Текст книги "Селеста, бедная Селеста..."
Автор книги: Александра Матвеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Александра Матвеева
Селеста, бедная Селеста...
Scan, OCR & SpellCheck: Larisa_F
Матвеева А. М33 Селеста, бедная Селеста...: Роман/А. Матвеева. – М.: ООО «Издательство АСТ»: ООО «Транзиткнига», 2004. – 317. [3] с.
(Серия «Русский романс»)
ISBN 5-17-016086-0 (ООО «Издательство АСТ»)
ISBN 5-9578-0296-4 (ООО «Транзиткнига»)
Аннотация
Идеальная студентка. Красавица, рядом с которой меркнут лучшие модели... и при этом тихая, скромная девочка, ждущая НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ – такова юная Аля.
Любовь, конечно, придет и на краткий миг покажется счастливой – но очень скоро над будущим Али и ее избранника нависнет дамоклов меч давней тайны, которую тщательно скрывали ВОТ УЖЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ!
Ложь и правда сплетаются воедино, – и НЕЛЕГКО будет влюбленным отличить одно от другого!
Александра Матвеева
Селеста, бедная Селеста...
– Франко оказался ее братом!
Мамин голос повышается в сладком ужасе и врывается в мое сознание. Я с недоумением поднимаю глаза.
– Какой Франко? Чьим братом?
– Селесты...
– А Селеста – это кто? – продолжаю недоумевать я.
– Где ты была?
– Когда?
– Вот только что.
– Как где? Здесь.
– Да? Была здесь и не слышала, как я битый час рассказываю тебе новый сериал.
– Ах, сериал... – с облегчением вздыхаю я.
– Да, сериал. Милая девушка встретила очаровательного юношу.
– И что? – демонстрирую я заинтересованность.
– Они полюбили друг друга.
– Понятно.
– И он оказался ее братом.
– Как это могло быть? Она не всех родственников знает?
– Никого не знает. Он ее брат по отцу. А она росла с матерью.
– Да, неприятно, – сочувствую я незнакомой Селесте. Впрочем, довольно равнодушно.
– Неприятно? – От возмущения мама захлебывается кофе и кашляет. Я терпеливо пережидаю приступ и получаю награду. – У нее будет ребенок. От брата.
– Какой кошмар! – ужасаюсь я и решительно советую: – Надо немедленно делать аборт.
– Обалдела?! – в свою очередь, ужасается мама. – Она же католичка.
– И что теперь будет? – вопрошаю я, на этот раз с неподдельным волнением.
– Не знаю, – легкомысленно отмахивается мама. – Еще только двенадцатая серия. К концу года, думаю, разъяснится.
К концу года. Сейчас июнь, значит, историю Селесты мне придется прослеживать по меньшей мере полгода. Мамино изложение сюжетов мыльных опер много интереснее самих сюжетов. Мне предстоит познакомиться не только с поступками героев, но и с маминой оценкой их поступков, а также их характеров, домыслами и предсказаниями будущего (надо отдать маме должное, чаще всего верными). Безысходность ситуации повергает меня в ужас.
Все еще озадаченная бедами Селесты, я отодвинула тарелку с остатками овсянки (ежеутренний поридж – еще одна блажь мамы) и приступила к кофе.
Мама же к этому времени закончила завтракать и, стоя перед зеркалом, ожесточенно выдирала бигуди из всклоченных волос.
Мне хотелось поделиться с мамой некоторыми соображениями касательно будущего Селесты, но, взглянув на часы, я отказалась от своего желания.
Скорее всего мама охотно включится в дискуссию, бросит собираться и опоздает на работу. За что вечером осыплет меня горой упреков.
Я собрала посуду и сгрузила ее в мойку. Мыть не хотелось, я постояла над раковиной и с очередным вздохом принялась за мытье. Мама сейчас вымыть посуду явно не успеет. Я могу не прийти домой до ее возвращения с работы, и бедную женщину встретит немытая посуда. А меня встретит новый пакет упреков.
– Мам! – прокричала я, закончив с посудой и вытирая руки. – Ты про путевку не забудешь?
– Нет! – тоже прокричала мама. – После обеда съезжу.
Нам с ней предстоит недельный речной круиз, который мы планировали всю зиму.
