Текст книги "От Белого моря до Черного"

Автор книги: Алексей Стражевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

IV. ОТ ОНЕГИ ДО ВОЛГИ

«Ничейная земля»

Реки, текущие с запада в озеро Лача, похожи одна на другую – широкое мелкое ложе в известняках, обильно устланное валунами. Но это не настоящие валуны, принесенные ледником издалека, это известняковые глыбы, здесь, на месте, округленные и вылизанные водой, которая размыла и унесла примыкавшие к ним более податливые участки породы. Судя по сооружениям для пропуска сплава, весной эта реки высоко поднимаются, скрывая красоту своих берегов, но теперь она вся перед глазами. Особенно живописна река Ухта у села Песок. Поутру, когда небо голубо, когда солнышко косыми лучами лижет каменные лбы желтоватых валунов, толпящихся на зеленых берегах, словно стадо овец, когда оно золотят и без того золотистую прозрачную воду широкого мелкого потока, – можно часами любоваться этим зрелищем. Мы бы так и поступили, да у нас – план!

В южной части Каргопольского района деревни относительно редки, ответвлений дороги, или, как тут говорят, «поверток», мало: немногочисленное население сосредоточено по тракту. Пока еще здесь незаметно оживления, бросающегося в глаза в других частях района: в деревнях мало строят, чаще видишь старые, почерневшие от времени, покоробившиеся срубы, попадаются покинутые дома с заколоченными окнами.

На безлесных пространствах часто встречаются кустарники – признак запущенности земель. Это самый край; самый юго-западный угол Архангельской области: приблизившись как будто к центру страны, мы тем не менее забрались в самую «глубокую периферию».

Возле маленькой деревушки Лохово обнаруживаем у самой дороги великолепное карстовое озерко. Оно почти совершенно круглое и глубина его по всей окружности равномерно увеличивается к середине. На некотором удалении от берега растут водяные лилии, окружая кольцом середину озера, темнеющую таинственной глубиной. Лоховские ребятишки, охотно принимающие участие в купании, утверждают, что на середине глубина в два человеческих роста, но нырять на дно никто не решается: идет молва, что озеро «засасывает». Весной оно сильно поднимается, вода покрывает даже валуны – настоящие, гранитные, вросшие в землю у берега, а летом уровень постепенно понижается. Вода, как всюду в этих краях, очень чистая, прозрачная, с золотистым отливом и довольно жесткая.

За Кречетовым – большим, заметно обветшалым селом без единого забора, со множеством двухэтажных домов – по сторонам дороги снова потянулись сплошные леса. В глубокой и узкой, спрятанной в лесной заросли лощине течет «пограничная» речка Совза. Мы делаем последнюю в Архангельской области остановку в поселке лесхоза. Лесники считаются извечными антагонистами лесопромышленников – действительно, задачи по отношению к лесу у них противоположны. Но здесь, на севере, работники лесхозов не имеют причин особенно жаловаться на лесозаготовителей: никто не покушается на молодые леса, возобновляющиеся на огромных ранее вырубленных пространствах.

Поселок совершенно новый, дома еще желтеют свежей древесиной, смолистый запах стоит и снаружи и внутри. Один из рабочих приглашает нас к себе передохнуть. Со своей небольшой семьей он занимает отдельную квартиру из двух комнат и кухни.

– Живем – видите как, – он обводит рукой чистое просторное жилище. – За последнее время ладно пошли дела… – И он гладит по русой головке прильнувшего к нему мальчонку лет пяти.

Заходим в магазин запастись провизией на дорогу: «все есть», начиная от овощей и кончая сливочным маслом. Чудесен здешний белый хлеб – настоящий ситный, теплый, ароматный, с хрустящей корочкой.

