Текст книги "Не буди лихо (СИ)"
Автор книги: Александра Стрельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
Зельдин рассчитывал добиться, чтобы дело слушалось при закрытых дверях, и даже предварительно обсудил свое предложение с прокурором и судьями. Это, по крайней мере, гарантировало от того, что столь болезненный для семей Румянцевых и Орловых секрет станет достоянием широкой общественности.
Первым после утверждения состава присяжных Горчаковин вызвал Ивана Димитриевича Чемесова, и попросил изложить ход расследования. Иван начал с ночи убийства, изложил суть своих подозрений и полное отсутствие каких-либо доказательств к тому моменту, когда Миша сам явился к нему с повинной. После на свидетельское место пригласили лечащего врача семьи Орловых Юрия Николаевича Родионова.
– Можете ли вы сообщить, что вы обнаружили, когда явились в особняк Орловых в тот вечер?
Родионов пожал плечами.
– Во-первых, труп хозяина дома, графа Василия Станиславовича Орлова, с пулей в сердце и с неизменным арапником в руках. А во-вторых, его жену в состоянии истерики и со следами избиения.
– Подобные следы вам уже приходилось замечать на теле госпожи Орловой?
– Да. Неоднократно. Но сама Александра Павловна всякий раз отговаривалась, рассказывая мне об очередном падении, случайном ушибе и так далее.
– Что вы можете сказать о покойном графе в смысле его душевного здоровья? Он был… вменяем?
– О да. Господина Орлова можно было назвать человеком необщительным, замкнутым, но ни разу я не слышал, чтобы он совершал поступки, которые позволили бы судить о его психическом нездоровье. Я бы сказал, что его отношение к жене и ее брату шло не от безумия, а от элементарного жестокосердия.
– А что касается подсудимого?
– Молодого человека, которого я наблюдаю вот уже более пяти лет, всегда отличала впечатлительность, нервозность и неуверенность в себе, что теперь для меня совершенно объяснимо. Как я понимаю, до самого последнего времени, когда юноша уже стал достаточно взрослым, чтобы оказывать физическое сопротивление, граф позволял себе поднимать руку и на него.
– Спасибо. Теперь защита может задавать вопросы свидетелю.
– Я полностью удовлетворен ответами господина Родионова. Благодарю вас.
Слуги, допрошенные после врача, подтвердили его показания, присовокупив новые подробности, доказывавшие патологическую жестокость покойного. Следующей Горчаковин вызвал Александру.
– Госпожа Орлова, вы подтверждаете, что ваш муж регулярно поднимал руку на вас и вашего брата?
Молодая женщина, пряча глаза, кивнула.
– Могу я узнать, почему в таком случае вы так долго сносили все это?
– Это замужество было последней волей моего умирающего отца. Я поклялась ему… – Александра прикусила губу. – Впрочем, не думаю, что я должна объяснять вам мое долготерпение, как бы оно не выглядело.
– В таком случае, прошу вас ответить на другой вопрос. Ваш муж, господин Орлов, когда-либо обсуждал с вами свое завещание?
– Нет. Никогда. Он вообще не имел обыкновения обсуждать со мной что-либо.
– Но ведь вы сами могли предполагать, что после его смерти все состояние супруга перейдет к вам, не так ли?
– Совершенно справедливо. Но поверьте, когда я думала о его кончине, меня меньше всего заботил вопрос денег. Свобода бесценна!
– Господин Зельдин, вы имеете какие-нибудь вопросы к свидетельнице?
– Нет. Благодарю.
Горчаковин взглянул на знаменитого адвоката удивленно, но потом пожал плечами и продолжил.
– В таком случае, госпожа Орлова, прошу вас пока что присесть. Сейчас я вызываю для дачи показаний Михаила Румянцева. От вас, молодой человек, мне необходимо услышать о происхождении оружия, из которого и был произведен роковой выстрел. И почему в тот вечер оно было при вас.
Чемесов напрягся, понимая к чему ведут четко выстроенные вопросы прокурора – если ему удастся доказать преднамеренность убийства, никакие смягчающие обстоятельства не смогут облегчить участь Миши. Иван встревоженно взглянул на Зельдина, но тот был погружен в свои бумаги и, похоже, вообще не реагировал на происходящее в зале.