Натягивая юбку, я почему-то опять вспомнила Селесту и уже совсем решила поделиться возникшей идеей с мамой, наносившей последние штрихи на умело накрашенное лицо. Катька говорит, что мама наиболее талантливый представитель бодиарта из ныне живущих. Ее лицо всегда совершенство, и никогда сегодняшнее не копирует вчерашнее. Каждый день новое оригинальное произведение искусства.
Раздался телефонный звонок, и я обернулась от входной двери.
– Уже идет, – приветливо сказала в трубку мама, заговорщицки мне подмигивая и часто кивая. – Ни пуха ни пера!
– К черту! – буркнула я и покинула квартиру, размышляя, с кем бы из знакомых обсудить проблемы Селесты.
Профессор Кошелев перевернул листок и на чистой стороне старательно выписал условие очередной задачи. Бог весть какой по счету. Экзамен длился около пяти часов. Три из них я провела за столом Кошелева. На данный момент аудиторию покинули все экзаменуемые, кроме меня, и все экзаменаторы, кроме профессора.
С Кошелевым меня связывают (или разделяют) сложные отношения. Начались они полтора года назад, когда профессор заявил, что девушки могут не посещать его занятия, им это без пользы, поскольку девушкам нечего делать на его кафедре из-за нехватки мозгов, а рассчитывать взять его на красоту – бессмысленно. Слова произносились другие, но смысл передан точно. Заявление прозвучало на первой лекции по предмету, простенько именуемому спецкурсом. Этот сквозной предмет значился в учебном расписании три семестра и являлся специальностью группы по диплому. Нечего и говорить, что я воспользовалась разрешением и ни разу не посетила лекций.
Семинары и лабораторные вели другие преподаватели. Я четко следовала учебному графику и использовала возможность получить оценку «автоматом» (кто не знает – это когда оценка выводится по результатам работы в семестре, без экзамена). Таким образом в течение года мне удавалось избегать встреч с профессором Кошелевым.
В текущем семестре он не только читал у нас лекции, но и вел практические занятия. И хотя я с первого раза написала все контрольные и защитила все лабораторные – «автомата» я не дождалась. Впрочем, как никто другой в группе.
Кошелев, поставив запланированные десять неудов, подобрел и смотрел на меня вполне (нет, не благожелательно, но и без обычной брезгливости) нейтрально. Именно так, нейтрально.
Склонив на бочок красиво подстриженную голову, он полюбовался закорючками, которые вывел на листочке и толкнул бумажку по столу в мою сторону. Солнечный луч заиграл на полированных ногтях и в камне именной печатки.
Красивая голова склонилась на другой бок, профессор одобрительно посмотрел на свою руку и, беззвучно отодвинув стул, поднялся. Он прошел от стола кокну и встал спиной к свету, сложив на груди руки и явно красуясь передо мной. Забавно. Выглядел он и впрямь неплохо.
Я перевела взгляд с импозантной фигуры на фигуру геометрическую. Первым делом следовало внимательно прочесть условие задачи и оценить его на достаточность. Я уже отвергла одну задачу, как некорректно сформулированную, и заработала на этом балл. Или полбалла. Оценивал мою деятельность профессор, а что у него в голове, я представить не могла.
На этот раз обошлось без подвоха. И условие, и вопрос поражали четкостью и достаточностью. Но самое главное, я сразу увидела единственное решение и начала быстро писать.
Подобная работа всегда доставляла мне удовольствие – я увлеклась, покрывая листок математическими символами, схемами и рамочками выводов.
– Нет! – вдруг раздалось у меня над ухом, и я вздрогнула.
Холеный палец уткнулся в предпоследнюю строчку моих выкладок. Я вся, погруженная в стройную логику собственных рассуждений, не задумываясь оттолкнула палец и гневно возразила:
– Да. – Подумала и решительно подтвердила: – И только так.
Повисло молчание. Некоторое время мы вместе смотрели на ровные строчки. Потом я притянула листок поближе и начала писать.
– Не надо, – остановил меня Кошелев скучным голосом.