Нагруженные провиантом и впечатлениями, въезжаем в пределы Вологодской области. Она встречает нас тихими безлюдными лесами и трудными дорогами. На первых километрах кажется, что это еще не новая область, а полоса «ничейной земли», до которой нет дела ни тем, ни другим. Сквозное сообщение по Ленинградскому тракту весьма невелико, а внутриобластные перевозки сюда если и дотягиваются, то самым тоненьким ручейком. Участок дороги северо-восточнее деревушки с выразительным названием Пустынька выглядит совершенно неезженным, полотно поросло травушкой-муравушкой, редеющей там, где остался чуть заметный след колен.

На этом тишайшем участке Ленинградского тракта – места редчайшей красоты. Слева от дороги лежит озерко. В его недвижном зеркале отражаются голубые небеса, барашки белых облаков и узорчатая зеленая ограда леса. А на самом берегу, в двух шагах от дороги, стоит старинная деревянная церквушка, такая прелестная и словно сама собой выросшая здесь, в этом тихом уголке.

Пока мы стояли, любуясь всем этим, наш газик облепили слепни невероятных, фантастических размеров – чуть не с большой палец. Не подлежит сомнению, что они расчитывали, прокусив шкуру, то есть тент газика, полакомиться его кровью. Убедившись в тщетности этих попыток, они с утроенной свирепостью набросились на нас, чем и напомнили о необходимости спешить на юг.

В нескольких километрах отсюда течет у дороги маленькая речка, плутающая в зарослях осоки и ивняка. Распластались на тихой воде искусно вырезанные, похожие на палитры листья кувшинок, и на дернистом берегу, в трех шагах от воды, стоит скамейка – шершавая доска на двух врытых в землю столбах. Кто поставил ее здесь, вдали от всякого жилья? Рыболов, закидывавший на заре свою удочку, крестьянин ли, встречавший здесь лодку с сеном, накошенным на лесном лугу, или, может быть, добрый молодец, поджидавший вечерком свою милую? Так ли, по иному ли, стоит на берегу ручья эта одинокая простая скамейка прекрасным символом любви русского человека к своей неяркой родной природе.

Но вот и первая большая деревня в Вологодской области. Она вся в один этаж, дома не только тянутся вдоль дороги, но и раскиданы здесь и там по увалистой долине реки. Радостно, как со старыми знакомыми, встречаемся с бригадой колхозных плотников – мы разговаривали с ними, когда ехали на север и останавливались здесь, чтобы расспросить о дороге.

– Ну как колхозный клуб, подвигается?

– Идет дело, уже к концу-дак!

Крепко сложенные ребята, среднего роста, широколицые, приветливые и очень скромные… Клуб строят, клуб!

Тихо в деревне, вечер прохладен, на улице нет детворы. На нездешнюю машину глазеют из окон, прижимая к стеклам носы.

Еще несколько десятков километров, и вот перед нами большое село Прокшино, узловой пункт на тракте Ленинград – Архангельск. Отсюда ответвляется дорога к Белому озеру.

Она идет по террасе левого берега Кемы. Эта довольно большая река вытекает из Кемозера – одного из множества маленьких озер, усеявших северо-западный закоулок Вологодской области, и впадает в озеро Белое. За узкой террасой круто встает известняковый борт долины. Растут невысокие ветвистые сосны с необычайно красивой червонного золота корой. Возле самой дороги белеет большой карьер: здесь совсем недавно начали добывать известняк для строительных нужд.

А вот интересный пример взаимосвязи между геологическим строением и растительностью. Плоская вершина холма покрыта лесом. Но его скат лишен древесной растительности: на наклонной поверхности твердого известняка не мог образоваться достаточно мощный почвенный слой. Однако в вертикальных трещинах пластов, дробящих массу известняка через равномерные промежутки, скопились смытые сверху почвенные частицы, и по этим трещинам тянутся узкие ряды сосенок, спускающиеся от верхового лесного массива, подобно бахроме или зубьям редкого гребня.

