Текст книги "От Белого моря до Черного"

Автор книги: Алексей Стражевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Здесь будет город заложен…

Плесецк, центр лесной промышленности у скрещения Ленинградского тракта с железной дорогой, не похож на традиционные северные поселения. От других северных городов его отличает отсутствие церквей и каменных зданий, от сел – то, что он не вытянут вдоль основного проезжего пути. Почти все его дома новые – двухэтажные, брусчатые, иногда обшитые тесом, или индивидуальные рубленые домики с небольшими земельными участками.

Не знаю, как в другие годы, но этим засушливым летом Плесецк утопал в пыли: здесь большое автомобильное движение, а дороги, как правило, немощеные. Да, Плесецк пока не блещет благоустройством, но в его облике есть что-то явно современное. Может быть, это впечатление создает разумная прямоугольная планировка, может быть, солидное единообразие двухэтажной центральной части с несколько неожиданным стадионом в самом центре, а может быть, облик жителей и быстрый городской темп их жизни.

Секретарь райкома партии Иван Кузьмич Швецов, покручивая карандаш, говорит:

– Плесецкий район – самый промышленный в Архангельской области, конечно, после Архангельска. А в недалеком будущем он станет крупнейшим промышленным очагом всего нашего Севера…

Швецов худощав, у него тонкие черты лица, живые голубые глаза. Высокий лоб продолжается большой залысиной, однако она не портит лица, а, гармонируя с серьезным и строгим его выражением, придает ему оттенок учености.

– Район богат сырьем для цементной промышленности. Вот здесь, севернее Плесецка, – Иван Кузьмич поворачивается к карте, – строится мощный цементный завод. Он будет давать миллион тонн цемента в год. Рядом вырастет рабочий городок со всеми современными удобствами. Это первоочередная наша новостройка, но не главная!

Рассказывая, Иван Кузьмич оживляется, быстрее крутит в руках карандаш, жестикулирует. Видно, что тема эта его глубоко волнует.

– Основной промышленный узел разместится северо-западнее Плесецка, у реки Онеги. Здесь возникнет целый промышленный комплекс, основанный в первую очередь на освоении местных сырьевых богатств. Правда, дело это не так-то скорое, в семилетке едва ли многое успеем сделать, но перспективы огромные, на много лет вперед. А между этим промышленным узлом и тем, который сложится вокруг цементного завода, возникнет город. Вот здесь, – он указал точку на районной карте. – Это будет образцовый современный, город на 200 тысяч жителей с многоэтажными домами, газом и прочими удобствами… Мы тут, – Иван Кузьмич улыбается, – этот город во сне видим. Даже название ему уже придумали. Не знаю, может быть, его и не утвердят, но нам нравится: Северороссийск.

Можно только позавидовать жителям будущего северного города. Ведь он будет целиком сооружен заново, никакие контуры прежней застройки не будут стеснять планировщиков. Этот город будут строить с учетом новейших достижений архитектуры, строительной техники, промышленности строительных материалов. А сырьевая база для развития этой промышленности здесь воистину неисчерпаема. Новый город и его промышленность решительно изменят лицо не только Плесецкого района, но и всего прибеломорского Севера.

Северороссийск уже живет в думах жителей Плесецка. Еще до посещения райкома мы слышали о нем и от рабочих автотракторной мастерской, куда заезжали для кое-какого ремонта, и от соседей по столу в рабочей столовой. После первых же слов знакомства люди, рядовые рабочие, с воодушевлением говорили нам про завтрашний день города и всего края…

Но это – перспективы. А сегодня Плесецкий район – крупнейший лесозаготовитель Архангельской области. Он дает один процент всесоюзной добычи древесины, и такая же доля останется за ним на протяжении семилетки. Правда, запасы истощаются, однако есть еще непочатые лесные массивы, сосредоточенные на северо-западе района и на примыкающих территориях соседних районов, вдали от дорог.