Он обошел стол, сел на свое место и взял раскрытую зачетку, одиноко лежащую на самом краешке. Профессор пролистал зачетку, не перемещая взгляда, нащупал ручку, старательно закорябал, выводя приговор моим знаниям. Я отвернулась, чтобы не видеть, как он испортит мою зачетку. Зачетку, где стояли одни пятерки по всем предметам за все годы учебы.
От обиды хотелось плакать. Я знала предмет и билась на экзамене до последнего. Но что делать, если Кошелев – мизигинист (или мизагенист? Черт его знает. Женоненавистник!)? Он не дал мне ни одного шанса, не захотел признать моих знаний.
Кошелев протянул мне закрытую зачетку. Я взяла ее, невольно коснувшись мягких теплых пальцев, сухо кивнула, не глядя на него, и вышла, стараясь держать спину прямо.
Захлопнув дверь аудитории, я прижалась к ней спиной. Слезы набегали на глаза, я взмахнула головой, стряхивая их.
Коридор представлял собой пустое пространство из конца в конец. Сегодняшние экзамены давно закончились, и студенты разбежались пить пиво. Кто от счастья, кто с горя, а кто просто за компанию.
Но, как оказалось, ушли не все. От колонны в центре коридора отлепилась внушительная фигура. Черные джинсы, черная футболка, литые мускулы, стриженая круглая голова, крепкие челюсти перемалывают неизменную жвачку. Типичный браток.
Встречаю взгляд парня, и впечатление меняется – взгляд умный, насмешливый и требовательный.
– Чего ревешь? – спрашивает парень, в два шага покрывая разделяющее нас расстояние. Забрав из моих вялых пальцев зачетку, он раскрывает ее и, разглядев оценку, весело свистит. – Так ты это от радости? – Он сгребает меня в охапку могучей ручищей и притискивает к не менее могучей груди.
Здоров, чертушка. А был длинненький, тоненький мальчик, смуглый и гибкий, словно лозинка. Увидел меня в самый первый день учебы и прилепился. Так и ходил за мной. Не то дружок, не то подружка. Я быстро привыкла к его присутствию. Он ничему не мешал, ни во что не вмешивался. Просто был.
Однажды, в самом начале второго курса, мы после занятий поехали в парк. Стояли теплые денечки бабьего лета. Мы бездумно бродили по аллеям, изредка перебрасываясь словами, больше молча.
Вдруг из-под куста вывернулись два парня. Пьяные, здоровые, тупые. Один из них протянул руку, пытаясь схватить меня, но промахнулся. Я метнулась в сторону и попала в объятия второго. Он обхватил меня поперек туловища сзади. Я поджала ноги и резко нагнулась вперед, заваливая парня на себя. Чтобы не упасть, он выпустил меня и сделал пару шагов, выравниваясь. В это время на него прыгнул мой спутник. Парень, матерясь, упал на колени. Его дружок прекратил бегать за мной по кругу и бросился на моего спасителя.
Забыв про меня, два здоровых бугая колотили худенького мальчишку. А он, вместо того чтобы уворачиваться от ударов, цеплялся за них, не давая отойти и кричал:
– Алька, беги...
Но я не побежала. Не помня себя, я сорвала с ноги туфлю и кинулась в кучу мужских тел, нанося куда попало удары каблуком. Когда чей-то удар выбил туфлю, я пустила в ход длинные твердые ногти, безжалостно вспарывая лица, шеи, руки. При этом я непрерывно оглушительно визжала.
Схватка длилась недолго и закончилась, когда на мой визг сбежалась вся окрестная милиция. С большим трудом пожилому сержанту удалось оторвать меня от очумевшего парня. Как только парень освободился, его рука змеиным движением скользнула по бедру, и в ней блеснул нож. Я снова, уже хрипло взвизгнула и рванулась из рук сержанта. Он крепче прижал меня к себе. Другой милиционер, помоложе, ловко выбил нож и, заломив верзиле руки, повел его прочь. Следом повели его дружка.
Мой сержант отпустил меня и, с одобрением глядя на избитого мальчика, сказал мягким голосом доброго дядюшки:
– Молодец, парень. Не испугался. Ну а подруга у тебя, каких мало. Скажи ей спасибо, что цел.
Оставшийся с ним рядом лейтенант с рацией расхохотался:
– Да, девчонка – зверь. Если бы мы не подоспели, она бы этих хмырей загрызла.