Кема – полноводная, прямая, без излучин, глубоко врезанная в четко оконтуренные рельефные берега, – напоминает нам Онегу. У деревеньки Шима в нее впадает речушка того же названия, через речушку переброшен совсем новый добротный мост. Вода в Шиме, как и повсюду в известняковых местностях, с золотистым отливом, все дно ручья выстлано обломками известняка. У самого моста – мельница. Она еще не «развалилась», но «веселый шум колес ее умолкнул». Это произошло, по-видимому, совсем недавно: колеса в нижней клети совсем еще крепкие, не сломана ни одна лопасть, исправны и огромные деревянные шестерни, насаженные на валы из толстых еловых бревен, только их вставные деревянные зубья местами подраскачались. Эти зубья, расположенные по торцу колеса, сочленяясь с барабаном из железных прутьев, приводили в движение вертикальный железный вал квадратного сечения, на котором вращался жернов.

Поэтична и прекрасна эта грубая, примитивная и вместе с тем остроумная техника, рожденная не изощренной мыслью образованного конструктора, а самородным разумом неграмотного мужика, устаревшая, но вечная по принципу, бесконечно повторяемому в тысячах новейших машин. Исправны еще бункера для засыпки зерна, чисто в пустом ларе для муки, в порядке разложен на полке набор заостренных молоточков для отбивки жерновов. Но плотина «нарушена» – так здесь говорят, вода проходит где-то низом, и деревянные сооружения, раньше находившиеся под водой, быстро разрушаются, оказавшись на воздухе.

Что сгубило эту мельницу, достоверно выяснить нам не удалось. Возможно, колхозники сочли более рациональным возить зерно на механическую мельницу в район, но скорее всего они не сладили со стихией: в известняках плотины ненадежны, вода может найти лазейку в трещиноватой растворимой породе, расширить ее и исчезнуть, оставив ни с чем своих укротителей.

За Шимой дорога уходит от реки. Преодолеваем невысокий холмистый водораздел, поросший молодым здоровым лесом, в котором преобладает красавица сосна. На прогалинах цветет розовато-фиолетовый вереск: не надо искать обнажений, чтобы угадать присутствие все тех же известняков.

Недолго приходится нам любоваться видами: разбрякшая после дождя дорога требует к себе неослабного внимания; кроме того, постепенно сгущается тьма.

Происшествие на Индоманке

Ночью на малознакомой лесной дороге каждая лужа таит в себе загадку, и вам поминутно кажется, что вы сбились с пути.

Мы долго ехали почти что наобум, как вдруг впереди показались разбросанные огоньки какой-то деревни, и мы постучались в первый попавшийся дом. Хозяин вышел на стук в одной рубашке, от него шел пар, густо клубившийся в свете зажженных фар.

– Устроим, заходите, – сказал он, не дослушав нас до конца.

В темных сенях мы на ощупь поднялись по лестнице в жилой этаж.

– А я вот после бани чаи гоняю, – сказал хозяин, молодой человек с армейской выправкой. – Мам, долей-ка самоварчик, мы вот с товарищами продолжим.

Маленькая согнутая старушка, быстро шаркая ногами в огромных домашних туфлях, зачерпнула воды из ведра, стоявшего на лавочке у входной двери. Полный ковш дрожал и ронял капли, когда она несла его к самовару в другую комнату. Темная, меняющая форму тень от керосиновой лампы скользнула по бревенчатой стене, растворилась в дальнем углу, резким контуром промелькнула по белой печи и скрылась вместе со старушкой.

Долив самовар, старуха вышла, оглядела нас, а потом спросила:

– А вы ции ж такие будете?

– Ладно, ладно, мать, это свои, добрые люди.

Старушка прошамкала что-то и снова скрылась за перегородкой. Мы поговорили некоторое время о том и сем. Выяснили, что хозяин наш тракторист, что в колхозе теперь «жить можно», однако большинство мужчин по-прежнему работает в соседнем леспромхозе шоферами, трактористами или лесорубами, ибо там заработок выше. На расспросы хозяин отвечал словно бы рассеянно, как будто думал о своем. И наконец он сказал, пропустив мимо ушей наш вопрос:

– А у нас тут случай один произошел…

– Да? Что ж такое?