– В наших краях лес добывали еще купцы, – поясняет Швецов. – Брали, что под рукой. Ну и мы поначалу шли по их стопам. Поэтому вдоль дорог вы не увидите настоящего леса. Если хотите его посмотреть – поезжайте на лесопромыслы…

Зеленая сама пойдет…

В управлении комбината «Онегалес» нам порекомендовали Савинский леспромхоз. С Ленинградского тракта мы вскоре свернули на лежневку, затем дорога пошла по песку, сначала через молодой сосновый бор, потом через старые вырубки. На некоторых выросли березки, им лет по пятнадцати, но развились они плохо, корневая система собирает недостаточно влаги в этой сухой песчаной местности. На других вырубках только торчат сухие пни, да иван-чай, страдая от сухости, уныло свешивает необычно бледные колокольчики своих цветков с высоких и тощих матово-оливковых стеблей. Местами видны следы лесного пожара: черные головни валежника, обгоревшие снизу стволы мертвых деревьев, черные пятна обожженной земли. Кое-где вырубленный лес сменился довольно густой порослью молодых сосенок.

– Это что, посадки? – спрашиваю едущего с нами инженера.

– Что вы, – отвечает он, – до лесопосадок, пожалуй, не скоро дойдут руки. Много еще такого леса, который перестаивает. Суть проблемы в дорогах. Нам надо строить дороги быстро и как можно дешевле, ибо после вывозки леса она зачастую оказываются никому больше не нужными.

Не только дороги. Вот на пути брошенный поселок, частично разоренные засыпные домики, нетронутые изгороди. Теперь строят сборные дома, которые можно с уходом лесорубов перевезти на новое место.

Въезжаем в большой таежный поселок, весь из новых домов. Читаем вывески: клуб, средняя школа, магазин, столовая. У одной из окраин – железнодорожные пути, вагоны и платформы, штабеля лесоматериалов.

По профилированной и плотно укатанной дороге мчимся дальше – на лесосеку. Автомашины, тяжело нагруженные лесом, идут одна за другой, и мы на сложных участках предусмотрительно уступаем им дорогу.

Лесосека издалека дает о себе знать рокотом тракторных моторов. И вот наконец впервые за всю поездку мы видим лес, которым действительно можно залюбоваться: высокий, густой, радостно зеленый елово-сосновый древостой с небольшой примесью березы, осины и всяких других лиственных пород.

На обширном участке, поделенном на ленты шириной в несколько десятков метров, работают малые комплексные бригады, каждая на своей ленте. Трактор – главная сила на лесоразработках. Это не просто тягач, с его помощью производится множество операций. С поразительной ловкостью, на высоких скоростях водят трактористы свои тяжелые машины, таскают бревна, выкорчевывают пни, прокладывают подъездные пути для автомашин… Зато и вид у этих тракторов: ободранные и выцветшие, с помятыми боками, они разочаровали бы тех, кто составляет себе представление о производственных процессах по выставочным картинкам и кадрам кинохроники. Но лесорубы довольны могучими ТДТ и С-80: был бы мотор силен да гусеницы крепки, а любоваться на них все равно некогда.

– У нас лесоруб полностью разгружен от тяжелого физического труда, – говорит директор леспромхоза.

И это действительно так. Вот вальщик подходит к дереву. Он вооружен легкой бензомоторной пилой, небольшим бачком для горючего и лопаткой для подготовки рабочего места. Рабочий осматривает дерево, обходит его со всех сторон, приноравливается – на все это уходит, наверное, не больше минуты. Громко жужжит малютка-мотор, и еще через полминуты с шумом падает высокая ель, оставляя совсем низкий пенек, который не помешает проезду трактора.

Вальщик идет к другому дереву, к третьему… А тем временем подъезжает трелевочный трактор и волочит стволы к месту погрузки их на автомашину.

Погрузка была когда-то самым тяжелым делом. Теперь она механизирована при помощи простых, но остроумных приспособлений. Комплектуется так называемый крупный пакет – 15—20 стволов, трактор втаскивает его за трос по наклонным лежням, и пакет валится на опоры автомобиля-лесовоза. Машина поскрипывает, но терпит.

Рослый лесоруб с небритым загорелым лицом говорит весело:

– Во у нас как! Раньше, бывало, запевали «Эх, дубинушка, ухнем», а теперь одно знаем: «Эх, зеленая, сама пойдет!»

Замечательно работают шоферы. Мы знакомимся с одним из них. Лет пятнадцать назад приехал он в Плесецк из разоренного войной украинского села, чтобы подзаработать деньжат, да прижился в крепком дружном коллективе лесорубов и остался здесь – теперь уж, видно, навсегда. Ясные, добрые голубые глаза улыбчиво смотрят с загорелого лица в густой щетине – лесные жители обычно бреются раз в неделю, в субботу или в воскресенье с утра, а сегодня, к сожалению, пятница…

Лесной шофер удивляется нашему пробегу: из самой Москвы до Архангельска, вот это Да! А что же нам сказать о его пробегах, день за днем и год за годом по лесным дорогам в пыль и в грязь, в мороз и пургу, с многотонным длинным возом леса, который при малейшей неосмотрительности может стащить с колеи, с настила, в кювет, в болото, поломать машину и шоферские косточки. Но наш знакомый осторожен, хотя и скор. По-будничному скромно делает он свое трудное, нередко героическое дело, от которого за день постарел бы какой-нибудь столичный асфальтовый лихач. Он хорошо зарабатывает и в довольстве растит свою большую семью – у него пятеро ребятишек, и дети северяне растут такими же крепкими, скромными и упорными в деле, как их отец.

Шоферы! Миллионная неутомимая армия тружеников, как неоценимо важна ваша служба! Каких чудес выдержки, мастерства, смекалки ни совершаете все вы, а особенно шоферы провинций и окраин, лесов, целины и новостроек, где трудны дороги, где перевозки всегда срочны, где всегда перегруз и где скудна ремонтная база, где шофер сам себе и слесарь, и вулканизатор, и грузчик!..

Можно ли представить себе хоть один день, один час жизни любого звена нашего огромного хозяйственного организма без шоферов?

Светлый путь

Едем полуразрушенной гатью, осторожно нацеливаясь колесами на остатки лежневой колеи, с ходу штурмуя проломы. Деревня Оксово издали чернеет двухэтажными обветшалыми, покосившимися домами. Подъехав ближе, мы убеждаемся, что наиболее ветхие из этих строений покинуты и обросли вокруг бурьяном, а за овражком видим длинную прямую улицу новых крытых шифером домов. Под окнами много цветочных клумб, на грядках зеленеют длинные перышки лука, нежные пушистые хвостики моркови, дальше идет капуста, а на задах – массив картофеля.

Когда переезжали через овражек, навстречу нам попался пожилой велосипедист в темно-сером опрятном костюме и тяжелых, видавших виды яловых сапогах. Он приостановился, выжидательно посмотрел на нас, но мы ничего не спросили, и он поехал своей дорогой.

Первый же встречный на новой улице, не ожидая нашего вопроса, говорит:

– Вам, наверное, Карл Иваныча? А он уехал на покос.

Нет, нам не Карл Иваныча, мы не знаем даже, кто он такой. Мы приехали, чтобы повидать девушек-энтузиасток, которые после окончания Плесецкой средней школы пошли рядовыми колхозницами в артель «Светлый путь». Из расспросов выясняется, что одна из девушек по имени Граня работает на молочном пункте и сейчас должна прийти домой. Остальные в поле.

Стройная миловидная блондинка в нарядном светлом платьице стучит каблучками по деревянному тротуару. Голубые глаза смотрят открыто, доверчиво и смело. А рука крепкая, с шершавой ладонью: видно, не шутки шутить ходит Граня на свой молочный пункт.

Для начала, чтобы скоротать первые, всегда неловкие минуты, осматриваем дом, в котором живут четверо подруг. Светлые обои, тюлевые занавесочки, какие-то домашние вышивки и патефон с любимыми пластинками. Обстановка простая, но есть все, что нужно, – мебель дал колхоз. В сенях стоит новенький голубой велосипед. Принадлежит он одной из девушек, но пользуются им, конечно, все.

– Так как же вы решились?..

Граня улыбается. Она понимает, что мы только шутки ради говорим об этом, как о «подвиге», а в действительности, так же как она сама, видим в нем тот главный и самый правильный путь, который ведет молодежь к завоеванию прочного места в жизни, к труду и знанию. Немного освоившись с нами, она рассказывает:

– Разговоры у нас в классе шли давно. Сначала все говорили: поедем как один. А когда подошло время конкретно решать, много «энтузиастов» отсеялось. Осталось нас «твердокаменных» десятеро девчат. Знали, что трудно, да мы ведь не неженки. А потом, сказать если по совести, гордость не позволяла, чтобы поговорить-поговорить да в кусты. А еще, вы, наверно, сами понимаете, есть такая важная сторона. Все хотят учиться, и мы, конечно, тоже. Сейчас получить высшее образование доступнее тому, кто сам трудится и полезен обществу. Мы рады такому порядку, потому что он – для нас, то есть для тех, кто не боится труда.

– Значит, вы будете учиться в вузах?

– Да, заочно. Шестеро девушек уже поехали держать экзамены в пединститут, а у остальных, кто в сельскохозяйственный, экзамены будут осенью.

Ну как не порадоваться за этих смелых, самостоятельных и разумных девушек! Лет через пять-шесть они станут превосходными учительницами и агрономами, знающими жизнь и труд, и ни одного месяца у них не пропадает без пользы для себя и для народа.

– А как вам тут живется? Не скучаете?

– Ой, что вы! Здесь так хорошо. Места такие красивые: Онега, луга, озера… Молодежи в деревне много. В клубе кино бывает, танцы. Библиотека есть. И вообще, если судить по началу, скучать нам не дадут.

Сказав это, Граня смеется с лукавым выражением.

– Что, окружили вниманием?

– Еще как! Из райкома комсомола приезжали, потом корреспондент районной газеты, и еще на днях приезжал секретарь райкома партии, такой симпатичный дяденька. Он, конечно, не специально к нам, но все же…

– Ну и как, нравится вам такое внимание?

Граня чистосердечно подтверждает:

– Внимание приятно!

Едем в поле. На новой улице вырыты кюветы, и проезжая часть хотя ухабиста, но совершенно суха.

– Вы бы видели, что здесь раньше творилось, – говорит Граня, – ни проехать, ни пройти. Это Карл Иваныча благодарите.

– А кто такой Карл Иванович?

– Как кто? Бригадир! Он такой замечательный, все так хорошо объясняет, как в школе…

По новому мосту переезжаем через ручеек, текущий в глубоком овраге, и сворачиваем влево, навстречу течению ручья. Вот мы и в поле. Тут мало общего с просторами зерновых полей степной и лесостепной России. За небольшим, в несколько гектаров клином золотистой ржи виден невысокий лесок, тут же рядом в глубоких впадинах два крошечных озерка с хрустально чистой родниковой водой, а чуть повыше по ручью – мокрый луг, переходящий в болото… Здесь нечего делать комбайну; сытая былинная савраска резво тянет легкую косилку, за ней молча поспешает колхозник с вожжами в руках. Проходит десяток минут, глядишь уже снова появляется из-за высокой ржи конная косилка. Разумеется, не все нивы колхоза так малы, есть и сравнительно крупные массивы, колхоз владеет и комбайном, и тракторами – в одной оксовской бригаде их пять штук.

Денек на славу, солнышко припекает. Девушки вяжут снопы. Работа им нравится, утверждают они единодушно: на свежем воздухе, здоровая и веселая. Они уже освоились и перевыполняют норму. Любую полезную работу готовы делать, на то они и колхозницы.

Говорят серьезно, рассудительно, а в глазах еще столько неистраченного озорства! И косятся на сжатую полоску: как бы им не отстать!.. Мы понимающе отходим в сторону, и девчата продолжают трудиться: раз, два – собрали каждая по снопу, жгут скрутили, обвязали, подняли, составили, еще по снопу и еще – есть скирда, сверху снопом, как шапкой, накрыли – готово, пошли дальше – и все с задором, шутками, шалостями… Пожилая колхозница, руководительница звена, качает головой: молодо-зелено, девоньки, уж больно-то вы резвы, не надорвитесь с первачка, надолго ли хватит вашего веселья… Но нет, тетушка, это не бездумное веселье, это гораздо глубже.

Время обеденное. Возвращаемся прежним путем и только сворачиваем с полевой дороги на главную улицу, Граня восклицает:

– Вот он, Карл Иваныч!

Навстречу нам едет на велосипеде человек в темно-сером костюме.

– Здравствуйте… Мы уже с вами встречались!

Бригадир снимает кепку, вытирает вспотевший лоб, неестественно белый в своей верхней, спрятанной от загара части, протягивает широкую корявую крестьянскую ладонь.

Мой спутник на автомашине продолжал путь к дому юных колхозниц, а мы с Карлом Ивановичем пошли пешком вдоль улицы.

– Говорят, это ваших рук дело, – сказал я, показав на дорогу.

– Почему моих, колхозники делали, – возразил Карл Иванович. – Что настаивал, это действительно так…

Он пришел со своей большой семьей в Оксово полтора года назад, вместе со многими другими семьями из недальнего селения, прибывшими на укрупнение колхоза. На деревню наступало болото, Оксово тонуло в непролазной грязи. А между тем Онега была совсем рядом, и спустить в нее воду из болота было не таким уж сложным делом. Карл Иванович убедил колхозников, поднял их на дренажные работы, и в деревне стало сухо и чисто.

У дома Карла Ивановича – такого же, как все остальные, – кроме образцовых грядок лука, капусты, репы и моркови, я увидел небольшую раскрытую сейчас теплицу. В ней росли огурцы, помидоры и даже арбузы и тыквы. А рядом с теплицей стоял в открытом грунте частично укутанный в рогожу высокий куст виноградной лозы!

– Да вы колдун, Карл Иванович!

Бригадир машет рукой:

– Что вы… Тут можно действительно чудеса творить, особенно в такое лето, как нынче, да некогда этим заниматься. Колхозных дел по горло. В гору идем! Раньше приходилось туго. Колхоз и колхозники сидели по уши в долгах. А теперь трудодень стоит восемь рублей, не считая натуральных выдач. Все больше даем городу молока, масла, мяса. И это только начало. На естественных лугах накашиваем по две с половиной тонны сена с гектара. Если же выращивать высокопродуктивные кормовые культуры, в несколько раз можно увеличить стадо. А площади найдутся, если осушить заболоченные земли, освоить целину…

– А народу достаточно, чтобы все это поднять?

– Да ведь как вам сказать… Когда человек видит прок от своего труда, он начинает работать за двоих и за четверых… Большие надежды у нас на молодежь. Правда, некоторым молодым людям внушили мысль, что все на свете делается для них, а от них ничего не требуется… Но труд – превосходный воспитатель. Молодой колхозник, когда он почувствовал себя создателем колхозного благополучия, – это богатырь. Да, богатырь!

Карл Иванович как будто растроган. Может быть, говоря так, он с тайной гордостью думает о своих детях – двух сыновьях и дочери, которые работают, все трое, в колхозе трактористами. Карлу Ивановичу пятьдесят шесть лет, жизнь его не баловала, и здоровье начинает понемногу сдавать. Но он продолжает работать, а работать для него – значит быть на ногах, быть в самой гуще: на покосе, на севе, на уборке, на скотном дворе, в мастерских – с раннего утра и до ночи.

– Буду работать, пока есть силы, – говорит колхозный бригадир. – А сил не станет – ну что ж, я вырастил себе смену, никто меня не попрекнет…

Мы долго трясем друг другу руки… Потом иду проститься с девушками. Юных жниц мой спутник уже доставил к месту работы на машине – ох, баловство! Граня на молочном пункте. Она выходит помахать нам рукой.

Вдоль Онеги-реки

Прежде чем уехать из Оксова, мы решили завести знакомство с Онегой. Она совсем рядом, но берега крутые и высокие и даже в пятидесяти метрах от нее воды не видно.

Сбегаем по крутому откосу. Быстрое течение гонит бревна, много бревен валяется на узенькой отлогой полоске светло-бурого известкового ила. На противоположном берегу тоже стоит деревня, туда направляется большая лодка с пассажирами, а оттуда молодой крестьянин переправляет вплавь двух лошадей – на одной он сидит, а другую держит за недоуздок. Ребятишки резвятся в теплой воде, но далеко не заплывают: опасно купаться в глубокой реке с быстрым течением, водоворотами и плавучими бревнами. Мы же, на зависть юному поколению, плывем до середины в коричневатой воде, прикосновение которой удивительно ласково…

Эх, остаться, что ли? Почему бы в самом деле не отдохнуть в Оксове денек-другой? Здесь живут просторно, народ приветливый, магазин есть, молока сколько хочешь… Мой спутник находит подозрительно много доводов в пользу того, чтобы остаться. Да и сам я, признаться… Нет, нет! Не будем об этом говорить. Впереди еще столько работы.

Снова выбрались на Ленинградский тракт, едем дальше на юг. По сторонам то довольно рослый, здоровый хвойный лес с примесью лиственных пород, то заболоченный лесок, то волнистые долины речушек с полями золотистой ржи. На недавних вырубках растет береза и сосна. У дороги то и дело попадаются копны свеженакошенного сена, вывезенного с лесных полян. Остановившись отдохнуть, мы подсели к старику, который разжег костер, поджидая, когда за его сеном придет машина.

– Много ли тут зверя, папаша?

– Как не много, оченно даже много, и лося, и медведя, и протчего зверя… Третьего дни кошу, выбег на меня медведь-дак, молодой еще, да шибко так бежал, видать, что испугал его кто, и от меня опять же шарахнулся, дальше побег. Вот так-то… Есть у нас зверя всякого, зверя хватает-дак…

Постепенно местность становится все более песчаной, в лесу уже господствует сосна, а затем мы вдруг замечаем, что едем по какой-то узкой возвышенности, справа и слева лес как бы спадает пологом вниз, расширяя горизонт. Это знаменитая «Грива», высокая и длинная моренная гряда из песка и глины со щебнем и валунами.

Вот «Грива» становится совсем узкой, каких-нибудь 30—40 метров по вершине, и мы вылезаем из машины, чтобы осмотреться. Направо гряда падает крутым засушливым склоном, редко поросшим березой и сосной. У подножия расстилается заболоченная долинка ручья, настолько плоская, что местами ручеек вовсе прекращает свое течение. Болотце оконтурено причудливо извивающейся опушкой ельника, оно образует уютные закоулки, чередующиеся с выступами леса. А дальше до самого горизонта дымчато синеют лесные пространства с матовыми плешинами болот…

Перешли на другую сторону, обращенную к востоку и юго-востоку, и здесь, как пишут авторы путевых впечатлений, нашим взорам предстала величественная панорама.

На многие десятки квадратных километров у наших ног расстилалась плоская низина. Вот оно, огромное, поистине необозримое северное болото, которого нам до сих пор не удавалось увидеть. Стоя здесь наверху, мы не могли ощутить ни влажности, ни зыбкости его, но ровная, как биллиардный стол, поверхность, матово-оливковый цвет травяного покрова, отсутствие на огромных протяжениях не то что полей или селений, но даже и бугорков накошенного сена – все это свидетельствовало, что перед нами мрачная пугающая топь, бесплодная и опасная для человека и для зверя. По этой шири топорщились щетиной поросли ельника, где совсем худосочного и реденького, где чуть поздоровее. Деревца стояли обиженно хмурые: быть может, лет двадцать назад они еще росли с надеждой превратиться в высокие крепкие ели, но затхлая болотная стихия беспощадно год за годом окружала, засасывала, отравляла их, беззащитных, и некому было прийти к ним на помощь…

Болота, по-видимому, продолжают наступать. А между тем не так уж трудно освоить здешние неисчерпаемые торфяные запасы, превратить эти болота в сенокосные угодья и даже плодородные поля. У северян большие резервы.

По крутому спуску съезжаем с Гривы и вскоре оказываемся у переправы на реке Моше. Через несколько километров Ленинградский тракт вплотную подходит к Онеге.

Вот она, река, которая дала имя пушкинскому герою! Для миллионов читателей во всех природных областях страны «Онегин» звучит необычайно, загадочно и романтично. И только здесь, в Прионежье, это рядовая фамилия, каких немало встретишь в колхозах и на лесопунктах.

Существует отрасль географии – топонимика, которая занимается этимологией, то есть смысловым значением географических названий, устанавливает связь этих названий с обстоятельствами жизни создавшего их народа. Говорят, что есть любители, которые занимаются географическим размещением фамилий. Действительно, занятно бывает проследить, как знакомые, но редко встречающиеся фамилии вдруг где-то запестрят густейшей массой. Так вокруг Архангельска и Холмогор очень много Гурьевых (эту фамилию носит один из старейших и славнейших родов холмогорских рез гиков по кости), Шубиных или Шубных, Лыжиных, а также немало фамилий, происхождение которых связано с былым засильем монастырско-поповской верхушки, третировавшей простой народ: Негодяевы, Врагобесовы и тому подобное. А в Воронеже, который свято чтит память своих знаменитых земляков А. В. Кольцова и И. С. Никитина, тысячи живых Никитиных и Кольцовых трудятся у своих станков.

Но мы говорили об Онеге. Эта река не знает младенческой трогательной немощи ручейковых верховьев, робко журчащих в миниатюрном ложе среди дернистых берегов. Рожденная обширным озером Лача, она сразу же по выходе из него становится многоводной и бурливой. На первых десятках километров своего течения глубоко врезавшись в известняковые берега, она неширока, всего сто-полтораста метров. Чем дальше, тем больше река расширяется, принимая притоки, и за большой западной излучиной превращается в могучий величественный поток, не столь широкий, как Северная Двина, но глубокий и быстротечный. Берега Онеги почти всюду высоки, местами более десятка метров, и сказочно живописны, особенно там, где в нее впадают многоводные притоки, прорывая стену берега широким устьем в лесисто-луговом окаймлении. На этих берегах часто увидишь штабеля заготовленного для сплава леса, однако сплав по Онеге, особенно в верхней ее части, куда сложнее, чем по Северной Двине: сердитая красавица то и дело грохочет порогами и перекатами.

Поселок Конево, центр Приозерного района, вытянулся вдоль Онеги и параллельного ей тракта километра на два. Он очень опрятен, и его облик определяется множеством новых домов – брусчатых, одноэтажных с широкими окнами и двухэтажных, обшитых тесом, стандартного типа. Однако старых домов, пожалуй, все-таки больше. Это обычные для всей средней части Архангельской области высокие рубленые избы с небольшими окнами, иногда в два этажа, а иногда со слепым низом, который используется для хозяйственных нужд. Низеньких, приземистых изб, о которых так много писано, как о типичных для севера, мы не видели нигде на всем пути от Холмогор до бассейна Волги. Резные украшения почти повсеместно отсутствуют.

Конево, где мы остановились всего лишь на полчаса, запомнилось нам характерными для северян приветливостью и радушием, спокойным достоинством, скромностью и вежливостью. Продавщица в сельмаге внимательно и терпеливо выслушивает покупателей, отвечает громко и обстоятельно, быстро и аккуратно делает свое дело. В ларьке прохладительных напитков охотно, без единого комментария, вымыли наш термос из-под молока, чтобы налить в него квасу. А ехавший в нашем направлении шофер грузовика, у которого мы спросили, не может ли он выручить горючим, ответил:

– У самого, ребята, в обрез. Но буду ехать сзади, если вы встанете, поделюсь с вами.

Переправляемся на левый берег Онеги у села Шелоховская. Онега – широкая, но какая-то очень компактная, словно целеустремленная в своих высоких, четко очерченных, как выдолбленных, берегах. Быстрая, светло-коричневая, освещенная предзакатными розовыми лучами, она была так прекрасна, что становилось жалко всех тех, кто никогда не видел ее…

Большой паром причаливает к дебаркадеру, поднявшемуся высоко над водой. Приходится съезжать на берег по крутым мосткам, а потом взбираться по мощенному булыжником въезду.

Может быть, в других местах архангельского севера при нынешнем не очень интенсивном движении можно пока обходиться паромами, но здесь с отсутствием моста примириться трудно. Впрочем, речь должна идти, по-видимому, о реконструкции Ленинградского тракта в целом – важной транспортной артерии Севера.

Последние десятки километров перед Каргополем едем уже в темноте. Причудливо и смутно маячат под луной какие-то темные бугры: то ли это стога сена, то ли заночевавшие в поле комбайны, а может быть, одинокие избы? Промелькнут придорожные ветлы, покажется и исчезнет вдали огонек, и вдруг слева прорвется из мрака гулкий рокот воды по камням: Онега где-то рядом… А в деревнях – шумливые толпы парней и девчат, модно одетых, заразительно веселых, сплоченно шествующих вокруг гармониста и не желающих сворачивать с пути… Остановиться разве, гульнуть в чужой деревне, какие наши годы?.. Но газик наш уже промчался мимо, он скор, не дает застрять на безрассудной мысли.

В чистом поле какой-то подгулявший каргополец, вынырнув из тьмы, безуспешно пытается объяснить нам что-то очень для него важное, и мы скорее догадываемся, чем понимаем, что его надо доставить домой. И что же вы думаете: его дом оказывается как раз напротив каргопольского Дома крестьянина, приютившего нас. Судьба неустанно читала нам мораль человеколюбия.