Текст книги "Крепость Луны (СИ)"

Автор книги: Алексей Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Простите, Николай Иванович, но меры предосторожности превыше всего, – сказал Улевский и вынул из-под сидения стальные кандалы.

– Воля ваша, только Тихон ещё может услышать мой крики, и тогда вам не поздоровится, – пожал я плечами и протянул ноги, которые тут же были стиснуты скрипящим о кожу сапог металлом.

"Чья воля движет мной?" – спросил я себя и остался без ответа.

Слишком многое произошло за последнюю неделю. Заколдованное письмо, встреча с Шутом, смерть отца и, наконец, арест. Что будет дальше?

05. Комната с маленьким человечком

Когда-то острог Центрального округа был заметно удален от города N и утопал в лесах. Но за две сотни лет город N увеличился чуть ли не вдвое и захватил прилежащие к острогу территории, и это несмотря на всяческое нежелание горожан селиться вблизи подобного учреждения.

Острог этот в своем роде удивительный, не похожий на прочие остроги Ранийской империи. Главное отличие – архитектура, которой он напоминал, по ловким замечаниям тех же горожан, круги ада. Высокая черная каменная башня, суживающаяся кверху, со светящимися по вечерам окнами, обнесена круговым замком, вмещающим до пятисот арестантов. Замок же этот надежно защищался другим замком, способным лишить свободы уже до двух тысяч ранийцев. Окружал эти строения третий замок на шесть тысяч человек, защищенный десятиметровым каменным забором.

Не трудно сделать вывод, что при великолепной защите каждого замка, при колоссальном количестве заклинаний, при отрядах охраны, не имеющей связи друг с другом, но владеющей архивом по всем острожцам, побег практически невозможен. А между тем, попыток выйти на свободу здесь случалось на порядок больше, чем в других острогах Империи. Но только попыток. Реально свершившихся побегов было одно-два в столетие.

Чтобы завершить необходимый экскурс, скажу, что в центральной башне содержались самые отъявленные преступники, по счастливой случайности избежавшие виселицы; в следующих крепостях томились преступники с менее кровавыми делами, а у внешнего забора выстроили прямоугольную тюрьму – Наружный острог – для тех ранийцев, над которыми ещё не свершился суд. И теперь острог напоминал кольцо с маленьким камушком.

В этот "камешек" меня и доставили поздним вечером того же дня.

Ввиду барского происхождения мне выделили отдельную камеру с покушениями на удобства, такие как: умывальник, лампа на столе, бумага, карандаш, отдельная туалетная комнатушка и кровать, снабженная магической защитой от клопов. Под потолком коптила масляная лампа, которая давала слабый желтоватый свет, волнами ложившийся на немногочисленные предметы. В камере отсутствовал специфический тюремный запах, и я с более ли менее довольным видом оглядел свое новое жилище.

Рядом стоял надзиратель наружного острога, господин П.В. (после дальнейших событий, плохо отразившихся на его карьере, он просил не разглашать полного имени).

– Позвольте полюбопытствовать, – заговорил он, – по какой причине-с улыбка?

– Просто не вижу причин для скорби, – ответил я.

– Для такого благородного человека, как вы, арест – уже несчастье.

– Не арест, а чистейшее недоразумение, – поправил я.

– Будь по-вашему, – склонил голову надзиратель.

– Да как ни крути, всё одна глупая ошибка.

– До свидания, – поклонился П.В. и вышел.

Я с хладнокровием выслушал щёлканье замка и растянулся на кровати, заложив руки за голову. Оставшись в одиночестве, я вспомнил всё происшедшее со мной за последние дни: встречу с Шутом, смерть отца и, наконец, удивительную находку в ящике стола. В моём воображении возникла цепь событий, которые и привели меня сюда, в тюрьму. Кто же виноват в случившемся? Совесть моя чиста. Боялся я только одного: неизбежного допроса. Хватит ли у меня душевных сил ответить на отменно-колкие вопросы и сберечь тем самым свою честь – честь одного из лучших сыщиков Ранийской империи?