– Человека убили…

…Вот уж который день у нас об этом только и разговору… На суд собирается ехать чуть ли не полдеревни. Бабы письмо написали – требуют высшей меры. Ну и правильно! Нашелся же такой выродок! Расстреляют, туда ему и дорога. У меня-то лично мысли не о нем, а о нас.

Ведь он здешний, из соседней деревни, рос среди нас. Вместе ходили в школу, работали вместе, виделись каждый день, разговаривали, а многие и выпивали с ним не раз. И вот спросите меня сейчас: мог ты от того человека ждать, что он совершит преступление? Знал ты, что он способен на всякую подлость? Я скажу: да, знал.

Судить будут его, не нас. А если по совести сказать, то это преступление – пятно на всю нашу местность. Потому что мы этого гада терпели, кормили и гладили по головке.

Еще со школы знали его первым разгильдяем. Ну, впрочем-то, мы тогда большинство отличались в такую же сторону.

Тихоням приходилось у нас туго, а если парень лихой, сорвиголова, то, значит, ему все ваше почтение. А попробуй скажи что напротив – не возрадуешься, маленьких он лупил беспощадно, а с большими, само собой, не связывался. Ладно, все, как полагается, считали – вырастет, наберется ума.

Вот вырос. В колхозе работать, само собой, не пожелал. Подался куда-то за длинным рублем, несколько лет не было от него ни слуху ни духу. Потом заявился в хромовых сапогах, с чубом кучерявым и с шоферскими правами. В леспромхоз работать не пошел, а поступил в райпотребсоюз. Сразу стал первый парень на деревне, всегда при деньгах, всегда на пара́х. Девкам пошел головы морочить в каждой деревне была у него хахальница, а то и не одна. Ладно, девки раскусили его вскорости, стали поосторожней. Да ему-то и горя мало: на мой век, говорит, дурех достанет.

Едет в район или, скажем, оттуда – если кого надо подбросить или что перевезти – пожалуйста, первым делом к нему, если может, не откажет, но уж и «калым» отдай, не греши, даром не повезет.

В райпотребсоюзе он, конечно, тащил. Кое-кто это знал. Знали. И как же мы на это смотрели? Кто из нас хоть раз сказал ему: гадина ты, паразит окаянный, пошел вон от нас, от рабочих людей, чужой ты нам человек! Сказали так? Ни даже ничего подобного. Чокались с ним – вот это было! «Н-ну, ты силен!» – так говорили.

Больше знали. Бывало, под пьяную руку сам хвалился, как подвозил одну да другую молодую девку, да как в лесу останавливал машину: так, мол, и так, если не хочешь, чтобы волкам тебя бросил, то не будь дурой, не ломайся… Сам рассказывал, скотина, а что же мы? Слушали, щерились, кто верил, кто нет, хи-хи, ха-ха. Да неужто? Ну ты силен! А чтобы по морде – такого не бывало…

Ну вот и дослушались. Ехал он из района, попросилась одна девушка подвезти. Пожалуйста, с нашим удовольствием. До деревни не доезжая, потащил он ее в рожь. Но вышла у него на этот раз осечка. Девчонка-то молодая была совсем, а упорная. Понял он, что не простит она ему этого зла, что отвечать придется, ну и задушил. И бросил в Индоманку.

Через три дня нашли – километров за сорок по течению…

Вот и думаю я себе: преступление – это дело случая. Оно произошло, а могло и не произойти. Так? Но вот спросили бы меня месяц назад, год: кто здесь кандидат на убийцу? Ни на кого бы не подумал, а про этого гада, если по совести, должен был бы сказать: этот может! Если его шкуры дело коснется, мать, отца родного не пощадит. И не я один знал… Вот этой самой рукой я пожимал ему руку, которой он задушил человека.

Ну и скажите, пожалуйста, мне, отчего мы такие добренькие, почему каждому мерзавцу так с нами хорошо, что он день ото дня больше гадит? Почему, вернее сказать, такие мы трусливые, что боимся обидеть отпетого сволоча? Хватимся только, когда он начнет убивать… Да ведь нам бы надо, если по чести говорить, его, паразита, до того довести, чтобы он на себя руки наложил, а не на людей руку поднимал… Нет, все на власть надеемся. А сами-то кто? Когда же привыкнем? Пора бы уж…

Да вы пейте чай-то, наливайте… Сахар берите…

Я тут вам наговорил, на сон грядущий. Вы не подумайте, народ у нас в общем-то смирный, путевый народ…

А что было, то было.

