Текст книги "Крепость Луны (СИ)"

Автор книги: Алексей Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

11. Тайна исчезновения

– Ой! – воскликнул кто-то высоким девичьим голоском.

Я пошевелился и попытался натянуть на себя заиндевевший полушубок.

– Погляди, Зоя, там спит какой-то господин!

– Я… я боюсь! – выкрикнула в ответ другая девчушка.

Не открывая глаз, я подумал про себя, что столь чёткие, живые фразы едва ли могут сниться, а следовательно, они доносятся из яви. Скорее всего, несколько молодых сударынь, прогуливаясь, набрели на меня утром. Странным казалось то, что Рыцарь не предупредил о близости деревни, да и я сам вчера ночью не заметил огни.

– Я побегу, расскажу старшим.

Но девчушка убежать не успела. Её заворожили и лишили возможности бежать мои движения: я резко сел, протёр глаза и огляделся.

– Маша, отойди. Надо рассказать старшим.

– Дура ты! Не видишь? Он же проснулся! – крикнула Маша.

– Вдруг бросится.

– Пугливая ты, тебя никто до сорока лет и на сеновал не затащит, – хмыкнула Маша, не сводя с меня глаз.

Тем временем голова моя была занята поиском ответа на один простой вопрос: где я нахожусь? Местность вокруг была неузнаваема. Впрочем, это не удивительно, ведь ночью фантазия рисует пейзажи даже более живописные, чем они есть на самом деле.

– Простите, сударыни, – заговорил я и поднялся.

Должно быть, я сделал движение чуть резче, чем следовало бы сделать в присутствии столь пугливых существ, поскольку одна из девочек по имени Зоя подхватила пальтишко и бросилась наутёк.

– Простите, – повторил я с чувством, теперь обращаясь к одной лишь Маше, которая героически стояла на одном месте и не делала никаких движений, показывающих намерение совершить побег; лишь только в глазах пылал страх, поддерживаемый искорками любопытства. – Простите, я ничего плохого вам не сделаю, я хочу лишь спросить лишь, где нахожусь.

– Как где? – удивлённо переспросила Маша, тряхнув головой. – Разумеется, возле нашей деревни!

Я не смел сделать лишнего шага.

– Это очень хорошо, просто замечательно, я столько лет мечтал оказаться возле вашей деревни. Только скажите, сударыня, как зовётся ваша деревня?

– Савкина.

Я оцепенел от неожиданности, но потом повернулся кругом и свободным ото сна взором окинул местность. Я не мог с уверенностью утверждать, что заснул не там, где проснулся. И, однако же, до меня как будто доносились обрывки фраз и далёкий стук молота, а рядом с распахнутым полушубком, из которого я только что вылез, лежала только сумка: ни остатков костра, ни следов от лошадиных копыт.

«Ай да Рыцарь ночи!»

– Вы уверены, сударыня?

Маша хмыкнула и обижено бросила:

– Я здесь живу, стало быть, знаю, – и двинулась прочь.

– Подождите, подождите! – заторопился я и побежал за ней следом.

Девочка оглянулась и остановилась. Теперь не только в глазах, но и на её лице, потерявшем обиду и серьёзность, читался страх.

– Вы не подскажите, живут ли у вас Кожевины?

– Кожевины? Да, живут, конечно. Я слышала, улицу не помню, дом – тем паче.

– Спасибо… Маша.

Девочка распахнула глаза.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Ваша подруга Зоя в разговоре с вами употребляла это имя, стало быть, вас и зовут Маша.

– Хм, – и важно пошла прочь.

Я поглядел ей вслед с иронической улыбкой. Сама не Бог весть что, а уж про себя думает, что королева мужских сердец.

Савкина оказалась деревней очень крупной, с множеством улиц, мельницей у реки, амбаром для хранения зерна и длинным рядом лавчонок, где в одних продавалась различная утварь, верёвки, дёготь, в других – продукты, в третьих шились лапти, валенки, меховые одежды и пышные наряды для невест. Главные улицы здесь были вымощены булыжником, по которому бренчали повозки и шагали туда-сюда прохожие.

Само собой разумеется, мне не составило труда спросить у первого попавшегося на пути савкинца о том, где проживают Кожевины. Мужчина в изрядно поношенном тулупчике и с искажённым оспой лицом посмотрел на меня с любопытством и указал на противоположный конец деревни.