Михаил поднялся и, запинаясь, начал свой рассказ.
– В тот вечер меня действительно не было дома. Я встречался с одним человеком… Я договорился… В общем он сказал, что сможет достать для меня револьвер.
– Вот как? Вы хотели купить оружие, но зачем?
– Я… Мне казалось, что так мы с Сашей будем более защищены… А скорее всего просто хотел лишний раз доказать свою независимость от Василия. Он всегда запрещал держать в доме огнестрельное оружие, а мне так хотелось хоть как-то досадить ему… Наверно это выглядит как чистое мальчишество…
– Что было потом?
– Я встретился с тем человеком… Простите, но я не смогу вам назвать его имя, просто не знаю. Это было случайное знакомство.
Внезапно Зельдин поднял руку.
– Могу я задать один вопрос по ходу?
– Не возражаю, – откликнулся прокурор.
– Револьвер был заряжен?
Юноша выглядел озадаченно.
– Я не подумал об этом. То есть да, наверно, если он выстрелил…
Присяжные переглянулись, изумленно поджимая плечами.
– Спасибо, пока это все, что я хотел узнать. Прошу вас, продолжайте, господин Горчаковин.
– Что было, когда вы вернулись домой?
– Было уже достаточно поздно, и, чтобы не привлекать лишнего внимания, я решил воспользоваться черным ходом. Дорожка к нему пролегает как раз под окнами кабинета графа Орлова. Я услышал крики. И все…
– Что значит все?
– Выстрелил в него и у-убил.
– Просто так вот взял и выстрелил?
– Н-не помню…
– Вы сказали, что услышали крики. Кто кричал?
– Василий и… Саша тоже.
– Они просто кричали или?..
– Н-не знаю…
– Понятно… Тогда прошу сообщить суду, знали ли вы о сути завещания, составленного графом Орловым?
– Нет.
– Ваша сестра когда-либо обсуждала с вами свои финансовые планы, основанные на тех деньгах, которые она бы получила после смерти мужа?
– Нет, господин прокурор. Простите, но у нас в семье считалось неприличным обсуждать подобные вещи. Я… Я догадываюсь, что вы подозреваете меня в том, что я убил Василия Станиславовича ради его денег, но это неправда! Я бы никогда…
– Спасибо, господин Румянцев. Господин Зельдин, у вас есть вопросы к подсудимому?
– С вашего позволения я хотел бы задать их несколько позднее.
– Прекрасно. В таком случае, прошу вас, молодой человек, занять свое место. Госпожа Орлова, поясните нам, что за крики услышал ваш брат, проходя под окнами кабинета вашего мужа?
Александра с ужасом ожидавшая, когда же, наконец, бездна разверзнется, не сразу осознала, что опять обращаются к ней.
– Простите, что?
– Ваш брат сказал нам, что в тот вечер, проходя под окнами кабинета вашего ныне покойного мужа, услышал крики. Что это были за крики?
Графиня как удав на кролика смотрела на пожилого прокурора. Сказать правду? Но ведь тогда она сама… Сама! Сама выпустит джинна! Александра затрясла головой.
– Я отказываюсь говорить об этом! Отказываюсь!
– Надеюсь, вы отдаете себе отчет в своих действиях, госпожа графиня, – качая головой, произнес Горчаковин. – У меня все. Передаю защите право вызывать своих свидетелей.
Зельдин поднялся со своего места.
– Я вызываю в качестве первого свидетеля защиты Анисью Родионовну Серякову, – и, повернувшись к присяжным, пояснил. – Эта пожилая женщина много лет прослужила в семье Румянцевых. Сначала как служанка госпожи Ирины Румянцевой, а потом вынянчила ее детей – сначала Александру, а потом и Михаила. Анисья Родионовна, проходите сюда и станьте вот здесь, чтобы ваши слова были слышны всем. Я буду задавать вам вопросы, а вы должны отвечать на них чистосердечно и правдиво, ибо от этого зависит судьба ваших воспитанников.