Они довели нас до выхода из парка, попрощались и ушли, пересмеиваясь.
А мальчик прижал пальцами кровоточащую губу и, твердо глядя мне в глаза, торжественно произнес:
– Ты спасла мне жизнь. Спасибо. Больше такого не будет.
Да уж, конечно. Теперь Лешку Истомина не только обходят самые крутые отморозки, но на всякий случай объезжают и не очень большие машины.
– Где все? – спросила я и убрала зачетку с пятеркой. Поведение профессора Кошелева требовало тщательного осмысления.
– Давно на месте.
Лешка двинулся вдоль по коридору. Я вприпрыжку за ним.
Все действительно были на месте. За время учебы от двадцати пяти человек в нашей группе осталось двенадцать. Пятеро добавилось от предыдущих курсов. Так что всех нас семнадцать человек. Васька Гвоздев после экзамена сразу уехал домой. Он три дня назад забрал жену из роддома. Его жена Светлана тоже учится в нашей группе. Она успела сдать почти всю сессию. Остался только кошелевский спецкурс.
А кроме Гвоздиков, вон они все. Пересчитываю по головам сидящих и лежащих на берегу реки товарищей. Самая большая группа сосредоточилась вокруг Людки Ворониной. Главные ходоки Стасик и Витька пошли по отдыхающим поблизости девушкам. Четверка завзятых преферансистов за любимым делом.
Людка первая заметила Лешку, вскочила, замахала руками. Все повернули в нашу сторону головы. Лешка поднял вверх растопыренную пятерню. Людка взвизгнула, повисла у меня на шее. Парни тоже задвигались, загалдели, подтянулись поближе.
– Леш, ну сколько можно об одном и том же.
Я раздраженно вырываю свою руку из горячих цепких пальцев. Лешка, набычившись, отворачивается. Мне становится неловко от собственной грубости, и я не знаю, что сделать чтобы загладить ее. Рука сама тянется погладить обтянутое футболкой плечо. Я не решаюсь притронуться к Лешке. Не известно, какую реакцию вызовет моя ласка.
Лешка выглядел расстроенным. Он и был расстроенным. Мы оба были расстроены.
А поначалу все шло хорошо. Мы искупались, а потом Людка приложила ладони рупором ко рту и прокричала высоким пронзительным голосом:
– Детки, детки, кушать.
Ребята, которые разбрелись по пляжу в поисках приключений или забрались в воду, с завидным послушанием откликнулись на зов. Не прошло и пяти минут, как полтора десятка голых парней, протянув руки, стояли вокруг Людки.
Каждый получил бутылку пива и сандвич.
Мне Людка тоже дала сандвич – половину длинного французского батона с кусочками колбасы, сыра и свежего огурца внутри. Мы с ней сидели рядом и с наслаждением ели и пили. Людка почти все время смеялась, жизнь вокруг нее кипела ключом, недаром любимое выражение моей подружки: «Без проблем», отсюда и прозвище «БП». Все слышали Людкин смех никто, кроме меня, никогда не видел Людкиных слез.
Кто-то захотел добавки, Людка подхватилась и унеслась к сумкам с провизией.
Ко мне, облизывая крошки с влажных красных губ, устремился Мезенцев. Он плюхнулся рядом, и его тугой белый живот колыхнулся.
– Кому добавки? Подходи! – кричала Людка. – Алька, Виталька!
– Слышишь, как звучит? Алька, Виталька! Как музыка! Век бы слушал.
Он бы так разглагольствовал долго, но притопал Лешка с недовольной физиономией.
На его загорелой коже светились капельки воды. Подойдя к нам вплотную, он встряхнулся, точно собака, разбрызгивая редкую капель. Несколько капель долетели до меня. Я взвизгнула от прикосновения холодной воды к разогретой коже и, вскочив, набросилась на Лешку с кулаками. Он увернулся и припустил бежать. Я за ним. Увлеченная идеей поколотить Лешку, я утеряла бдительность. Он схватил меня – в охапку и, вырывающуюся, визжащую, хохочущую, затащил в реку. Зайдя по пояс, Лешка разжал руки, и я рухнула в воду, подняв целый фонтан брызг. От холодной воды захватило дух. Я разозлилась до слез и, с трудом разлепив мокрые ресницы, окинула Лешку испепеляющим взглядом. С его лица сбежала ухмылка. Он растерянно заморгал, быстро заговорил, объясняясь и извиняясь. Через пять метров мы помирились.