– Кожевиных у нас несколько, но живут они рядом. Первые, кажется, в избе осьмой аль десятой от края. По улице Рыбацкой.

– Благодарю.

Мне потребовалось полчаса, чтобы добраться до указанной улицы. Во избежание ошибки, я спустился до последней избы с полуразрушенным дымарём и начал подниматься вновь. Отсчитав семь изб, я остановился напротив восьмой. Звать не пришлось, так как справа от избы молодец накладывал сам себе на руки дровишки. Я облокотился на крепко сбитый забор.

– Простите!

Молодец повернул голову, не переставая накладывать головешки.

– Чего?

– Не подскажите, здесь ли живёт Кожевина Авдотья Парамоновна?

Молодец подбородком указал на соседнюю избу.

– Мы с ней соседи.

– Благодарю.

Я уже отошёл от забора, как парень счёл нужным заметить:

– Только зовите погромче: туга стала на ухо.

Я кивнул, и, оказавшись у калитки, закричал:

– Хозяйка!

Но вместо отклика Кожевиной до меня вновь донёсся голос парня:

– Эдак вы и собаку их не разбудите. Взойдите на крыльцо, да кулаком. Она по звону стёклов определяет, что кто-то пришёл.

Я усмехнулся и, взойдя на крыльцо, начал стучать в двери и звать хозяйку.

Слова парня подтвердились. Женщина, если она только была дома, явно имела проблемы со слухом. Я, напрасно убив пять минут, наконец, так трахнул кулаком, что зазвенели стёкла в четырёх рамах. Тогда-то и послышались шаги, после которых отворилась внутрь дверь и показалась в проёме полная женщина в старом, но опрятном платье и новом платке с красными и синими узорами. Она широкими глазами уставилась на меня, как будто зрением хотела возместить то, чего могла не услышать.

– Здравствуйте, – сказал я.

Женщина резко дёрнула головой и продолжала глядеть в лицо гостя.

Я понял, что она не услышала, с внутренним вздохом решил, что всё будет не так просто, как хотелось бы, и громогласно повторил приветствие, чуть выдвинувшись вперёд:

– Здрав-ствуй-те!

– Драствуйте, драствуйте, сударь, – закачала головой женщина. – Что угодно?

– Вы Кожевина Авдотья Парамоновна? – прокричал я.

– Я. Рада буду сполезновать.

– Я хотел бы с вами поговорить о… – я обернулся и убедился, что каждое моё слово долетает до любопытных ушей прохожих, без стеснения остановившихся напротив двора Кожевиной. – О деле, – прибавил я с особым выражением на лице.

Тогда женщина склонила голову и уступила проход.

«Не всё так запущено», – решил я, проходя сени.

Я оказался в просторной комнате с печью, на которой какое-то варево пускало довольно приятный аромат, чисто убранным столом и двумя высоченными кроватями с перинами, взбитыми с примерным усердием.

«Всё совсем неплохо», – подытожил я, оглядевшись. На меня огромное влияние оказывало внутреннее убранство жилища, оно располагало к хозяевам или не располагало. А частое крестьянское пренебрежение чистотой всегда вызывало внутреннюю дрожь. Здесь я почувствовал себя спокойным. Даже решил, что в ближайшие два-три часа моей жизни ничего не грозит, кроме вкусного обеда.

– Простите, я готовлю, – сказала женщина и начала мешать, крошить и пробовать готовившееся блюдо большой деревянной ложкой.

– Ничего, ничего. Меня зовут Николаем Переяславским. Я добрался сюда издалека. Я от Волконского Льва Сергеевича.

Женщина вздрогнула и, резко обернувшись, посмотрела на меня испуганными глазами.

– Для чего же? – спросила Авдотья Парамоновна с давно свершившейся, но только теперь выбравшейся наружу болью.

– Видите ли, Лев Сергеевич очень обеспокоен тем, что не ощущает присутствие Ольги Павловны, – гласил я на всю комнату, понимая, что намного лучше было бы говорить тихо.

– Она пропала, – сказала Авдотья Парамоновна и с повлажневшими глазами занялась обедом.