– Не сомневайтесь, я все расскажу.
– Прекрасно. Тогда скажите мне, пожалуйста, вы узнаете эту вещь?
Зельдин поднял руку, в которой держал тетрадь, переплетенную тисненой кожей. Александра вздрогнула, сжимаясь на своем месте.
– Да. Это дневник моей покойной барыни Ирины Никитичны Румянцевой, пусть земля ей будет пухом. До недавних пор он хранился у меня, не сожгла я его, как наказывала хозяйка, дура старая.
– Вот как? До недавних пор?
– Да. Потом Сашенька нашла его…
– Когда это произошло?
– Да вот в тот самый день, когда отправился в ад Васька Орлов!
– Я вижу, вы не больно-то жаловали супруга вашей воспитанницы?
– А было за что?
Зельдин деликатно прокашлялся.
– Госпожа Орлова прочитала дневник своей матери?
– Ох, да. Я отобрала тетрадку, да было уж поздно…
– То есть, тетрадь вновь вернулась к вам.
– Да.
– И что же потом?
– Потом, когда я поняла, что этот одноглазый, – старушка кивнула на Чемесова, – все знает про Мишу, я отдала тетрадку ему. Барыня Ирина Никитична отдала ее мне, вот я и рассудила, что имею право распорядиться ей по своему разумению.
– Нянюшка! – простонала Александра, не веря своим ушам.
«А ведь я обвинила Ивана Димитриевича в воровстве!» – мелькнуло у нее в голове.
– Черту место в аду, деточка. А пока ты будешь носить эту черноту на сердце, зло будет жить и грызть тебя заживо! Твоя матушка сумела справиться с бедой, сможешь и ты, голубка.
– Благодарю вас, Анисья Родионовна. Итак, господа судьи, господа присяжные заседатели, мы с вами убедились, что эта тетрадь, с содержимым которой мы непременно познакомимся несколько позднее, была обнаружена и, главное, прочитана графиней Александрой Орловой в вечер убийства.
– Господин Зельдин, но какое отношение дневник, который писала мать Александры и Михаила Румянцевых, может иметь к убийству, произошедшему более чем через десяток лет после ее смерти? Не кажется ли вам, что вы злоупотребляете временем господ присяжных и уводите суд в сторону от исследуемого им вопроса?
– Господин прокурор, я полагаю, что истинные мотивы убийства заключены именно здесь.
– Не смейте! – Миша бросился к парапету, ограждавшему место подсудимого. – Вы не имеете права позорить маму! Не имеете… – плечи юноши задрожали, и он с рыданьями рухнул обратно на скамью.
– Теперь, господа, мы с вами можем сделать еще один вывод, – бесстрастно продолжил Зельдин. – Михаил Румянцев знаком с содержанием дневника своей матери. Вопрос – когда он мог узнать эго, если нам с вами только что рассказали, что тетрадь постоянно хранилась у няньки, и лишь в вечер убийства, когда, заметим, Миши не было дома, по чистой случайности попала в руки Александры? Не знаете? Вы, Александра Павловна, по-прежнему отказываетесь говорить на эту тему? Ну что ж, я понимаю вас… Вы, господин Румянцев? Тоже нет… Жаль. Рискуя показаться вам обоим неприлично навязчивым, я, тем не менее, продолжу. Ведь, как справедливо сказала ваша нянька, дьяволу место в пекле.
Итак, я предлагаю всем вам, господа, поставить себя на место этой молодой прекрасной женщины, в восемнадцать лет отданной замуж за человека, успешно превратившего последующие десять лет ее жизни в ад. Причем, как явствует из этой тетради, совершенно осознанно. Но об этом после. А теперь представьте себе, что случайно вы узнаете нечто, способное причинить страдание самому мучителю, возможно, стать тем рычагом, с помощью которого можно будет перевернуть всю вашу постылую жизнь, помочь обрести свободу! Что вы станете с этим делать? Ну конечно же! Бросите в лицо негодяю в тот самый момент, когда он вновь, в который раз поднял на вас руку! Вот что за крики услышал Миша, пробираясь к двери черного хода! Вот какое знание толкнуло его нашарить в кармане пальто револьвер, про который, если вы помните, мальчик даже не знал, заряжен он или нет! Вы спросите, что могло быть такого в старой тетрадке, хозяйка которой давно уже обрела покой?