Липин Бор

На рассвете пожилой колхозник постучался к нам в окно.

– Вы не на Липин Бор поедете?

– Туда.

– Пассажира не возьмете?

– Можно будет.

– Вот спасибо, выручили. Тогда заезжайте вон в тот дом, чайку выпьете на дорожку.

Ладно, мы не возражаем и против чайку, своих хозяев нам не хочется тревожить в такую рань. Впрочем, они уже встают, старуха идет к корове, а тракторист плещется водой на дворе, до пояса голый.

– Учительницу, стало быть, повезете, – говорит он. – Дочка у него учительница, ей на совещание ехать в район.

В доме, где нас ждали, стоял переполох. Мать металась растерянно, украдкой бросала на нас беспокойный взгляд и снова бежала на кухню, и оттуда нам было слышно, как она причитала срывающимся голосом:

– Господи-господи, с чужими людьми, с совсем незнакомыми…

А рослый молодой человек, брат учительницы, в соседней комнате внушительно и деловито давал сестре какие-то инструкции – вероятно, о способах самозащиты. Сама же учительница, девчушка лет двадцати, смущенная и сбитая с толку, краснела, вздыхала и старалась на нас не смотреть. И только старик колхозник, который знал жизнь лучше, чем его домочадцы, степенно делил с нами компанию за самоваром, вел разговор о посторонних предметах, а мы добросовестно наливали на блюдечко, дули и прикусывали мелко наколотым сахаром, стараясь ничем не выдать, что понимаем суть.

Наконец сборы были закончены. Пока мы усаживались, вся семья настороженно следила за нами, стараясь по нашим лицам, движениям, по укладке багажа в машине, по каким-нибудь случайным признакам разгадать в последнюю минуту, что же мы за люди…

Солнышко уже взошло, и сразу повеселело все вокруг. Заиграли чистыми красками лесистые холмы, луга и нивы на их склонах, просветлели деревенские избы, широко раскиданные вдоль дороги, по долине ручья и по ту сторону небольшого синего озерка.

Сразу за деревней дорога пересекает Индоманку. Вода в ней прозрачная, но уже не золотистая, а чуть коричневатая, с торфяным оттенком. Густые водоросли колышутся течением. У моста устроен проход для сплава древесины: плавучие ожерелья сплоченных втрое бревен, постепенно сужаясь, ведут к высокому, в расчете на разный уровень воды, бревенчатому коридору, напоминающему шлюз, только без ворот.

Река описывает широкую излучину среди невысоких холмов, одетых елово-лиственным лесом. На нижних склонах золотится несжатая рожь, а еще ниже, у самой реки, ярко зеленеют луга. Уже пасется колхозное стадо. Бело-пестрые коровушки медлительно переступают, выбирая себе завтрак по вкусу, и какая-то из них, видимо, любительница самовольных отлучек, позвякивает хриплым четырехгранным колокольчиком.

За мостом вдоль дороги на несколько сот метров еще тянутся пастбища, постепенно переходящие в кустарник и затем в высокорослый лес. Пастбища обнесены прочными изгородями из наклонных жердей; такие изгороди мы встречали повсюду между Белым озером и Северной Двиной.

После недавних дождей дорога превратилась в сплошную цепь глубоких рытвин, заполненных водой. Наш газик, натужно ревя, пробирался в глубокой проделанной зилами колее. И вдруг перед нами возник целый бассейн, похожий на корыто, – с десяток метров длиной и шириной почти во все полотно. Во впадине стояла вода, тонким слоем покрывая серое илистое дно. Мы взяли небольшой разгончик и, включив демультипликатор, «с господцем», как говорил один военный, пошли на штурм.

Окунувшись по подножку в жидкую грязь, газик лихо пронесся через лужу. Но борта этого проклятого корыта были высоки и круты. Поднявшись на дыбы, машина почти что уже выбралась наверх передними колесами, еще бы вот чуть-чуть-чуть толкнуться задними, и мы бы были там… Но жидок предательский ил, газик фыркнул, задрожал и – остановился.

«Глушитель в воде!» – мелькнула тревожная мысль. Нет ничего страшнее, как заглушить мотор в таком положении – вода, а еще хуже жидкая грязь наберется в глушитель и тогда… чего будет стоить только завести мотор! Прибавляю оборотов – теперь не заглохнет. Пытаемся выехать назад – тоже застреваем на борту «корыта». Еще раз вперед – с таким же результатом. Грязь уже выше подножки…

Надеваем резиновые сапоги, подрываем лопатой крутизну, ломаем сучья в лесу, бросаем их под колеса. Еще одна попытка – опять безуспешно. Снова рубим сучья, набросали их уже столько, что кажется победа в кармане, снова пробуем – и снова не хватает зацепления для последнего рывка! Еще одна отчаянная попытка, почти уже без надежды на успех, – газик взревел, рванулся, и как ни в чем не бывало выехал на твердый грунт. Только теперь мы заметили, насколько грязны.

Вымыв в лужах сапоги и руки, в прекрасном настроении продолжаем путь к Липину Бору. Липин Бор, Липин Бор… Мы еще почти ничего не знали о нем, а он уже нравился нам одним своим названием, таким необычайным, загадочным и поэтичным, словно из старинной русской сказки. Оно наполняло нас каким-то радостным ожиданием, и мы, развеселившись, низали на него всплывающие невесть откуда бессмысленные, но смешные рифмы:

 
Старик Ипатыч с давних пор
Хотел поехать в Липин Бор…
Шофер, приехав в Липин Бор,
С разгону повалил забор…
 

Бывают же такие счастливые названия: вы только подумали, а вам уже весело!

Повеселела и наша спутница. От нее мы узнаем, что село Липин Бор за последние годы перетянуло к себе функции районного центра, ранее находившегося в соседнем селе Вашки. Район по-прежнему называется Вашкинским, но его центром официально признан Липин Бор.

Откуда же такое название? Оказывается, неподалеку от села есть обширные липовые рощи, где в старину добывали лыко и луб для лаптей и лукошек. Ныне лаптей не плетут, но промысел лубяной сохранился; им занимается лесохимическая артель, ведущая также добычу живицы и прочего лесного сырья и вырабатывающая деготь, скипидар, канифоль и дубители.

Село окружено – нет, буквально поглощено великолепным сосновым бором. Громадные стройные сосны, сверкая золотистой корой, выстроились на песчаном берегу бескрайнего Белого озера, словно могучее войско, стоящее на страже природной гармонии, красоты и здоровья. А озеро – огромное и выпуклое, как море, оно даже при небольшом западном ветерке плещется настоящим морским прибоем, издали слышен мерный шелест его волн. Не из этих ли вод, не на этот ли берег выходили, как жар горя, тридцать три богатыря? Не они ли остались на суше чудесным зеленокудрым войском в золотых кольчугах?

Широкая луговина у берега поделена изгородями на пастбищные участки. Чистый мелкозернистый песок прикрыт тонкой дерновиной. Волны подмывают берег, сносят песок в озеро, дерновина нависает козырьком, болтается буро-зелеными бородами. Метрах в десяти-пятнадцати от берега из воды поднимаются ивовые кусты: это при западном ветре, а когда ветер с востока, они, по-видимому, оказываются на суше.