Через полчаса раздумий, когда веки отяжелели и мысли все меньше слушались меня, забредая в чудные дали воспоминаний и фантазий, я приподнялся и сел, прислушавшись к своему телу. Одно из множества ощущений было лишним. Некоторое время я сидел не шевелясь, переводя рассеивающееся внимание с одной части тела на другую, потом повернул левую руку ладонью к себе и улыбнулся.

"Как я не догадался?"

Под большим пальцем, там, где ладонь начинает переходить в запястье, пёком пекла родинка. Я нажал на неё безымянным пальцем правой руки и прошептал:

– Выйди из самой себя…

Я тут же ощутил за пазухой тяжесть и с редким благоговением вынул оттуда Ламбридажь в чёрной кожаной обложке. Долго глядел на неё, потом подошёл к столу и сел. Трепетно откинув обложку, вместо страниц я увидел красивое перо и золотую чернильницу. Снова закрыл записную книгу, затем вновь открыл. На этот раз вместо провала для пера, шелестели пустые страницы. На первой странице, в самом верху, едва разборчивым почерком было написано:

"Николай! Отзовись".

Я ухмыльнулся и написал ниже:

"Отзываюсь. Что стряслось?"

Прошла, наверное, минута прежде, чем появились слова:

"Я хочу, чтобы ты подстраховал меня. Где находишься?"

Я со смаком представил физиономию друга, и перо с азартом вывело:

"В тюрьме".

И снова ответ:

"Брось шутки. Вопрос жизни и смерти".

"Я не шучу, Денис. Я действительно угодил за решётку. Мне подкинули дело и обвинили в похищении".

Чёрные строки возникали одна за другой:

"Как может сыщик сесть в тюрьму? На что связи? Ты подводишь меня – знай это! Я рассчитывал на тебя. Впрочем, это ерунда, мой друг. Как только я закончу одно дело, я помогу тебе покинуть душные тюремные покои. Если, конечно, тебя к тому времени не повесят".

Я засмеялся и поторопился написать:

«Не надейтесь, господин Ярый! А за спасение буду благодарен. Что ещё?»

«Ничего. Спи, если на нарах это возможно. До связи».

Я спрятал перо и чернильницу в Ламбридажи и положил на неё левую руку.

– Спрячься в самой себе!

Чёрный том превратился в облачко дыма, которое тут же втянулось в родинку. Моя рука хлопнула по столешнице, потеряв опору.

Я снова лёг и, утомлённый впечатлениями, уснул. Не помню ни одного сна, который снился в ту ночь. Казалось, я только смежил веки, как в них ударил жёлто-оранжевый луч, вырвавшийся из-за облаков.

Громыхнул замок, и в проёме показался П.В… Я перевернулся на бок и только потом сел.

– Доброе утро, господин Переяславский. Благоприятно изволили почивать?

– Отлично.

Один помощник налил в умывальник свежей воды, другой поставил на стол тарелки и приборы, выглядевшие очень даже сносно для острога. Простого человека так уж точно не накормят, сразу подумал я.

– Наверняка, вы изволили взалкать?

– Чуть-чуть, – признался я.

– Тогда прошу присесть. Приятного аппетита.

П.В. удалился вместе с помощниками, оставив меня пожинать плоды острожской кухни. Эти плоды оказались приятными на вкус. Вероятно, готовились они отдельно.

Через час вновь явился надзиратель и пригласил прогуляться:

– Вас вызывают на допрос, господин Переяславский.

Столовые приборы пересчитали, вежливо загородившись спиной. Потом (уже менее вежливо) обыскали с ног до головы и провели по унылым коридорам в тусклое неуютное помещение с единственным запылённым окошком.

За пустым столом сидел главный следователь Западного отделения (я догадался, что это он, по мундиру, а также учитывая собственную должность). На мгновение показалось, что это упитанный сынишка одного из начальников забрёл в комнатушку, но потом я разглядел морщины, вислые щеки, неестественно большие для мальчика руки и понял, что передо мной зрелый, лучше сказать, полностью вызревший и начинающий потихоньку стареть мужчина. Веки его почти закрывали зрачки, и невольно создавалось впечатление постоянной дремоты.

В углу стоял дяденька богатырского телосложения, с неприятнейшей миной и красными, торчащими из-под соломенных волос ушами. Я сразу догадался, для чего он здесь.