Ну что ж. Давайте заглянем!
Глава 18
В наступившей тишине шуршание переворачиваемых адвокатом страниц звучало сухо и зловеще.
– Запись от 17 октября 18.. года. Саше едва исполнилось семь лет, Миши еще нет на свете. «Сегодня к нам в имение вновь приехал граф Василий Станиславович Орлов, – пишет Ирина Румянцева. – Этот человек страшит меня, хотя я и не могу объяснить причины, ведь он всегда подчеркнуто любезен и внимателен ко мне. Когда я рассказала о своих страхах Павлуше, он только посмеялся, спросив, не беременна ли я, потому что такой мнительностью может отличаться только женщина в положении. Нет, к сожалению, это не так…» Пролистываем несколько страниц. Запись за ноябрь того же года. Читаем. «Опять приехал Орлов. В последнее время он почему-то зачастил к нам, хотя всегда говорил, что терпеть не может деревню. Даже на своих землях ничего не строит за ненадобностью. А тут чуть не каждый месяц. С чего бы это?» И еще несколько дней спустя. «Слава Богу, он отбыл. Теперь у меня нет никаких сомнений, касательно того, что влечет графа в наше захолустье. Это я. Нет, я не ошибаюсь, да собственно он и не думает скрывать свои намерения. Другая была бы рада – посреди бесконечной скучной зимы флирт с молодым красавцем-аристократом, да к тому же богачом, что может быть приятнее! Но, должно быть, я не современна… И потом почему мне так страшно?»
Зельдин обвел зал внимательным взглядом, в после перевернул несколько страниц. В тишине зала звук был четким и резал по нервам так, словно кто-то водил ногтем по стеклу.
– Теперь запись за февраль следующего года. «Домогательства со стороны графа Орлова становятся все более откровенными. Теперь просто опасно оставаться с ним наедине – обязательно что-нибудь да произойдет. Я пыталась говорить об этом с Павлом, но он лишь накричал на меня. Дескать, совсем одичала, если обычную внимательность принимаю за непристойное поведение. Похоже, граф совершенно ослепил его своим столичным блеском». А вот еще более поздняя запись. Уже наступила весна… «Василий Орлов снова в имении. Но самое неприятное не это. Главное, что Павел буквально за день до его внезапного приезда отбыл в город. Теперь мне придется целыми днями развлекать гостя самой, снося его будто бы нечаянные, а чаще совершенно откровенные прикосновения и уже практически не завуалированные намеки».
Зельдин с треском захлопнул тетрадь и отложил ее в сторону. В зале суда по-прежнему царила полнейшая тишина, в которой отчетливо слышались звуки, долетавшие с улицы, и редкие неровные полувздохи-полувсхлипывания Миши.
– Итак, тогда тоже была весна… Мне не хочется читать вам то, что записано Ириной Румянцевой на следующей странице ее дневника. Скажу лишь, что действительность оказалась много ужаснее самых худших ее страхов. Граф Василий Станиславович Орлов, воспользовавшись отсутствием Павла Румянцева, жестоко надругался над его супругой. Он взял ее силой, а затем принудил к молчанию, угрожая рассказать все мужу, выставив при этом поведение молодой женщины в самом недостойном свете. Она согласилась молчать… Да и что ей оставалось? Тем более, что вскоре стало ясно – насилие не прошло бесследно. Она понесла от негодяя. Искренне любя мужа, с которым они уже давно мечтали о втором малыше, Ирина Никитична решилась на обман. Она скрыла от Орлова, что именно он отец ребенка, и выдала его за законнорожденного, зачатого в любви и согласии… Бедняжка молилась день и ночь, прося создателя простить ей ее прегрешения и ниспослать на их дом его милость. И, похоже, Бог внял ее мольбам. Мальчик, родившийся чуть раньше срока, был здоров и красив, а главное белокур и сероглаз. И это притом, что истинный отец его – Василий, был кареглазым брюнетом, а сама Ирина и вовсе отличалась почти цыганской смуглостью.
