Текст книги "Селеста, бедная Селеста..."
Автор книги: Александра Матвеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Я любила Лешку, но рядом с отцом он казался каким-то незначительным, терялся в блеске и великолепии потрясающего, необыкновенного человека. Лешка рядом с отцом выглядел просто чрезмерно развитым физически, сердитым мальчиком.
Я пожалела сердитого Лешку, но тут перехватила взгляд отца и забыла обо всем на свете. В его сияющих глазах светилась ласка и любовь. Он смотрел на меня одно мгновение и сделал такой счастливой, какой я не была ни разу в жизни.
Таня отодвинула тарелку и встала. Она собралась на почту в соседнюю деревню.
Я тоже встала и, повернувшись спиной к столу, принялась мыть тарелки. Мне хотелось выполнить часть работы, пока хозяева за столом, чтобы не оставаться наедине с Лешкой.
Мария Алексеевна, зорко наблюдавшая за нами все время обеда, пришла мне на помощь. Или решила, что появился шанс убрать меня из жизни сына. Как бы там ни было, она просяще обратилась к Лешке:
– Сынуленька, поможешь мне разобраться с малиной?
Лешка, не поднимая головы, кивнул. Отец сладко зевнул и одобрил семейство:
– Вот и славненько. А я с полчасика подремлю в кабинете, а потом почитаю утреннюю порцию вашей с Таней стряпни.
Мария Алексеевна шумно возмутилась таким определением ее творчества, но Градов не стал слушать. Он вышел, поцеловав жену и мимолетно коснувшись моего локтя горячими сильными пальцами.
Из окна я видела Таню, идущую к калитке, потом стукнула дверь и послышался голос Марии Алексеевны.
Я подождала еще пятнадцать минут, не отрывая взгляда от циферблата часов, и выскользнула из комнаты.
Сердце птахой билось в груди, ударялось о ребра, причиняя настоящую, ощутимую боль, от волнения прерывалось дыхание, и струйка пота побежала по желобку спины. Но я, прижимая ладонью сердце, спускалась по лестнице, полная решимости выяснить отношения с Градовым. Я верила, что мое признание сделает его счастливым.
Предвкушение счастья толкнуло меня в гостеприимно распахнутую дверь кабинета. Ни на мгновение не замедляя движения, я свободно и уверенно вошла и остановилась на пороге. Я сразу увидела Градова. Он сидел на диване лицом ко мне и поднял на меня синие глаза, вспыхнувшие мгновенной, откровенной радостью. И непонятным мне торжеством. Я пораженно смотрела на необыкновенно красивое сильное лицо, освещенное бездонными глазами и чудной ласковой улыбкой.
Неужели моей мечте суждено сбыться? Я выговорю давно подготовленные слова, и он прижмет меня к груди. Все во мне трепетало, ликовало и трусило.
В синих глазах отразилось понимание, Градов протянул ко мне руку и сказал своим необыкновенным, чистым и глубоким голосом:
– Иди ко мне, девочка. Сядь рядом.
Реальность перестала существовать, превратилась в сбывшийся прекрасный сон, и в этом сне я села рядом с Градовым, повернулась к нему, подняла лицо навстречу его, открыто и безбоязненно взглянула в глаза.
Его лицо приблизилось к моему, он ласково откинул волосы с моего лба, заведя пальцы мне на затылок, взял косу, легким движением перекинул ее на грудь. Его быстрые пальцы пробежали по косе, ненароком коснувшись моей шеи, потом груди.
– Как ты хороша. Как красива и свежа, – хрипло проговорил он, откидываясь на спинку дивана и облизывая губы кончиком языка. Его руки завладели моими. Он тоже, видимо, волновался, влажные пальцы вздрагивали, стискивая мои.
– Я ждал тебя. Знал, что придешь. Я все понял там, на пляже.
Он поднес мои руки к горячим влажным губам, принялся целовать каждый палец, шептал срывающимся голосом:
– Я так давно не чувствовал себя молодым. Я живым себя не чувствовал. А теперь!
Его рука обвила мою талию, красные вспухшие губы приблизились к моему лицу. Я испугалась, происходило что-то непонятное мне. Я попыталась отстраниться, отводя лицо, опаленное его обжигающим дыханием.
– Мне надо поговорить с вами, – прошептала я, стараясь увернуться от его поцелуев. Тщетно, его губы присосались к моему лицу, скользнули к шее, на мгновение оторвались, я услышала настойчивый хриплый шепот у самого уха:
– Я знаю, малышка. Клянусь, Лешка ничего не узнает. Мы будем осторожны.
Я уперлась ладонями ему в грудь, насколько могла запрокинула голову, пытаясь увидеть его глаза, выдохнула из последних сил:
– Нет!
– Да, да, – снисходительно шептал он, целуя меня в шею, – ты права, что может этот мальчик? А я – я дам тебе счастье...
Что же это? Господи, что происходит? Градов не обращал внимания на мое сопротивление, его руки налились силой, стискивали меня, сдавливали, прижимали к себе. Я задыхалась, теряла силы. Но еще пыталась объясниться:
– Вы не поняли. Я не затем здесь. – Мой голос жалко шелестел.
– Затем. И я все правильно понял. Со мной нельзя играть в такие игры, девочка. Ты завела меня, и придется идти до конца.
Он уже не казался влюбленным. Голубые глаза потеряли выражение, затуманились, рот приоткрылся, а руки... Руки безостановочно шарили по моему телу, тискали грудь, заползали в трусики.
Я уже не пыталась ничего сказать, молча упорно отталкивала от себя обезумевшего мужчину, в ужасе от непоправимого, что могло произойти.
Мое сопротивление еще больше разжигало Градова. Он заломил мне руки за голову, повалил меня на диван, сам навалился сверху, коленом раздвигая мои ноги. Под халатом на нем ничего не было. Я почувствовала прикосновение чего-то горячего, твердого, пульсирующего и изо всех сил сжала ноги, выталкивая твердое колено.
Градский зарычал и перехватил мои руки одной рукой, освобождая другую. На один миг он ослабил хватку. Но мне хватило. Собрав все силы, я сколько могла согнула колени и, что было мочи толкнув Градова, вывернулась из-под него и рванулась в сторону.
Я скатилась с дивана, больно приложившись плечом, вскочила и отбежала, отгородившись столом.
Градов, отлетевший от толчка в угол дивана, поднимался, готовый продолжить битву.
Он разительно переменился. В нем не осталось ничего от привычного шарма. Похоть, только похоть двигала сейчас мужчиной, и никакие доводы не могли его остановить.
Я не думала о побеге, просто ждала, когда он поднимется на ноги. Он поднялся, не запахивая халата, сделал шаг ко мне, и тогда я выкрикнула ему в лицо свое признание.
Я стояла растерзанная, стягивая обрывки сарафанчика на груди, слезы безостановочно текли по моему лицу. Все совсем не напоминало придуманную мной сцену. И человек, которому я выкладывала свою правду, совсем не походил на придуманного мною. Этот человек оказался обыкновенным подонком, насильником, но я не хотела этому верить. Не хотела и все, и плевать мне было на очевидное. Я все на что-то надеялась, поэтому и сказала ему то, ради чего пришла.
Он не сразу понял, о чем я говорю. Его мысли и помыслы занимала другая проблема. Когда же до него дошел смысл моих слов, он расхохотался хрипло и грубо, глядя мне прямо в глаза.
Я окаменела, не веря происходящему. У меня не оказалось для этой минуты даже слез, чтобы оплакать свою мечту.
Сейчас Градов мог делать со мной что угодно, я бы не нашла сил сопротивляться.
Но он остыл, спокойно и презрительно окинул взглядом мою жалкую фигуру, запахнул халат, сел точно посередине дивана, закинул ногу на ногу и цинично закончил:
– Так что нет никаких препятствий для нашей любви. Кончишь дурить – приходи, я всегда к твоим услугам.
Столбняк оставил меня. Зато вернулись слезы, я зажала рот рукой, подавляя рыдания, и побежала к двери.
Я выбежала из кабинета и застыла, не зная куда двинуться. Мир рухнул. Лешкино лицо выплыло из тумана. Я сорвалась с места, рванулась влево в узкий проход к задней двери.
– Алька! – Лешка топал сзади. Мои мысли заметались. Я не могла допустить, чтобы он догнал меня, не могла его видеть, не могла с ним говорить.