– Садитесь, господин Переяславский, – сказал главный следователь. Голос у него был сладко-приторный, бархатный, с женскими нотками. – Меня зовут, если вы ещё не знаете…

– Увы, не знаю, – перебил я самым неделикатным образом, чтобы показать: имена начальников только потому, что они начальники, я знать наизусть не обязан.

Следователь приподнял веки, обнажив в глазках мышиного цвета искорки удивления, переходящего в раздражение и желание поквитаться.

– Меня зовут Эраст Владимирович Рубовский. Я главный следователь Западного отделения.

– Так и думал, – пробормотал я не без намерения.

– Простите?

– Весьма рад встречи, – я опустился на стул.

– Я тоже. Да, как видите, обстановка не радостная.

– Ага. Цветочков маловато, – кивнул я. – Люблю цветочки.

Мой лёгкий, беззаботный тон не понравился Рубовскому: я почувствовал, как воздух стал плотнее.

– Неловко говорить, но такова моя жестокая обязанность. Я возглавляю, как вы догадались, дело по злостному хищению ценных документов, на которых стоит гриф "Секретно".

– Догадаться не трудно, – вставил я.

– Это хорошо. Однако вы должны так же догадаться, что являетесь главным подозреваемым. И пока единственным.

– Значит, писарь Дмитрий, с которым я работаю, уже дал показания?

Рубовский медленно моргнул и ответил, глядя мне в глаза:

– Сразу. Он подтвердил свою невиновность и освобождён.

– При помощи какого же способа вы убедились в невиновности Дмитрия? – не повышая голоса, но с силой спросил я.

– А вам бы хотелось, чтобы он разделил с вами вину, господин Переяславский?

Я скривился и, не поворачиваясь, указал пальцем на угол помещения.

– Разумеется, я рад, что Митя невиновен. Просто тип, стоящий позади меня, навевает мысль, что ваши методы получения правды от подозреваемых противозаконны.

– Что вы говорите?.. – голос Рубовского был мягок до безобразия. Ему бы веер в руки, и вышла бы дама приятная во всех отношениях, которая первой услышала новость о похищении губернаторской дочки.

– А то и говорю, что пока этот молодец не покинет помещение, я говорить не буду.

Рубовский хмыкнул, но промолчал.

– Отвечайте, что вы делали с Дмитрием!

– О, не кричите на меня…

– Знаете что, господин Рубовский, – зашипел я. – Вы, конечно, ведёте это дело, в коем я по нелепой случайности оказался обвиняемым, но вы не должны забывать, что вы ниже меня по сословию. Ни-же, – добавил я с нежностью, а потом с упоением заметил, как задрожала у Рубовского челюсть и звякнули зубы.

– Мы ему дали эликсир правды, – с улыбочкой, скрывающей тик, ответил Рубовский.

– Я запомню, – я тоже улыбнулся и незаметно надавил на родинку: теперь, даже если меня будут поить уничтожающими память зельями (в чём я не сомневался), то всё происшедшее запомнит книга.

– Попробуйте, – согласился Рубовский, и веки ещё сильнее опустились на зрачки, – однако нам пора перейти к делу. Как вам известно, при внеплановой проверке выяснилось, что в архиве нет важной папки. Члены комиссии вызвали сотрудников нашего отдела, после чего были проведены обыски у работников всего отдела, в котором вы работаете. Похищенные документы нашли именно у вас, поэтому вам и представлено обвинение. Однако вы смеете отрицать попытку хищения, не так ли?

– Совершенно верно, – кивнул я.

– И это, я должен сказать, весьма неразумно, ибо все доказательства против вас.

– Простите великодушно: какие доказательства?

– Документы в ящике отцовского, а теперь вашего стола.

– А вы не допускаете мысль, что их могли мне подкинуть?

– О, вероятность сия невероятно мала, ибо ваш отец умел пользоваться магией, и охранных заклинаний, даже при поверхностном обзоре, наши жандармы обнаружили больше сотни.

– Зачем же мне класть документы не куда-нибудь, а в ящик отцовского стола? Вам не кажется это глупым для человека, который служит…

– Лучше – служил, – вставил Рубовский.

– …служит в сыскном агентстве?