Молодая мать посчитала, что господь простил ее, ведь мальчик оказался похож не на настоящих родителей, а на своего мнимого отца, и с каждым годом это сходство становилось все более заметным. Очень походил он и на сестру, которая, надо сказать, в нем души не чаяла. Впрочем, все это не изменилось и сейчас. В этом можно убедиться. Ведь вы, конечно, уже догадались, что речь идет о Мише Румянцеве… или Орлове, если вам будет угодно.
Зельдин снял очки и принялся неторопливо протирать стекла. Заговорил он вновь, лишь когда тишина, по-прежнему сковывавшая зал, стала оглушающей.
– Вы спросите, что было дальше? Почти одиннадцать лет назад Ирина Румянцева умерла. Александре к тому моменту уже исполнилось семнадцать. Внешне она была полной противоположностью своей темноволосой матери, обладавшей к тому же более чем выразительными формами. Уж простите мне некоторую вольность, но это важно для моих рассуждений. Итак, девушка совершенно не во вкусе сорокапятилетнего графа Орлова. И тем не менее, он делает ей предложение. Причем, он так настойчив, что, в первый раз получив отказ, продолжает добиваться своего. Любовь? Но где же тогда нежные признания, страстные взгляды, подарки и милые глупости? Их нет. Тогда что же движет им? Тот ад, в который он вверг свою молоденькую жену с первого же дня, с первой ночи – нянька слышала крики несчастной, доносившиеся из супружеской спальни в ночь, которую принято считать ночью любви – мне кажется, служит ответом на этот вопрос. Не сумев раздавить даже с помощью насилия отвергнувшую его мать, безумец решает отомстить за все дочери, а ничего не подозревающий Павел Румянцев своими руками отдает ее в руки палачу. Десять лет собственных мук и унижений, десять лет безумной боязни за брата, который из-за постоянного страха растет болезненно впечатлительным, уж простите меня, Михаил, слабохарактерным, неуравновешенным. И вдруг она узнает, что Миша приходится Василию родным сыном! Заметьте единственным сыном, потому что ей самой Бог детей не дал! В тот вечер граф сам вызвал жену к себе в кабинет – дворецкий передал ей приказ явиться в кабинет мужа незамедлительно. Я не знаю, с чего все началось, какие новые «проступки» жестокосердный негодяй решил покарать на этот раз, но он ударил свою молодую жену раз, потом другой, третий… Или избивать вас он начал после того, как вы, Александра Павловна, швырнули ему в лицо только что обретенное знание?
– Нет…
– Нет?
Взгляд Александры словно приклеился к стиснутым на коленях рукам.
– Моего супруга скорее позабавило то, что Миша оказался его сыном. Он смеялся и твердил, что давно не слышал ничего приятнее. Дескать, моя мать все ж таки расплатилась с ним сполна.
– Но тогда…
Александра, наконец, подняла на Зельдина огромные глаза, в которых вновь плескался ужас, пережитый ею тогда.
– Я сама не знаю, как решилась на это, но я… Я потребовала развода… Сказала, что не останусь в его доме и дня. Жить с ним дальше? Это было бы хуже инцеста, омерзительней скотоложства. Я скорее готова была умереть, чем оставить все как есть. Если бы по злосчастью Миша не оказался тогда в саду под окном, муж убил бы меня. И слава Богу! Потому что тогда он, именно он сидел бы сейчас на скамье подсудимых, а я бы не испытала того унижения, через которое вы провели меня и моего брата только что!
– Не вижу, что в этой драме может унизить вас, Александра Павловна. Или Мишу… Я закончил, господа судьи, уважаемые присяжные заседатели.
Коронный судья поднялся со своего места, остальные участники процесса тоже зашевелились, словно просыпаясь. По залу прошелестел ветерок негромких переговоров – присутствующие обменивались впечатлениями от услышанной истории.
