Текст книги "Селеста, бедная Селеста..."

Автор книги: Александра Матвеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Мы затормозили у светофора. Я забросила сумку на заднее сиденье, села поудобнее и пристегнула ремень безопасности.

Книжка все это время оставалась у меня в руках и очень мне мешала.

– Читаешь Марию Глебову? – спросил Лешка, и в его голосе мне послышалось ехидство. Он сидел, свободно откинувшись на спинку сиденья, картинно положив левую кисть на баранку, а правую на рычаг переключателя скорости (кажется... ну, такая пупочка на стержне на уровне колен водителя). В его глазах светилось снисходительное мужское превосходство. Понятно, что я завелась.

– А что? – агрессивно начала я. – Скажешь, ерунда, да? А ты сам-то читал, чтоб судить?

– Я не говорю, что ерунда. Нормальная книга. Все на месте: сюжет, характеры, интрига. – Он пожал плечами. – Я не думал, что ты такое читаешь.

– Я тоже не думала, что ты такое читаешь, – сказала я.

– Ну, мне сам Бог велел! – туманно ответил Лешка и перенес свое внимание на светофор, который переключился на зеленый.

Лешка уверяет, что за рулем с десяти лет, а в восемнадцать получил права. Может, все это и так, но я в машине, движущейся в плотном потоке разнообразного московского транспорта, чувствовала себя не настолько уверенно, чтобы вести литературные беседы. Так что больше мы не разговаривали.

За окружной машин стало меньше, и я начала получать удовольствие от поездки.

Кажется, Лешка действительно водил машину неплохо. Я уже знала, что машина ему осталась от тех же дедушки и бабушки, что и квартира.

– Хотя я бы мог и сам купить, – сказал Лешка.

Это не хвастовство. Лешка – компьютерный гений. В институте учится средне, а вот компьютер для него открытая книга, любимая игрушка и главный предмет приложения сил.

Он не работает в Виталькиной команде. «Больно надо фигней заниматься!» Лешкина специальность – взлом. Он может вскрыть любую самую защищенную систему. «С золота бы жрал, в золото бы срал, – как говорит Коля Кротов. – Если бы не патологическая честность». Лешка уже давно работает на крупную совместную фирму. Жилу не рвет, но на жизнь зарабатывает.

Я отрываю взгляд от неухоженных бескрайних полей, пробегающих за окном деревьев и смотрю на Лешку. Волевой профиль, полуопущенные черные ресницы, небольшое, чуть оттопыренное сверху ухо. На баранке широкие загорелые руки. Я протягиваю свою и осторожно кладу ладонь на Лешкины пальцы. Моя рука вдвое уже и белее. Лешка смотрит на меня, машину ведет в сторону. Я испуганно снимаю ладонь, Лешка выравнивает машину.

В кабине повисает напряженное молчание.

Неожиданно Лешка резко разворачивает машину, прямо перед «КАМазом» пересекает встречную полосу и съезжает на узкую грунтовую дорогу.

Отчаянно сигналя, «КАМаз» проносится за нашей спиной. Я держусь за сердце, а невозмутимый Лешка интенсивно рулит, стараясь не засесть в колдобинах.

Он остановил машину так же неожиданно, как за пару минут до этого развернул ее на дороге. Машина стояла, я сидела, хватая воздух раскрытым ртом, и готовилась отчитать Лешку.

К тому моменту, когда я почувствовала себя готовой, Лешка отвернулся от руля и нагнулся ко мне. Его лицо медленно приближалось, я смотрела в его расширяющиеся зрачки, и все бранные слова покидали мою память. И вообще все слова покинули мою память, кроме одного, которое я шептала вперемежку с поцелуями:

– Лешенька, Лешенька... – И гладила плечи, обтянутые черной майкой.

* * *

Мы не скоро выбрались из машины и стояли рядом, привалившись друг к другу, ошалевшие от поцелуев и счастливые.

– Искупаемся? – спросил Лешка.

– Где?

– Да вот же.

Он указал рукой, и я только теперь увидела то, что давно было перед глазами. Большой водоем с берегами, поросшими ивняком, старую каменную плотину, образующую этот самый большой водоем из маленькой быстрой реки.

– Туда не спуститься, – засомневалась я.

– Запросто. Бери купальник.