– Вы просто не думали, что кто-то будет проверять наличие документов. К тому же, зачем их забирать навсегда, если можно сделать копии?

– Для чего же? – устало поинтересовался я.

– Это вам лучше знать.

– Мне?

– Вы – преступник, а преступник всегда лучше следователя знает, для чего ему нужны гадкие результаты его мерзких преступлений.

– Преступник, – задумчиво проговорил я. – Роль, конечно, заманчивая, но я не буду её играть.

От бешенства Рубовский затрепетал:

– Так я, по-вашему…

– По-моему, вы вообразили себя Шекспиром, во власти которого раздавать роли.

– Пусть будет так, – подумав, выдавил из себя Рубовский. – Но всё-таки приготовьтесь петь. – Он положил на стол лист пергамента, перо и чернильницу. – Это ваше признание, самое чистосердечное признание на белом свете. Оно уже готово, вам остаётся только подписать.

Я весело посмотрел на коллегу.

– Моя подпись к вашим услугам, – и я плюнул прямо на слово "признание".

Рубовский, внешне спокойный, как древняя гора Уральского хребта, поднялся и постучал в дверь. Снаружи её открыл П.В.

– Будьте добры, верните господина Переяславского в его камеру, но через час вновь доставьте ко мне. Мы выпьем с вами чаю, а Николай Иванович хорошо подумает над всем, что было предложено ему с такой добротой и обходительностью.

Меня провели мимо главного следователя, которого я не оставил без внимания и скривил презрительную рожу.

Прошедший час, разумеется, ничего не дал. Мне сознаваться было не в чем. Я пытался подавить страх перед избиением, которое было так же неизбежно, как падение камня из разжатой ладони.

На этот раз П.В. шепнул мне при выходе:

– Слушайте Эраста Владимировича. Делайте все, что он вам говорит-с. Так лучше будет-с.

– Для кого лучше? – вспыхнул я, отступив от надзирателя на пару шагов, как от больного проказой.

– Для вас, для нас, для всех, Николай Иванович.

– Нет, П.В., лучше будет только для господина Рубовского, а мне, видите ли, не хочется, чтобы ему было хорошо. Такая вот у меня маленькая прихоть.

Надзиратель надул усы, обиженный тем, что я не оценил его доброе намерение защитить меня. Впрочем, я сомневаюсь, что он ничего не знал о тех способах, которыми Рубовский делал себе блестящую карьеру. Просто из-за трусости желал остаться в стороне. Уж простите, дорогой мой П.В., если эти воспоминания вы изволили прочесть, и они обидели вас, но таково моё мнение о вас. От труса до предателя – один шаг, так я думаю.

Меня вновь завели в комнатку. Маленький Рубовский ждал, переплетя над столом коротенькие полные пальчики. Великан-помощник всё так же стоял в углу, словно и не покидал его.

– Уверен, вы хорошо подумали.

Следователь наклонился и протянул было руку под стол, но я остановил его.

– Нет, нет, лишняя трата времени, – заверил я. – Вы получите тот же автограф, что и прежде. Я своих слов не бросаю на ветер. Что сказал, то сказал.

– Вы так молоды и не всего понимаете в этой жизни, – картинно вздохнул Рубовский.

– Не смею отрицать, господин следователь. Зато я точно знаю одно: вы заставляете меня признаться в том, чего я не совершал, а значит, вы преступник, мерзавец и клеветник, и место ваше там, где находятся ныне жертвы вашей блестящей карьеры.

Трудно описать, какие изменения произошли с лицом Рубовского. Он посерел, как зимнее небо в ненастный день, черты исказились, нижняя губа отвисла и на ней показалась слюна.

Прошла, наверное, целая минута прежде, чем Рубовский кое-как справился с собой и обратился к помощнику звенящим голосом:

– Захар, объясни этому юноше, что думать, конечно, не запретишь, но говорить вслух такое никто не смеет, даже такой зазнавшийся мальчишка, как он.

Припасённый для этого случая помощник в три шага преодолел полкомнаты и ударом в ухо повалил меня вместе со стулом на пол. Схватив за шиворот, Захар угодил мне в солнечное сплетение. Я лишился воздуха и снова растянулся на полу.

– Ждать, что вы попросите прощения за нанесённое мне оскорбление, я полагаю, бессмысленно, – нежным голоском пропел Рубовский, – но признание вы подпишите.

Я не спеша поднялся.

– А ты подлец, Эрастушка.

Рубовский закатил глаза.

– Захарушка, в слове «подлец» шесть букв. Пожалуйста, начисли столько же.

Детина пустил в меня кулак, но я отразил его заклинанием и сам ударил в живот. Захар согнулся, а я мановением пальца пустил в Рубовского стул, который рассёк ему щёку и повалил под стол. Мой удар, налитый яростью и презрением ко всякой подлости, повалил даже такого огромного мужика, как Захар.

– Ваши методы я презираю! – крикнул я и направил руку на дверь.

Но она не поддалась.

Огненная верёвка вырвалась из-под стола и обвила меня. Я тут же рассёк её клинком серебряного луча и, нагнувшись, приложил ладонь к затылку Захара и шепнул:

– Долой сознание!

Гигант рухнул без чувств.

Стол скрипнул, сделал сальто и чуть не сбил меня с ног. За ним воздух разрезал поток пламени, от которого я заградился невидимым щитом, и поток опалил крашеные стены. Поднявшийся Рубовский выглядел и рассерженным и потрясённым. Вероятно, ещё никто не сопротивлялся при дознании.

– Вы заплатите, юноша! – Рубовский отразил молнию, пущенную мной, и та вырвала из стены куски камня.

– Я ли должник? – удалось мне сострить и вытереть выступивший на лбу пот.

Я, став прозрачным, пропустил сквозь себя световой клинок следователя и оживил стул, который схватил Рубовского за лодыжку. Он пошатнулся, но успел что-то каркнуть.

Звериный то был язык или нет, я так и не понял, но на мгновение ослеп. Этого мгновения хватило, чтобы услышать хлопок и страшный удар и скрежет. Я ощутил за спиной холод стены, а когда зрение вернулось, увидел, что прижат к стене огромной железной скобой, вошедшей острыми концами в камень.

Руки мои оказались свободны для заклинания, в результате, Рубовский кувыркнулся и ударился головой о пол. Сильным был удар или не очень, но следователь выпустил ещё одну огненную бечеву, которая оплела мои запястья.

Вероятно, толстым стенам не удалось сдержать грохот, сопровождавший этот бой, поэтому дверь распахнулась, и в помещение ворвались охранники. Они замерли, не понимая, что произошло, и стояли так, пока не протиснулся надзиратель.

– Что такое… – он испуганно озирался, и жирные щёки его дрожали. – Эраст Владимирович, что с вами?

Рубовский принял помощь охранников, которые подняли его. П.В. с недоумением уставился сначала на меня, потом на Захара, лежащего на полу без движения.

– Это нападение на следователя, – прохрипел Рубовский, который едва держался на ногах. Кровь струилась по его лицу, волосы слепились в кокон.

П.В. некоторое время бестолково разевал рот, пытаясь сложить какую-то фразу

– Господин Переяславский, – наконец проговорил он, – я обязан перенаправить вас в специальную камеру.

Я был сражён морально, однако нашёл в себе силы, чтобы сказать Рубовскому:

– А ты, Эрастушка, не думай, что мы с тобой рассчитались.

П.В. даже хрюкнул от изумления, услышав мои слова.

– Я и не думаю, – сказал Рубовский, уводимый из помещения, – ты полжизни просидишь в камере ещё и за то, что посмел поднять на меня руку.

– Моя карьера падёт только с твоей карьерой, обещаю…

– Посмотрим, юноша. Но владеете вы магией слабо.

Я задохнулся от последних слов.

"Иногда только враг скажет правду", – говорил отец.

Только теперь мне стало по-настоящему тяжело на сердце, не просто тяжело, а как-то гадко.

А П.В. качал головой:

– Я-то думал, что вы… приличный молодой человек… А вы вот как…

– Вы, в самом деле, думаете, что я, носящий фамилию Переяславских, стал бы нападать на следователя?

Надзиратель похлопал ресницами.

– Но ведь вы…

– Этого молодца, – я взглядом указал на лежавшего Захара, – Рубовский держал, чтобы выбивать правду или заставлять принять его мнения о виновности подозреваемого. И не стройте, пожалуйста, удивлённую физиономию: я сомневаюсь, что вы не знали о его методах.

Надзиратель смутился, покраснел и жестом приказал охранникам освободить меня.

– В спецкамеру. Ах, да, извините, господин Переяславский, но вам я не могу больше верить…

Он достал пузырёк, отвинтил крышечку и поднёс к моему лицу. Я знал, что так будет, и со смирением вдохнул голубоватый дымок. Сознание тут же покинуло меня.

06. Опасная роль лучшего друга

А теперь, с вашего позволения, перенесёмся на сотню вёрст восточнее центрального острога и узнаем о тех событиях, которые происходили почти одновременно с приключениями Николая. Эти события за полями Николаевых воспоминаний, но они являются непосредственной частью всей истории, а потому, положившись на собранные материалы, рассказы потомков и собственное воображение, мы их опишем ниже.

* * *

Только вчера скользили колёса, а сегодня земля оказалась схвачена морозцем и припорошена хлопьями снега. Изменения в природе были столь велики, что путники, выйдя из частной горницы, долго озирались.

– К вечеру можем не успеть, господа, – поторопил кучер Лаврентий с козел.

Двое мужчин (один молодой, стройный и щегольского вида, другой с небольшим животом, разменявший пятый десяток, но сохранивший военную выправку) спустились с крыльца и пошли по расчищенной дорожке. Старший пропустил молодого, и скоро генеральская карета неслась за тройкой свежих тёмно-гнедых лошадей.

Путники молчали. Они вчера на славу попарились, а банька, как известно, прекрасное место, чтоб наговориться вдоволь. Теперь, кажется, они знали друг о друге всё, и беседа не завязывалась.

Молодой человек скользил взглядом по белоснежным полям, плавно переходящим в серую пелену зимнего неба. Лицо его выражало полное равнодушие и к сильной тряске, и потоку холодного воздуха вдоль оконного стекла, и к своему путнику. Причин для волнения не было, однако мизинец левой руки едва заметно вздрагивал, выдавая скрытую обеспокоенность каким-то предметом.

Пожилой путник с военной выправкой скоро отодвинулся от окна и стал дремать. По шевелящимся губам, которые пытались сложиться в улыбку, можно было предположить, что думал он о чём-то хорошем. О нём самом можно сказать следующее: он носил генеральское звание и слыл безудержным селадоном, грозой всякой порядочной женщины. И друзья, и просто знакомые звали его так: Сан Саныч.

Справа потянулся лесок. Генерал лениво приоткрыл один глаз и пробасил:

– По дороге поедем.

И действительно, ухабов поубавилось. Кучер тряхнул вожжи, и карета покатила быстрее.

Местность становилась всё более холмистой. Слева обозначился склон, а под ним в овраге торчали кущи сломленного ветром камыша. Это выдавало низменность и близость реки. Справа на дорогу напирал всё более густеющий лес. Голые ветви тысяч деревьев часто переплетались, точно объединяясь в единую силу, способную по велению невидимого владыки сокрушить всё, что есть на земле.

Путников уже захватила дорога, каждый уже погрузился в свои мысли, но карета начала замедлять ход и вскоре совсем остановилась. Сан Саныч открыл дверцу.

– Што такое? – басом спросил он.

Уже спустившийся Лаврентий виновато поклонился.

– Позвольте-с нужду справить.

– Чёрт с тобой, справляй, – громыхнул генерал и повернулся к скучавшему спутнику. – А вас ещё не пришпорило?

– Нет-с.

Сан Саныч поглядел на обочину и крикнул кучеру вслед:

– Быстрей! Следы есть. Видать, разбойники рыщут. Кабы не нарваться.

– Может, показалось? – спросил молодой человек, и в его голосе скользнуло недовольство.

– Нет, Денис Тимофеич, не показалось.

Сан Саныч хлопнул дверцей и потёр большие ладони.

А кучер шагал между деревьями, вглядываясь в каждый ствол. Он проделал приличный путь, сворачивал то в одну сторону, то в другую, глядел под ноги в поисках следов или каких примет. Наконец он довольно крякнул: на коре величественного кедра белела глубокая зарубка.

Лаврентий, не мешкая ни секунды, вытащил из-за пазухи щепку с выведенными на ней рунами и вставил в зарубку. Дерево вздрогнуло, и едва уловимый шепот могучих исполинов пронёсся по лесу, подобно дуновению ветра. Кучер заметно трухнул и побежал в сторону кареты. Впрочем, одно задание Дениса Тимофеевича он уже выполнил.

– Пошевеливайся, – гаркнул Сан Саныч. – Сам же трещал добрые полчаса, что можем не успеть до сумерек.

Лаврентий разинул в улыбке рот с большой недостачей зубов, и то ли просто так, то ли со злым умыслом ответил с ударением на первое слово:

– Мы успеем, ваше высокоблагородие.

– Вот и славно, миазмы тебе в нос, езжай! – велел Сан Саныч.

На губах молодого человека впервые за поездку появилась лукавая улыбочка, которую он поспешил скрыть.

Карета понеслась дальше. Из-под колёс рвались комья повлажневшего снега, смешанного с грязью. Кучер правил лихо, так что деревья за окном струились единым серым потоком.

– Грустный вы сегодня, Денис Тимофеич.

– Отнюдь. Я думаю, день будет отличным.

Сан Саныч раскатисто засмеялся.

– А вечер будет каков! Друг мой Лев, уж поверьте, умеет принимать гостей.

– Он богат?

– Знаете, что я скажу? К таким людям, как Лев, нельзя применить понятие богатый-бедный. Он живёт таким удивительным образом, что ему всего хватает, а большего – не надо.

– Редкое нынче качество – быть довольным тем, что имеешь.

– Вы правы, Денис Тимофеич, но следует учесть, что он не жмот и не душит семью постом, он живёт размашисто и скромно одновременно. Вы сами увидите: стол будет ломиться от яств, а между тем всё будет съедено за один вечер, потому что лишнему нет места. А банька у него такая, что не тело (куда ему бедному!), – душа раскрывается, грешки в ней твои перемываются, а кости, и те, кажись, разбухают от пару да жару.

– Ну, вы так его расхваливаете, что я теперь ехать к нему боюсь, – улыбнулся Денис.

– Не бойтесь, – тоже улыбнулся Сан Саныч, но больше от воспоминаний, – к нему не со страхом, а с радостью великой ехать нужно. И не хвалю я его, а правду говорю…

Он осёкся. На какой-то миг ему показалось, что слух обманывает его, но нет, в воздухе действительно висел нарастающий разбойничий свист. Сан Саныч выхватил из кармана пистолет и щелкнул пальцем предохранитель.

– Ложитесь, Денис Тимофеич!

Но спутник тоже достал до блеска начищенное оружие, с отполированными втулками на ручке.

Свист не прекращался. Карета замедляла ход.

Громыхнул выстрел, и Денис увидел в окне вылетевшего из козел Лаврентия, чьё тело кубарем покатилось по снегу.

Пассажиров ударило о спинку кресла: это понесли кони, испугавшиеся выстрела. Карета рассекла шайку беснующихся разбойников. Несколько человек пришпорили коней и двинулись вслед. Самый лихой из них поднялся в стременах и соскочил на козлы. Путники тряслись в карете, готовой развалиться от бешеной скорости, пока разбойник не усмирил разгорячённых животных. Потом с руганью и гомоном, разодетые в порванные тулупы, широченные грязные штанищи, взлохмаченные шапки, разбойники окружили карету.

Сан Саныч ударил по дверце кулаком, высунулся на половину, бахнул в воздух и заорал так, что звякнули стёкла:

– Гони своих прочь!

Он взял на мушку голову разодетого разбойника, сидящего на самом высоком и стройном коне, и нажал на курок. Грохнул выстрел, и шапка главаря сделала в воздухе изящный пируэт.

Шайка притихла. Приземистый мужичонка соскочил с коня, подобрал шапку, отряхнул её от снега и подал главарю, который с непоколебимым достоинством водрузил её вновь. Надо лбом теперь зияла дыра.

– Грозный ты дюже, – сказал спокойно главарь, – уважаю таких. Бросай рэвольвэр, и я сохраню тебе жизнь.

– Как ты смеешь, ворюга и бесчестник, дарить мне жизнь?! – закричал Сан Саныч. – Мне, генералу великой ранийской армии?!

Денис давно опустил оружие. И теперь он холодным взором наблюдал в окошко за разбойником, который, крадучись, лез на карету. Денис надеялся, что Сан Саныч его не увидит.

– Отвечай же! – крикнул генерал.

Крыша прогнулась и скрипнула. Денис громко шаркнул сапогом по полу. Главарь усмехнулся в усы. Тут же прозвучал глухой удар, и Сан Саныч повалился лицом в снег.

Разбойничья шайка загикала, засвистела, конь главаря вздыбился. Ударивший генерала мужик заорал громче всех и победителем спрыгнул с кареты.

Генерала ссунули в сторону. Дверца кареты распахнулась, и по ступеням, в начищенных до блеска сапогах, спустился Денис.

– Сказано – сделано, барин, – пробасил главарь, кивнув Денису. – Давай обещанную долю.

Молодой человек сунул револьвер во внутренний карман френча и улыбнулся.

– Разве мы договаривались с тобой, Емельяныч, что доля твоя будет после дела?

– Видишь ли, я передумал, – хохотнул главарь, а вместе с ним и вся шайка.

– А я нет, – сказал Денис, и прозвучало это столь просто и уверенно, что главарь призадумался.

– Ну… если есть, – попросил он.

– Есть, – и Денис достал перевязанную пачку денег.

Шайка зашумела.

– Цыц!

Конь тонкими изящными ногами поднёс главаря к Денису. Разбойник провёл когтистым пальцем по краям хрустящих купюр.

– Неплохо, – выкрикнул он, чтобы все слышали.

Разбойники одобрительно загалдели.

– Вели помочь, – сказал Денис и стал раздеваться догола.

Главарь движением глаз подозвал своих друзей. Те резво стащили одежду с генерала и подали Денису. Денис, чтобы не мёрзнуть, принялся тут же её натягивать.

– Великовато, – усмехнулся главарь.

– Минуту, господа, – отозвался Денис и опустился на колени.

Он достал из тёмной бархатной коробочки маленькую обоюдоострую иглу – она блеснула на свету – и аккуратно вонзил в ладонь Сан Саныча. Потом, стиснув зубы, накрыл его ладонь своей ладонью, прошептав:

– Возьми образ мой, а я возьму твой.

Каждая клеточка Денисова тела будто вскипела. Ему стало ужасно жарко. На лбу выступила испарина, несмотря на мороз.

Тело разбухало, цвет волос и кожи изменялся, свисавшая одежда принимала строгую форму.

Прошла минута. Теперь на снегу лежал голый Денис, а над ним склонился Сан Саныч.

Кое-кто из разбойников первый раз наблюдал за превращением. Их грязные, заросшие лица выражали удивление и потрясение.

Генерал, который был на самом деле Денисом, поднялся с колен, спрятал иглу в складки одежды.

– Оденьте его, – велел он мощным басом и прокашлялся: разум Дениса ещё не полностью завладел новым телом. – И храните как зеницу ока. Вот тебе кольцо, Емельяныч, держи его при себе. Да не пропей. Когда камень начнёт светлеть, знайте, я близко и близка ваша доля. Если моё тело раньше времени обретёт черты генерала Зотова, значит, случилось непредвиденное, и вам следует ехать мне на выручку.

– На выручку? – вскинул бровь главарь.

– За это вы получите ещё треть от согласованной суммы.

– Половину.

– Треть, – стоял на своём Сан Саныч (то бишь Денис).

– Но в таком случае мы вынуждены будем думать, стоит ли овчинка выделки, – сказал главарь.

Генерал махнул рукой:

– Чёрт с тобой, Емельяныч! Половину за то, что спасёшь меня.

– Приятно слышать, братец, – кивнул разбойник. – Но каким образом мы найдём тебя?

– Ах да. Башка у генерала пустая, чуть не забыл. Кольцо надень, оно укажет путь.

Конь главаря ступил несколько шагов назад, давая возможность друзьям поднести тело кучера.