Ребятам уже надоело на одном месте. К тому же ушла Людка, захватив с собой Витальку и Кротовых. Толя и Коля Кротовы – не родственники, они из разных городов и познакомились уже в институте. Они живут в одной комнате общежития и дружат. Хотя оба ухаживают за Людкой. А может, именно поэтому. Ухаживание заключается в том, что они неизменно таскаются за Людкой по пятам.
С уходом Людки компания, как водится, развалилась. Лешка, дернув меня за руку, поднял с травы и предложил пойти в парк. Мы попрощались с друзьями и начали карабкаться в гору. Через пару шагов, я уцепилась за Лешкину руку и на буксире поднялась к первым деревьям старинного парка. Я слегка вспотела и сбила дыхание. Лешка выглядел как огурчик и дышал размеренно и беззвучно.
Мы брели по аллеям, наслаждаясь их тишиной. Лешка то и дело наклонялся, срывая желтые и фиолетовые цветы начала лета. Он протягивал очередной цветок и смотрел спокойными глазами, без улыбки. Я брала цветок из его пальцев и скоро у меня в руке образовался букетик смешной, бесформенный и трогательно-нежный. Такой же, как Лешка – смешной и трогательно-нежный. Он не надевал свою дурацкую черную футболку. (Никогда не понимала страсти носить черное в любую жару.) Под тонкой гладкой кожей красиво перекатываются мускулы. Я, кажется, впервые замечаю, что рядом со мной взрослый мужчина. Девятого сентября нам исполнится двадцать два года. Мы с Лешкой родились в один день.
В траве мелькает красный огонек. Первый рано расцветший цветок полевой гвоздики. «Часики» называли мы их в детстве. Такого цветка нет в моем букете, я наклоняюсь и обрываю тоненький стебель – травинку у самой земли.
Разогнувшись, попадаю в Лешкины объятия. Мне случалось бывать там и прежде. Но сейчас Лешка обнажен. Его горячая грудь липнет к моей. И во мне все леденеет. Я боюсь, что Лешка заметит, но не могу себя заставить поднять руки и обнять его. Просто стою и позволяю ему целовать меня.
Конечно, Лешка заметил. Он внезапно разжал руки, вернув мне свободу. Блузка неприятно прилипла к груди, и я инстинктивно дернула ее. Лешка отвел от меня полные боли глаза. Я почувствовала жалость, раскаяние, потом злость. Зачем ему понадобилось портить хороший день? Тем более что завтра он уедет на каникулы к родителям, и мы неизвестно когда увидимся.
Теперь мы уже не гуляли, а целенаправленно шли, покидая парк. Лешка молчал и о чем-то напряженно думал. Я тоже молчала и вспоминала наш первый поцелуй.
Произошло это на вечеринке, посвященной окончанию второго курса. В то время мы с Людкой все еще оставались единственными девушками в группе. На третьем курсе к нам присоединилась Светлана Кошко, теперь Гвоздева.
А тогда мы собрались в комнате Кротовых в обычном составе – двадцать два мальчика и две девочки. Перво-наперво в соответствии с традицией мальчики разделились на две команды. Делалось это так: бросалась монетка, и она решала, кто будет выбирать – я или Людка. Ребята разбивались на пары, подходили к той из нас, кто выиграл право выбора, и спрашивали:
– «КАМаз» или лютик? или:
– Интеграл или кузнечик?
– Ландыш или матрица?
И так далее, до бесконечности. Одна из атаманш делала свой выбор, все остальные покатывались со смеху. Весь последующий вечер проходил под знаком соперничества команд. Ели, пили, танцевали, пели – все кто кого!
Любимым развлечением для всех являлась игра в «бутылочку». Правила соблюдались стандартные: все садились в кружок, кто-то крутил бутылку из-под шампанского. На кого указывало горлышко – с тем крутящему предстояло целоваться. Поскольку девочек в нашей группе мало, а целоваться мальчишкам между собой глупо и невесело (может, кому-то и весело, но ведь не при всех же), то предприимчивая Людка придумала и предложила новые правила.
Игра велась в два круга и в несколько раундов. Их количество неизменно оставалось четным. Продолжительность раунда не превышала получаса и обговаривалась заранее. Так же как количество раундов круга.
Крутила всегда атаманша, в первом круге против команды-соперницы. Тщательно велся счет поцелуям. Первый поцелуй для каждого приходился в левую щеку, второй – в правую, третий – в губы. По окончании раунда счет сбрасывался. Во втором круге атаманша крутила против своей команды.
В тот вечер Лешка попал в мою команду, и первый круг азартно кричал и толкал соседей, стараясь попасть «под горлышко». Попав, опускался на четвереньки и подставлял под Людкины губы довольное лицо.
По окончании первого круга решили прервать игру и распить очередную бутылочку сухого. Толя сгонял в комнату коменданта к холодильнику. Холодное вкусное вино разлили по стаканам, чокнулись, выпили. От смеха у всех подвело животы, капельки пота выступили на раскрасневшихся веселых лицах. Лешка, разумеется, сидел рядом со мной. Я обернулась к нему, протягивая стакан к его. Он щурил чуть раскосые черные глаза, темная прядь прилипла к потному лбу. Я машинально протянула руку и убрала волосы, ладонью промокнув горячий влажный лоб. Лешка растерянно моргнул, с его лица сбежала улыбка. Оно стало серьезным, трезвым. Я удивилась, но не успела об этом подумать. Меня окликнули, кругом галдели, и я забыла о Лешке.
Начали второй круг. Я села крутить против своей команды. Неожиданно в ней не оказалось Лешки. На недоуменные взгляды он махнул рукой:
– Надоело! – И присоединился к Людке и ее команде, которая приступила к мытью посуды.
Людка, обхватив Лешку за шею, влепила ему звонкий поцелуй.
– Лешик, милый. Последний рыцарь. Сегодня будет носить только мои поцелуи.
Когда вечеринка закончилась, в потолок снова полетела монетка. На этот раз следовало определить, кого первой провожать. Выпала решка, и все толпой повели меня домой.
С пением под две гитары быстро дотопали до моего дома, распрощались. Я вошла в подъезд, а веселая компания повела домой Людку.
Я вышла из лифта на своем этаже и нос к носу столкнулась с Лешкой. Он тяжело дышал, взбежав по лестнице одновременно с лифтом. Ни слова не говоря, он схватил меня за руку и увлек за лифт. Я послушно последовала за ним. В темном углу Лешка обернулся, и я наткнулась на него. Он обхватил меня руками, притиснул к себе и начал тыкаться мне в лицо горячими сухими губами. Я не сразу поняла, что происходит, а когда поняла, то забилась в его руках, затрясла головой, увертываясь от поцелуев, освобождаясь от объятий.
Лешка отпустил меня, я со всего размаху вмазала ему по шее и опрометью бросилась к своей квартире.
Около недели я злилась на Лешку. Невозможность разрядиться на уехавшего на каникулы насильника делала мою злобу нестерпимой. Но постепенно я успокоилась, потом соскучилась и к концу августа уже с нетерпением ждала встречи с Лешкой.
Первого сентября он сел рядом со мной, я взглянула в знакомое милое лицо и засмеялась от радости. Лешка тоже засмеялся, и все пошло по-прежнему. На следующий поцелуй Лешка осмелился, поздравляя меня с днем рождения. Он легко коснулся губами моих губ, и я благосклонно приняла ласку.
Дальше – больше. Уже очень давно стали традиционными поцелуй-здравствуй и поцелуй-прощай.
Провожая вечером домой, Лешка заводит меня за лифт, берет в ладони мое лицо и целует в губы. Я позволяю ему целовать меня, как он хочет, но все во мне тоскует и замирает. Я бы не оттолкнула Лешку, даже если бы он захотел всего. Но к счастью, он ничего не требует.
Я взрослая. Взаимоотношения полов не являются для меня тайной. Я понимаю, что рано или поздно ЭТО должно произойти. Моя подруга Катька Куликова всего на полгода меня старше, а у нее уже был настоящий роман со взрослым мужчиной. Она даже некоторое время думала, что беременна, и ходила к гинекологу.
Правда, она тогда сильно испугалась и, хотя оказалась небеременной, отношения с любовником прервала и другого завести не торопится. Однако передо мной заносится и, когда речь заходит о сексе, заводит глаза и кичится опытностью.
А у меня опыт нулевой. Я ни в кого не была влюблена по-настоящему. Так чтоб забыться и наделать глупостей.
Когда я думаю о своем будущем, я всегда рядом вижу Лешку. Но следует признать – я не влюблена в него.
Я так глубоко задумалась, что, машинально переставляя ноги, сама не заметила, как добралась до дома. Из задумчивости меня вывел Лешкин голос, настойчиво повторявший одни и те же слова. Я напряглась и смогла уловить смысл.
Лешка повторял свое приглашение поехать с ним к его родителям.
– Тебя это ни к чему не обязывает. Просто отдохнешь, и все.
Он держал мою руку и смотрел на меня хмуро и требовательно. Я вырвала руку из его цепких пальцев.
– Леш, ну сколько можно об одном и том же?
* * *
Мамы дома не оказалось. Я сняла босоножки и, с удовольствием шлепая по прохладному линолеуму, прошла в ванную. Горячей воды, конечно же, не было, и я, повизгивая, постояла под холодной водой. Тугие струи смыли усталость и заботы долгого дня.
Застегивая надетый на голое тело ситцевый халатик, я уже напевала себе под нос незатейливую песенку. Конечно, жаль, что прощание с Лешкой вышло не таким, как хотелось бы. Но ничего страшного. Если нам суждено быть вместе, два месяца разлуки и размолвка перед ней ничего не изменят. Если не суждено, не изменят тем более.
Главное, это то, что послезавтра мы с мамой погрузимся на корабль и отправимся в путешествие. Мы будем плыть. Небо будет голубое-голубое. Река будет широкой и спокойной. Вода в ней тоже будет голубой, берега зелеными. И мы с мамой все время будем вместе. Все вокруг будут праздными, веселыми, беззаботными. Мама будет смеяться и ходить по палубе в длинной цыганской юбке, а окружающие сломают голову, гадая, кем мы приходимся друг другу: сестры, подружки – и ни за что не догадаются, что эта молодая женщина – мать своей вполне взрослой спутницы.
Я даже взвизгнула в предвкушении и направилась в кухню. Следовало приготовить к маминому приходу праздничный ужин в честь окончания учебного года. Для него уже несколько дней в холодильнике ждали своего часа шампанское и курица.
Хотя по времени маме уже следовало быть дома, я не волновалась. Контрольное время перекрывалось всего на полчаса, маме же случалось задерживаться на работе и больше.
На кухонном столе помещалось нечто накрытое салфеткой. Я сдернула салфетку и обнаружила еще теплый яблочный пирог. Судя по нему, мама побывала дома. В таком случае, где же она? Ответ помещался на листочке бумаги, прислоненном к пирогу.
Я набрала номер Куликовых. Довольно долго никто не подходил. Я терпеливо слушала гудки. У них всего один телефонный аппарат, и держат его на кухне. Мама скорее всего в дальней комнате, пока она услышит звонок, пока подойдет...
– Алло?
– Это я.
– Аленька! Как экзамен?
– Пять. Что ты там делаешь?
– Умница. Поздравляю. Я так рада.
Что-то уж очень она радуется. В душу закрались нехорошие предчувствия.
– Мам, я спросила.
– О чем?
– Что ты там делаешь?
– Аль, не расстраивайся, ладно?
– Что случилось? Ты купила путевки?
– Аль, мы сейчас не можем поехать.
– Почему?
– Дядя Сережа должен уехать в командировку.
– Ну и что?
– Я должна быть с тетей Ниной.
– Почему ты?
– А кто?
– Кто угодно. Катька. Она ее дочь.
– Не говори глупостей. Катя не справится.
– А наша поездка?
– Поедем позже.
– Ты ведь знаешь, потом не получится.
– Ну что же делать? Я должна помочь дяде Сереже.
– А мне?
– Что тебе?
– Ничего.
– Аля, нельзя быть эгоисткой.
Я бросила трубку. О чем говорить? Я отказалась от поездки с Лешкой ради того, чтобы провести неделю с матерью. Мы мечтали об этом целую зиму, но стоило дяде Сереже свистнуть, как она все забыла. И ведь знает, что это единственный шанс. Уже через понедельник я сяду за компьютер писать «игрушки». Виталька скинул мне часть своего заказа. Программирую я не столь блестяще, как наши мальчики, но вполне прилично и, главное, добротно.
Тетю Нину парализовало еще до моего рождения. Мама всегда помогала дяде Сереже ухаживать за женой. Порой и меня тоже привлекали. Обычно я не испытывала недовольства, но не сегодня.
Мои эмоции образовали целый букет. Чего в нем только не было! Разочарование, обида, злость, ревность. Да-да, ревность! Легко ли пережить сознание, что ты не главный человек в жизни мамы, которая для тебя все на свете? Всю жизнь мы с мамой прожили вдвоем. Я обожала ее в детстве, обожаю и сейчас. Ни у кого нет такой красивой, яркой, умной, образованной, такой во всем успешной мамы! Мама могла и умела все.
Единственной маминой слабостью были Куликовы. Каждый раз, когда кому-нибудь из них требовалась ее помощь, мама бросала все и мчалась на зов.
Вот и теперь. Я металась по квартире, крутя пуговицы на халате. Остановилась, только когда оторвала последнюю. Вывернулась из халата. Он упал на пол в маминой комнате, а я голышом бросилась в свою. Натягивая джинсы и майку, я «пекла блины». Это мамино определение моей привычки восклицать «Блин!» по самым разным случаям.
Я вынеслась из квартиры, хлопнув дверью на весь подъезд, и, не дожидаясь лифта, ссыпалась с лестницы.
Я так толкнула дверь парадного, что она качалась и через две минуты, когда я оглянулась, заворачивая за угол соседнего дома.
На город опускались сумерки. В некоторых окнах зажегся свет. Горел он и в нужном мне окне.
Я позвонила, неуверенная, что хочу войти. Пока я неслась по улице, пыл вышел, я успокоилась и теперь нуждалась скорее в уединении, чем в собеседнике.
Дверь открыл дядя Витя. Его невысокую худощавую фигуру облегал спортивный костюм. Следовательно, сегодня он не работает. Тем лучше, можно посидеть с ним у телевизора и помолчать.
Разглядев меня в сумраке лестничной клетки, дядя Витя отступил, пропуская в квартиру, запер дверь и молча ушел. Я поменяла кроссовки на тапочки, удивляясь хмурому виду хозяина. Обычно, увидев меня, он расплывается в улыбке и отпускает одну из своих старинных шуточек. Это в лучшем случае. Если же мне не повезет и у дяди Вити игривое настроение, я могу получить шлепок по заднице или звонкий поцелуй в ухо.
Мне требовалось немного времени, чтобы обрести спокойствие, и я, отложив на потом выяснение отношений с хозяином, прошла в комнату к Людке.
Обычно после экзамена Людка спала. Таким образом она снимала стресс всегда, с тех пор как я ее помню. А помню я ее с пятилетнего возраста. Хотя знаю, что мы вместе посещали ясли. Людка утверждает, что помнит меня с тех пор. Ясно, что заливает.
Я понадеялась, что, если проникну в комнату достаточно тихо, смогу посидеть рядом со спящей подругой.
Людкой в комнате и не пахнет. Это только так говорится – не пахнет. Пахнуть, конечно, пахнет. Ведь она там живет.
Жить-то живет. Но в данный момент отсутствует. Что очень странно. Потому что, уходя с пляжа, Людка собиралась заскочить в магазин за хлебом, а потом сразу домой и спать.
Я еще раз оглядываю крошечное помещение в тщетной надежде обнаружить подругу.
На пороге возникает дядя Витя, приглашающе кивает мне и снова исчезает.
Кивок в сторону кухни означает, что меня собираются кормить. Вспоминаю, что за весь день съела только полуметровый сандвич и с радостью отправляюсь следом за гостеприимным хозяином.
Он сидит у кухонного стола на своем обычном месте. А на столе... Я громко сглатываю слюну и устремляюсь к табурету. Дядя Витя осуждающе смотрит на мои руки. Я протягиваю ему раскрытые ладони и клятвенно заверяю:
