, что недавно было их властелином.

Я зажёг пламя на левой руке, держа меч в правой, и побежал, обливаясь потом, чувствуя скатывающиеся по щекам слизь и кровь от укусов. Я бежал и бежал, не замечая, гонится за мной кто-то, или я оставлен в покое. Пташка летела впереди, целёхонькая и всё такая же прекрасная.

Вдруг ноги поскользнулись и сорвались в пропасть. Пташка нырнула вниз. Я попытался за что-то ухватиться, но лишь потушил пламя. Меч ударился о стену, срезав грунт, который твёрдыми мелкими камушками брызнул мне в лицо. Спиной я коснулся грязи и полетел вниз, скользя и ударяясь боками о выступы. Насекомые прыгали надо мной и подо мной, ломая хребты, но теперь я знал, что твари не опасны.

На одну минуту проход стал почти отвесным, и я летел, иногда цепляясь локтями за стены. Потом летающий фонарик обогнал меня и скрылся из виду. Я понял, что пташка освещает стремительно приближающийся крутой поворот и успел применить заклинание левитации, смягчил неизбежный удар. Поскользнувшись на сырой почве, я головой стукнулся о стенку прохода и покатился по пологому склону. Потолок удалялся, становился всё выше и выше, и вдруг я заметил, что воздух обрёл свежесть, а вокруг проступили очертания разбросанных всюду камней.

Тело страшно ныло и едва слушалось, но я нашёл силы вскочить и побежать навстречу горному простору.

«Неужели я на свободе?!» – мысленно воскликнул я, и счастье жизни захлестнуло меня такой огромной и всепоглощающей волной, что я едва не зарыдал.

Я остановился на склоне и понял, что надо мной висит холодная свежая ночь, переходящая в длинный томительный зимний рассвет. Бледная луна скрывалась за невысокой горой, в небе разливался мягкий свет, звёзды гасли, оставляя лишь скелеты созвездий.

Птаха села на ладонь, и я усыпил её и спрятал в сумке. Теперь надо было лечь где-нибудь самому, так как я чувствовал, что не сделаю и сотни шагов. Я увидел дерево, растущее у гигантского валуна, подошёл к нему, шатаясь как пьяный, стащил с себя полушубок, ставший в три раза тяжелее от налипшей грязи, лёг и накрылся его же краем. Сумку и меч я положил рядом, руки сунул под голову и тотчас же уснул глубочайшим сном.

* * *

Я проснулся от удара палкой. Не понимая, что происходит, я попытался подняться одним рывком, но напряжение ушедшей ночи отняли силы, и я вынужден был сначала стать на четвереньки, громкопротяжно покряхтеть, а уж потом принять вертикальное положение. Веки отяжелели, и глаза с трудом различили на фоне слепящего света высокую тонкую фигуру в длинной серой одежде.

– Чего разлёгся, сударь? День-деньской, негоже валяться, – сурово проговорила фигура прерывающимся, словно высохшим от времени голосом.

Покачнувшись, я уцепился за дерево.

– Да ты пьян, что свинья. И в грязи извалялся не хуже жабы, – с ехидством заметил незнакомец.

– Простите, – пробормотал я и только сейчас убедился, что передо мной не покойник, завёрнутый в саван, а старик с белоснежной лохматой бородой и такими же лохматыми бровями. Волосы, разумеется, были тоже поседевшими, но они почти все были спрятаны под капюшоном. В костлявой руке старик держал кривую, но выглаженную ладонями палку, на которую опирался при ходьбе.

– Простите, – повторил я, – но вы не имеете права оскорблять меня.

– Разве трезвый воспитанный человек не может ради науки начистить бока толстому пьяному поросёнку?

Пусть я с трудом стоял на ногах, но возмущению моему не было предела.

– Во-первых, я не поросёнок, во-вторых, я не пьян, в-третьих, я не толстый, а в-четвёртых, я сильно сомневаюсь, что вы можете хвастать своим воспитанием.

– Даже так? – проскрипел незнакомец равнодушно.

– Именно. За ваши слова я бы мог требовать удовлетворения, но, делая скидку на ваш преклонный возраст, считаю достаточным укоротить вашу бороду на пару дюймов.

В подтверждение серьёзности своих намерений я быстро нагнулся за лежащим у моих ног мечом, но меч в ту же секунду чудесным образом отскочил в сторону старца. Я посмотрел на незнакомца и прочёл в его глазах простую беззаботность, не имеющую ничего общего с насмешкой.

– Удовлетворение получишь от смешливой юной девы, но не от меня. Впрочем, насколько я могу судить по мечу подземных фей, удовлетворение ты уже получил.

– Ну, это уж всякие границы переходит! – вскричал я и сжал кулаки, готовый в любое мгновение применить какое-нибудь заклинание против заносчивого старикашки.

Но старец обезоружил меня самым простым манёвром: не спеша повернулся и пошёл прочь, а я стоял и смотрел ему в след. Пройдя шагов двадцать, старец вдруг остановился и обернулся.

– Идёшь или дерево будешь держать, чтобы не упало? – бросил он и продолжил свой неторопливый путь вдоль склона, сплошь усыпанного мелкими камнями.

Я подхватил сумку, подобрал меч и быстро нагнал старца. Вероятно, небольшая словесная перепалка предала мне сил и освежила после непродолжительного сна. Я шёл рядом, пытаясь заглянуть незнакомцу в лицо, но капюшон мешал этому. Много противоречивых чувств испытал я в следующие десять минут безмолвного похода. Заговорить не удавалось, все слова, которые толкались в голове, казались ущербными и не подходящими. Наконец я решился.

– Позвольте спросить ваше имя.

– Сначала вы назовите своё, – отрезал старец.

– Что ж, – мягко и с удивлением проговорил я, – если вы желаете… Меня зовут Николай Иванович Переяславский. Я сыщик, работаю…то есть работал в сыскном отделе в столице.

– Хм, – только и был ответ.

Я подождал минуту, оглядывая местность и занимая себя этим простым делом. Но старец молчал.

– Простите, вы не назвали себя.

– Разве? – недоверчиво спросил мой спутник.

– Так и есть.

– А мне кажется, назвал.

– Нет же.

– Быть может, вы прослушали? – подбросил догадку старец.

– Исключено. Впрочем, если вы не желаете называть своё имя, я могу высказать предположение, что вы – старец Авенир.

– Не дурно, – заметилспутник. В голосе его звучало нечто, похожее на похвалу.

– Что?! – невольно вырвался возглас. Я попал в точку!

– Если ты туг на одно ухо, перейди на другую сторону и впредь будьвнимателен. Полагаю, виной может быть сера или грязь, забившая ушные раковины.

– Да нет же, нет! – снова воскликнул я, но тут же заставил себя успокоиться. – Вы сказали, что вас зовут Авенир, а это значит, что вы тот самый великий старец, к которому я шёл за сведениями.

– Сведения ищут в библиотеке, мой дорогой, – едко заметил старец.

– Я шёл к вам за советом…

– Советы раздают направо и налево холёные мужи в накрахмаленных сорочках, с надушенными бакенбардами и с дымящимися трубками в зубах.

– Хорошо, – быстро согласился я, окрылённый встречей, – если вы всё отвергаете, то я пришёл к вам просто так, ценя ваш опыт и ваши знания.

– Вот уж не знал, что нуждаюсь в оценки моих знаний каким-то мальчуганом.

«О, Небо… Но меня предупреждал о характере Рыцарь ночи», – подумал я и выпалил:

– Велел кланяться Рыцарь Ночи.

– О, этот повеса всё такой же задира, болтун и пьяница?

Я был ошеломлён мнением старца о собственном ученике.

– Вы изволили сказать «задира»? Он храбр, как лев, и скромен, как весенний луч. Болтун? Он интереснейший рассказчик и к тому же честен. Пьяница? Его твёрдая натура едва ли позволит ему испить лишнюю чашу вина.

Старец тихонько засмеялся.

– Нет на свете людей, которые бы совмещали все описанные тобой качества, сударь мой. Ты сам ещё тот сказочник и тоже, видать, болтун, задира и пьяница.

– Мнение о людях – отражение наших собственных качеств, – не выдержал я.

