Текст книги "Селеста, бедная Селеста..."
Автор книги: Александра Матвеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
– Ну, Аль, ты ведь уже взрослая. Мама и так всю жизнь тебе посвятила, пора ей уже и о себе подумать. Дядя Сережа хороший человек. Он вам как родной. Мама с ним счастливо жизнь доживет.
В Людкиных сентенциях слышатся знакомые нотки. Значит, они с тетей Верой обсуждали мамину судьбу и одобрили ее выбор. Пусть будет так. А Людка продолжает:
– А если ты на маму обижаешься, что они с дядей Сережей как-то помешали вам с Димой, то это напрасно. Я, конечно, не вмешивалась, когда у вас закрутилось, но считаю – все к лучшему. Дима парень неплохой, симпатичный и прикольный. Только ты его не любила. Это видно было невооруженным взглядом. Уцепилась за него, чтоб Лешку забыть...
Подруга поперхнулась, сообразив, что сказала лишнее, и опасливо покосилась на меня. Увидев, что я не сержусь, обмахнула рукой покрасневшее лицо и отважно спросила:
– Аль, почему Лешка уехал?
– Ну ты же знаешь, ему лечиться надо. – Слезы сразу покатились по щекам, и я не успела их остановить. Людка всполошенно вскочила с места. Табурет с грохотом перевернулся. Людка обхватила мою голову, прижала к себе, принялась целовать мое лицо мелкими легкими поцелуями, зашептала:
– Не плачь, не плачь. О Господи, Аленька, миленькая, не плачь. Бог с ним, с Лешкой. Что бы там ни было. Никто, ни один Лешка, не стоит твоих слез. Он сам виноват, дурак такой, счастье свое упустил. Не плачь, пожалуйста. Все будет хорошо.
– Нет, Людочка, ничего не будет. – В этот момент я готова была рассказать ей все, но Людка заговорила сама, уверенно, убежденно. Слишком уверенно, слишком убежденно:
– Будет, будет! Вот увидишь. Не получилось с Лешкой, не получилось с Димой, получится с кем-то третьим или четвертым. Не может быть, чтоб нас судьба обошла. Будет у нас любовь и счастье будет. И не будем мы плакать из-за них. Ни за что. Из-за таких идиотов.
Я поняла, что сейчас Людка уговаривает не меня, а себя. А идиот, не умеющий ценить любви, это Виталька. Постоянная головная и сердечная боль мой подружки. Ишь ты, меня уговаривает полюбить третьего-четвертого, а самой один Виталька глаз во лбу. Я заплакала громче, Людка присоединилась ко мне. Мы поплакали, потом Людка снова поставила чайник, сбегала в мамину комнату за вермутом, и мы хорошо посидели, пока за ней не пришел ее идиот.
Странно, но после Людкиного визита тяжелая пелена, окутывавшая меня так долго, спала, и я увидела, что жить нужно и вполне можно. Просто проснулась утром и поняла: я молода и ничего в моей жизни еще не кончилось, а по-настоящему даже и не начиналось.
Случилось то, что случилось, и не в моих силах поправить случившееся. Я решила не терзаться и постепенно приучила себя не думать о былом. Только иногда... А что, если бы узнав о том, кто мой настоящий отец, я сразу разыскала Лешку? Смогло бы это что-нибудь изменить? Или было уже слишком поздно?
Меня озарило понимание Таниного посещения. Она приехала по просьбе Лешки. Чтобы сказать, что он встретил другую и намеревается жениться. А не сказала, увидев Диму. Зачем, если для меня все и так закончилось? А если Лешка женился от отчаяния, узнав от Тани о Диме? Ведь причиной его первого отъезда послужил именно Дима. Да какая разница, зачем приезжала Таня? Ведь в то время я считала Лешку братом, и наличие или отсутствие Димы ничего не меняло. Но может быть, потом, когда...
Вот об этом я приучала себя не думать. Пристрастилась читать детективы, смотреть «мыльники», пару раз съездила с мамой и дядей Сережей на дачу. И работала, работала, работала. Пятачков на меня нарадоваться не мог.
Утро началось как обычно. Надежда Васильевна наливала чай в свою любимую синюю чашку, сосредоточив на действии все внимание. Поэтому на мое жизнерадостное приветствие отреагировала неразборчивым, но вполне дружелюбным ворчанием.
