Текст книги "Повседневная жизнь российских железных дорог"

Автор книги: Алексей Вульфов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Антон Чехов (1860–1904)
В вагоне (фрагмент)

Почтовый поезд номер такой-то мчится на всех парах от станции «Веселый Трах-Тарарах» до станции «Спасайся, кто может!». Локомотив свистит, шипит, пыхтит, сопит… Вагоны дрожат и своими неподмазанными колесами воют волками и кричат совами. На небе, на земле и в вагонах тьма… «Что-то будет! что-то будет!» – стучат дрожащие от старости лет вагоны… «Огого-гого-о-о!» – подхватывает локомотив… По вагонам вместе с карманолюбцами гуляют сквозные ветры. Страшно… Я высовываю свою голову в окно и бесцельно смотрю в бесконечную даль. Все огни зеленые: скандал, надо полагать, еще не скоро. Диска и станционных огней не видно… Тьма, тоска, мысль о смерти, воспоминания детства… Боже мой!

– Грешен!! – шепчу я. – Ох, как грешен!..

Кто-то лезет в мой задний карман. В кармане нет ничего, но все-таки ужасно… Я оборачиваюсь. Предо мной незнакомец. На нем соломенная шляпа и темно-серая блуза.

– Что вам угодно? – спрашиваю я его, ощупывая свои карманы.

– Ничего-с! Я в окно смотрю-с! – отвечает он, отдергивая руку и налегая мне на спину.

Слышен сиплый пронзительный свист… Поезд начинает идти всё тише и тише и наконец останавливается. Выхожу из вагона и иду к буфету выпить для храбрости. У буфета теснится публика и поездная бригада.

– Водка, а не горько! – говорит солидный обер-кондуктор, обращаясь к толстому господину. Толстый господин хочет что-то сказать и не может: поперек горла остановился у него годовалый бутерброд.

– Жиндаррр!!! Жиндаррр!!! – кричит кто-то на плацформе таким голосом, каким во время оно, до потопа, кричали голодные мастодонты, ихтиозавры и плезиозавры… Иду посмотреть, в чем дело… У одного из вагонов первого класса стоит господин с кокардой и указывает публике на свои ноги. С несчастного, в то время когда он спал, стащили сапоги и чулки…

– В чем же я поеду теперь?! – кричит он. – Мне до Ррревеля ехать! Вы должны смотреть!

Перед ним стоит жандарм и уверяет его, что «здесь кричать не приходится»… Иду в свой вагон Э-224. В моем вагоне всё то же: тьма, храп, табачный и сивушный запахи, пахнет русским духом. Возле меня храпит рыженький судебный следователь, едущий в Киев из Рязани… В двух-трех шагах от следователя дремлет хорошенькая… Крестьянин, в соломенной шляпе, сопит, пыхтит, переворачивается на все бока и не знает, куда положить свои длинные ноги. Кто-то в углу закусывает и чамкает во всеуслышание… Под скамьями спит богатырским сном народ. Скрипит дверь. Входят две сморщенные старушонки с котомками на спинах…

– Сядем сюда, мать моя! – говорит одна. – Темень-то какая! Искушение да и только… Никак наступила на кого… А где Пахом?

– Пахом? Ах, батюшти! Где ж это он? Ах, батюшти!

Старушонка суетится, отворяет окно и осматривает плацформу.

– Пахо-ом! – дребезжит она. – Где ты? Пахом! Мы тутотко!

– У меня беда-а! – кричит голос за окном. – В машину не пущают!

– Не пущают? Который это не пущает? Плюнь! Не может тебя никто не пустить, ежели у тебя настоящий билет есть!

– Билеты уже не продают! Касс заперли!

По плацформе кто-то ведет лошадь. Топот и фырканье.

– Сдай назад! – кричит жандарм. – Куда лезешь? Чего скандалишь?

– Петровна! – стонет Пахом.

Петровна сбрасывает с себя узел, хватает в руки большой жестяной чайник и выбегает из вагона. Бьет второй звонок. Входит маленький кондуктор с черными усиками.

– Вы бы взяли билет! – обращается он к старцу, сидящему против меня. – Контролер здесь!

– Да? Гм… Это нехорошо… Какой?.. Князь?

– Ну… Князя сюда и палками не загонишь…

– Так кто же? С бородой?

– Да, с бородой…

– Ну, коли этот, то ничего. Он добрый человек.

– Как хотите.

– А много зайцев едет?

– Душ сорок будет.

– Ннно? Молодцы! Ай да коммерсанты!

Сердце у меня сжимается. Я тоже зайцем еду. Я всегда езжу зайцем. На железных дорогах зайцами называются гг. пассажиры, затрудняющие разменом денег не кассиров, а кондукторов. Хорошо, читатель, ездить зайцем! Зайцам полагается, по нигде еще не напечатанному тарифу, 75 % уступки, им не нужно толпиться около кассы, вынимать ежеминутно из кармана билет, с ними кондуктора вежливее и… всё что хотите, одним словом!

– Чтоб я заплатил когда-нибудь и что-нибудь?! – бормочет старец. – Да никогда! Я плачу кондуктору. У кондуктора меньше денег, чем у Полякова!

(…)

Поезд останавливается. Полустанок.

– Поезд стоит две минуты… – бормочет сиплый, надтреснутый бас вне вагона. Проходят две минуты, проходят еще две… Проходит пять, десять, двадцать, а поезд всё еще стоит. Что за черт? Выхожу из вагона и направляюсь к локомотиву.

– Иван Матвеич! Скоро ж ты, наконец? Черт! – кричит обер-кондуктор под локомотив.

Из-под локомотива выползает на брюхе машинист, красный, мокрый, с куском сажи на носу…

– У тебя есть Бог или нет? – обращается он к обер-кондуктору. – Ты человек или нет? Что подгоняешь? Не видишь, что ли? Ааа… чтоб вам всем повылазило!.. Разве это локомотив? Это не локомотив, а тряпка! Не могу я везти на нем!

– Что же делать?

– Делай что хочешь! Давай другой, а на этом не поеду! Да ты войди в положение…

Помощники машиниста бегают вокруг неисправного локомотива, стучат, кричат… Начальник станции в красной фуражке стоит возле и рассказывает своему помощнику анекдоты из превеселого еврейского быта… Идет дождь… Направляюсь в вагон… Мимо мчится незнакомец в соломенной шляпе и темно-серой блузе… В его руках чемодан. Чемодан этот мой… Боже мой!

Глава 8
ОДА ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЙ СТОЛОВОЙ

«Хозяйка сдобного буфета»

 
Вот прибыл поезд пассажирский,
Остановился под водой.
И с паровоза быстро, ловко
Сошел механик молодой.
Хозяйка сдобного буфета
С улыбкой встретила его,
Избрав себе на это лето
Кумиром сердца своего…
 

Эту фольклорную паровозную песню на известный мотив «Шаланды, полные кефали» спел автору, к великому его восторгу, в кабине электровоза ЧС2 Юрий Савельевич Оберчук – тогда еще, до своего ухода на пенсию, машинист пассажирского движения. Упоминание о сдобном буфете легло на душу необыкновенно легко, и тому были вполне веские причины.

Если бы я был поэтом и стал бы писать оду железке, я начал бы не с вагонов и паровозов, не со свистков и колоколов, не с касс и билетов, не с вокзалов и мостов. Начал бы я с железнодорожной столовой, со станционного буфета – этого, на мой взгляд, высшего выражения железнодорожного гуманизма.

Когда автор имел поездную практику на локомотивах (подобно главному герою повести Н. Гарина-Михайловского «На практике»), в каждой поездке, какой бы она ни была – долгой или короткой, ночной или дневной, утомительной или веселой, – всегда был один приятный момент: вот приедем – пойдем в столовую.

В последнее время многие буфеты на станциях прикрыли «в целях экономии» – а еще совсем недавно на сколько-нибудь больших вокзалах со времен первой чугунки работали они всегда и круглосуточно. Каждому путнику, каждой страждущей душе «отпускала» железка стакан чаю, пирожок, котлету, сосиски, вареное яичко. День и ночь. Имей в кармане хоть немного мелочи, и голодным из железнодорожного буфета никогда не уйдешь. Так было…