– Однако, сударь… – старец несколько растерялся, а мне стало страшно, что разгневается. – За такие слова я должен был бы гнать тебя в три шеи, а меж тем, язык твой не даст мне скучать. И ты напрашиваешься ко мне в ученики?

– Вероятно…

– Вероятно?

– Полагаю, так…

– Полагаешь?

– Я не уверен…

– Если ты не уверен, что хочешь быть учеником, значит, ступай прочь! – Авенир махнул палкой в сторону одной из гор. – Убирайся с глаз моих!

Признаюсь, я струхнул.

– Нет, Авенир, постойте, послушайте. Мне нужна ваша помощь, но время не ждёт. Я не уверен, что могу стать вашим учеником только по этой причине.

– Что ж поделаешь, – вздохнул старец. – Ты просто выбираешь спешку, а не меня и мою помощь. Лети, пылай, греми дальше.

– Но мне нужна ваша помощь! Скажите, что я должен делать, и я буду это делать.

– Ох, юноша, почему же все с такой радостью накладывают на себя цепи? Почему сразу «должен»? Хочешь – делай, не хочешь – не делай. Твоя воля. Хочешь обрести знания – ступай за мной. А если тебе важнее галопом проскакать по Уралу – проваливай и не отвлекай меня от созерцания мирного жития.

– По-вашему, так всё просто! – воскликнул я. – А ведь я ищу девушку, и должен найти её в кратчайшие сроки. Каждый день дорог… Это мой долг – найти пропавшую.

По тропинке мы неожиданно вышли к озерцу, находящемуся меж двух склонов. Поверхность воды казалась свинцовой.

– Человек ничего никому не должен. Всё, что он делает, по его воле. Ты ищешь девушку, потому что так желаешь в глубине души своей, а долг здесь совершенно не при чём. Запомни это. Нам только кажется, что мы связаны какими-то обязанностями и долгами, но подует слабый ветерок, и от этих обязанностей останется пустое место. – Так говорил ровным голосом Авенир. – Давай начистоту: я нужен тебе, а ты нужен мне. Но я не выношу спешки. Если хочешь, чтобы я тебе помог, то ты должен подстроиться под меня, должен вести такой образ жизни, какой веду я. Ты должен называться моим учеником. Я не энциклопедия с ногами, сыплющая умными словесами. Я отшельник, который больше всего ценит золото одиночества и тишины. Ты хочешь, чтобы я помог тебе? Тогда забудь о времени. Признаюсь, ты мне интересен и… нужен. Я ведь вижу, что с тобой случилось. У тебя отняли сердце, а значит, ты можешь помочь мне раз и навсегда покончить с одним весьма сложным делом. Так.

Я не мог поверить своим ушам, и при первой возможности повторил:

– И что же я должен делать?!

– Пока лишь одно, юноша: не думать о времени.

– Это трудно, ибо…

– Я не спорю: очень трудно. Но это единственное требование и условие, которым я поступиться не могу. Принимаешь ли ты его?

«Авось как-нибудь его потороплю», – подумал я, и тут же убоялся собственных мыслей: а вдруг старец читает их?

– Да, принимаю, – вымолвил я, полностью не осознавая, что значат сказанные мною слова.

– Готов во всём повиноваться мне?

– Готов.

Старец протянул руку и посмотрел мне в глаза длинным глубоким взглядом. Наши руки сомкнулись, и тело моё содрогнулось. Я почувствовал головокружение.

– Что это, Авенир?

– Клятва, Николай, – тихо и серьёзно ответил старец. – Теперь мы связаны. Ты – мой ученик, я – твой учитель.

– Вот как…

– Теперь слушай. Ты не можешь зайти в мой дом таким грязным. От тебя исходит ужасная вонь.

– Серьёзно?

– Я едва держусь на ногах.

Мы немножко посмеялись.

– Ты должен искупаться…

– Не против, если честно…

– Искупаться в этом озере.

– Что?! – воскликнул я. – Но ведь холод собачий!

– Он-то и зажжёт в тебе огонь, которого ты лишился вместе с сердцем.

– Огонь?.. – лишённым уверенности голосом переспросил я и поглядел на спокойную водную гладь и небо, затянувшееся серыми облаками. Мурашки пробежали по телу. – Я не уверен, что…

– Ты не уверен? – несколько с ядом спросил Авенир. – Ты полагаешь, что твоя уверенность имеет какое-либо значение после того, как ты стал моим учеником? Уверен я, остальное неважно. – Он помолчал. – Снимай сумку и сапоги. Я знаю пару заклинаний, которые воду сделают тёплой.

Я вздохнул. По поводу купания поздней осенью у меня были большие сомнения.

Скинув сумку и стянув сапоги, я замер, ожидая своей участи. Ноги сразу ощутили идущий от земли холод.

Авенир ухмыльнулся сквозь усы, присел, окунул палец в воду и снова выпрямился.

– Отставь сапоги и сумку немного дальше. Вот так. Готов?

Я судорожно кивнул. Старец щёлкнул костлявыми пальцами, и нечто, мягко говоря, неожиданное. Я ко всему был готов, но не к тому, чтобы одежда моя покрылась плотным шипящим пламенем. Я оказался весь охвачен огнём! Я опустил глаза и увидел, как пылает моя грудь, пылают ноги и руки. Я закричал изапрыгал на месте.

– В воду, болван! – хохотнул Авенир, указывая корявой палкой на озеро.

Вот он единственно спасительный выход – кинуться в ледяное озеро!

И я прыгнул.

Хотя огонь на одежде мгновенно потух, меня охватило ещё более горячее пламя ледяной воды. От дикого восторга я зарычал, как зверь, убивший смертельного врага и ликующий над его распростёртым телом.

Вода сомкнулась над головой. Я нырнул ещё глубже, потом вынырнул и увидел, что одежда тает, расползается, и отвалившиеся куски подхватываются водой и уносятся прочь. Я вновь нырнул, потеребил волосы, сделал большой круг, дыша тяжело, но сладостно, и выбрался на берег. Слабый ветерок, которого я до погружения и не замечал, лизнул моё мокрое тело, и оно тотчас покрылось пупырышками. Я задрожал, зубы застучали, но в груди, в подтверждение слов старца, стало горячо и приятно, как будто сухой растрескавшийся кувшин наполнился вдруг тёплым парным молоком.

– Хватай сумку и сапоги и ступай за мной, – велел Авенир, стоявший здесь же и внимательно наблюдавший за мной.

– Э, как вы поступили, – с укором заметил я, но старец только рассмеялся.

– Я зажёг в тебе огонь. Не отставай!

Тропка, по которой мы шли, поднималась по склону, изредка виляя меж больших серых камней и невысоких молодых сосенок. Авенир, как только проговорил последнее слово, совершил такое, отчего у меня открылся рот: без каких-либо признаков приготовления, резких движений и – что самое удивительное – без магии взял да и растворился в воздухе, появившись далеко впереди, перед крутым поворотом тропинки. Я на минуту замер, поражённый, сбитый с толку, а потом бросился вперёд, чтобы не потерять старца из виду.

Я совершенно запыхался, когда догнал его.

– Как… вы… это…

– Что?

– Транс… гре… ссировали…

– Да, я трангрессировал, но в толк не возьму, что же в этом удивительного? Уверен и ты умеешьэто делать.

– Но магии… не было – как это называется? – волнового маг… магического удара…

Авенир покачал головой и с некоторым самодовольством заявил:

– Всё оттого, что ваш волновой магический удар – это пустая трата сил. Силы надо беречь, молодой человек, поэтому я давным-давно изобрёл свой способ трансгрессии.

Надо ли говорить, что я был покорён!

– Погодите, – сказал я через несколько минут, – значит ли это, что вас не могут поймать жандармы?

– О, совершенно верно! – добродушно хохотнул Авенир. – Эти господа доставили множество неприятностей, когда я только изучал корни трансгрессии, её природу, экспериментировал, пытался воплотить новые идеи в жизнь. Теперь же они никакими академическими штучками не могут меня перехватить. – Он помолчал, потом прибавил. – Я люблю делиться своими секретами, но из сотен только единицы готовы покорно слушать и овладевать моим искусством.