Я растерялся и не знал, что прибавить. Мне очень не хватало простого зрительного контакта.

– Она пропала месяца два назад, – ровным тихим голосом проговорила Авдотья Парамоновна. – С тех пор я не знаю, где она. И вы не знаете, сударь?

– Я сюда явился затем, чтобы узнать, где ваша дочь.

Рука женщины остановилась на секунду, а потом вновь продолжила работу. Вероятно, Кожевину поддержали слова «ваша дочь».

– А вы знаете… историю? – спросила она.

– Да, Лев Сергеевич вкратце рассказал мне печальную историю Ольги Павловны.

Женщина вздохнула.

– Так вы приехали, чтобы узнать, здесь ли Оля, или чтобы найти её?

Я посовестил себя тем, что пытался увидеть в Кожевиной глупую крестьянку, какой она, судя по задаваемым ею вопросам, не является, и ответил так:

– Я приехал, чтобы в случае отсутствия Ольги Павловны, найти её и передать приглашение отца, то есть господина Волконского.

– Тогда оставьте вашу суму вон в той комнате (она будет ваша), мойте руки и садитесь. Простите, ваше отчество запамятовала.

– Иванович. Николай Иванович. Впрочем, я его и не называл.

– Хорошо, Николай Иванович, садитесь, будем обедать. И ещё: не нужно так кричать. Я прекрасно слышу.

Я остолбенел.

– Почему вы сразу не сказали?

– Так я не знала, кто вы. Теперь знаю. Я притворяюсь глухой с того вечера, как исчезла Ольга, чтобы наши савкинские сплетницы не спешили ко мне с расспросами.

«Ну и ну!» – подумал я.

Скоро я сидел с вымытыми руками за столом, а ещё спустя минуту хлопнула калитка, и послышался топот ног.

– Мои дети. Давно уж пора, – сказала Авдотья Парамоновна.

Не успел я обернуться, как в комнату влетели мальчишка и девчонка. Увидев незнакомца, они замерли, точно врезались в невидимую стену.

– Кирюшка, Анютка, поклонитесь гостю. Это Николай Иванович Переяславский. Они ищут нашу Олю.

– Приятно познакомиться, – улыбнулся я, глядя на детей.

И Кирилл, и Анна – оба были плохо одеты, но красивы лицами. У мальчика, которому я дал лет двенадцать-тринадцать, уже обозначились правильные черты лица, а тёмные волосы прибавляли строгости. У младшей девочки щеки алели сами собой, глаза сияли особенным женским светом, по спине каталась соломенного цвета коса, едва не достававшая до пояса.

– Мойте руки, – приказала Авдотья Парамоновна и принялась расставлять миски с едой.

Дети выполнили приказание и сели за стол. Вели они себя очень тихо, стесняясь нового человека. Я беседу не навязывал, спросил о том о сём, чтобы не казаться невеждой.

– После обеда можете ещё пошалить.

Дети были удивлены. Их никогда не отпускали играть после полудня.

– Только не долго, – прибавила Кожевина, – вы должны как всегда накормить курей. Выпускать их не надо: земля мёрзлая. И не забудьте собрать яйца, – женщина посмотрела на бледно-голубое небо за окном, – скорее всего, ночью будет морозец.

Я хлебал горячий суп и был доволен тем, что оказался, наконец, в месте, где жила дочь Волконского. А это значит, что большую или меньшую часть пути я прошёл и, несмотря на скверный характер судьбы и её малопривлекательные гостинцы, был всё-таки жив-здоров. Я догадывался, что Кожевина разрешает детям играть после обеда только потому, что нашлась возможность серьёзно поговорить о старшей дочери.

Достался мне огромный кусок невероятно вкусного пирога с яблоками. Чтобы хоть немного воздать благодарность, я заварил индийский чай, о котором здесь только слышали и вместо которого пили отвар коры и трав. Чай привёл в восторг детей, Кожевина тоже была чрезвычайно довольна, в общем, обед прошёл как нельзя лучше и подготовил благодатную почву для откровенной беседы. Ко мне прониклись полным доверием.

Наконец, дети убежали, стол был убран. Кожевина достала было из сундучка вязание, но, поглядев на него, сунула обратно. Я заметил, что она сама не своя от волнения.

– Да вы садитесь на мою кровать, – сказала Кожевина, – а я присяду тут.

И она опустилась на лавку. Я запрыгнул на высокую кровать, и ноги мои болтались как у мальчишки.

– Так вы, Николай Иванович, прибыли сюда, чтобы узнать, где Оля? – взволнованно спросила Авдотья Парамоновна.

– Да, но не только. Я сразу решил для себя, что если Ольга Павловна действительно пропала, я отыщу её.

Кожевина вздохнула.

– Нелегко будет. Конечно, я в тайне верю, что она вернётся, но… сами понимаете, материнское сердце стремится к счастью детей, оно может и обманывать. Оля была мне как дочь. Хотя – что это я? – она была мне дочерью!

– Господин Волконский надеется, что она жива. Он даже уверен в этом.

– Так почему он сам сюда не приехал?

Я не сразу решился ответить.

– У него семья… Крепкая семья.

– Сколько у него детей?

– Двое.

Авдотья Парамоновна хмыкнула.

– Но скоро родится третий, – поспешил я добавить. Прожив на свете двадцать с лишним лет, я убедился, что женское несчастье очень эгоистично.

– А я сама с двумя вожусь. Мой муж умер полтора года назад. Ольга очень помогала. А как пропала, тяжело нам стало… Она была умницей, всё мечтала навестить Льва Сергеевича, дабы тот сосватал её какому-нибудь богатому помещику. Она хотела, чтобы я и дети жили в достатке…

Я ссунул ноги на пол и выпрямился.

– Авдотья Парамоновна, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вернуть вам дочь. Но мне нужны подробности её исчезновения.

– Да вы сыщик что ли? – горько усмехнулась Кожевина.

– Как вы угадали? – спросил я с самой кроткой улыбкой, какую только мог изобразить. – Да, я сыщик. Такая у меня профессия. Поэтому господин Волконский и попросил меня разыскать его дочь.

Авдотья Парамоновна смотрела на меня во все глаза.

– Вы настоящий сыщик? – тихонько спросила она, точно боясь спугнуть неожиданно впорхнувшую в её сердце надежду.

– Самый что ни на есть настоящий, Авдотья Парамоновна. Не обращайте внимания на мои годы, на то, что я молод. В столице я был одним из лучших сыщиков.

– Так, значит, вы отыщите Олю? – радость звучала в каждом слове, произнесённом Кожевиной. Даже некоторые морщины разгладились.

– Приложу все усилия для того, чтобы Ольга Павловна увидела мать, то есть вас, и… и отца, Льва Сергеевича. Только при одном условии.

– Каком? – с испугом спросила Кожевина. – У меня нет ни одной золотой монеты, так что я не смогу…

– Я не о деньгах. Они меня не волнуют.

– Ой! – воскликнула женщина, так для неё были странны мои слова.

– Я смогу отыскать вашу дочь, если вы мне расскажете все подробности последних дней пребывания Ольги Павловны.

– Да что тут рассказывать? Жила, жила да вдруг и исчезла.

Я покачал головой.

– Так не бывает. В этой местности не водятся султаны. Есть только разбойники.

– Да и разбойников не бывает, если честно. Мужики у нас, знаете, какие? Кому хош шею свернут, а ноги в узелок завяжут.

– Радует, что хоть где-то простые ранийцы живут в безопасности. Скажите, в какое время суток пропала Ольга?

Кожевина призадумалась и с уверенностью сказала:

– Вечером.

– Поздно?

– Нет.

– Что она делала вечером на улице осенью?

– Гуляла.

– У неё была такая привычка? – уточнил я.

– Да. Я ругала её, а она всё равно любила гулять.

– Одна?

– Нет, с подругами.

– В тот вечер она пошла одна или с подругами?

– Я ведь за ней не слежу. Кирюха говорит, что одна бродила у реки. Знаю, сердце у неё было не на месте, переживала она, всё ждала чего-то…

– Ольга Павловна делилась с вами переживаниями?

– Часто, только беда в том, что я не понимала и половины того, о чём она говорила. С детства такой была: как начнёт что-нибудь тараторить, так не остановишь. Я думала, она выдумывает, словно сказки пишет. Думала, пройдёт это, но не прошло. Выросла, а такой и осталась. Иногда с ней словно припадки случались, видела что-то, потом пыталась нам с отцом доказать, что видит будущее. – Авдотья Парамоновна помолчала, слёзы душили её. – И она не лгала, она говорила правду. Теперь-то я знаю! Да поздно… Поздно уж!

– Вы убеждены в том, что ваша дочь может видеть будущее, предсказывать его?

– Умерла бы, но не отреклась от этого! – воскликнула женщина и с вырывающимися рыданиями постучала себя в грудь.

– Как же вы убедились в правоте Ольги Павловны?

– А так. Вот как, – проговорила яростным шёпотом Авдотья Парамоновна, поднялась со скамьи и перешла в соседнюю комнату. Оттуда доносились звуки возни и похожие друг на друга причитания. – А вот так-то я и убедилась, да позднёхонько уже. После драки кулаками не машут. Смотрите, это оставила она в стопке своей одежды, знала, что я буду перебирать её, оплакивая мою дочурку!

В моих руках оказался самый обычный лист бумаги, сложенный вчетверо, с типичным женским почерком, полным разных завитушек. Встречались и ошибки, впрочем, тогда я на них внимания не обращал, ибо занят был содержанием, ради которого, уверяю вас, можно было простить и тысячу тысяч грамматических ошибок!

«Дорогая мама!

Я прошу у Вас прощения за свою очередную «сказку». Как жаль, что не могу передать Вам на словах всё, что у меня лежит на сердце. У меня каждый вечер оно болит, предчувствуя беду. Знаю: скоро меня не будет с вами.

Вот что я не говорила Вам, вот что утаивала от Вас, чтобы Вас не тревожить: ко мне сватались. Мне предлагал руку и сердце странный человек. У него в мыслях недоброе, я знаю: дела его черны как сажа, и он готовит преступление. Этот человек не из нашего мира, его далёкой страной правит ночное светило, луна. Он подарил богатое ожерелье против моей воли, я вынуждена принять его. Несколькими днями позже я догадалась отнести его к местному ювелиру Бергу, чтобы он заменил один камешек ожерелья на стекло. Камешек остался у меня. Я прошу Вас, мама, отдать этот камешек тому человеку, что займётся моими поисками. Путь эта часть ожерелья поможет ему отыскать меня.

Я уверена, я знаю, что этот страшный человек скоро украдёт меня. Какое счастье, что выдалась тихая минутка, и я смогла написать эту записку! Надеюсь, что разлука с вами будет не такой уж долгой, и мы вместе вынесем её тяжкое бремя.

Скажите, дорогая мама, Кирюшке и Аннушке, что я их люблю. И Вас тоже.

Прошу Вас: помните об этой записке, и когда настанет час, покажите её человеку, который будет искать меня, и отдайте ему камень. Да поможет ему Небо!

Не говорю «прощай», говорю «до свидания».

Ваша Оля».

Я прочёл трижды и только потом с трудом оторвал взгляд. Сердце моё переполнялось удивлением, граничащим с потрясением. В то же время, ей-богу, чем-то близким дышало это короткое письмецо.

Авдотья Парамоновна тихонько рыдала.

– Камень… О каком камне идёт речь?

Кожевина медленно, словно в забытьи, подняла своё тело (вероятно, ноги не совсем повиновались ей) и вновь скрылась в соседней комнате. Оттуда она вынесла небесного цвета платочек с тремя узелками, которые могли завязать только умелые женские руки, и подала мне, произнеся глубоким охрипшим голосом только одно слово:

– Вот.

Я принялся развязывать узелки, но женщина, принуждённо улыбнувшись, отняла у меня платочек.

– Так-то это делается, сударь.

– Благодарствую.

Края платочка соскользнули с моей ладони, и я увидел тотчас поразительной прозрачности камешек. Он был настолько прозрачен, что увидеть его помогали только ровные грани с прыгающими по ним отблесками света. Однако ничего другого примечательного в этом ювелирном изделии не наблюдалось.

– Значит, сей камень надобно отнести к ювелиру – как его? – Бергу?

– Видать так, – шевельнула плечами Авдотья Парамоновна.

– Что ж, возможно, ювелир мне расскажет что-нибудь интересное. Но пока… пока сведений у меня чрезвычайно мало. Их недостаточно, чтобы начать полноценные поиски Ольги Павловны. Следует опросить жителей деревни, видел ли кто…

– Николай Иванович! – воскликнула молящим голосом и едва не упала передо мной на колени. – Батюшка, голубчик мой! Опросите, помогите, спасите. Говорите всем, что вы сыщик и что ищите дочь мою, Оленьку Кожевину. А то ведь языками погаными своими какой месяц треплются: мол, сбежала с женихом, мол, видели её до этого с господином каким-то, миловалась она с ним. Да не может этого быть! Богом клянусь – не может сего быть! Ольга не такая!

– Верю вам, Авдотья Парамоновна, верю как самому себе, – отвечал я тоже довольно сердечным тоном. – Если желаете, пойдёмте со мною вместе, чтобы ваши глаза видели, как ниспровергает клеветников слово правды.

– Да, батюшка, я с вами.

– Тогда одевайтесь. Медлить не будем. Камень позволяете с собой взять?

– Берите, берите. Можете его всегда при себе держать, если мы сегодня Оленьку не отыщем.

Не мог я не улыбнуться, услышав эти наивные слова. На поиски людей уходят месяцы, а порой годы. Я поспешил разрушить идиллию, чтобы она не захватила весь разум и воображение женщины и не обратилась в привычку, от которой избавиться потом гораздо сложнее, нежели от курения сигар: удаление счастливой, но глупой мысли, ни на чём не основанной веры, пустившей в человеческом сознании глубокие корни, приносит невыносимую боль. Но я тут же раскаялся, что поспешил: Кожевина замахала руками, из глаз её брызнули слёзы.

– Месяцы? – судорожно переспросила она. – Годы? Но ведь я не перенесу… Олечка не…

– Поверьте, Авдотья Парамоновна, я приложу все усилия, чтобы сократить время вашего трагического расставания. Доверьтесь мне и моему опыту, и не смотрите, что я молод. Вы полагаете, что я недостаточно знаком с сыскным делом, а меж тем, есть устоявшиеся приёмы, очень эффективные при поиске людей. Моя молодость не должна вводить вас в заблуждение. Слабая вера в мои способности и знания – это не очень хорошая благодарность за мои труды!

Я сознательно повторялся, чтобы Кожевина отбросила мою фразу о месяцах и годах и занялась своей виной за недоверие ко мне.

– Нет, я не сомневаюсь… я верю… вы сыщик опытный.

– Тогда вперёд! Одевайтесь. Вы покажете мне, кто живёт ближе всего к тому месту, где пропала Ольга Павловна, и кто мог видеть её в тот злой вечер.

Вот уж не ведаю, в глубокую ли бездну ниспровергались клеветники, стыдились ли они того, что обсуждали между собой длинными вечерами, плюя семечки на глиняные полы, но кто-то опускал глаза и прятал руки в карманы с засаленными отворотами, кто-то наоборот глядел с удивлением и замешательством на меня и с ещё большим удивлением и с большим замешательством на стоящую рядом Авдотью Парамоновну, на чьих щеках тлели угольки тихой ярости победителя и суровое знание справедливости рока. Впрочем, меня более беспокоило не внутреннее страдальческое ликование вдовы, оправдывающей потерявшуюся дочь, а то, что и короткие отрывистые фразы одних жителей деревни Савкиной, и длинные витиеватые речи других, и скупые жесты третьих, в сущности, дали итог один: никто ничего не видел и точными сведениями похвастаться не может, но все без исключения слышали множество толков и пересудов, эхо которых ещё звучало на улицах и в домах деревни.

– Не кажется ли вам, любезная Авдотья Парамоновна, что из этих опросов толку не будет и что надобно идти к Бергу?

– Как хотите, но к Бергу я не пойду, – конфузливо заметила женщина.

– Отчего же?

– Он жид!

– И что же?! – воскликнул я, невольно улыбнувшись.

– Ей-богу, поделать с собой ничего не могу: у меня от ихних, то бишь жидовских рож, прям эта – как её? – мигрень начинается!

– Шутить изволите, дражайшая Авдотья Парамоновна! – засмеялся я. – Впрочем, с вашего позволения я сам зайду к ювелиру, вы только будьте любезны сообщить мне, где он проживает.

– До шуток ли мне, Николай Иванович?! Как есть говорю: не выношу я их, жидов этих! А живёт он… как бы объяснить? Да вот поднимайтесь на холм по этой улице, на которой стоим, и смотрите всё время вправо. Как увидите на углу с чудачествами расписанную избу с красными ставнями, поверните в эту улицу, отсчитайте – так, так, так – четыре улицы и на пятой сверните влево. На этой улице слева, точно не припомню, второе или третье строение с вывеской «Ювелирная Берга» и будет ювелирной. Других нету. Кто у нас тут золотом да каменьями балуется? Все и так диву даются, как он сводит концы с концами, да более того, живёт лучше иных купцов. Жид одним словом!

– Авдотья Парамоновна, ждите меня через час. Кажется, я запомнил, где вы живёте, и быстро найду дорогу.

– Да уж расскажите, Николай Иванович, что вам Берг поведает. Очень уж любопытно!

– Я понимаю. До встречи.

Не оборачиваясь, я быстро зашагал по ухабистой, полупустой дороге. Моя собственная тень, брошенная наискось, переползала с кочки на кочку: солнце за левым плечом незаметно подбирало под себя серые облака, клонясь к горизонту. День здесь был очень короток. И почему я проснулся так поздно, почему девчушки не могли набрести на меня раньше?

Я часто прикладывал руку к карману, в котором находился платок с камнем, и мысли мои заняты были грядущим разговором с ювелиром. Я был уверен, что Берг располагает любопытными и очень важными для поисков сведениями.

Крепко сколоченный забор напирал с обеих сторон на деревянное строение, напоминающее коробок, с крупной железной вывеской под козырьком, вероятно, защищавшем её от ржавчины. На вывеске краской было аккуратно выведено: «Ювелирная Берга». Широкий ставень, в тёмное время суток спасающий чистое стекло витрины от хулиганских камней, сейчас был открыт и прихвачен крючком. На витрине одиноко красовались дешёвенькие бусы, бронзовые колечки, которые хозяину или его слуге приходилось каждый день протирать шерстью от потемнений, пара карманных часов с остановившимися стрелками и подобные, мало кого интересующие безделушки.

Я вошёл в каморку и увидел стоящего за прилавком молодого человека лет тридцати. Вид у мужчины был весьма серьёзный, а пышные бакенбарды и усы тщательно причёсаны.

– Добрый день, – кивнул мужчина, когда увидел меня. – Я вас слушаю.

Я поздоровался и с сомнение проговорил:

– Я ищу ювелира Берга. Это вы?

Мужчина покачал головой с волосами каштанового цвета.

– Нет, я зять Моисея Эмильевича. Сам он в доме. Вы по какому вопросу?

– Видите ли, мне в руки попал драгоценный камень, я бы хотел узнать, к какому виду он принадлежит и какова его примерная стоимость.

– Будьте добры, покажите мне, – сказал мужчина и, усмехнувшись, добавил: – я тоже кое-что понимаю в ювелирном деле.

– Ничуть не сомневаюсь, – с улыбкой сказал я, вынул из кармана платок и развернул его. Свет от большой витрины упал на камень, и на нём тотчас обозначились идеальные грани.

– Хм, – мужчина вынул из ящика под прилавком пенсне в золотой оправе и внимательно посмотрел на камень. Лицо осталось невозмутимым. Если есть на свете алчность, то она обошла стороной этого человеку.

Я молча следил за неторопкими движениями держателя ювелирной лавки.

Через полминуты пенсне было возвращено под прилавок. Мужчина тронул бородку.

– Берите камень и ступайте за мной. Я не могу ничего сказать. Такого камня в своей практике я ещё не встречал.

Он захватил с собой ключ и, пропустив меня, запер ювелирную лавку.

– Сюда, – он нырнул в калитку и двинулся по вымощенной камнями дорожке к резному крыльцу широкого ухоженного дома.

– Будьте добры.

– Благодарю.

– Здесь можете разуться.

Я оставил свои сапоги на коврике для обуви.

– Сразу направо. Это и есть кабинет тестя.

Навстречу нам выскочил черноглазый малыш лет пяти с кудрявыми волосами, который тут же закричал мне:

– Здрасьте!

– Привет! – отозвался я.

Молодой человек схватил бросившегося мальчугана на руки и чмокнул в щёку.

– Мой сын, – сказал он. – Но вы постучитесь и заходите. Он принимает всех без церемоний.

Я кивнул в знак понимания, постучал и вошёл.

На мой стук обернулся приземистый моложавый старик с обширной сверкающей лысиной над овальным, покрытым мелкими морщинами лицом. За стёклами очков всё видели и замечали внимательные глаза. Поверх этих очков старик бросил на меня любопытный взгляд.

Я поклонился и проговорил:

– Здравствуйте, Моисей Эмильевич. Позвольте представиться: Николай Иванович Переяславский, сыщик центрального района.

– Здравствуйте, – старик приподнялся над своим креслом и указал на кресло для гостей, стоящее по другую сторону рабочего стола. – Присаживайтесь. Чем я могу быть полезен?

– Совсем недавно я приступил к поискам одной девушки, Кожевиной Ольги Павловны, пропавшей два месяца назад. Вы слышали, конечно, эту историю.

– Разумеется, доводилось слышать пересуды, которых всегда много при таком чрезвычайном для нашей глуши событии, как исчезновение красивой молодой девушки.

– Ольга Павловна оставила письмо своей матери. В этом весьма любопытном послании она сообщает о том, что прибегала к вашей помощи.

Я остановился и внимательно посмотрел на Берга. Мне хотелось быть свидетелем каждого его движения после сказанной мною фразы.

– Мне действительно выпала честь оказать бескорыстную помощь этой достойнейшей девушке, – проговорил ровным открытым голосом, безо всяких ужимок, Моисей Эмильевич и замолчал, с таким же усердием глядя на меня, как и я на него.

– В каком состоянии была Ольга Павловна, когда обратилась к вам?

– В подавленном. Её что-то чрезвычайно тревожило и огорчало.

– Такой вы её видели впервые?

– Я вообще её видел впервые. До этого наши пути не пересекались. Она лишь слышала обо мне. Впрочем, мы единственные ювелиры… обратиться к кому-нибудь за помощью подобного рода она не могла.

– Ольга Павловна сказала вам что-либо любопытное?

– Её трудно было понять, речь была путаной, словно у неё помутился рассудок. Она лишь спросила меня, имею ли я возможность заменить в одном украшении камень на стекло. Я сказал, что имею и пригласил в свой кабинет. Она показала мне украшение и тотчас заявила, что стыдится того, что ей нечем заплатить и что она сразу в этом не созналась. Я успокоил её, уверив, что работа эта не сложная и что я могу выполнить её менее чем за полчаса. Она обрадовалась и начала меня весьма усердно благодарить. Меж тем, сами понимаете, любопытство терзало меня, но я не решался спросить её, откуда это украшение, ибо золота в нём было чрезвычайно много. Ольга Павловна, наверное, прочла это любопытство у меня на лице и, скромной грустной улыбкой расположив меня к откровенности, сообщила, что украшение подарил ей жестокий и бессердечный молодой человек, которого она подозревает в приобщении к магии, находит его настойчивость и намерения злыми; заверила меня, что как могла отказывалась, но молодой человек, считавший себя её женихом, с ужасной наглостью предуведомил её, что хочет она того или нет, а украшение сейчас же окажется у неё дома. Он приказал девушке всегда носить это украшение.

Берг прервал свою речь и вздохнул.

– Разумеется, я тут же спросил, почему она не откажет наотрез этому наглецу, чтобы и след его простыл. Ольга Павловна ещё раз улыбнулась, в уголках её глаз засияли слёзы, и ответила, что давно бы так поступила, но какая-то страшная сила заставляет её бродить на окраине деревни, а противиться этой силе она не может.

– Это весьма полезные сведения, благодарю вас, Моисей Эмильевич. Я принёс камень, чтобы вы взглянули ещё раз.

– И напрасно, – раздосадовано и раздражительно сказал Берг и отвёт взгляд.

– Почему же?

– А вот можно вас спросить: вы много видели ювелирных изделий?

– Случалось видеть, но редко, – признался я, немного удивлённый внезапной переменой, случившейся с Бергом.