– Объявляется перерыв в слушаниях до завтрашнего утра. Я думаю, всем нам стоит хорошенько обдумать то, что мы только что узнали. Следующий день должен стать решающим, господа – мы заслушаем заключительные речи обвинения и защиты, а потом, после того, как подсудимый тоже получит возможность высказаться, вам, господа присяжные заседатели, предстоит вынести свой вердикт. Не сомневаюсь, что он будет взвешенным.
* * *
Александра шла из зала, почти ничего не видя перед собой. Поддержка Николая Станиславовича была более чем символической – он сам чувствовал себя потрясенным не менее. Еще бы! Узнать подобное о своем брате и выяснить, что у тебя есть родной племянник, который находится под судом за убийство… И кого?!
– Пойдемте, я провожу вас домой.
Александра вздрогнула и, резко развернувшись, с облегчением уткнулась лицом в грудь Ивана. Наконец-то слезы нашли выход и неостановимым потоком хлынули из глаз. Она рыдала, сминая пальцами лацканы его пиджака, враз промочив теплой соленой влагой рубашку.
– Николай, прошу тебя, позаботься об экипаже.
– Да, да, конечно…
– Простите меня, Иван Димитриевич, – всхлипывая и заикаясь, шептала молодая женщина. – Я оскорбила вас совершенно незаслуженно, а потом не находила решимости извиниться…
– Я не обиделся, Александра Павловна, и ждал только, когда вы позволите мне сказать вам об этом. Хотя… По правде сказать, мне было больно.
– Простите, простите меня.
– Ну, успокойтесь, не надо больше слез.
– Мне кажется, я не плакала столько даже в детстве, а уж в последние годы и совсем…
– О Боже, неужели вы сейчас собираетесь излить на меня все, что вам удалось скопить за это время?! Я вымокну до нитки! – Иван с притворным ужасом округлил глаз, нежно снимая с ее щеки очередную по-детски крупную слезу.
– Простите меня, – Александра начала судорожно нащупывать в ридикюле носовой платок.
– Иван, – подошел запыхавшийся Николай, – извозчик ждет. Александра Павловна, позвольте проводить вас.
Он предложил руку, и графиня оперлась на нее, бросив на Чемесова быстрый взгляд, значение которого он не понял. Уже устроившись на сиденье экипажа, Александра улыбнулась и сказала:
– Иван Димитриевич, может быть, зайдете к нам выпить чаю?
– Не стоит. Завтра важный день. Вам нужно набраться сил, Александра Павловна. И мужества.
– Но я все равно буду метаться по дому, не находя себе покоя и все думать, думать… Пожалуйста, Иван Димитриевич.
– Уговорили! Только тогда давайте не поедем в этот ваш семейный склеп, уж прости меня Николай.
– Да ладно! Вези, куда знаешь!
Иван легко вскочил в пролетку и назвал кучеру адрес. Александра вскинула на него удивленный взгляд.
– Вы ведь еще не видели их дочурку, а потом – кто, кроме Родионовых, с радостью встретит незваных гостей?
– Но удобно ли это? – всполошился Орлов. – Я ведь не представлен…
– А ведь Николай Станиславович тоже может знать хозяев, не так ли господин Чемесов? – шаловливая улыбка вдруг хитрой лисичкой скользнула на губы графини. – Вряд ли он ничего не слышал о том, как студент юридического факультета Московского университета Иван Чемесов, претендуя на внимание милой дамы и выпив немножко больше, чем ему следовало, побил некоего молодого и нахального студента-медика Юрия Родионова…
Иван глянул на Александру с притворным возмущением, а Николай, откинувшись на спинку сиденья, мечтательно вздохнул.
– Я даже помню, как ее звали – Агата! Она была дочерью немецкого профессора, который приехал в Москву прочитать курс лекций, и мы все тогда словно рехнулись, скопом ухаживая за ней. Ты, Чемесов, не знаешь, какова ее судьба?
– Три месяца назад она родила тому самому нахальному студенту-медику третьего ребенка – девочку. И теперь мы все едем взглянуть на нее, а заодно укоротить болтливый язык папочке этого милого создания! – Иван погрозил Александре пальцем.