Нога зацепилась за что-то мягкое – я упала, толкнув дверцу стенного шкафа. Дверца открылась, я на коленях заползла в шкаф, зарылась во что-то меховое, душно пахнущее нафталином. Я закрыла лицо руками, заглушая рыдания, стараясь не дышать, боясь чихнуть.
Лешка пронесся мимо, через мгновение вернулся, хлопнул дверью кабинета, до меня донеслись мужские голоса. Я плотнее вдавила лицо в ветошь, зажимая уши. Я не хотела слышать. Сейчас, сейчас он скажет Лешке, повторит те слова, что сказал мне.
Я скорчилась, умирая от раздирающей душу боли, и потеряла сознание.
Плохо соображая, я выбралась из вороха старой одежды, выползла из шкафа, в коридорчике встала на ноги и чутко прислушалась. Меня никто не искал.
Медленно, стараясь не шуметь, я пробралась к себе в комнату и упала на постель. Грудь страшно болела от рыданий, но я больше не плакала. Теплый меховой Кошка вспрыгнул на постель и начал методично слизывать слезы с моих щек узеньким шершавым язычком. Значит, я все-таки плакала.
Кошачье сочувствие растрогало меня, я прижала к себе гибкое тельце и уснула под тихое мурлыканье у самого уха. Против обыкновения свободолюбивый Кошка не вырывался. Лежал тихонько, согревал меня, вздыхал, а в его мягком животе под моей ладонью журчал маленький моторчик, создавая мурлыканье.
Я спала и спала. Один раз стук в дверь, и Лешкин голос разбудили меня, но, видимо, не совсем. Я приподняла голову, хотела сказать: «Уходи», – но не знаю, сказала ли, голова упала на подушку. Я снова отключилась.
Проснулась окончательно я от боли в плече. Кошка развалился поперек меня чуть ниже ключиц, большей частью веса давя на левое плечо. Плечо затекло, я пошевелилась и невольно застонала от боли. Кошка нехотя приподнял треугольную мордочку, недовольно мяукнул и снова полез на меня с явным желанием поспать еще.
– Кисонька, милый. – Я погладила длинную спинку и тихонько столкнула животное со своей груди.
Кошка сел в позу рыночной копилки и внимательно смотрел на меня.
– Не знаю, – ответила я на невысказанный вопрос и отвернулась от круглых желтых глаз. Я действительно не знала, что буду делать дальше.
Хотя нет, знала. Знала, что сделаю прямо сейчас, в следующую минуту. Уеду. Немедленно. Ни с кем не объясняясь. По дороге дойду до автомагистрали, а там на попутке доберусь до Москвы. Говорят, это небезопасно. Но что более страшное может со мной случиться? Водитель потребует оплату натурой? Не буду садиться в легковушки, остановлю какой-нибудь самосвал или рефрижератор.
Я стащила с себя обрывки сарафана, затолкала их в сумку, надела джинсы и свитер. Кошка, теперь лежащий в позе сфинкса, наблюдал за мной. Я погладила острые ушки, подхватила сумку и вышла из комнаты.
В доме царили полумрак и тишина. Я спустилась до середины лестницы, прислонилась спиной к стене и снова прислушалась. С этого места мне была видна освещенная лампочкой прихожая и входная дверь. Путь свободен.
Требовалось миновать кабинет. Я поравнялась с дверью и увидела, что она приоткрыта. В кабинете горел свет. Поколебавшись, я поставила у стены сумку и проскользнула в дверную щель. Безумная надежда двигала мной. Я надеялась, что наш недавний разговор – нелепая ошибка, я неправильно поняла Градова, все еще можно изменить и поправить. Головой я знала, что дура, что ошиблась в Градове, что человек не имеет права даже по ошибке произнести такие гадкие слова. Но мое сердце не хотело отказаться от придуманной сказки о счастье.
Я шагнула в кабинет и замерла. Градов лежал на полу прямо передо мной, лежал на спине, раскинув голые ноги. Его голова частично находилась под столом, но я увидела кровь на виске и темную лужицу под щекой. Его грудь в вырезе халата оставалась неподвижной, он не дышал. Но еще раньше, чем я это осознала, что-то в обстановке комнаты подсказало, что ее хозяин мертв.
Я, не отрывая глаз от лежащего на ковре тела, спиной вышла из комнаты и сразу на цыпочках отбежала в сторону, прячась в более густой темноте. Я сделала это машинально, не раздумывая, под воздействием неожиданных обстоятельств.
У входной двери боком ко мне стояла Мария Алексеевна. Она открыла дверь и отступила назад. В прихожей возник незнакомый мне немолодой мужчина.
– Марья Алексеевна, – начал он, – мы подвезли инструмент. – И вдруг застыл, глядя куда-то вниз. Мария Алексеевна удивленно посмотрела на посетителя и проследила направление его взгляда.
Лампочка ярко освещала две неподвижные фигуры и кусочек пола, куда они устремили взгляды. По чистому полу к хозяйке важно следовал, задрав хвост, Кошка. Его маленькие лапки аккуратно переступали, оставляя ровную ниточку следов.
– Краска? – спросил мужчина, не веря себе.
Мария Алексеевна зажала рот ладонью и бросилась ко мне. Я метнулась к лестнице и опрометью по ней к себе в комнату, унося истошный крик:
– Глеб! Глебушка!
Потом какой-то кусок времени просто выпал из моей жизни. Я снова начала осознавать себя, когда скрипнула дверь и в узкую щелочку проник Кошка.
Я сидела на краю постели, согнувшись и зажав между колен ладони. Меня била непрерывная крупная дрожь, и я тупо наблюдала за Кошкой. Кошка сидел напротив меня и, сделав из левой передней лапки неуклюжий кулачок, брезгливо его вылизывал.
Внезапно я представила, как Кошка, по обыкновению двигаясь за мной следом, просачивается в кабинет, заинтересованный странным поведением хозяина, приближается к нему и наступает в лужицу у головы.
Тошнота подступила к горлу, я стремительно пронеслась в ванную, не зажигая света, упала на колени перед унитазом. Меня рвало так, что казалось, все внутренности вывернутся наизнанку.
Прошло довольно много времени, пока я смогла разогнуться и нажать ручку слива.
На дрожащих, словно желе, ногах я с трудом доплелась до раковины и подняла глаза на зеркало. Из зеркала на меня смотрело чужое странное лицо. Подбородок оказался выпачканным, и я пустила воду. Чтобы не забрызгаться, я отогнула ворот свитера и увидела темные пятна внизу у горла. Два темных пятнышка. Откуда они?
Я умылась и заворачивала воду, когда раздался мужской голос. Незнакомый и вполне благожелательный, он раздался как гром среди ясного неба и чуть не убил меня.
– Все в порядке?
Я рывком обернулась. В дверях стоял невысокий полноватый парень и безо всякого выражения смотрел на меня. Откуда он взялся и как долго здесь стоит? Именно в эту минуту до меня дошло, что в ванной светло, а я свет не включала. Значит, свет включил незнакомец. Когда? В зеркале я себя видела. Значит, тогда уже было светло. А раньше, когда я общалась с унитазом? Убей, не помню. Черт, стыдобушка какая! Интересно, а он кто?
– А вы кто?
– Интересно, правда? Вот и мне интересно, а вы кто? – ехидно ответил парень.
Почему я решила, что ответ ехидный? И голос, и выражение лица парня можно было определить термином «никакие», однако я могла поклясться, что он ехидничает. Парень подождал, не скажу ли я чего, не дождался и скомандовал:
– Пойдем! – И я послушно пошла, потому что уже догадалась, кто он.
Он повернул налево, и я подумала, что он поведет меня в кабинет, и внутренне сжалась. Дверь кабинета была открыта, там явно происходила какая-то суета и слышались мужские голоса. К счастью, в кабинет мы не вошли, парень остренько взглянул мне в лицо светлыми глазками и разочарованно отвернулся. Его можно понять. Я проходила психологический тест на должность убийцы, но не выказала нужной реакции, и теперь мент не знал, то ли я не убивала и не знаю об убийстве, то ли не убивала и знаю об убийстве, но держу себя в руках, то ли такая хладнокровная убийца, что мне наплевать на место убийства и горы трупов.
Вовсе не наплевать. Я не упала в обморок у дверей кабинета только потому, что все это время находилась в обморочном состоянии. И в этом состоянии я ходила, говорила и даже пыталась думать о чем-то постороннем. О чем угодно, только не о том, что назойливо лезет в голову с той минуты, как я увидела Градова на полу кабинета.
За кабинетом мы сразу повернули в параллельный коридорчик и пошли в обратном направлении. Выходит, я оказалась права, мент ставил мне ловушку – ходить мимо кабинета никакой необходимости не было.
Парень толкнул дверь на кухню и пропустил меня вперед. Стоя на пороге, я увидела их всех сразу.
Два незнакомых мужика: один помоложе – худощавый и, пожалуй, симпатичный – сидел за столом и поднял голову, второй – чуть за сорок, невысокий, невзрачный – стоял у окна спиной к комнате и говорил по сотовому.
Мария Алексеевна и Таня сидели на лавке у самого стола, а Лешка один в стороне, бросив на колени сильные обнаженные по локоть руки и опустив голову. Он не изменил позы, словно не заметил нашего прихода. Мария Алексеевна и Таня смотрели на меня во все глаза. Мария Алексеевна даже подалась ко мне всем корпусом и вскрикнула:
– Аленька! Какая беда... – Осеклась под взглядом худощавого милиционера, плюхнулась на лавку и заплакала. Судя по ее лицу, она все время плакала. Танино лицо следов слез не носило, оно осунулось и постарело. Таня тоже горевала, но ее горе трансформировалось в злость, и Таня злилась, что явно читалось на ее лице.
– Вот! – похвастался приведший меня толстяк. – Чего нашел. Хороша?
– Недурна, – согласился его партнер и обратился к Марии Алексеевне: – Вы утверждали, что все обитатели дома здесь, и вдруг Гришаня находит... Где, кстати, ты ее нашел?
– В ванной. Пошел, понимаешь, в туалет и нашел. Нечаянно. О черт! Зачем пошел-то и не сделал.
Гришаня развернулся и скрылся за дверью. Я все время боялась, что он изложит подробности нашей встречи, и с облегчением проводила взглядом его спину. Понятно, что он ушел не навсегда и обязательно расскажет, как нашел меня в обнимку с унитазом. Но по крайней мере не сейчас.
Его товарищ отвел глаза от закрывшейся двери и продолжил в адрес Марии Алексеевны:
– Видите, как у нас получается? Пошел Гришаня в туалет и нашел целую девушку. А ведь это мог быть и я. Не повезло. А все почему? Поверил я вам, что в доме больше никого нет, и не пошел искать.
Он сокрушенно покачал головой, и Мария Алексеевна, пытаясь оправдаться, сказала чистую правду:
– Я просто про нее совсем забыла.
Мент не поверил, а зря. Она действительно забыла, и неудивительно. Почему обо мне не сказал Лешка, я тоже могла предположить, но вот отчего молчала Таня?
– Итак, кто вы такая? – строго спросил парень.
– А вы? – парировала я не менее строго и, пройдя мимо него, села на лавку между Таней и Лешкой. Таня опасливо покосилась на меня и попыталась отодвинуться. Лешка по-прежнему не реагировал на мое присутствие.
– Знаете свои права? – прищурился мент.
– О чем вы? – ответно прищурилась я. – Просто интересуюсь, с кем разговариваю.
Парень весело хмыкнул и зыркнул в угол на другого мента, но тот ни на что не обращая внимания, совещался со своей трубкой. Тем не менее весельчак, очевидно, получил какой-то невидимый постороннему знак, потому что, привстав, вытащил из заднего кармана штанов удостоверение и, предъявив мне, как положено, в раскрытом виде, представился:
– Старший лейтенант Петров.
Я, в свою очередь, назвалась, и старший лейтенант Петров занес мои данные на какой-то официальный бланк.
– Кем вы приходитесь хозяевам дома?
– Знакомая.
– С кем конкретно поддерживаете отношения?
– Я учусь с Алексеем Истоминым.
– Что делаете в доме?
– Приехала погостить по приглашению Алексея.
– Давно знакомы с обитателями дома?
– Да нет, до приезда сюда никого не знала.
– Вы знаете, почему мы здесь?
– Нет. (Внимание, Алька, будь начеку.)
– Когда вы в последний раз видели Градова?
– В полдень за обедом.
– Позже не видели?
– Нет. (Спокойно, спокойно.)
– Где вы провели остаток дня?
– В отведенной мне комнате.
– Чем занимались?
– Спала.
– Спали?
– Да. Мне нездоровилось.
– Значит, из комнаты вы не выходили?
Я отрицательно покачала головой, и мы помолчали. Молчали не только мы с лейтенантом. Тишину в комнате прерывали только нечастые невнятные звуки из угла, где помещался человек с телефоном. Петров глубоко вздохнул, и я приготовилась отвечать на очередную порцию вопросов.
– Вы не удивляетесь моим вопросам?
– Нет. – Я позволила себе легкое движение плечом.
Петров прищурился:
– Вам что-то известно?
– О чем? (Внимание!)
– О происшествии.
– Нет.
– Но вы ни о чем не спрашиваете?
– Какого вопроса вы ждете?
– Ну, например, что случилось?
– И вы получите возможность прорычать в ответ: «Здесь вопросы задаю я!»
Разозлился. Вот и хорошо. Пусть немного попыхтит и даст мне собраться с силами перед главным вопросом.
– Эти слова в плохих фильмах о милиции говорит следователь, – весело произнес Петров. Что-то уж слишком быстро он с собой справился. Догадался, что я нарочно его злю?
– А бывают хорошие фильмы о милиции? – продолжала я его дразнить.
– Наверное.
– И что же в них говорит следователь?
– Не важно. Это не моя роль.
– В каком смысле? – Я даже немного растерялась.
– А в том, что я не следователь.
– А кто? – снаивничала я. Кто же не смотрит боевики и не читает детективы?
– Оперуполномоченный, – попался Петров.
– Опер? Знаю. Расторгуев поет: «Прорвемся, опера».
– Вот-вот, – обрадовался Петров и сразу без перехода ошарашил меня вопросом, которого я ждала и который все равно оказался неожиданным: – Что вам известно о смерти Глеба Александровича Градова?
Я вздрогнула и покачала головой. Петров смотрел мне в лицо темными глазами в щеточках рыжеватых ресниц и настойчиво ждал ответа.
– Ничего. – Мой голос прозвучал глухо, и я прокашлялась. Мария Алексеевна всхлипнула, и я непроизвольно протянула руку через Таню, положила ее на пальцы Марии Алексеевны с зажатым в них платком и тихо погладила. Лешкина мама заплакала в голос, а я вдруг устыдилась своего жеста и отдернула руку, чувствуя, как щеки заливает румянец. Таня поелозила рядом, снова пытаясь отодвинуться от меня.
– Но вы знаете, что он умер? – снова вступил Петров.
– Да.
Он умер. Я знаю, что он умер. Как же тяжело, как невыносимо тяжело. Господи, как же мне тяжело. Он умер.
– Откуда? – приставал Петров.
– Вы сами только что сказали.
Вот когда он завелся по-настоящему. Сжал зубы, играя желваками, стиснул пальцами авторучку. Раздался треск. Петров бросил на стол обломки авторучки, несколько раз глубоко вздохнул, спросил сдавленным от бешенства голосом:
– Но вы не удивились?
– Не очень удивилась. Правда, я не думала, что он умер.
– А что думали?
– Думала, что с Глебом Александровичем что-то случилось.
– Почему?
– Все здесь, а его нет, зато много милиции. Здесь и в кабинете.
Необходимость отвечать докучливому оперу, следить за тем, чтобы не допустить оплошности, отвлекала меня от раздирающей боли, заставляла мобилизовать все силы, и я мало-помалу по кусочкам собирала себя, начинала соображать, яснее видеть окружающее.
Петров хотел еще что-то спросить, но в это время открылась дверь и его, видимо, позвали, потому что он встал и, спросив взглядом разрешения у человека в углу, вышел. Мужчина с телефоном занял место Петрова и погрузился в разложенные на столе бумаги, не переставая крепко сжимать в пальцах телефон.
Радуясь передышке, я прислонилась спиной к стене, вытянула скрещенные ноги и закрыла глаза. Мне было о чем подумать. Лешка сидел рядом, все такой же безучастный. И я думала о том, что отец выдал ему мою тайну и Лешка возненавидел меня. Возненавидел за правду обо мне и за то, что я скрыла эту правду от него.
И еще я думала, стараясь отогнать эту мысль, мог бы Лешка убить отца? Если бы отец повторил те гадкие слова обо мне, которые презрительно выплюнул мне в лицо. «Нет, нет», – убеждала я себя. «Да, да», – говорил кто-то злой внутри меня. Лешка способен убить и за меньшее, если дело касается тебя. Глупости, чтобы убить, надо быть совершенно особым человеком, другим. Лешка не такой. Конечно, Лешка не такой, он не стал бы никого убивать нарочно. Тем более отца. Но Лешка горячий и всегда сдерживает себя, не позволяет себе гневаться, а такие, если сорвутся, перестают себя контролировать. Он схватил эту дурацкую статуэтку и ударил...
Я ясно представила себе сначала испачканную кровью фигурку фавна у головы отца, потом искаженное гневом Лешкино лицо и с трудом подавила стон.
Стряхивая наваждение, я села прямо и открыла глаза. Ссутуленные широкие плечи, опущенная круглая голова, черная плюшевая макушка. Лешка, Лешенька мой. Сладкий мой запретный плод.
Я никогда не любила его так сильно, с такой щемящей нежностью. Мне до головокружения, до спазма в горле хотелось дотронуться до него. И я бы обязательно обняла его, прижала к себе, согрела, утешила. Меня удерживало вовсе не сознание того, что Лешка мог оказаться убийцей своего отца, нет; с удивлением, с ужасом я поняла, что готова простить и оправдать любой Лешкин поступок. Да-да, именно любой!
Потрясенная силой собственного чувства, открывшейся мне так неожиданно и некстати, я тяжело вздохнула и поймала внимательный взгляд милиционера. Не такой уж он заурядный, ишь глаза какие умные и внимательные.
Как же тяжело. Надо врать, куда денешься. Я не знаю, когда убили Градова. Если сказать правду, что я была в кабинете после обеда, придется упоминать о том, что видела Лешку. Можно промолчать, но, если окажется, что я видела отца последней, Лешка сам скажет, что был в кабинете после меня.
Почему я так уверена, что скажет? Потому что он меня любит. Любил. А теперь совсем не обязательно. Что сказал ему отец?
Я потеряла Лешку. Потеряла безвозвратно. Не будет больше его рук, глаз, губ. Не будет его любви, нежности. Его веселой дурашливости.
Мне следовало ему сказать всю правду сразу, как только приехал отец. Зачем я молчала? Я уже тогда боялась потерять его. Хотела сохранить для себя. Хоть как, хоть в каком качестве.
Как мне жить без тебя, Лешенька? Я надеялась, что смогу все тебе объяснить. И ты останешься рядом. Пусть я никогда не смогу назвать тебя мужем, не смогу любить, как хочется, но смогу видеть тебя и говорить с тобой. Хоть изредка, хоть когда-нибудь. Я все готовилась к этому разговору, а потом решила сначала поговорить с отцом. А в результате – он мертв, а ты потерян для меня безвозвратно. Вы оба потеряны для меня. Но мое сердце оплакивает только тебя...
Вернулся Петров. Следом за ним появился довольный жизнью Гришаня и какой-то дяденька с чемоданчиком.
– Уважаемые граждане, на предполагаемом орудии возможного убийства найдены, как вы догадываетесь, отпечатки пальцев. Появилась возможность определить автора трагического удара. В первую очередь подозрение падает на присутствующих в этой комнате. Посему добро пожаловать катать пальчики, – жизнерадостно обратился к нам Гришаня и с поклоном указал на стол.
Эксперт уже разложил все необходимое и теперь ждал. Дамы переглядывались, переминались и не могли решить, кому идти первой. Я уже было начала приподниматься, но тут встал Лешка и пошел к столу.
Не факт, что это Лешка. Может, вообще кто-то с улицы. Влез в дом, хотел что-нибудь стащить, а тут хозяин... Или тетки... Любая из них могла. Обе властные и злые. Каждая считала Градова своим. Не поладили и в состоянии аффекта...
Дурь какая-то. В состоянии аффекта и я могла. Перед побегом зашла попрощаться, он повторил свои оскорбления, я схватила, что под руку попало, и пиф-паф, ой-ой-ой...
О чем все время думает Лешка? Трет вымазанные мастикой пальцы и думает. Ненаглядный мой.
Дверь снова открывается. На пороге старший мент в компании (чьей бы, вы думали? Правильно, телефона). Он оглядывает диспозицию, устанавливает, что все в порядке: мы сидим по лавочкам, пальчики в мастике; Таня злится; Мария Алексеевна плачет (сколько ж можно?); Лешка ежится, опустив голову ниже колен; я пытаюсь сохранить остатки сознания. Менты тоже при деле, что-то обсуждают, сдвинув головы.
Командир откашливается, все взгляды обращаются к нему.
– Значит, так. В доме произошло убийство. К сожалению, вы все попадаете под подозрение. Ситуация нештатная. Мне позвонили сверху, – мент ткнул отставленным большим пальцем в потолок, – рекомендовали разобраться с этим делом максимально быстро и без шума. Очевидно, им, – палец снова в потолок, – тоже, в свою очередь, кто-то позвонил, попросил о содействии. – Быстрый взгляд на Марию Алексеевну.
Заплаканное лицо выглядит совершенно потерянным, она, кажется, плохо осознает происходящее – вряд ли в такой момент Мария Алексеевна стала искать выходы на милицию. Значит, умничка Танечка.
Мент между тем продолжает:
– Значит, так. Я принял решение. Поскольку конкретного подозреваемого у нас нет, тащить вас всех в кутузку чревато непредсказуемыми осложнениями, вы остаетесь под домашним арестом. С вами останутся мои люди. – Кивок в сторону Гришани и Петрова. – Они произведут все необходимые мероприятия, а я со своей стороны ускорю процесс...
Он ждет нашего ответа, мы молчим, и он уходит, кивком выманив с собой Петрова.
В комнате гробовое молчание, даже Мария Алексеевна перестала всхлипывать. Гришаня сидит верхом на стуле, поставленном между нашей группой и входной дверью. Преграждает нам путь бегства. Он достал из кармана куртки детскую электронную игру «Тетрис» и увлеченно тычет в нее похожим на сардельку пальцем, то поднося игру к самому носу, то отодвигая на длину вытянутой руки. У Гришани проблемы со зрением, но он еще этого не знает.
Петров деловито входит в комнату и сразу подходит к Лешке. Лешка не поднимает головы, и Петров кладет ему руку на плечо и вполголоса приглашает:
– Пойдем.
Лешка послушно встает и направляется к двери, не выражая ни протеста, ни удивления, двигаясь, словно робот. Мария Алексеевна вскидывается, поднимает руку, но Гришаня успокаивает ее:
– Не волнуйтесь, ему не сделают ничего плохого.
Мария Алексеевна снова кулем оседает на лавке. Гришаня обращается к Тане:
– Может, чего поесть сообразите? Сами поедите и нас кофейком напоите. А то не известно, сколько здесь еще сидеть.
Таня молча встает, с непроницаемым выражением лица направляется в кухонный отсек. Около меня останавливается и смотрит, явно намекая на мое участие. Я спокойно игнорирую ее взгляд и остаюсь сидеть на месте. Таня поджимает губки, а Гришаня задумчиво шевелит губами, глядя на нас.
Петров появляется в комнате один. Куда он дел Лешку? Мы все смотрим на него. Мария Алексеевна испуганно, Таня хмуро-вопросительно, мы с Гришаней без выражения.
Петров, не снисходя до объяснений, кивает мне головой и придерживает дверь. Я встаю и выхожу из комнаты. Последнее, что улавливаю боковым зрением, взгляды, которыми обмениваются женщины. Что-то они мне не нравятся.
Петров уверенно шагал в направлении кабинета. Мамочка моя, что они теперь-то придумали? Будут допрашивать меня в комнате, где произошло убийство? Перед глазами встал растиражированный в миллионах фильмов кадр: обведенный мелом контур лежащего на полу человека. А я не пойду. Не пойду, и все. Встану вот здесь, в углу, и буду стоять. Что они могут со мной сделать? Не потащат же силой. А вдруг?
Я шла, еле переставляя ноги, и тупо смотрела в затылок Петрову. Затылок узкий, светло-русый, со свежестриженной скобочкой. А на макушке пучочек коротких волосков. Очень трогательный опер. Вот только куда эта очаровашечка меня ведет и где Лешка? Свидания на фоне мелового контура мне точно не выдержать. Почему я безропотно тащусь, словно бык на заклание?