Лешка уверенно шагнул в заросли неизвестной мне жесткой травы. Я шагнула за ним и разглядела тропинку, ведущую вниз. Спуск был, что называется, средней тяжести. Лешка не считал нужным мне помогать. Держа в руке довольно большую спортивную сумку, он горным слоном поскакал вниз. Я спускалась не спеша, аккуратно ставя ноги и время от времени придерживаясь рукой за кустики травы.

Достигнув плоскости, я посмотрела вверх и убедилась, что подняться к машине вполне возможно.

Лешка, хлопотливый, словно муравей, тем временем разложил под деревом полотенце, поставил сумку и теперь стягивал штаны.

– Чего в тенечке? – выразила я недовольство.

– Чтобы не обгорела, – ласково сказал заботливый Лешка.

Время близилось к четырем, обгореть я бы не смогла, даже если бы очень хотела. Но Лешкина заботливость легла на душу елеем, я одарила его нежным взглядом и полезла в кусты переодеваться. Лешка целомудренно отвернулся. За что был награжден очередным нежным взглядом. Правда, в спину.

Спуск к воде оказался неожиданно хорошим. В проблемных местах встречались плоские камни и даже куски дерева. Все это свидетельствовало об искусственном происхождении спуска. Лешка подтвердил мою догадку:

– Сюда местные купаться ходят.

– А сейчас они где?

Лешка равнодушно пожал плечами:

– В полях, наверное.

Лешка в три мощных гребка достиг середины водоема. Я долго шла по мелководью, ежась от холодной воды. Решившись, присела на корточки. Вода объяла меня до шеи. Я взвизгнула от холода, вскочила в туче брызг и увидела Лешку. Он стоял в нескольких метрах от меня. Вода доходила ему до груди, и я решилась.

– Стой там, – велела я. – Я к тебе приплыву.

Слыша мое нахальное заявление, Лешка не рассмеялся, а кивнул с серьезным видом, только прищурил черные глаза.

Я храбро легла на живот и поплыла к Лешке, по-собачьи подгребая под себя воду. Вода держала меня хорошо. Настолько хорошо, что я практически не перемещалась. Хотя изо всех сил молотила руками и ногами.

Лешка стоял неподвижный, словно монумент. И такой же терпеливый. Мне показалось, я доплыла, и я протянула руку, но до Лешки не дотянулась, а начала тонуть.

Лешка качнулся вперед, подхватил меня и притянул себе на грудь. Я обхватила его шею, прижалась к нему. Он шел к берегу и нес меня.

В Лешкиной сумке нашелся пакет с бутербродами и овощи. Не помню, чтобы я когда-нибудь ела с таким аппетитом. Лешка не отставал от меня. Мы запили еду боржоми. Баллон Лешка выудил из той же сумки.

Я лежала, вытянувшись на спине. Лешка устроился рядом на боку. Опершись на локоть одной руки, указательным пальцем другой ласково водил по моему животу вокруг пупка. Строго по часовой стрелке. Помогал пищеварению.

Дом был как дом. Первый этаж кирпичный, второй деревянный, маленькие окошки, высокое крылечко с резными балясинами.

Сад. Сад, окружавший дом и напоминавший лесную чащобу, сразу пленил меня. Горящими глазами смотрела я на непроходимые заросли кустов, узнавая листочки крыжовника и смородины, на сплетение веток у себя над головой. На некоторых светились еще зеленые яблочки – залепухи.

– Это слива, это груша, это тоже груша, но другая. Это вишня – владимирка – старая, но плодоносит, – бессмысленно размахивая рукой, частил Лешка равнодушной скороговоркой.

– Ты как плохой экскурсовод, – упрекнула я.

– Чего это? – обиделся Лешка. Он с облегчением бросил сумку под дерево и с размаху сел сам, раскинув длинные ноги.

– Бубнишь, словно ведешь сотую экскурсию по надоевшему маршруту. А это ведь сад. Сад!

Я широко раскинула руки, потом вскинула их вверх и приподнялась на цыпочки, показывая бестолковому Лешке, какая чудесная вещь – сад.

Лешка проникся. Он запрокинул голову, чтобы лучше меня видеть, и смотрел с благоговейным восхищением.

Я загляделась на его лицо. Солнце освещало только нижнюю часть, подчеркивая по-детски пухлые губы и подбородок с ямочкой. Верхняя часть лица оставалась в тени. Черные глаза казались глубокими и таинственными. Хотелось смотреть в них бесконечно.

Я гнулась все ниже, приближаясь к мерцающим глазам. Лешкины руки обхватили мою талию. Не отрывая взгляда от его глаз, я опустилась на колени и оказалась одного роста с сидящим Лешкой.

Какое изысканное удовольствие смотреть в сияющие напротив Лешкины глаза. Совсем не то же самое, что, запрокинув голову, ловить его взгляд сверху вниз. Оказывается, глаза у Лешки не черные. Радужная оболочка, пусть не намного, совсем чуть-чуть, но все же светлее зрачка и имеет цвет переспелой вишни.

Лешка не мигая смотрит мне в глаза и шепчет, так тихо, что я скорее угадываю, чем слышу.

– У тебя глаза как у русалки. Длинные и зеленые.

– Что ты придумываешь? – шепчу я в ответ. – У меня карие глаза.

– Нет, – упрямится Лешка, и наши лица сближаются еще на несколько сантиметров. – Сейчас они зеленые-зеленые.

Я хочу возразить и не успеваю. Наши губы встречаются, я закидываю локти за Лешкину шею и прижимаюсь к нему.

Одним поцелуем дело не кончилось. Выяснив, что выбранная нами поза не самая удобная для поцелуев, мы приступили к экспериментам. Серией перемещений нам удалось найти оптимальную позицию.

– Почему ты не спешишь домой? – полюбопытствовала я, удобно устроившись в Лешкиных руках.

– Ну, вообще-то дом вон он. – Лешка кивком указал направление.

– Ну и чего ты здесь сидишь?

– Здесь сижу не я, а мы с тобой. И это лучшие минуты за целые годы.

– У нас будет много таких минут, – пообещала я, легонько целуя его лицо. Лешка сощурился, словно кот, у которого чешут за ушком, и рывком поднялся, одновременно поставив меня на ноги.

– Пойдем. Только еще разок поцелуемся.

Она вышла на крылечко и, картинно опершись о столбик, с ласковой материнской улыбкой следила за нашим приближением. Я во все глаза смотрела на нее. Она выглядела старше, чем я себе воображала, по-видимому, продолжала считать себя обворожительной и вела себя как признанная красавица. Ее статная фигура и впрямь производила впечатление, а вот лицо ясно говорило о знакомстве хозяйки со многими пороками этой жизни.

Нет, не такой я представляла себе Лешкину маму. Испытывая разочарование и любопытство, наблюдала я за встречей матери с сыном.

– Здравствуй, мам, – улыбнулся Лешка и, обхватив рукой ее плечи, чмокнул в щеку. Женщина кокетливо прижалась к богатырской груди сына.

– Наконец-то ты дома, мальчик мой. – Она похлопала по щеке Лешки крупной белой рукой с тяжелыми кольцами из неизвестного металла.

Женщина ласкала Лешку с трогательной материнской нежностью, а мне почему-то казалось, что делает она это для меня, косится из-под тяжелых век, проверяя впечатление от спектакля.

Легкое удивление, мелькнувшее на Лешкином лице, подтвердило нетрадиционность происходящего. Неловко хмыкнув, он вывернулся из материнских рук и повернулся ко мне.

– Это Аля, – произнес он со смешной гордостью.

Его мать, словно очнувшись, взглянула на меня с растерянной улыбкой. Наши глаза встретились, ее улыбка превратилась в извиняющуюся.

– Ах, простите! – Она всплеснула руками и прижала их к пышной груди. – Я так соскучилась по сыну, что просто ничего вокруг не вижу, кроме него.

Она тяжело «спорхнула» с трех ступенек лестницы и встала напротив меня. Вблизи стало очевидным ее сходство с сыном. Черные глаза беззастенчиво ощупали мое лицо и фигуру. Я постаралась не показать, насколько мне неприятно нарочитое разглядывание.

Женщина уже знакомым мне жестом прижала руки к груди и сладко пропела:

– Какая вы красавица! И коса... Дивно. Никогда в жизни не видела такой косы. Это своя? Сейчас парики прекрасные, от натуральных не отличишь.

Я молчала, и Лешка кинулся мне на выручку.

– У Альки все натуральное. – Прыжком преодолев разделяющее нас расстояние, он защищающим жестом привлек меня к себе.

Его мать рассыпалась восхищенным смехом, но устремленные на меня глаза неприязненно блеснули.

– Какая вы хрупкая. Страшно смотреть, как этот медведь тискает вас. У вас, верно, не осталось ни одной целой косточки.

Она игриво погрозила Лешке пальчиком, подхватила одной рукой подол длинной оборчатой юбки и устремилась к лестнице.

– В дом, в дом! – командовала она. Я сразу пошла следом. Лешка настойчиво искал мой взгляд, но я шла, опустив глаза.

Мы вошли в дом, и он мне не понравился. Я бы не смогла объяснить причину вспыхнувшей нелюбви, но, находясь в доме, постоянно испытывала желание покинуть его. Странно, но мне казалось, что наша антипатия взаимна и дом отторгает меня.

– У нас не снимают обувь, – тем временем щебетала хозяйка. – Это некультурно.

А до такой степени затоптать некрашеный деревянный пол – культурно? – мысленно возразила я, стоя на пороге и не смея шагнуть на широкую половицу.

Лешка легко решил мою проблему. Он плечом отодвинул меня с порога, по-хозяйски уверенно ступил в дом, наступая мыском на пятки, снял кроссовки, поочередно попрыгал на каждой ноге, стаскивая носки, и уже через минуту пошлепал босыми ступнями в глубь дома, где скрылась его мать.

Испугавшись остаться одной, я быстренько скинула босоножки и почти бегом устремилась за ушедшими. Миновав коридорчик, все стены, которого были увешаны разнообразным тряпьем, я открыла дверь и оказалась на кухне. Солнце брызнуло мне в глаза через застекленную, словно веранда, стену, я зажмурилась и открыла глаза осторожно. У стены по всей ее длине помещалась стилизованная под старину широкая деревянная скамья, напротив нее – стол под новой блестящей клеенкой.

Я бросила взгляд на другую стену, уставленную различной кухонной утварью, и равнодушно отвернулась, завороженная игрой солнечных бликов на фиолетово-оранжево-зеленой поверхности клеенки.

– Папа уехал по делам. Вернется не раньше завтрашнего утра. Разумеется, эта девица тоже исчезла. Не удивлюсь, если потащилась за ним, – ябедничала Лешке его мать.

Лешка дернул плечом и обеспокоенно оглянулся. Увидел меня и сразу успокоился и заулыбался.

– Аль, ты, конечно, уже поняла, что эта девушка – моя мать. Ее зовут Мария Алексеевна.

Я коротко поклонилась. Мария Алексеевна неожиданно скопировала мое движение и рассеянно обернулась к Лешке. Клянусь, она про меня забыла и сейчас всячески старалась это скрыть. Видимо, желая устранить неловкость, она с любезной улыбкой протянула мне руку и представилась:

– Мария Истомина.

Что-то щелкнуло у меня в мозгу, и я нараспев продекламировала:

И пусть я буду снова спотыкаться,

Падать, подниматься, слезы лить.

Лучше уж любить и ошибаться,

Чем, не ошибаясь, не любить.

Это были мои первые слова с момента появления в доме. Лешкина мать остолбенело смотрела на меня, пораженная наповал звуками моего голоса. Она что, не предполагала, что я говорящая? Оказалось, однако, что Марию Алексеевну удивила вовсе не моя способность говорить. Со слезами на глазах она благодарно потянулась к моей руке.

– Вы знаете мои стихи?

– Только эти. У моей мамы есть сборник начала семидесятых. Называется как-то романтично... поэты чего-то. Простите, не помню.

– Комсомольские поэты.

– Вот-вот. Запомнилось почему-то ваше имя и эти строчки.

– Это лучшее. А сборник самый первый. Я тогда еще в школе училась.

– В доме нет ничего, кроме сыра и чипсов, – заявила Мария Алексеевна и рассмеялась.

Мне стало неловко за свое непрошеное вторжение без продуктов. Но мне и в голову не приходило, что в доме Лешкиных родителей нас ожидает голод. Я растерянно взглянула на Лешку. Он оставался спокойным.

– Я все привез. Сейчас схожу, загоню машину и принесу всю жрачку.

Так вот чем занимался Лешка все утро. Закупал еду.

– Чудненько, Лешик! Умничка. Иди-иди. Ключи от гаража в обычном месте на гвоздике. А мы с Аленькой пока поболтаем, как две подружки. – Мария Алексеевна подталкивала Лешку к выходу.

Последнее ее заявление явно встревожило моего милого, и он выходил неохотно, бросая на меня опасливые взгляды. Я взяла его за плечо.

– Пойдем, солнышко, я провожу тебя до крыльца.

Я стояла на верхней ступеньке крыльца и, обхватив обеими руками его шею, целовала Лешку. Он, в свою очередь, крепко держал меня и подставлял лицо под поцелуи. Я отпустила его, он пообещал:

– Я сейчас. – И поскакал куда-то за дом.

Я постояла на крылечке, полюбовалась садом. Он понравился мне еще больше, чем час назад. Наличие сада примиряло меня с необходимостью пребывать в этом доме.

Я решила уехать сразу после знакомства с Лешкиным отцом. Лешка привез меня показать своим родителям. Пусть смотрят, раз ему этого хочется, а потом сразу прочь.

За время моего отсутствия в кухне ничего не изменилось. Мария Алексеевна сидела там, где мы ее оставили, на скамье с краю стола. Правда, теперь она что-то пила из кофейной чашки без блюдечка.

– Это для желудка, – объяснила она в ответ на мой взгляд. – Надо пить за полчаса до еды.

А также через полчаса после и во время еды. Выдыхаемый Марией Алексеевной запах венгерского вермута очень хорошо мне знаком. Любимое вино моей мамы и единственное, которое она держит в нашем доме.

Я подумала, что, возможно, мама нашла бы общий язык с комсомольской поэтессой.

Сев на свободный конец скамейки, я опустила глаза на клеенку в ожидании обещанной беседы. Мария Алексеевна отпила глоток своего лекарства и спросила:

– Так, значит, вы девушка Лешика? Его подружка или, как это теперь называется, герлфренд?

Вопрос, в общем-то безобидный, прозвучал с интонацией, заставившей меня внимательно взглянуть на Марию Алексеевну. Ее глаза горели жадным любопытством. Горячая волна стыда и гнева окатила меня, но я сдержалась и спросила тоном благовоспитанной девочки:

– Вы спрашиваете, трахаемся ли мы с Лешкой?

Несоответствие тона и смысла фразы выдавали меня с головой, но Мария Алексеевна ничего не заметила. Она смочила глотком из чашки пересохшее горло и, поелозив на лавке, с каким-то забавным, я бы сказала, детским, цинизмом выговорила:

– Согласитесь, меня это не может не интересовать.

– Согласна, – кивнула я.

Последовавший диалог происходил с высокой скоростью. С каждой минутой Мария Алексеевна возбуждалась все больше, она подалась в мою сторону всем корпусом, вытянув шею. Ее лицо покрыли красные пятна. На меня же, напротив, накатила апатия, и к концу важнейшего в моей жизни разговора я совершенно успокоилась. Как бы там ни было, диалог позволил нам понять друг друга до конца и узнать так, как не всегда позволяет многолетнее знакомство.

– Так как?

– Что?

– Вы трахаетесь?

– Что вы хотите услышать?

– Правду.

– Нет.

– Я должна этому верить?

– Как хотите.

– Хорошо. Но вы вместе?

– Да.

– Что вас связывает?

– Не понимаю.

– Спрошу прямо. Вы любите друг друга?

– Да.

– Тогда почему?

– Что «почему»?

– Почему у вас нет секса?

– А разве это обязательно?

– Теперь – да.

– Кто вам сказал?

– Все говорят. Так принято.

– Не у всех.

– Вы давно встречаетесь?

– С первого курса.

– Чего же вы ждете?

– Когда поженимся.

– Вы собираетесь пожениться?

– Да. Поэтому я здесь.

– Вы избегаете близости, чтобы заставить Лешика жениться?

– Нет. Для меня это не важно.

– То есть как?

– Так.

– Не понимаю. Почему же вы не хотите близости?

– Не я.

– А кто?

– Лешка...

– Бред. Так не бывает.

– Как?

– Чтобы парень не хотел переспать с девушкой...

– Он хочет.

– Так что откладывать?

– Вы плохо знаете Лешку.

– Я его мать.

– Вы плохо его знаете.

– Чего это я не знаю?

– Он хочет выбрать женщину один раз и навсегда.

– Вас?

– Меня.

– Значит, у него еще никого не было?

– Он так говорит.

– Вы не верите?

– Верю.

– А у вас? – Что?

– У вас есть опыт?

– Какой?

– Хорошо. У вас были мужчины?

– Вы врач?

– Что? Почему?

– Один из вопросов при медицинском обследовании – живете ли вы половой жизнью. Это, конечно, вас не касается, но я отвечу, чтобы сразу снять вопрос. Я не живу половой жизнью. И никогда не жила.

– В это нелегко поверить.

– Как хотите.

– Вы красивы и уверенны в себе.

– Спасибо.

– Зачем вам Лешка?

– Выйду за него замуж.

– Зачем?

– Хочется.

– Он вам не подходит.

– Все равно хочется.

– А если я буду против?

– Лучше не надо.

– Почему?

– Потеряете сына.

Лешка громыхнул в прихожей ботинком. Мы замолчали сразу на половине слова. Мария Алексеевна приложила палец к губам, я кивнула. Мы отвели друг от друга понимающие взгляды и устремили их на входящего Лешку.

Лешка вошел, таща в руках целую кучу поклажи. Он сгрузил все принесенное в свободный угол, разогнулся и смахнул пот со лба. Черные глаза с подозрением оглядели наши лица. Увидев наше взаимное благодушие, Лешка еще больше насторожился и стоял, переводя взгляд с меня на мать и обратно.

Через некоторое время ему это занятие надоело, он сорвался с места и принялся шуровать в куче сумок, одновременно командуя нами.

Лешка легко управлялся с кастрюлями и сковородками, используя меня в качестве подсобной силы и покрикивая всякий раз, когда ему казалось, что я недостаточно быстро поворачиваюсь.

Мария Алексеевна, накрывавшая на стол, тоже находилась под неусыпным контролем сына и, вздрагивая от его взбадривающих окриков, утешалась глотком из кофейной чашки. Лешка эти ее действия игнорировал, из чего я сделала вывод о давности проблем с желудком.

При этом моя будущая свекровь непрерывно тараторила, рассказывая бесконечные истории из жизни каких-то неизвестных мне людей, не давая себе труда объяснять, кто эти люди. Напротив, она подчеркнуто адресовалась исключительно к Лешке, показывая мне, как много у них общего и как чужда им я. Слышались реплики типа «Семен Ильич как всегда», «Ну ты же знаешь, как на это реагирует Аня», «Помнишь в Коктебеле?», «Дядя Боря просил тебе сказать», «Майоровы страшно жалели, что тебя не было» и так далее.

Участие Лешки в разговоре сводилось к лаконичным «Угу», «Помню», «Не помню», «Ладно». И хотя он явно не понимал пикантности ситуации, ему, казалось, не по себе. Впрочем, может, это мне хотелось, чтоб так было, а Лешка просто скучал от разговора.

Стол получился красиво накрытым и обильным. Мария Алексеевна стояла в позе «руки в боки» и горделиво оглядывала сервировку. На меня она тоже взглянула с симпатией. Такие взгляды мне приходилось замечать у хозяек, когда стол им особенно удавался, хотелось его с кем-то разделить, и в такую минуту любой гость в радость.

Лешка снова покопался в углу, достал из своей сумки и торжественно водрузил на середину стола плоскую литровую бутылку мартини «Бланко». Хозяйка дома засветилась от удовольствия и до конца обеда оставалась милой и гостеприимной.

Добывая мартини, Лешка толкнул мою сумку, которую тоже принес из машины. Сумка накренилась, и из-под расстегнувшейся молнии выскользнуло произведение Марии Глебовой. Лешка поднял книжку с пола и положил у моего локтя названием вверх.

Мария Алексеевна во время обеда все поглядывала на книжку, и на лице у нее появлялось такое выражение, словно она хотела о чем-то спросить или попросить.

Поймав ищущий взгляд хозяйки в первый раз, я решила не давать ей почитать книжку, если даже очень попросит. Мы выпили по первой, и я подумала, что вполне могу оставить ей роман, если успею прочесть до отъезда. После второй рюмки мне пришло в голову, что, если читать всю ночь, вполне можно отдать вожделенный томик завтра утром. Мне захотелось порадовать эту милую женщину.

Помимо уже упомянутого мартини обед состоял из первого и второго. Суп Лешка сварил из пакетика, на второе он пожарил куриные грудки и разогрел баночную фасоль в томатном соусе. Еще на столе помещалось огромное блюдо со всякими овощами и зеленью, а отдельно, в блюде поменьше, лежало с десяток малосольных огурчиков. Короче, поела я не без удовольствия. Мария Алексеевна тоже кушала с завидным аппетитом. Да что там, жадно она ела, поглощала пищу кусок за куском, поглядывая с завистью в чужие тарелки.

Похоже, сыр и чипсы давненько составляли ее привычный рацион.

Лешка ел, как всегда, размеренно, неторопливо, успевая проявлять заботу о дамах.

Суп и по первой порции второго мы съели практически в молчании. После того как Лешка добавил во все тарелки курятины с фасолью, а в рюмки мартини, его мама вытерла губы бумажной салфеткой:

– У меня тост!

Она посмотрела на сына, потом на меня подобревшими, очевидно от сытости, глазами:

– Пусть нам всем сопутствует удача!

Она со значением взглянула мне в глаза и поднесла свою рюмку к моей. Мы чокнулись. Я приняла ее слова как вызов на дуэль. А может, она действительно желает удачи нам обеим? Хотя, как это возможно, если каждая из нас хочет Лешку только для себя и удача одной означает поражение другой?

Вино я тем не менее выпила, и стол слегка качнулся перед моими глазами. Ой-ей-ей! Я опьянела. Ну конечно, три рюмки мартини за полчаса. А Истомины «ни в одном глазу». Что мать, что сын. Сидят, едят, говорят. О чем? Начало разговора я пропустила и не сразу поняла, что речь идет о Лешкином отце.

– Я, Мария Истомина, – раба любви. Я все бросила, всем пренебрегла ради этого человека. Я отказалась от призвания, от Родины!

Высокий голос пафосно взлетел, Лешка болезненно сморщился и взмолился:

– Мама, перестань. Мы не одни.

– Алечка нам не чужая. Ты сам ввел ее в нашу семью. Пусть знает, что за человек ее будущий свекор.

Она всем корпусом повернулась ко мне, устойчиво расположила грудь на столе и, азартно блестя антрацитовыми глазами на помолодевшем лице, поведала:

– Я любила его. Я растворилась в этом человеке. Я жила им одним. Я посвящала ему мое творчество. Он покинул Родину, бежал. Он так хотел. Я не рассуждала. Для меня важно было одно – он, его счастье, его успех. Я поехала с ним, бросила родителей, ребенка.

Рассказчица довольно натурально всхлипнула, лицо ее сына снова сморщилось, он махнул рукой:

– Ну, мама. Все уже позади. Никого ты не бросала. Я с рождения жил с дедушкой и бабушкой.

– Я плохая мать! Да, я плохая мать! Но я верная, преданная жена. Да, я оставила ребенка ради мужа. А он... Чем ответил мне он? Интрижки, бесконечные интрижки. Даже с человеком, живущим в доме, с секретарем...

– Не придумывай, мама. Наверняка тебе все это только кажется.

Лешка страдал. Совсем не так представлял он себе встречу невесты с родителями. Ему хотелось показать мне свою маму с самой лучшей стороны. Я видела, как он переживает, и сердце наполнялось нежностью.

Почему, ну почему я не увидела Лешку раньше, почему мы потеряли столько лет?

Меня не волновали слова Марии Алексеевны, меня не волновала она сама, ее человеческая сущность. Лешка любил свою мать, это все, что мне следовало знать и учитывать. Если я не приму эту женщину, я причиню Лешке боль. Сделать ему больно я не могла никогда, даже в те далекие времена (позавчера), когда не подозревала о своей любви к нему. Неужели только два дня назад я считала Лешку не более чем другом и спокойно собиралась расстаться с ним на два каникулярных месяца?

Я смотрела на сидящего рядом Лешку и поражалась открывшейся мне красоте его лица, посадки головы, разворота широких плеч. Мучительно захотелось прижать губы к загорелой щеке. Конечно же, я ничем не выдам свою антипатию к Марии Истоминой, конечно, сделаю все, чтобы Лешка был счастлив. В эту минуту я поклялась себе страшной клятвой сделать счастливым Лешку. Моего любимого.

С трудом оторвав взгляд от чудного видения, я взглянула на его мать:

– Мария Алексеевна, вы меня приютите?

Она непонимающе таращилась на меня, не в силах переключиться с мыслей о муже.

– В смысле, где я буду спать?

– Ах, спать, – с облегчением протянула будущая свекровь. – Ну конечно. Я провожу.

Она начала тяжело выбираться из-за стола. Я подождала, пока она встанет ровно, и тоже встала.

– Леш, тебе с посудой помочь?

– Хорошо бы.

От его ответа на вопрос, заданный мною исключительно из вежливости, у меня вытянулось лицо. Лешка расхохотался и, ухватив мою косу у основания, дернул так, что запрокинулась голова. Лешка смотрел в мое лицо глазами, в которых была одна любовь. Я счастливо вздохнула и зажмурилась, а он прижался щекой к моему лбу. Прямо на одну секундочку, и стало хорошо-хорошо и почему-то грустно.

– Иди отдыхай. Я приду к тебе.

Какой у него голос! В нем тоже одна любовь. Лешенька...

Я взяла со стола книгу, Мария Алексеевна указала на нее пальцем:

– Вам это нравится?

– Да.

– Но ведь это легкий жанр!

И эта туда же. Я начала злиться:

– И что?

– Образованные люди стесняются признаваться, что им нравятся подобные книги.

– Я не очень образованная. Не знаю, например, что значит «подобные». Для меня есть книги хорошие и плохие. Мария Глебова пишет хорошие книги.

– Спасибо, – прочувствованно произнесла невозможная женщина и опять прижала руки к груди. В ее глазах блеснули слезы. Честное слово, она меня в гроб сведет. Еще до свадьбы.

– За что? – выразила я удивление.

– Как? – растерялась хозяйка и взглянула на сына: – Она не знает?

– Чего не знает? – в свою очередь растерялась я.

Один Лешка откровенно веселился. Он сидел верхом на свободном от стола конце скамьи, наклонившись вперед и уперев перед собой ладони. Его милое лицо лучилось лукавой усмешкой, и я опять некстати вспомнила о поцелуях. Лешка помотал круглой головой и рассмеялся совсем уж откровенно, сверкая белыми зубами:

– Не-а... Я ей не говорил.

– Что не говорил? – начала сердиться я.

– Про родителей... – тянул Лешка.

– Что?

– Ну что они – Мария Глебова.

– Как? – задохнулась я и оперлась на Лешкино жесткое плечо.

– Очень просто, – веселился Лешка, прижимаясь ко мне боком. – Мама Мария, папа Глеб. Мария Глебова.

Старый дачный поселок утопал в зелени. Выйдя из калитки, мы повернули налево и, пройдя вдоль забора из крашенной в зеленый цвет сетки, дошли до вбитых на расстоянии двух метров друг от друга бетонных столбиков, обозначавших въезд в дачные владения.

За воротами расстилались поля с кустиками не опознанных мною растений и вилась грунтовая дорога, убегавшая к дальнему лесу и, как я знала, к шоссе, ведущему в Москву.

Мы брели по обочине, взявшись за руки. Я смотрела вперед, туда, где на уровне моих глаз плавилось заходящее солнце, и наслаждалась приятным теплом уходящего дня, легким ветерком, тишиной, Лешкиным молчаливым присутствием, его большой рукой, бережно и крепко держащей мою.

Лешкины пальцы ни на миг не оставались спокойными. Они переплетались с моими, расплетались, обхватывали мою ладонь, запястье, просто прижимались к моим пальцам, снова переплетались.

Это шевеление надоело мне, и я обхватила пальцами Лешкино запястье. Он сразу успокоился, укоротил шаг и пошел в ногу со мной, касаясь меня рукой и плечом.

Мы шли, и ничего вокруг не менялось, только лес заметно приблизился, и стали различимы первые березки, нетерпеливо выбежавшие нам навстречу.

Лешка отнял свою руку, чем вывел меня из того состояния глубокой сосредоточенности, когда никаких ясных мыслей вроде бы еще нет, но кажется, что вот-вот додумаешься до чего-то важного, судьбоносного.

Я смотрела, как Лешка вывернулся из футболки, подставляя ветерку мощный торс.

– Ты довольно волосатый, – одобрительно заметила я и провела ладонью по выпуклой груди.