Она рассмеялась, чувствуя, как страх, до сих пор державший ее сердце в ледяных клещах, отпускает свою жертву…
Малышка оказалась прелестной. Александра, бережно прижимая ее к груди, не могла оторвать глаз от крохотного личика. Только что покушавшая девочка заснула у нее на руках, и теперь она не решалась шелохнуться, чтобы не потревожить ее сон. Чемесов, со странным стеснением в груди смотревший на них, отвел, наконец, глаза и повернулся к Николаю Орлову.
– Что станешь делать после окончания процесса?
– Буду бороться за Мишу до конца. Пройду все инстанции, но добьюсь досрочного освобождения или амнистии!
– Погоди, даст бог, обойдется без этого.
– Да… Что за ужасная история! У меня до сих пор мурашки по коже. И Михаил и Александра заслужили, чтобы теперь их жизнь пошла совсем иначе! Им довелось пережить слишком многое. Как бы ни закончился процесс, я намерен увезти Александру Павловну в свое поместье под Воронеж. Ей необходимо пожить в тишине и покое, окруженной заботой и теплом. В деревне ей будет лучше, чем в этой вашей сумасшедшей Москве, и уж наверняка приятнее, чем в нашем «семейном склепе», как ты недавно назвал особняк. От него, и правда, мороз по коже!
– Да… Так, вне всякого сомнения, будет лучше.
Чемесов отвернулся и оставался в молчаливой задумчивости до конца вечера.
Утро следующего дня для всех них началось одинаково. С замиранием сердца они ожидали обвинительную речь прокурора.
На этот раз Горчаковин, который в деле Лафара потратил на свое заключительное выступление большую часть судебного дня, был более чем краток – ему не надо было убеждать присяжных в чем бы то ни было. Поэтому он лишь указал на тяжесть совершенного деяния и отметил в качестве смягчающего обстоятельства то, что обвиняемый сам сознался в своем преступлении.
– В связи со всем вышеизложенным предлагаю признать его виновным в совершении убийства. Приговор ваш, господа присяжные, в тех пределах обвинения, какие я установил в своей речи, несомненно будет справедлив. Вы можете признать смягчающие обстоятельства, но не оставите подсудимого без наказания, которого одинаково требуют как его совесть, заставившая юношу ввергнуть себя в руки правосудия, так и совесть общественная, представителями которой являетесь вы на суде.
Следующим выступал Зельдин.
– Господа присяжные заседатели! Я так же, как и господин прокурор, не стану злоупотреблять вашим вниманием. Вчера мною было сказано достаточно. Сегодня же я позволю себе лишь немного остановиться на высказанных обвинением подозрениях в адрес моего подзащитного, касающихся корыстных мотивов его поступка. Мне они кажутся беспочвенными, хотя бы потому, что любая корысть предполагает умысел, сопряженный с некоей подготовкой преступления. А можно ли назвать подготовленным убийство, совершенное в умопомрачении, из пистолета, который куплен только что, а его новый хозяин даже не подумал удостовериться, заряжен ли он? Опять же, следуя преступной логике, если убийство совершено по умыслу, из корыстных убеждений, что должен был подумать преступник, услышав, что человек, которого он собирается убить, приходится ему родным отцом? Замечу, если он решил убить заранее, то мыслит он четко и вполне логично, а не впадает в шок и, значит, способен быстро просчитать собственную выгоду. Сразу становится ясно, что после полученного знания убийство теряет какой-либо смысл. Наоборот, наследодатель, наверняка, уже распорядившийся своими деньгами и уж точно не в пользу описанного мною алчного убийцы, нужен ему живым, чтобы попытаться убедить его изменить свое завещание! Что же происходит на самом деле? Граф Орлов, который мог бы озолотить своего единственного сына, будь тот тем расчетливым типом, образ коего мы пытались представить себе только что, падает с простреленной грудью! Чистая случайность, что пистолет оказался заряжен и все-таки выстрелил! Чистая случайность, что Павел Румянцев – страстный охотник, учил своего сына стрелять, а он оказался столь же увлечен этими уроками, как и любимый отец, и со временем стал блестящим стрелком. Настолько, что даже потрясение не помешало ему попасть негодяю прямо в сердце, хотя позиция его была более чем неудачной – на цыпочках у полузакрытой шторой форточки, в двух шагах от улицы, по которой, несмотря на поздний час, еще ходили люди… Но оставим все эти досужие рассуждения. Теперь я хочу задать несколько вопросов, которые обращал сначала к самому себе, а теперь предлагаю вам, уважаемые господа присяжные заседатели. Ответив на них, вы ответите и на главный вопрос. Нет, речь не пойдет о вине или невиновности юного Михаила Румянцева перед судом божьим. Это не моя юрисдикция.
Зельдин развел руками. Послышались сдержанные смешки. Адвокат бросил в зал быстрый пронзительный взгляд и вновь обернулся к присяжным.
– Я прошу каждого из вас ответить лишь: виновен ли Михаил Румянцев перед обществом, от имени которого мы и призваны осудить или оправдать его? И, если виновен, то каким должно быть наказание? Прошу вас, взгляните на него и ответьте себе – опасен он для каждого из нас? Приняв предложенную господином прокурором форму обвинения, мы приговорим этого мальчика к заключению в крепость или же к каторжным работам… Тем самым подтвердив, что он опасен, и нам, чтобы оберечь себя, следует изолировать Михаила Румянцева от «нормальных», не опасных людей. Например, таких, каким был покойный граф Василий Станиславович Орлов. О! Этот господин был образцовым членом общества, его никто и никогда и не подумал бы отдать под суд. Осудили бы его за изнасилование, если бы Ирина Румянцева решилась открыться? Я не уверен в этом! Зато тот факт, что имя этой женщины было бы навсегда опозорено, у меня не вызывает никаких сомнений. Как говорят в таких случаях? Он обесчестил ее. Ее! Не потерял свою честь, совершив отвратительный животный поступок! Нет! Априори чести лишается женщина. И посмотрите, что мы имеем в результате. Вместо того, чтобы испытывать праведное и совершенно обоснованное презрение к негодяю, его вдова сгорает от стыда, что кто-то узнает о том, как он изнасиловал ее мать, а потом много лет мучил и избивал ее и, как выясняется теперь, собственного сына. Что скажет молва? Бил – значит, было за что! Кто станет вмешиваться во внутрисемейные дела? Кто посмеет посягнуть на святое – одобренную вековой традицией всевластность мужа, старшего в семье мужчины?! Но, похоже, я отвлекся… Итак, необходимо ли нам изолировать Мишу Румянцева? Поднимется ли когда-нибудь его рука для нового убийства? Тюрьма ему нужна или же доброта, чувство безопасности, покой, нормальная семья, любовь? Виновен ли мальчик в том, что его собственный отец, которого он упорно и с отвращением отказывается принять до такой степени, что одно время всерьез собирался перерезать себе вены, оказался, да простится мне резкость выражений, редкостной дрянью?
Александра почувствовала дурноту и с ужасом взглянула на брата, который тут же отвел глаза в сторону.
– Отцы говорят про своих сыновей – плоть от плоти, кровь от крови моей. Так вот юноша стремился выпустить из себя эту кровь, чтобы избавиться от «кровной» связи со своим ненавистным мучителем. Да, Михаил Румянцев виноват, но можем ли мы осудить его? В юридических кругах ходит анекдот, многим известный. Суть его в том, что адвокат в заключительной речи оправдывает подзащитного, ссылаясь на то, что убитый де сам был виновен в том, что его убили. Так вот что вам теперь скажу я – мне не смешно!
Зельдин опустился на свое место и демонстративно сложил в стопку тома дела, тем самым демонстрируя, что для него оно закончено.
– Спасибо, мэтр, – после некоторой паузы произнес коронный судья. – Господин Румянцев, теперь я предоставляю возможность выступить вам.
Юноша неловко встал, постоял, не смея оторвать глаза от пола, потом быстро обвел зал взглядом, исполненным такого отчаяния и страха, что от него становилось физически больно, и произнес:
