Текст книги "От Белого моря до Черного"

Автор книги: Алексей Стражевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Рождение искусства

Череповецкий краеведческий музей славится не только рекордной посещаемостью, но и большой научной работой, которую ведут сотрудники и актив музея.

«Актив музея» – не правда ли, не совсем привычное выражение?

Между тем оно совершенно точно. В работе музея, и особенно в его научных начинаниях, широко участвуют студенты учебных заведений Череповца, преподаватели школ и, разумеется, пионеры.

Директора музея Корнелия Константиновича Морозова мы застаем в рабочей комнате за чтением журнала экспедиции, только вчера вернувшейся с островов Рыбинского моря. Экспедиция изучала памятники старинной металлургии – остатки знаменитых «кричных заводов», которыми славилось междуречье Шексны и Мологи еще в средние века. Музей продолжает исторические изыскания, начатые экспедицией под руководством К. К. Морозова в 1931—1933 годах. Их главная тема – расселение и быт угро-финского племени весь, впоследствии полностью ассимилированного славянами. Из 34 курганов, раскопанных совместно с экспедициями Института истории материальной культуры, рассказывает Корнелий Константинович, только два хранили предметы угро-финского быта, а остальные оказались славянскими…

Помимо историко-этнографических исследований, музей участвует в изучении естественных процессов, происходящих в искусственном море – Рыбинском водохранилище.

Есть у музея еще одна отрасль деятельности, к ней директор питает особую нежную привязанность. На небольшом ботаническом участке в результате многолетних трудов по селекции и акклиматизации выращено 22 тысячи новых сортов растений, ранее не прививавшихся в этих широтах. Растут и плодоносят лимон, мандарин – правда, как тепличные культуры; растет абрикосовое дерево, есть даже тропические растения. А в открытом грунте с первых дней весны до глубокой осени сменяют друг друга разнообразнейшие цветы – примулы, нарциссы, тюльпаны, пионы, люпины, гладиолусы, георгины, флоксы, астры и много сортов благоуханных роз. Среди множества ягодных культур примечателен церападус – гибрид черемухи и вишни, на котором гроздьями растут крупные красные ягоды.

Вечером мы направились в городской Дом культуры. Осмотрели залы и комнаты музыкальных, танцевальных и других кружков, обширный кабинет антирелигиозной пропаганды. Вдруг из дальнего конца коридора донеслось хоровое пение. Мы поспешили туда на репетицию самодеятельного Череповецкого академического хора, известного далеко за пределами района и даже Вологодской области.

Этим хором 20 лет бессменно руководит инженер треста «Череповецлес» Анатолий Алексеевич Разживин. Сейчас А. А. Разживину 67 лет, он уже на пенсии, но любимого искусства не оставил. Наоборот, теперь отдает он хору все свое время, работая на общественных началах, безвозмездно.

Директор Дома культуры проводит нас в большую комнату хора. Без него нам не попасть бы сюда: у двери стоит дежурный, не разрешающий не то что входить, а даже стучать. Во всю ширину комнаты, от стены до стены, амфитеатром выстроилось около шестидесяти хористов; мужчины стоят на стульях. Тесновато, и акустика не самая благоприятная, но ничего не поделаешь. Хор стоит спиной к двери, и руководителя нам не видно. Мы только слышим, как пение вдруг обрывается посреди такта, и некто нетерпеливо, придирчиво, почти со злостью произносит, обращаясь, как мы поняли, к мужским голосам:

– Вы куда пришли?! Это хор или ор?! Шкафы и те чувствительнее к музыке! – Кто-то фыркнул, подавился смешком, но большинство спин выражает трепет и раскаяние. – Хотите петь – пойте. А орать не дам! Сначала.

Опять звучит прелестная хорватская народная песня, мелодичная, скромно-шаловливая… Мощно гудят басы, чисто выводят мелодию сопрано… Нет, снова что-то не так. Мы не заметили никакой погрешности в стройном многоголосом пении, но чуткая музыкальная душа дирижера не выносит даже малейшей фальши. Теперь ошиблись женские голоса, и руководитель делает им надлежащее внушение – правда, не в такой решительной форме, как мужчинам. Следует деловое пояснение, и вот некто невидный нам тоненьким, под сопрано, голоском показывает, как надо. Его речь, его пение, несколько комичное в женской партии, даже его паузы полны такого темперамента, такой убежденности в правоте своего дела, что нам непременно хочется увидеть этого человека – немедленно, вот сейчас, увидеть в самый разгар его творческого труда.

Тихо ступая, мы заходим во фланг строя и, не показываясь, осторожно выглядываем из-за спин хористов. Перед хором стоит человек среднего роста, умеренно полный, лысый, в овальных очках, без пиджака, в серой бязевой сорочке с черной бабочкой. Когда он в минутном перерыве просто разговаривает, обсуждая, например, какую пьесу репетировать следующей, – это спокойный, не особенно подвижный человек, чем-то очень похожий на многоопытного главбуха – возможно, своей хладнокровной и достойной осанкой, как бы предупреждающей: «Меня не проведешь». Начав работу с хором, он становится совершенно другим человеком. Он весь в движении, все в нем кипит и брызжет темпераментом, он дирижирует с огромной выразительностью, помогая рукам и туловищу резкой и ясной, как надпись, мимикой, он подпевает в трудных местах то тем, то другим голосам, словно помогает тянуть воз, готовый застрять, он всех слышит, всех видит и всех держит в руках, и нельзя себе представить, чтобы чье-либо внимание отвлекалось, ибо на всем свете ничто не может сильней притягивать к себе взоры и души, чем этот живой магнит сконцентрированной творческой энергии. Он обрывает пение, возмущенный чьей-то ошибкой, ругает теноров, стыдит сопрано, рассказывает какие-то молниеносно краткие поучительные анекдоты, опять дирижирует, опять прерывает, корит одних, сдержанно хвалит других, и снова раздается пение, в котором наш слух не в силах уловить изъянов.

Сейчас мы услышим песню о Степане Разине. Вперед выходит высокий худощавый старик.

– Это Ковальский Антон Семенович, – шепчет нам директор. – Семьдесят два года, а вот послушайте, как поет.

Ковальский запевает: «Есть на Волге утес…» У него не очень сильный, но густой и прекрасно вышколенный бас. Его исполнение сразу берет за живое: вам кажется, что о народном герое рассказывает человек, который его близко знал и любил. Это ощущение духовного родства усиливается, когда вступает хор. Вы уже совершенно далеки от мысли, что перед вами рабочие и служащие сегодняшнего Череповца, вам слышится молодецкая удаль боевых соратников Разина и горестные сетования крестьян, которые верили в своего вождя и надеялись получить от него свободу и землю…

Репертуар разнообразен, поют произведения Мурадели, Шебалина, Рахманинова, Свешникова. Мы уже больше двух часов на репетиции, а уходить все еще не хочется. Присутствуя здесь, мы как будто приникли к самым истокам искусства и наблюдаем его рождение.

Есть в профессиональных хорах и лучшие голоса и более совершенная техника. По не везде услышишь такое искреннее, такое глубокое, такое осмысленное звучание песен.

Поют знакомые вещи, но впечатление совершенно новое. Гибнет «Варяг», и в могучем фортиссимо мужских голосов звучит сердечная боль и сочувствие этих рабочих парней, может быть, вчерашних солдат и матросов, тем другим, таким же молодым и полным сил, которые погибли, воодушевленные какими-то высокими, но обманчивыми идеалами. И в несмелых, то чайкой взлетающих ввысь, то трепетно замирающих жалобах сопрано звучит неподдельная скорбь по тем, что не вернулись к своим невестам… Сотни раз слышал я раньше эту песню и не подозревал, что она так прекрасна.

С череповецким хором мы снова встретились в Москве, когда он выступал на Выставке достижений народного хозяйства СССР. Я слушал его и гордился своим знакомством с этим коллективом. Но сказать откровенно, я не испытал такого наслаждения, как в той тесной комнате Череповецкого дома культуры, и Анатолий Алексеевич во фраке лишь отдаленно напоминал мне того неистового человека в серой сорочке, на которого я с восторгом смотрел из-за теноровых спин. Видно, для тех, кто пережил муки творчества и радости находок, выступление перед зрителями, обставленное со всем надлежащим парадом, так же отличается от репетиции, как аккуратно завернутая карамель от дикой ягоды, нарисованной на ее этикетке.

Пошехонская старина

У южной окраины Череповца – переправа через устье Шексны, а вернее через широкий залив искусственного моря. Раньше здесь было среднее течение реки. Теперь весь южный отрезок бывшего русла служит фарватером для судоходства по Рыбинскому водохранилищу.

Сначала дорога идет посреди полуострова, образовавшегося между «морем» и широким, подпруженным нижним плесом Шексны. Заметим, что острова, мысы и полуострова в искусственных морях долго остаются безымянными. Может быть, потому, что их не приходится открывать? За этим луговым полуостровом дорога приближается почти вплотную к берегу водохранилища. По ровному, полого поднимающемуся берегу расстилаются густоворсые ковры бронзово-желтоватого, высокого, прямого и ровного, как под гребенку, льна, готового к уборке. Вот девушки уже убирают его, теребят вручную, каждая в своей узкой полосе, и от их неравномерного продвижения край ковра как бы отделан неровной угловатой каймой. Теребильщицы составляют лен снопиками, чтобы через несколько дней обмолотить его, а затем разостлать под августовские росы.

Но сейчас мы обращаем мало внимания на лен – нас всецело поглотил вид грандиозного водоема, первого искусственного моря, созданного руками советского человека. Берег невысокий, как правило, плавно уходящий под воду. В самой северной части – великое множество островков. Из воды высовываются верхушки трав, кустов и деревьев. Местами целый ельничек поднимает над водой свои верхушки – тощие, жалкие, лишенные хвои. Прошло около двадцати лет со времени заполнения водохранилища, но ведь древесина долго сохраняется в воде. Кое-где подводные перелески еще живут, торчащие вершинки зеленеют новыми побегами… Все это, разумеется, остатки непромышленных древостоев (ценные леса были вырублены перед затоплением), и все же, глядя на них, ощущаешь невольную грусть, смутную жалость. Но мало ли случаев, когда человеческие чувства и разумные расчеты плохо согласуются между собой…

Признаки недавнего и внезапного образования озера очевидны на всем протяжении побережья. У самой границы между Вологодской и Ярославской областями возле деревни Гаютино большак пересечен грунтовой дорогой. Влево, на восток, эта дорога, полого взбираясь в гору, уходит за гребень высотки, а на запад идет под уклон.

Поворачиваем направо. Едем лугом. Сначала дорога порядочно наезжена – видно, колхозные грузовики вывозят по ней сено. Но вот мы достигаем прегражденного пряслом проезда в изгороди, отделяющей верхний сухой участок луга, используемый как пастбище, от нижнего, мокрого, примыкающего к озеру. Вынимаем жердину, едем дальше… Местность все ниже и ниже, дорога все мягче и травянистее, однако это все еще настоящая дорога с грейдированным полотном и кюветами. Но вот кюветы заполняются водой, а полотно едва приподнято, оно становится кочковатым, лужицы в остатках колеи. Наш верный газик отказывается везти нас дальше, ибо плаванию он не обучен. Дорога скрывается под водой, впереди необозримый простор Рыбинского моря. Если бы можно было продолжать путь по дну, то дорога вывела бы нас к деревне Большой Двор – на противоположной стороне водохранилища. В кюветах у береговой линии стоят моторные лодочки местных рыбаков.

Вот мы уже в пределах Ярославской области. Как обычно на стыках областей, дорога, мягко выражаясь, нетвердая. Лесок вторичный, нечистый, преобладает сосна, в стороне моря много бесполезнейшего ольховника. Но и здесь в каждой деревне новые срубы, в иных по целому десятку.

Районный городок Пошехонье-Володарск расположен на заливе Рыбинского моря, у слияния трех некогда маленьких, а ныне широко разлившихся речек. Он возник перед нами живописным амфитеатром. Белые здания старинных купеческих особняков, церкви с высокими шпилями звонниц. Когда-то город стоял на холме, довольно высоко над своими реками Согожей, Шелычей и Согой. Теперь же вода подступает к самым домам, и когда регулировщики на Рыбинской плотине допускают уровень выше критической отметки, пошехонцы бомбардируют их тревожными звонками: «Что делаете, ироды, утопите город!»

Город невелик, но и не так уж мал: нельзя сказать, чтобы он выглядел современным, но и далеко не производит того впечатления отсталости и запущенности, которое ассоциируется с его именем у всякого, кто читывал Салтыкова-Щедрина. Улицы широкие, аккуратно вымощенные булыжником, кое-где неплохо озелененные; дома в большинстве каменные, постройки, как видно, XVIII—XIX и, может быть, начала XX века, преобладают двухэтажные. В центре неизбежная рыночная площадь, с гостиным двором и лабазами, где теперь располагаются магазины и склады местного сельпо. На главной улице – районные учреждения, Дом культуры и ресторан. Вечером здесь людно до тесноты – молодежь собирается на танцы и в кино. Одеты по столичным образцам, слышна бойкая речь – порой слишком бойкая…

Мы давно слышали, что в Пошехонье существует одно редкое в наше время ремесло. Здесь делают сусальное золото, иными словами позолоту, которой раньше покрывали купола церквей. Знакомство с этим уникальным производством было одной из целей нашей остановки в городе.

Артель «Золотобой» занимает два деревянных двухэтажных дома на тихой улочке. Нас прежде всего ведут в контрольный цех. Это небольшая комната с окованной, всегда надежно запертой дверью и решетками на окнах. Оборудование состоит из столов, аптекарских весов под стеклянными колпаками и массивного стального сейфа. Нам показывают единицу готовой продукции. Это книжечка из папиросной бумаги, между страницами которой проложены 60 золотых листков форматом 7 на 12 сантиметров и общим весом 1,2 грамма. Таким образом, каждый листок весит 0,02 грамма. Зная площадь листка и удельный вес золота, любитель может рассчитать, какова его толщина.

Если посмотреть такой листик на свет, он кажется прозрачным, точнее, равномерно изрешеченным мельчайшими отверстиями, как невообразимо тонкое сито.

Трогать руками такой листик нельзя, он пристает к коже и разрушается. Для того чтобы проверить принятые от мастеров книжечки, девушки-контролеры берут каждый листочек специальным тупым ножом. Надо прижать листок этим ножом недалеко от края, потом подуть, кончик листка закинется на нож, и тогда, пожалуйста, поднимай и просматривай на свет, нет ли утолщений или, наоборот, разрывов. Сусальное серебро выпускается тоже книжечками по 60 листов, но размер серебряных листков 12 на 12 сантиметров и общий вес целых 3 грамма.

Теперь мы идем туда, откуда доносится мерный глуховатый стук. Производство внешне несложно. Квадратики золотой фольги закладываются в так называемую «снасть» – книжку, странички которой приготовлены из пленки коровьих внутренностей. В снасти 360 страниц, а золото закладывается по одной пластинке через два листка. По набранной таким образом пачке, положив ее на наковальню из полированного гранита, мастер стучит молотком особой формы, удлиненным наподобие тесла. При этом он непрерывно поворачивает снасть и отбивает ее последовательно от середины к краям то в одну, то в другую сторону. Так он стучит, стучит, стучит до тех нор, пока закладка, занимавшая вначале лишь середину снасти, не расплющится до полного ее формата 13 на 18 сантиметров. Когда этот результат достигнут, мастер вынимает уже более тонкие листочки, разрезает их и закладывает снова, и так до предельной тонкости.

Работа утомительная, но попытки механизировать ее пока не дали удовлетворительных результатов: никакой механический молоток не позволяет регулировать силу и направление удара с такой чуткостью, какая необходима, чтобы равномерно отковать тончайшие листки.

Сусальное золото Пошехонской артели «Золотобой» украшает статуи на Выставке достижений народного хозяйства СССР в Москве, рамы картин в московском Кремле, оно идет на золотое тиснение дорогих изданий и т. п.

Пошехонская мастерская существует давно, но с какого именно времени, никто достоверно не знает. После Октябрьской революции она еще некоторое время принадлежала частному владельцу, как будто бы немцу, а потом хозяин убрался восвояси, и организовалась артель. Поначалу, в 20-х годах, она действовала старыми методами частников, скупала где и как можно золотишко и сбывала свой продукт тоже каким придется способом. Но вскоре это дело было взято в руки Министерства финансов, через которое и по сию пору совершаются все операции с драгоценными металлами.

Артель переживает трудности со снастью. Секрет ее изготовления унесли с собой в могилу старики. Снасти из старого запаса но многу раз ремонтировались, из нескольких книжек исправные листки сводились в одну, и с каждым годом их становилось все меньше. Артельщики научились делать снасть для серебра. Пленка кишок, получаемая с бойни, натягивается на рамку, очищается от жировых пятен, просушивается, склеивается вдвое и затем грунтуется особым составом. Но золото до нужной тонкости на такой снасти отковать не удается.

Работа над раскрытием секрета выделки снасти продолжается. В то же время правление артели разыскивает старых мастеров, которые бросили свой промысел, а снасть сохранили на память. В районе Истры и Волоколамска удалось найти нескольких старых золотобоев и получить от них кое-что, но этого далеко не достаточно.

Пошехонские золотобои просили нас, если нам случайно придется встретить кого-нибудь, кто знает о местопребывании старых мастеров или о хранении снасти у их потомков, сообщить по адресу: Пошехонье-Володарск, артель «Золотобои». Мы передаем эту просьбу читателям.

Затонувшее Пошехонье

Вступая в семилетку, пошехонцы подвели итоги своего труда за предшествующий период и узнали, что:

в 1953 году денежные доходы всех колхозов района составляли 13 миллионов рублей, а в 1958 году – 70,6 миллиона рублей;

из этих доходов колхозникам было выдано в 1953 году 5 миллионов рублей, а в 1958 году – свыше 30 миллионов рублей;

неделимые фонды колхозов выросли за период с 1955 по 1958 год на 49,5 миллиона рублей, и это было на 9,7 миллиона рублей больше, чем за предшествовавшие четверть века – с 1930 по 1954 год;

за последние 4 года в колхозах района выстроено более 1000 новых домов.

В районе создана межколхозная строительная организация с объемом работ более 1 миллиона рублей в год; она возводит производственные и общественные сооружения. Колхозные строители нащупывают пути к индустриализации сельского строительства: уже налажена массовая заготовка некоторых типовых деталей.

Основа благосостояния колхозов – лен. Не только по урожайности, но также по качеству, а отсюда и по доходности пошехонские льноводы несколько лет подряд держат первенстве в Ярославской области.

Пошехонские колхозники дружно, всем районом, перешли на денежную систему оплаты труда. Заработки пока что невелики: они в общем приближаются к зарплате неквалифицированных рабочих в промышленности, но при наличии у колхозника кое-какого личного хозяйства они обеспечивают прожиточный минимум.

Переход на ежемесячную денежную оплату по-новому ставит вопрос о зимней занятости колхозников.

С давних пор на всем северо-западе России, в том числе и на Пошехонье, существовала традиция отхожих промыслов. Часть отходников, метавшихся между городом и деревней, в конце концов все же возвращалась в деревню, другая часть навсегда оседала в городе. Еще в первые два десятилетия советской власти отходничество играло немаловажную роль. На стройках первой, да и второй пятилетки трудилось немало «сезонников», как их называли тогда, – строительных рабочих, не потерявших связи с деревней и намеренных туда вернуться. В наши дни, когда, с одной стороны, прежде сезонные производства стали в большинстве круглогодовыми, а с другой стороны, резко возросли требования к специализации рабочих, временное отходничество потеряло свое значение. Но в сельском хозяйстве России сезонность не ликвидируешь. Хотя в колхозе есть и зимой немало дел, но все же зимнюю загруженность никак нельзя сравнить с летней.

Мы беседуем о зимних промыслах в колхозах с секретарем Пошехоно-Володарского райкома партии Г. Н. Езелевым. Человек широко образованный, превосходный экономист, Геннадий Николаевич, естественно, задумывался над этой проблемой. В какой-то степени она в районе уже решается. Если раньше весь лен сдавался трестой, то теперь колхозы строят свои небольшие льнозаводы. К зиме приурочивается также большая часть строительных работ. Зимой колхозники ведут лесозаготовки, используя для этого свои же трактора. Налаживается собственная переработка леса: установлены пилорамы, колхозы обеспечивают пиломатериалами самих себя и реализуют их, получая большую выгоду, чем от продажи круглого леса.

– А что если не ограничиваться только распиловкой леса, а наладить, скажем, мебельное производство?

– Развитие в колхозах трудоемких квалифицированных промыслов может выродиться в кустарщину, – возразил Геннадий Николаевич. – По своим экономическим показателям они неизбежно будут намного уступать крупной государственной промышленности.

Это резонно. Но, с другой стороны, сравнивать следует не только с крупной промышленностью, но и с тем производством, которым занимаются колхозы сейчас! Если мебельная мастерская в колхозе уступает по своим экономическим показателям государственной мебельной фабрике, то она все же превосходит по экономической эффективности колхозную лесопилку, а ведь речь идет об использовании возможностей колхоза. Кроме того, если эта мебельная мастерская удовлетворит спрос местного рынка, то отпадет надобность в каких-то перевозках. Чтобы все это взвесить и оценить, надо вооружиться логарифмической линейкой и считать.

Разумеется, мебельное производство взято мной только для примера, как возможный вариант. В принципе речь идет о трудоемком квалифицированном производстве на местном сырье с использованием традиционных навыков, начиная от художественной резьбы по дереву и кончая плетением корзин. Было бы опрометчиво пренебрегать всем, что не автоматизировано и не механизировано. Какая-то здоровая, физиологически необходимая доля ручного труда всегда сохранится даже в промышленности, а на селе и подавно. Надо подумать и о том, сколько самородных талантов не получит выхода, если не станет ручного мастерства.

Из беседы с Г. Н. Езелевым мы узнали еще много интересного.

– В нашей экономике с появлением Рыбинского моря возникла новая отрасль, – рассказывает он. – Раньше рыбку ловили только любители – на удочку или бреднем. Теперь «приморские» колхозы имеют специализированные рыболовецкие бригады. Главная порода – это судак, его улов составляет до 60 процентов к общему количеству, ну а, кроме того, лещ, щука, чехонь – замечательна в копченом виде, между прочим… Наша рыба идет в Ярославль, Рыбинск, Москву, Горький.

Покончив с экономическими вопросами, мы заговорили на литературные темы. Я слышал от местных работников, что Геннадий Николаевич по просьбе редакции «Большой Советской Энциклопедии» занимался историей Пошехонья и выяснял его место в творчестве величайшего русского сатирика М. Е. Салтыкова-Щедрина. Вот когда я наконец узнаю, насколько фактографичны «Пошехонские рассказы» и «Пошехонская старина»!

– «Пошехонье» с легкой руки гениального писателя стало символом всего самого отсталого, самого дикого в жизни старой России, – говорит Г. Н. Езелев. – Но Пошехонье было лишь литературным именем, которое дал писатель созданному им обобщенному образу, а вовсе не картиной с натуры. Салтыков-Щедрин никогда здесь даже не бывал. Имение, где он родился и провел детство, находилось в соседнем Калязинском уезде Тверской губернии. Мы не в претензии на великого земляка. В то время, которое он запечатлел, пошехонцы, возможно, и заслуживали самой злой сатиры. Но уж теперь-то мы в отсталые записать себя не позволим! У нас в районе более 80 школ, сельхозтехникум, два Дома культуры, 27 библиотек, в каждом колхозе свой клуб…

– А откуда взялось само название «Пошехонье», не в ироническом, а в географическом значении?

– Происхождение его, по-видимому, таково. Река Шексна в прошлые века называлась Шехоной или Шехонью, и местность по ней, естественно, получила название Пошехонья. Только и всего. Так что мы не считаем зазорным называться пошехонцами: теперь этим именем есть немало оснований гордиться. А старое Пошехонье – оно даже не травой поросло, а осталось под водою. Да, именно так. Ведь вот мы с вами находимся на самом берегу Рыбинского моря. Затопленная им территория – это в основном бывший Мормужинский сельсовет, село Мормужино и окружающие деревни. Все сколько-нибудь стоящие постройки были перенесены, крестьянам построили новые дома. Перед затоплением – это было незадолго до начала войны – я ходил в села агитировать за переселение, работал тогда директором школы. Вот, помню, пришел в одну деревню. Собрался народ в большой избе, стал я им рассказывать о плотине, об электростанции, о подъеме народного хозяйства… Слушали, кивали. Заканчиваю, призываю дружно переселяться. Тогда выходит из толпы один старик, бросил шапку оземь, ругнулся нехорошим словом и говорит: «Врет он все, молокосос. Не было тута воды и не будет». Повернулся и ушел. А ведь стариков слушали… Иные не трогались с места, пока не пошла вода. Вот как было…

Вскоре мы снова ехали дальше на юг берегом Рыбинского моря, и нам мерещились в его глубинах навсегда канувшие в прошлое образы угнетения, несправедливости, нищеты и бескультурья…

Километрах в пятнадцати-двадцати за Пошехоньем огибаем заливчик Рыбинского моря, искусственный эстуарий [10]10
  Эстуарием называется расширяющееся в виде воронки вытянутое устье многоводных рек при их владении в море, которое обычно встречается на равнинных побережьях, подвергающихся медленному опусканию.


[Закрыть]реки Ухры. Вид этого волшебного уголка незабываем: лес не только обступает залив, но и торчит со дна чудесными, словно игрушечными, елочками, отражающимися в воде.

Дома в деревнях теперь нередко с мезонинами; еще от Белозерска начали встречаться резные наличники и карнизы, после Череповца их стало больше, а здесь они уже становятся правилом. В палисадниках все чаще попадается рябина, много старых ветвистых лип, не говоря уже о тополях; кое-где тополями обсажена дорога. Населенные пункты стоят гораздо ближе друг к другу.

Мы едем-едем вдоль берега водохранилища, оно у нас все время справа. И вдруг, едва оторвавшись от берега, проехав каким-то населенным пунктом и небольшим сосновым лесом, мы упираемся в новый водный рубеж. Перед нами река шириной в несколько сот метров с темной коричневой водой; один берег у нее пологий, песчаный, – тот, где находимся мы, а на другом, крутом, берегу – живописное нагромождение двух– и трехэтажных домов купеческой архитектуры.

Это Волга, за нею – Рыбинск.

Карстовое озерко у деревни Кречетово.

Деревня Зуево на рассвете.

В тихом уголке стоит старинная деревянная церквушка.

Водопой на Индоманке.

Добыча оказалась несъедобной…

Навстречу дождю.

Семь раз отмерь, один раз отрежь.

Самое трудное позади.

Белое озеро и обводный канал.

Так здесь возят сено с лесных покосов.

Раскопки древнего поселения Белоозеро.

Этой ложкой ели кашу тысячу лет назад.

Настала пора теребления льна.