Локомотивные бригады привыкли обедать в три часа ночи, ужинать в семь утра и завтракать в полдень. В пункте оборота (конечная станция работы локомотивной бригады) их ждет вечная «столовая ОРС НОД такой-то». Позади путь с его утомлением, романтикой и тревогой, тесный мир кабины, гул колес, тряска, гудки, ночные светляки сигарет, встречные сигналы, особенно яркие в ночи, борьба со сном, беседы и крепкий путевой чай из термоса. Наконец, окончен путь, встает машина. С «шарманкой» (портфелем, дипломатом или сумкой) в руке спрыгиваешь на улицу. Иззябнешь, пока дойдешь, торопишься, хочется поесть и спать скорее. Забежали к дежурному [56]56
  Речь идет не о дежурном по станции, а о дежурном по депо. Это главный человек по решению всех оперативных вопросов работы депо, особенно при отсутствии руководства, хотя сам он руководителем депо не является.


[Закрыть], отштемпелили маршрут и – в столовую.

«Хозяйка сдобного буфета»… Действительно, служебные буфеты и столовые часто пахнут свежей сдобой, булками. А еще – горячим чаем, потными стаканами, щами и паром из посудомойной. Зимой, после долгой поездки, с морозца и ходьбы, да перед сном – скорее туда, в сдобный рай!

Напряженная ночь, воспаленный свет буфетных люстр. Внятно печатают монеты ритм по битому блюдцу: «Борщ полный. Гуляш с пюре. Булочку. Чай – два в термос, один здесь. А еще винегрет дайте, пожалуйста. Вроде всё. Сколько с меня?» Когда-то стоило всё это совсем немного. До перестройки такой обед обошелся бы копеек в 20–45, в начале XXI века – рублей в 70–90.

В Бологое мы поднимались с кроватей за полчаса до прибытия своего поезда и успевали еще поесть в столовой горячего (там идти до московской стороны от дома отдыха локомотивных бригад, который в просторечии зовут также «бригадником» или «отдыхаловкой», две минуты). Нередко обед проходил в час ночи, а горячий завтрак в половине четвертого утра, если выпадал по графику короткий оборот(время, проведенное в пункте оборота в ожидании обратного поезда, – слово «оборот» пошло от паровозных времен, когда паровоз «оборачивали» для хода в противоположном направлении на специальном поворотном круге, или треугольнике).

Песня про хозяйку сдобного буфета в процессе поездок с Юрием Савельевичем повлекла за собой создание юным в ту пору автором одного произведения – песни на собственные стихи, посвященной очень миловидной поварихе в Сухиничах (в стиле шубертовской «Прекрасной мельничихи»). Были в той песне, в частности, такие слова: «Остался б я тобой полюбоваться, поесть с тобой сухинических щей, но селяви – пора мне отправляться, хотя мне ты всех поездов милей»… Стихи имели успех грандиозный. «Больше всего всем понравилось про щи!» – сообщил Савелич, публично прочитавший текст песни в сухиничской столовой, пока я спал после поездки в комнате «бригадника». Да, действительно хороши в наших железнодорожных столовых всегда были щи и борщи – особенно на Украине и в Молдавии в советские времена. Там всегда с зеленью свежей, с мелко нарезанным сальцем, с пампушками, по-настоящему. А вот вторые блюда обычно везде уступали первым по вкусу – особенно всякие биточки, котлеты, вообще всё рубленое. Не отличались качеством и блинчики с творогом или с мясом. В Бологое они бывали, как каша, а в Сухиничах однажды машинисту Володе Сорокину блинчик попался с тараканом – но скандала не вышло, все претензии ушли, как в песок. В Бологое один помощник раз запил блинчики с творогом местной газированной водицей – и был снят в Волочке с электровоза «скорой помощью». Автор пострадал от вторых блюд, съеденных в железнодорожных столовых, лишь раз – при следовании из паровозной обкатки домой после кушанья «котлет домашних» в столовой локомотивного депо Фаянсовая. Уж не знаю, в каком именно доме их жарили, но у автора не было никакой уверенности в том, что Киевский вокзал встретит его живым. С тех пор по совету своего друга Михаила Тиунчика (тоже паровозного любителя) автор в поездки всегда «брал угля» – но не каменного, а активированного…

Но вообще такие случаи довольно редки: кормили до недавнего времени везде неплохо. Сегодня машинисты не так охотно, как раньше, ходят в столовую: во-первых, стало дорого; а во-вторых, хуже готовят – никому весь этот общепит стал не нужен. А в советские времена дефицита железка давала своим сотрудникам большие преимущества в питании. Помню, в конце 1980-х – начале 1990-х годов бригадам выдавали в поездку по маршруту [57]57
  Маршрут, или маршрутный лист– главный документ статистического учета любой поездки локомотивной бригады, по которому начисляется зарплата. Раньше маршрут был также бесплатным проездным документом, по которому выдавался посадочный талон в поезд, – если бригада, скажем, следовала пассажирами из пункта оборота в основное депо или наоборот. Иногда этим пользовались, «выписывая маршрут» и ставя на него деповскую печать, для не слишком далеких поездок по личным надобностям. Теперь так просто место по маршруту не получишь.


[Закрыть]банку тушенки – и это считалось серьезной льготой. В некоторых столовых и буфетах продавались по маршруту конфеты, колбаса, сметана. В этом виделся как будто отголосок военной бескормицы.

Чаще всего ассортимент в столовых был такой: пара первых блюд, два-три вторых (обычно к концу смены поутру или к ночи оставался один суп, да и тот не горячий), гарниров пара, всякие салаты-винегреты, сметана в стаканах, компот, черный хлеб, чай (как правило, чай всегда очень хороший в локомотивных столовках – цену чаю в этой бессонной работе знают). На второе, как и во всяком общепите, лучше брать «реальные» блюда – тушеное мясо, жареную рыбу, поджарку, гуляш, куру, – но не разные рукотворные из них изделия вроде котлет или зраз.

Чинно, каждая за своим столиком (нельзя сказать, что очень уж чистым и аккуратным), обедает локомотивная бригада. Спокойно или угрюмо едят, чаще всего молча. Громко щелкают часы на стене – отсчитывают очередной виток путевой круговерти. Под утро женщины на раздаче сонные, одутловатые, кажется – вот-вот заплачут из-за чего-то, такие у них воспаленные глаза. Однако трудятся, наливают, накладывают, несут в тарелках к раздаче, жмурясь от пара, основательно подсчитывают выручку, утирая лбы. Привыкли к круглосуточной работе. Ночью эти трапезы кажутся какой-то небывальщиной.

В юности часто брал с собой в железнодорожные поездки не сведущих в области «железки» друзей – музыкантов, кинематографистов, поэтов. И они, не сговариваясь, поражались впечатлительной душой: как это так – глухая ночь, всё кругом спит – даже небо и луна, – а тут горят неугасимым светом окна зданий; усталые суровые люди едят горячее, куда-то энергично идут в своих фуражках, неся портфели, болтают друг с другом на ходу, курят гурьбой у входа в дежурку, громко анекдоты травят, хохочут – в три часа ночи. Сумрачно шумят у депо локомотивы, готовые в рейс, строго светят их фонари. На станции идет колотьба колес и сцепок, перекликаются громкоговорители с сугубо железнодорожным эхом и мотивом (особая, несравненная музыка железки!), свищут свистки, гремит тяжелый лязг. Денно и нощно, круглый год! Какая это все-таки стихия жизни – железка! Ни один из моих друзей не забыл давешние юношеские мотания, и, когда бы ни встречались, они всегда вспоминают, как ездили, во всех подробностях – особенно памятливы те, кто прокатился со мной хоть раз в локомотиве и спал с машинистами в «бригаднике».

Хорошо, когда столовая находится в самом «бригаднике» рядом с дежуркой, как, например, в Бологое, или в Сонково, или в Ельце, да мало ли где еще. Тогда сперва идешь, получаешь комнату, снимаешь в ней фуражку, шинель или «гудок» (теплую рабочую куртку локомотивщика), а затем шагаешь в столовую налегке, в рубахе, умывшись. А на иных станциях дежурка депо (по-старинному – «брехаловка») в одном месте, а столовая и «бригадник» – совсем в другом, чуть ли не за километр – это хуже, конечно. Идешь после полусуток дороги, да еще с набитым животом. А перед обратной поездкой после прерванного на самом интересном месте сна опять нужно топать бог знает куда. Не продумано. Но в каждом «бригаднике», даже если столовой в депо и нету, всегда всё равно имеются кухня и в ней плита, неостывающий чайник с кипятком, стаканы, тарелки, вилки, ложки. Во многих местах служебные и станционные столовые в 1990-х годах просто закрыли «в целях экономии» без всякой оглядки на потребности тружеников и пассажиров. А ведь совсем еще недавно на наших железных дорогах незыблемо соблюдался гуманный принцип, заложенный еще в царские времена, – везде, где останавливаются хотя бы на кратковременный постой люди, должен быть пункт питания. Это было обозначено уставными дореволюционными правилами работы железных дорог: «Буфеты и прочие съестные заведения должны быть всегда открыты во время, назначенное для нахождения пассажиров на станции».

Раньше, до революции, понятия «столовая» для пассажиров не было – столовые были только для рабочих, да и те чаще назывались харчевнями или трактирами. Пассажиры кушали в буфетах (на небольших станциях они назывались «буфетные столы»), а на больших станциях – в ресторанах. Буфеты, как и вагоны, тоже были разных классов. В старину так и говорили: «Пообедал на вокзале в таком-то классе». У Чехова в рассказе «Толстый и тонкий» – помните, как точно это подмечено: «На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом, лоснились, словно спелые вишни. Пахло от него хересом и флердоранжем». Ну, этот-то, судя по описанию и последующим событиям, явно пообедал в I классе! Или у Бунина в «Жизни Арсеньева»: «Вот и я выхожу, наконец, из поезда, и… иду в первый класс. Полдень, везде пустота, огромный буфетный зал (мир богатых, свободных и знатных людей, приезжающих сюда с курьерскими!) чист и тих, блещет белизной столов, вазами и канделябрами на них…»

Вагонов-ресторанов в большинстве дальних поездов не было вплоть до конца 1920-х годов, поэтому во время остановок на станциях пассажиры обедали в ресторанах или буфетах. Прислуга, по телеграфу узнававшая о числе пассажиров, заранее накрывала к подходу курьерского или почтового длинные столы с застиранными скатертями. По прибытии поезда в обеденный зал врывалась алчущая толпа пассажиров, начинались невообразимая суета, требования и там, половые только успевали носиться туда-сюда с подносами. «Уже пришел московский почтовый? И точно – буфетная зала жарка от народа, огней, запахов кухни, самовара, носятся, развевая фалды фраков, татары-лакеи, все кривоногие, темноликие, широкоскулые, с лошадиными глазницами, с круглыми, как ядра, стрижеными сизыми головами…» (И. Бунин «Жизнь Арсеньева», книга пятая). Писатель и здесь абсолютно точен: на некоторых железных дорогах до революции буфеты содержали татары. Все должны были успеть покушать до отхода поезда – вот где кроется причина чистых отставаний пассажиров от поездов в те времена, да и в более поздние! (Ситуация эта превосходно отражена в фильме «Мы с вами где-то встречались» с участием незабвенного Аркадия Райкина.)

По нашим сегодняшним представлениям это был «комплексный обед». Состоял он из первого, второго, третьего блюд и закусок, в том числе и горячих в залах I класса – ныне практически забытых. Можно было, конечно, и пива, и водочки заказать. Но главным героем станционного буфета, как и любого русского трактира, являлся, конечно, самовар. Его наличие было непременным. «На вокзале было пусто и темно. Буфет освещала только сонная лампа на стойке… наконец откуда-то запахло самоваром и вокзал стал оживать, освещаться… пряно запахло по буфету этим ночным вокзальным самоваром…» (И. Бунин «Жизнь Арсеньева», книга пятая). Это и был главный магнит для общения местных жителей и главное удовольствие для провожающих и проезжающих пассажиров. На самоваре непременно была надпись (выгравированная или на табличке): «Буфет станции такой-то».

Буфеты на станциях, как и ресторации, содержались по договору с железной дорогой частными лицами, которые подчинялись непосредственно начальнику станции.

Скажите – где еще, в какой области общественной жизни имеется столь удивительное место для человека? Чтобы глубокой ночью прийти с холода, с метели, озябшему, а там тебе за какие-то копейки чай с пирожком! А если еще и рюмку водки, да закусить семгой или балычком? Или, как пишет Бунин, съесть холодную осетрину с хреном. А ведь были таковые припасы на станциях при царе-батюшке непременно: согласно правилам, «все кушанья и напитки должны быть свежими, лучшего качества».

Интересно: вкусно ли кормили? Точный И. А. Бунин пишет: «Приятно пахло чадом из станционной кухни. Митя с удовольствием съел тарелку щей и выпил бутылку пива» («Митина любовь»). «Когда потом стало близиться к вечеру, всё перешло лишь в одно – ожидание первой большой станции… Легко представить себе, с какой поспешностью кинулся я в пахучий и светлый буфет и стал обжигаться какими-то вкуснейшими в мире щами!» («Жизнь Арсеньева», книга четвертая). «Был этот вокзал богатый, просторный… „Приведу себя в порядок, потом изрядно закушу и выпью“, – с удовольствием подумал он, входя в пассажирскую залу… Там он выпил одну, затем другую, закусил сперва пирожком, потом жидовской щукой…» («Ида»), Думается, кормили действительно вкусно и сытно – хотя бы потому, что железная дорога была привилегированным заведением, с гарантированными клиентами, и станционному буфетчику или содержателю ресторации вряд ли хотелось терять столь редкостно надежный источник дохода.

«Станция. Пассажиры подкрепляются водкой, пирожками и бутербродами. Торговки с молоком, квасом и драченами, стоя в отдалении, стараются перекричать друг друга и чуть не дерутся из-за покупателей. Мужики накинулись на какую-то лужу и наполняют бутылку водой. Барыни с разными мешочками прогуливаются по платформе.

– Вот, горячи, горячи, чик, чик, чик! Ах, были горячи! – скороговоркой, бочком, бочком пробегая мимо вагонов с подносом в руке, приговаривает станционный повар.

– Пильцины (апельсины. – А. В.) первый сорт, лимонад газе…

– Квасу, квасу! Кому квасу, молодцы? Квасу молодого, квасу-у! – предлагает баба, шагая с ведром через чьи-то протянутые поперек вагона ноги.

Мужик с полотенцем на шее заглядывает в окна и везде спрашивает:

– Василей, ты здесь, что ли, а, Василей? Да ты хошь откликнись! Василей… и т. д.

Между мужиками слышится ропот на дороговизну харчей.

– Ишь ведь, жид-то тя ешь, что ломит, а? За пирог десятку! Вот и кормись. А, грабители!

Один мужик держит в руках кусок севрюжины и ворочает его со стороны на сторону, говоря:

– Поди вот, как хошь, так и думай. Хошь ешь, хошь назад клади.

В воздухе пахнет дымом и сыростью. Накрапывает мелкий дождь.

Поезд опять двинулся.

– Напоили лошадку – повезла, – замечает кто-то. В сотый раз слышатся похвалы железной дороге» – так излагает обстановку с питанием писатель-народник В. А. Слепцов в рассказе «На железной дороге».

Когда не было поездов, заходили в буфет местные жители, дачники из чеховских рассказов, мужики, ибо при вокзале всегда были и почта, и медицина, и пресса, и пристанционный базарчик, и парикмахерская, и баня, и свежая газета, и титан с питьевой водой (обязательно! – автор даже в свою бытность хорошо помнит эти титаны на вокзалах), и самовар. Станционный буфет был одним из центров общественной жизни.

В старинных книжках расписаний буфет с холодными закусками обозначался против названия станции символом рюмочки, а с горячими – перекрещенными ножом и вилкой. Надо сказать, очень точно передана суть различия…

По сведениям моего друга, художника Н. А. Ермолаева, автора замечательных самобытных картин на железнодорожную тематику, в конце 1950-х – начале 1960-х годов на больших станциях кормили обедом прямо на улице. На платформах стояли столы, прилавки, над ними «зонтики». Пока меняли паровоз, там можно было съесть на первое борщ, на второе – котлеты с гарниром. Всё это, по словам Николая Андрияновича, было «неподдельное». Вдоль столов рядами стояли местные жители и в огромных количествах продавали жареных кур, вареную картошку и соленые огурцы. Публика с удовольствием кушала, поглядывая, не появился ли паровозный дымок впереди состава, вслушивалась в гудки, шипение тормозов, чтобы по первому же удару колокола бежать в свой вагон.

Надо сказать, что это была эпоха расцвета железнодорожной романтики и благополучия.