Белое озеро очень мелко по отношению к своей немалой площади (1125 квадратных километров): его наибольшая глубина едва достигает 8 метров. Поэтому вода в нем очень теплая, несмотря на его сравнительно северное положение. Песчаное дно взъерошено рябью гребешков. Глубина по щиколотку, потом до колена, потом – у ивовых кустов, где проходит невысокий, сейчас скрытый под водою береговой вал, – опять чуть выше щиколотки, а дальше постепенно увеличивается, но очень медленно: идешь, идешь, и все ниже пояса, потом по грудь, потом опять по пояс, почти как на Рижском взморье…

Пробредя метров двести от берега, мы так и не добрались до настоящей глубины. Скучновато для хорошего пловца, зато какая благодать для ребятишек! Какие можно было бы здесь организовать пионерские лагеря! Чем не северный Артек! С каким интересом приезжали бы сюда ребята промышленных городов разных широт, а в особенности южане, не знакомые с прелестями северо– и среднерусской природы!

И снова не хочется уезжать… Но надо. Утешаю себя:

– На следующее лето отдыхать – только сюда.

Напарник мой смеется:

– А как же Каргополь? А Хижгора?

Да, действительно, такое обещание я давал уже раньше, и даже не однажды. А сколько раз еще предстоит мне дать его на нашем дальнем пути через богатую прекрасными ландшафтами Русскую равнину?

Да, есть где отдохнуть на Руси. Но и поработать есть где, ох как есть…

Дорога идет все время по песку. Деревни обнесены изгородями, просто так через них не проедешь, приходится останавливаться, открывать ворота и потом закрывать их за собой. Вскоре после большой деревни Ухтома мы далеко отрываемся от берега озера и попадаем в болото. Оно располагается слева от дороги, а справа, со стороны озера, все еще продолжается сосняк, местами довольно рослый. К сосне примешивается березка, осина, ива в низинах и у дороги. На болоте тоже кое-где растут деревца – все больше хилая сосенка. В моховых кочках много спелой ягоды – брусники, голубики, клюквы. По обочинам густо разросся и вовсю цветет вездесущий иван-чай.

Выезжаем на луговую равнину. Издали видна широкая серебристая лента реки. Вот она, полулегендарная Шексна, важное звено старинного российского водного пути из Балтики на Каспий. Красавица река наполовину уже поглощена искусственным Рыбинским морем. Скоро такая же участь постигнет и верхний ее отрезок, на котором по плану реконструкции Волго-Балтийского пути сооружается каскад шлюзов, плотин и водохранилищ. Так что «спешите видеть», говорим мы себе, может быть наше свидетельство о Шексне будет последним…

Мы у переправы. Здесь, почти у самого своего выхода из Белого озера, Шексна широка и полноводна. Чуть выше мы видим селение, навигационные знаки на высоких столбах и какие-то сооружения. Это пристань у деревни Крохино и ее шлюз, построенный в 1881 году для пропуска судов, идущих в Шексну не по каналу, а по озеру.

Въехали на паром, помогли паромщикам отчалить. Маленький моторный катерок с обитым автопокрышками носом зашел сзади, стал подталкивать нас к противоположному берегу. Все это – спокойно, без суеты. Здесь живут все те же северяне – степенный, рассудительный народ, скупой на слова и неторопливый, но основательный в деле. Однако антропологический облик по сравнению с архангельско-холмогорским районом уже значительно изменился, сошел на нет широколицый, среднего роста, крепко сколоченный поморский тип, стал чаще встречаться народ высокорослый, с продолговатым лицом, со светлорусыми и белесыми волосами…

Каких-нибудь 3—4 километра отъехав от Шексны, мы оказались перед новой водной преградой. Это обводный Белозерский канал, важнейшее звено Мариинской водной системы. Через канал переброшен узкий понтонный мост. Металлический понтон необычно высок, ибо уровень воды в канале метра на два ниже уровня дороги. Когда по каналу идут суда, понтон выводят из прохода. Неподалеку от моста – пристань с пассажирским павильоном и складами, небольшой поселок вокруг нее. Все это – и мост, и пристань со своими службами – очень опрятно и содержится в образцовой исправности. А между тем каналу осталось жить всего несколько лет.

По отлогому склону выбираемся из пришекснинской низины на высокий коренной берег и вскоре поворачиваем направо по шоссе, ведущему в Белозерск.