Пробираясь мимо нее в свой угол, я попала по дороге в облако дивного чайного аромата. Моя чашка хранится в среднем ящике стола. Я достала ее оттуда и присоединила к синей чашке лаборантки.
Тугая струя переместилась и тяжело упала в мою чашку.
– Хороший чай, – похвалила я. – Дивно пахнет.
– Натуральный, – согласилась Надежда Васильевна, отставляя чайник. – Пей быстрее.
– Куда мне спешить? – беззаботно откликнулась я, усаживаясь на стул и располагая перед собой чашку, ложку, несколько сушек и кусочек сахару. В этот час комната пустовала, я намеревалась провести четверть часика до появления коллег в тишине и неторопливой беседе с милой женщиной.
– Тебе Александр Георгиевич записку оставил.
– А где он сам? У него же сегодня занятия.
– Его заказчик вызвал. Что-то с системой. Он забрал Валеру, Романа Юрьевича и уехал.
– А я почему ничего не знаю?
– Заказчик вечером позвонил, после твоего ухода. Да он тебе все написал.
Ага, написал. Ласковая такая записочка, даже подхалимская. Так и вижу, как шеф проникновенно щурит черные ресницы, приглушая блеск ярко-синих глаз, прячет в бородку хитрую усмешку. Мой научный руководитель еще тот жук.
Ну да делать нечего. Приказ есть приказ. Обжигаясь, делаю несколько глотков чая, но настроение пить пропало, что за удовольствие обжигаться. Чай требует времени и сосредоточенности. Отставляю чашку, переобуваюсь в туфли, перед зеркалом поправляю волосы.
Надежда Васильевна внимательно наблюдает за мной. На мой вопросительный взгляд поднимает большой палец:
– Блеск! Ни пуха ни пера! – напутствует она меня и останавливает мое движение к двери окликом: – А распечатки?
– Вот черт!
Нельзя сказать, что организационное занятие дипломников сильно меня волнует. Дело несложное: пересчитать явившихся, выяснить причину неявки отсутствующих, зачитать записи Пятачкова, раздать методички, ответить на вопросы, если таковые возникнут, назначить дату следующей встречи, и адью!
Неожиданностей ждать неоткуда. Свое собственное собрание год назад я помню, что и в какой последовательности говорилось тогда, а что и в какой последовательности намеревался сказать Пятачков теперь, при помощи его записей воспроизведу лучше его самого. Чего ждать от контингента, знаю прекрасно. Народ все знакомый. Наша кафедра пасет своих студентов с первого курса. Так что все знают всех с трех курсов вперед и с трех курсов назад. Это обычные студенты, а я в последние пару лет, почитай, с кафедры не вылезала, к тому же в прошлом семестре вела у них лабораторки в очередь с Валерой. Так что незнакомых мне в этой группе нет, а вот приятелей – навалом.
Бестрепетной рукой открываю дверь, окидываю с порога аудиторию взглядом, оценивая посещаемость (хорошая), улыбаюсь в ответ всеобщему радостному удивлению и направляюсь к преподавательскому столу.
– Здравствуйте, здравствуйте, дорогие коллеги, садитесь, успокойтесь и приступим к работе, – чащу я жизнерадостной скороговоркой, пародируя Пятачкова. Мой артистизм оценен ответным радостным ржанием.
– Ну, кто у нас сегодня присутствует? – Я отрываю взгляд от раскладываемых на столе бумаг и поднимаю его на группу.
Что это? Пол выплывает у меня из-под ног, стремительно совмещаясь с потолком, и сразу же рывком встает на место, отчего возникает пронзительный, нестерпимый звон в ушах, горячая струйка ползет вдоль позвоночника, горячие капли высыпают на лоб.
А глаза, глаза неотрывно смотрят в одну точку. Точка расплывается в радужных кругах.
Боже мой! Я сейчас упаду. Ноги подгибаются. Я плюхаюсь на стул, не в силах оторвать взгляд от Лешкиного лица.
Дипломники ликуют, заметив мою реакцию на Лешку. Ясно, что я не знала о его присутствии, и они радуются сюрпризу, словно сами его подстроили. Хорошо, что они шумят. Я благодарна ребятам за передышку. Кладу на передний стол листок с фамилиями и, пока сидящая передо мной Лера-отличница старательно его заполняет, смотрю на дорогое лицо. Оно такое же, как прежде. Нет, другое. Взрослое. Одну прямую черную бровь делит на две неровные половины узкий шрам.
Черные глаза холодно и отстраненно смотрят на меня. Но вот по смуглому лицу пробегает судорога, веко резко дергается, Лешка закрывает глаз ладонью и опускает голову. Я вижу, как краснеют кончики его ушей. Лешенька!
Лера толкает в мою сторону листок со списком. Взгляд сразу упирается в строчку – Истомин А.Г. Почему я не прочла список раньше? Почему никто не сказал мне, что Лешка восстановился?
Я пробубнила весь положенный текст, постоянно чувствуя Лешкин взгляд. Понятно, что мне это мало помогало, и к концу академического часа я была вымотана вконец.
– Это все. – Я с облегчением перевернула последний листок шефских записей. – Вопросы есть?
Конечно, есть! Ну как же иначе? Все, как один, горели желанием задать вопрос, все, как один, устремились ко мне удовлетворить это желание.
Когда же мне наконец удалось от них отделаться, Лешки в аудитории не было. Я больше не посмотрела на него.
Злоключения Селесты подходили к концу. Франко узнал, что она его сестра, потом узнал, что она ему не сестра. Оба известия его страшно разозлили, и он принялся делать всевозможные глупости. Селеста, обливаясь слезами, обличала всех и вся и заодно учила жить каждого, кто неблагоразумно попадался ей на глаза.
Девица раздражала меня все сильнее, но я всякий раз оказывалась у телевизора в нужное время. Хотя прекрасно знала, что произойдет дальше. Фильм прокатывали вторично, эти серии я уже один раз видела.
Я смотрела на Франко. Меня волновали его черные глаза, так похожие на глаза моего Лешки. Густаво Бермудес стал моим любимым актером. У меня никогда не было любимого актера. Кроме разве Глеба Градова. На старости лет я обзавелась телекумиром и с замиранием сердца вглядывалась в его лицо.
Жаль только, не с кем поговорить о Селесте и Франко. Мои друзья вряд ли меня бы поняли, а мама бывала дома редко, и после ее исповеди мы разговаривали мало.
Мама с дядей Сережей расписались. Она сообщила мне об этом событии заранее. Вид у нее при этом был совсем не радостный.
– Может, зайдешь вечером, посидишь с нами? – робко спросила она. Я посмотрела на маму и впервые не испытала злости. Случилось то, что случилось. Надо жить дальше.
– Нет, мама. Я не приду. Подожди.
Я сходила в свою комнату, достала из стола деньги, отложенные на поездку в Испанию. Мы собирались туда с Людкой. Оформили загранпаспорта, выбрали маршрут. Но Людка в Испанию не поедет. Она поедет в Америку. С Виталькой. Он будет работать на одной из дочерних фирм «Майкрософта», чье руководство оценило гений юного русского программиста и заключило с ним контракт на два года. Скоро Людкина свадьба, я уже купила ей подарок и стараюсь не думать, как буду жить без моей подружки.
– Вот возьми, купи себе что-нибудь сногсшибательное – это ведь твоя первая свадьба.
Мама обняла меня, растроганно шмыгая носом. Я осторожно высвободилась:
– Поздравляю тебя. И дядю Сережу.
– Папу, – поправила плачущая и сияющая мама.
– Ну какой он мне папа? – пожала я плечами.
– Самый настоящий, – горячо заверила мама. – Аленька, неудобно, на свадьбе не будет никого из детей.
– Не будем об этом.
Я действительно не хотела и не могла говорить о Кате и Диме. Эта боль жила во мне постоянно, кровоточила. Я ни разу не видела Диму, мало что знала о нем. Катя... Катя, Катя, сестра моя, необретенная моя сестра. Потерянная, дорогая сердцу подруга.
– Ну тогда... – Мама смотрела на веер зеленых бумажек у себя в руке. Я подумала, она мне их вернет. Похоже, такое желание у мамы возникло, но она его подавила. Не из жадности. Ей хотелось, чтоб я приняла хоть какое-то участие в ее судьбе.
Кто я такая, чтобы судить моих родителей? Мама боролась за свое счастье, как могла, как умела. И тетя Нина боролась. Трудно поверить, что она не замечала, что ее муж полюбил другую. Не хотела отпустить, боролась. А когда проиграла... Когда проиграла, превратилась в мумию и... выиграла!
Тетя Нина наказала маму и дядю Сережу. И большего наказания для них никто бы не придумал.
Дядя Сережа. Отец. Яблоко раздора. Кого из двух женщин он любил? Маму? Тетю Нину? Обеих? Ведь и я, и Катя родились почти одновременно. Выходит, любя маму, он и тетю Нину разлюбил не совсем. Кого бы из двух женщин он ни любил, счастливой не сделал ни одну.
Ну да Бог с ними, и Бог им судья. Где мне разбирать все эти тонкости?
Я, как безвольная пушинка, несусь по жизни по чужой воле из-за страстей и глупости других людей. Где я остановлюсь, в чьих теплых ладонях обрету покой?
– Ну наконец-то!
– Что случилось?
– У Людмилки истерика.
Вслед за встрепанной тетей Верой я прошла в большую комнату, гордо именуемую залой. Ночью она служила спальней родителям, о чем свидетельствовало спальное место – постоянно разложенная большая софа.
На ней в данный момент и сидела моя лучшая подруга, вытянув ноги вдоль сиденья и скрестив на груди руки. При самом внимательном взгляде никаких следов истерики обнаружить не удалось. Ни вздыбленных волос, ни подрагивания конечностей, ни покраснения лица. Лицо поражало несокрушимым спокойствием и волей, застывшей в каждой черте. Что в общем-то Людке несвойственно. Обычно она выглядит оживленной и приветливой.
Я невольно поежилась под строгим взглядом.
– Явилась? – последовал неприязненный вопрос.
Я только пожала плечами и села в свободном углу дивана в непосредственной близости от резиновых подошв. Эти подошвы смущали меня больше всего. Людка положила ноги в тапочках на светлое плюшевое покрывало, а тетя Вера смотрит на это святотатство от дверей и молчит.
Вообще непонятно, как это покрывало оказалось на софе. Оно ведь из Людкиного, тщательно оберегаемого приданого. Тетя Вера начала собирать постельное белье, покрывала, скатерти, полотенца и прочее, как только ее старшенькой исполнилось шестнадцать. Год шел за годом, через три месяца Людке стукнет двадцать четыре, и все это время приданое активно пополнялось.
Порой тетя Вера перебирала его, любовно раскладывала перед нами, вспоминала, при каких обстоятельствах и за какие деньги приобрела вещь.
И вот теперь, буквально накануне своего звездного часа – свадьбы – плюшевое покрывало – краеугольный камень Людкиного богатства – попирается резиновыми подошвами домашних тапочек.
Права тетя Вера, ой как права! Если уж это не истерика, тогда не знаю.
– Люд, а чего это ты покрывало постелила?
– А что, нельзя? – агрессивно отреагировала счастливая невеста.
– Да ради Бога, – разрешила я, – твое приданое.
Как оказалось, упомянув приданое, я допустила ошибку. Я догадалась, что ляпнула что-то не то, по змеиному шипению, с которым Людка одним рывком сбросила ноги с софы и встала, вперив взгляд в мать.
Я тоже посмотрела на тетю Веру. Ее прелестное чуть привядшей светлой красотой лицо выражало отчаяние. Она протянула вперед руки ладонями вверх, жалостливым жестом сиротки, молящей о пощаде. Людка шипела не переставая. Я на всякий случай вскочила и в прыжке вклинилась между ними. Заслонив собой тетю Веру, я с опаской взглянула на ее опасную дочь, готовясь к отражению атаки. Только как я ее буду отражать, драться, что ли? Мы и в детстве-то не дрались. Как-то не случилось.
К счастью, подруга нападать не собиралась. Она стояла смирно, только шипела, брызгала слюной и ужасно (в смысле очень сильно) таращила глаза.
Я так поразилась необычному виду хорошо (как я думала) знакомого человека, что потеряла бдительность и не заметила сигнала. Но сигнал поступил точно потому, что обе Воронины одновременно рванулись ко мне и заголосили. Мамочка моя!
Они голосили и дергали меня, каждая в свою сторону. Я моталась в их руках наподобие тряпичной куклы и даже не пыталась уяснить суть проблемы. Главная задача – выжить!
Снова поступил неслышный мне сигнал. Дамы выпустили меня из рук, уцепились друг за друга и с рыданием упали на злосчастное покрывало. Я перевела дух.
Прошло довольно много времени, пролились реки слез, меня невежливо дернули за руки, в результате чего я оказалась сидящей и зажатой с двух сторон довольно плотными женскими телами. А ясность, между прочим, так и не наступила.
Мне отчаянно захотелось домой. О чем я, дождавшись паузы в причитаниях, сообщила присутствующим. Со мной не согласились.
– Нет! – гневно затрясла головой тетя Вера. – Ты не можешь уйти. Завтра свадьба, а эта ненормальная отказывается выходить замуж.
– Как? – ахнула я. – Почему?
– Из-за нее. – Людка ткнула пальцем в мать и снова заревела, слизывая слезы языком. Вот всегда так, с самого детства. Если уж плачет, так море разливанное. Как царевна Несмеяна – за час озеро, за день море. А платка сроду нет. Я привычно вытерла замызганную мордашку своим платком.
– Почему тетя Вера против? – ласково спросила я, разглаживая на висках бедной девочки слипшиеся от пота кудряшки.
Ответом мне стал потрясенный взгляд ореховых глаз и свирепый вопль из-за спины:
– С чего ты взяла, что я против?
Что-то я не так поняла. Я обернулась к тете Вере и, стараясь сохранить стремительно ускользающие остатки рассудка, неуверенно объяснила свое понимание проблемы:
– Но если Людмилка не хочет выходить замуж из-за вас, значит, вы против. Или нет?
– Чушь собачья. Почему я должна быть против? Я за.
– Она за, – подтвердила Людка, а я обняла ладонями свою закружившуюся голову. – Я не могу выйти замуж, – упавшим голосом закончила невеста (или уже нет?) и приготовилась плакать.
– Почему? – Я тщетно искала на платке сухой уголок.
Терпения на них не хватает.
– Из-за ее дурацкого воспитания. Мне скоро двадцать пять...
– Какие двадцать пять?
Больше не могу, сейчас лягу и умру.
– Какие двадцать пять? Двадцать четыре и то в январе, в следующем году, выходит.
– Скоро двадцать пять, – упрямо тянула бестолочь, – а у меня никого не было.
– Кого у тебя не было?
Господи, дай силы не умереть. И не убить безумную подругу.
– Чего ты, дура, да? – окрысилась безумная подруга. – Любовника не было.
Свят, свят! Что это с ней? Я обернулась за помощью к тете Вере. Но она выглядела ничуть не лучше своей дочери и вместо внятного объяснения покрутила пальцем у виска. Людку этот жест поднял на ноги и заставил пометаться перед нами.
– Виталька подумает, я никому не нужна, смеяться будет. – В отчаянии она готова была рвать на себе волосы. – Это она (палец в грудь матери) со своим воспитанием все твердила: «Первым мужчиной должен быть муж. Девушка должна думать о своем будущем».
– Я что, тебе зла желала? Ты свою женскую жизнь с аборта хотела начать? – закричала тетя Вера, но как-то неубедительно, похоже, приводя эти доводы не в первый раз.
– Ну почему, почему с аборта? – взвыла Людка, заламывая руки. – Ну не все же обязательно с аборта?
– Все! – убежденно заявила тетя Вера. Как ты себе этот секс, – брезгливо выделила она последнее слово, – представляешь – где? С кем? У нас в квартире?
– Хотя бы! – запальчиво заявила Людка. Ну, это она, конечно, погорячилась. Тетя Вера среагировала адекватно.
– Правильно! Давай! А мы с отцом на это блядство любоваться будем!
Даже себе представить не могла, что тетя Вера выговорит подобное слово. Здорово она завелась. Людка тоже почувствовала, что хватила через край. А может, просто устала от темы, потому что вновь плюхнулась рядом со мной и устало заявила:
– Вот так. А теперь Виталька будет надо мной смеяться.
– Ну почему он будет над тобой смеяться? – От разыгравшихся передо мной мексиканских страстей у меня начиналась мигрень.
– Ну, что я девушка. – Она даже сморщилась от отвращения.
– Дуреха! – облегченно рассмеялась я, уловив наконец суть – обычная для всех невест (я читала в популярной медицинской брошюре) боязнь первой ночи. – Ему лестно будет.
– Вот, вот – лестно. Ты как она (традиционный жест: палец в грудь матери). Вон в газете написано: в среднем начало половой жизни для девушек семнадцать – девятнадцать лет, а мне уже двадцать пять.
На столе и впрямь лежала газета – московская молодежка. Какая необходимость читать эту муть накануне свадьбы? Одна дура (дурак) написал (а), другая читает и воет. Дурдом! Надо что-то делать, успокоить ее, до свадьбы меньше суток, а она развалилась совсем.
– Люд, ну мало ли кто что пишет. И потом, это же средний возраст. В него и пятнадцатилетние, и тридцатилетние входят. Кому когда время пришло.
– Вот ты такая разумная. Только теперь уж таких нет. Все в другом веке живут. И Виталька. Что, думаешь, у него женщин не было?
– Я вообще об этом не думаю. Какая разница? Были, не были, женится-то он на тебе.
– Ага! Он женится, а я...
– Ну и что?
– А то. Подумает, вот дура.
– Не подумает.
– Подумает. И скажет.
– Знаешь, что я думаю? – потеряла я терпение.
– Что? – насторожилась Людка.
– Что ты и есть дура.
Она немедленно заплакала, тетя Вера удрученно крякнула у меня за спиной и отодвинулась. Мне стало так жаль мою неразумную подружку с ее неразрешимой проблемой. И себя тоже жаль, ведь и у меня та же проблема. Я погладила Людку по руке от плеча к кисти и оставила пальцы на запястье.
– Не плачь. Все зависит от его к тебе отношения и от общего настроя. Если он хочет в тебе негатив найти, не сомневайся – найдет: девушка – дура никому не нужная, не девушка – шлюха, давалка безотказная, а захочет оправдать – придумает как: девушка – меня ждала, не девушка – я лучше всех, меня выбрала. Так что от тебя мало зависит. Не старайся никому угодить, старайся себе нравиться. Поступай, как считаешь верным, и не жалей ни о чем.
– Нет! – В отчаянии тетя Вера взмахнула руками и отступила к стене, давая мне возможность увидеть Людку целиком.
Целиком моя подружка напоминала розовое облако и очень мне понравилась. О чем я тут же во всеуслышание сообщила:
– Класс! – и подняла большой палец. Людка радостно замигала и еще шире развела руки, стараясь не помять свой кринолин.
– Где ты видишь класс? – вызверилась тетя Вера и со злости отвесила мне чувствительный подзатыльник.
– Чего не так-то? – Я никак не могла врубиться в суть проблемы и, потирая затылок, на всякий случай отошла подальше от гневной родительницы. Людка скорчила плаксивую гримасу, то ли сочувствуя мне, безвинно пострадавшей, то ли матери, вынужденной общаться с такой дурой, как я.
– Да ты посмотри на нее, – не снижала накала тетя Вера.
– А я куда смотрю? – вышла я из терпения. Эта тетя Вера то ничего-ничего, а то святого достанет.
– И куда, интересно, ты смотришь? – ехидно протянула тетя Вера, но заметила выражение моего лица и быстро закончила совершенно мирным тоном: – Юбка-то длинна.
Теперь и я увидела, что подол кринолина лежит на полу, образуя полосу шириной сантиметров в пять – семь.
– Она себе шею свернет, – сокрушалась нежная мать. – Сделает шаг и носом зароется.
Невеста, в знак протеста, грациозно изогнулась и подхватила юбку обеими руками. Обнажились стройные ножки в домашних тапочках. Ножки довольно уверенно переступили и снова скрылись под атласным водопадом.
– Не пойдет, – констатировала Людка. – Обе руки заняты. А еще надо букет нести и Витальку вести.
– Ну вот! – снова пришла в отчаяние ее мать. – Чем ты думала, когда платье покупала?
Людкины губки сложились в скорбную подковку, глазки подозрительно заблестели. Только этого не хватало! Я свирепо уставилась на тетю Веру:
– Она в тапочках. Наденет туфли на каблуках, и все!
Моя рука взлетела снизу вверх, и Людка послушно поднялась на цыпочки. Атласная полоска стала уже, но по-прежнему лежала на ковре. Тетя Вера обвела наши лица победным взглядом и подбоченилась. Чему, спрашивается, радуется? Ну права она – и что? Всем легче стало?
– Ладно. – Я подавила вздох и приказала всегда правой представительнице среднего поколения. – Давайте нитки и иголку.
Никогда не думала, что эти юбки такие широкие. Я все коленки стерла, ползая вокруг терпеливой подружки и на живую нитку подшивая подол. Волны бледно-розового атласа струились и пенились у моего лица.
– Аль, – прозвучало сверху в тот момент, когда я собиралась перекусить нитку. В знакомом голосе звенели непривычные нотки, и я непроизвольно задвигала руками, пытаясь выбраться на свет божий и взглянуть на Людку, но тут она снова заговорила: – Знаешь, а Виталька пригласил Истомина.
Я от неожиданности ткнулась лицом в Людкину тапочку. Тапочка в красно-желто-синюю клетку, суконная и совершенно новая. Вся Людкина семья, включая дядю Витю, меня, а в последние месяцы Витальку, перемещается по квартире в таких тапочках. И всегда они новые. Мне это только сейчас пришло в голову. Я оторвала лицо от колючего сукна и села на пятки, оставаясь под кринолином.
Юбка у моего лица зашевелилась и поползла вверх. Одновременно послышался обеспокоенный голос:
– Аль, ты не сердишься? Я хотела раньше сказать, да все не могла решиться.
Юбка совсем убралась от моих глаз, и я увидела, как Людка, придерживая у груди край подола, смотрит на меня сверху.
– Люд, а куда вы старые тапочки деваете? – задала я самый главный на данный момент вопрос.
– Мама родственникам в деревню отправляет. У нас с папиной стороны родня большая в деревне, – начала объяснять Людка и разозлилась: – Ты чего, не знаешь, что ль? В Тарусе не была?
– Была, – согласилась я. – Конечно, была.
Господи, как же я устала! Нет никаких сил сдвинуться с места. А впереди еще такой длинный, такой суматошный день. И плакать нельзя. Ни в коем случае. Людкина свадьба не должна омрачиться ничем-ничем, уж я постараюсь, чтоб этот ее счастливый день и был счастливым!
– Аль, ты меня слышала? Ты не сердишься, что Виталька Лешку пригласил?
– Нет, – покачала я головой и ласково улыбнулась своей милой подружке. – Конечно же, нет. Это ваша свадьба, и на ней должны быть все, кого вы хотите видеть.
Я не заплакала. А потом на это не стало времени. В дверь зазвонили. Явились девчонки и начали тормошить Людку, красить ей лицо и цеплять на нее фату. Они подняли страшный гвалт и крик, поминутно хватая меня за рукав и растаскивая одновременно в пять сторон.
И снова зазвонил звонок. Из прихожей донеслись взволнованные голоса. Громче всех кричали дядя Витя и его теща.
Все ясно – прибыл жених с дружками. Я сунула Людке туфли и помчалась в прихожую торговаться за невесту. Девчонки с визгом за мной. Впереди неслась неизвестно откуда выскочившая Светочка, в пышном платье из розового атласа и с тюлевой занавеской на голове. По сценарию ей предстояло изображать подложную невесту.
Я торговалась за Людку как полоумная. Не желая уступить ни рубля. Дружки жениха – Севка и приехавший по такому случаю Колька – взмокли. Девчонки хохотали, требовали, чтобы заплатили за туфельку невесты, за заколочку невесты, за бантик невесты и так далее, и так далее. Попытались всучить «подложную» невесту Светочку. Ребенок вполне серьезно играл свою роль, закрывая мордашку занавеской и кокетливо поводя плечиком.
Виталька бледнел, обливался потом и пытался улыбнуться побелевшими губами. Когда Зоя Челнокова, наша одноклассница, подсунула ему вместо туфельки невесты разношенные мужские тапки (специально заранее выпрошенные у соседа-пенсионера), он пошатнулся и закрыл глаза. Вперед выступил Борька и сунул Зое тысячерублевую бумажку. Зойка загребла денежку жадной рукой, заодно подгребла к себе и Борьку. На этом торг кончился, и к народу вывели невесту.
Виталька слабо охнул и почему-то уцепился за меня. Сквозь ткань рукава я почувствовала горячие потные пальцы, но не стала отдирать их, а, наоборот, накрыла своими.
Невеста... Клянусь, в жизни не видела такой красоты. Бледное, сияющее изнутри прелестное личико, обрамленное кудряшками и кисеей фаты. Тоненькая, стройная фигурка, затянутая в бледно-розовый корсет. Но главное – глаза... Ореховые, широко распахнутые глаза, устремленные на жениха, лучились такой любовью, что у меня сами собой покатились легкие счастливые слезы.
Виталий встретил взгляд невесты, напрягся, вытянулся в струнку и больше не отводил своих глаз от ее.
В подъезде бабки-соседки натянули бельевую веревку, требуя выкуп. Колька откупился от бабок, и они пропустили нас, забрасывая пшеном и пожеланиями.
Виталька помог невесте сесть в машину. Я затолкала следом за Людкой юбку и тоже села. Подружка тут же привалилась ко мне всем телом. Ее била крупная дрожь, и я осторожно, стараясь не помять фату, обняла обнаженные плечи.
Разговаривать Людка не могла, мы с Зоей, устроившейся рядом с водителем, перекинулись парой слов и весь оставшийся путь проделали в молчании.
Людкин ступор не закончился, и когда мы подъехали ко Дворцу бракосочетаний. Словно зомби, наша красавица терпеливо дождалась, пока ее выпутают из юбки и достанут из машины, подала руку жениху, поднялась по лестнице и вошла в дубовые двери.
В комнате невесты я оправила свадебный наряд, с тревогой заглядывая в бледное лицо. Подъехавшие во второй машине девчонки забрали Зою и умчались на перекур.
– Люд, ты чего такая? Боишься?
– Ужасно, – вытолкнула она сквозь плотно сжатые губы.
– Чего? – удивилась я. Действительно, чего? Замуж хотела до дрожи. Витальку любит сто лет, сто лет мечтала о свадьбе...
– Вдруг что-нибудь случится... – Людка закрыла лицо ладонями, выронив букет.
– Осторожно! – вскрикнула я, подхватывая букет невесты, и вдруг расхохоталась. – Поймала! Людка, я поймала букет невесты! Следующая свадьба моя!
Подружка смотрела на меня, не понимая. Потом решительно покачала головой:
– Так не считается. Надо ловить после регистрации.
– Да? – разочарованно протянула я, и Людка кивнула.
Волноваться больше нечего. Подруга восстановилась, рассуждает вполне здраво. Я отошла от невесты и встала перед зеркальной стеной, критически разглядывая свое отражение.
Все в порядке: лицо, коса, серебристо-серая юбка до пола, серебристо-серое шитье блузки. Красавица – сказало мне зеркало. Я охотно поверила.
Лешки не было в свите жениха. В первую минуту, установив этот факт, я испытала облегчение, даже обрадовалась. Теперь меня жутко волновал вопрос: где он? Когда появится? Появится ли вообще? Может, он решил отклонить приглашение, а может, приедет сразу в ресторан?
Примчались девчонки, поскакали перед зеркалом и потащили Людку расписываться.
Застолье организовали в банкетном зале нового ресторана. Ресторан открыли на месте молодежного кафе, в котором наша группа когда-то любила отмечать свои праздники.
На пороге новобрачных встречали родители. Мезенцев-старший держал огромный каравай, а тетя Вера солонку, ненамного уступающую караваю в размере. Их супруги стояли рядом с торжественными и испуганными лицами.
Сопровождающие молодоженов повыпрыгивали из машин и, встав в две шеренги, осыпали конфетами молодую чету, пробирающуюся к родителям вдоль живого коридора. Понятное дело, Светочка тут же кинулась подбирать конфеты, ей активно принялись помогать друзья жениха.
У меня к этому времени ни на что не осталось никаких сил. В течение четырех часов свадебный кортеж как угорелый носился по Москве, высаживая десант поочередно на Поклонной горе, у Кремлевской стены, на Воробьевых горах и еще в каких-то мемориальных местах. Всякий раз все сплачивались вокруг виновников торжества, радостно улыбались в объектив, после чего рассыпались на группки и пили шампанское за радостное событие. Таким образом, я натопталась, нафотографировалась, да и нашампанилась на десять лет вперед.
