Текст книги "Звездная пыль (СИ)"
Автор книги: Александра Гейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
Глава 2
Индивидуальные уроки Адам давал редко, оставляя это занимательное задание учителям хореографии, но на сей раз пришел сам. Я думала, что мы будем репетировать «Рубины», но только заикнулась, как балетмейстер меня остановил: велел отставить в сторону прошлые роли и «устремиться в будущее». Из этого я сделала вывод, что ему позарез необходимо получить деньги незнакомца и он собирается стрелять наверняка. В качестве снаряда выступала я, а в качестве мишени, боюсь, были обозначены те самые штаны, о которых Адам столь фривольно отозвался, взбесив своего гостя.
– Название нового балета – «Пари», – вдохновенно вещал балетмейстер. – Это современная история о потрясающе красивой и капризной девушке по имени Кристина. В первом акте в нее влюбляется молодой человек по имени Ганс и всячески добивается расположения. Она поддается не сразу, но все же отвечает ему взаимностью. Однако Ганс игрок. Однажды он заключает пари и проигрывает любимую другому человеку. Во втором акте Кристина оказывается в руках визави Ганса. Он очарован ею, но понимает, что сердце красавицы принадлежит другому, и подговаривает ее отомстить. В итоге после долгих метаний героиня соглашается. Она приходит к Гансу и заносит нож, но видит его глаза и не может нанести удар. Она говорит, что прощает его и что они больше никогда не увидятся, а потом уходит к человеку, которому, фактически, подарили ее любовь. – Адам помолчал, оценивая мою реакцию, а затем добавил: – История без счастливого финала, тебе подойдет.
Я предпочла проигнорировать шпильку, но про себя не без ехидства подумала, что новаторства в идее Адама не так уж и много. Историю предательства любимого человека как только не перекраивали. И это при том, что в классике она уже звучала громко и красиво. Неудивительно, что один лишь незнакомец согласился посмотреть, на что способна труппа. Очевидно, что они с нашим балетмейстером давние знакомые, вот он и сделал… одолжение.
– Только вот этой оскорбленной гримасы не надо. «Рубины» не для тебя, – фыркнул Адам. – За все три года, что тебя знаю, я не видел на твоем лице широкой и искренней улыбки, а в этом спектакле нужно скалиться во все тридцать два зуба. Если не считать Диану, ты единственная танцовщица труппы, способная вытянуть хореографию, но эмоционально к такой роли ты не готова. С лирикой шансов куда больше.
Если бы не подслушанный накануне разговор Адама с незнакомцем, я бы пришла в восторг. Балетмейстер пытался говорить со мной, даже что-то объяснить – нонсенс! Увы, я знала, что это совсем не ради моего блага, и не испытывала иллюзий. Если бы гость вдруг передумал, Адам бы охотно дал мне пинок под задницу и назначил Ди. К счастью, себя и свои амбиции он любил больше.
– Которая сцена тебе кажется самой эмоциональной? – поинтересовался Адам.
– Та, где героиня понимает, что ее предали, – сказала я без заминки и только потом осознала, откуда такой странный выбор.
Наверное, я должна была сказать, что вся прелесть пьесы в воссоединении возлюбленных, когда Кристина заносит нож, но неожиданно прощает любимого. Щемящий горько-сладкий момент перед расставанием. Увы, радость любви мне не близка, в отличие от горечи предательства. И я была уверена, что если постараюсь, то сумею вытащить из себя прошлые переживания и донести их до зрителя. Вскрыть старые, уже зарубцевавшиеся раны и показать зрителю настоящую кровь.
– Тогда с нее и начнем, – подвел итог Адам, не став придираться к моему выбору.
Вопреки ожиданиям, балетмейстер не только зачитал мне хореографию, но и терпеливо прошел под счет перед зеркалом, показывая, в какой момент как повернуться, где поднажать, а где смягчить резкость. Времени на это ушло совсем немного: к технике Адам не придирался. А вот об эмоциях рассказывал словно трехлетнему ребенку. Не доверяя. Адам рассуждал о них так долго и подробно, что мне стало страшно начать зевать или позабыть движения. А ведь так и с репетиции вылететь недолго! Прецеденты бывали. В какой-то момент я попросила остановиться и попробовать совместить хоть часть ощущений с хореографией. Однако стоило мне сделать пару шагов, как Адам застонал:
– Не-е-ет. Ты не чувствуешь и не там делаешь вдох. Перед первым шагом ты должна максимально раскрыться и набрать в легкие воздуха. Тебя шокирует новость и место, где ты оказалась. Ты задыхаешься от ужаса, по инерции ступаешь вперед, а затем застываешь, смотришь по сторонам и пятишься назад. Ты еще не до конца осознала, что происходит, что он с тобой сделал. Ты в шоке. Позволь себе это чувствовать. Боль, страх, непонимание, дикое желание вернуть все назад. Ты оглядываешься по сторонам не в поисках опасности – ты ищешь хоть что-то знакомое, то, к чему можно вернуться. Но все изменилось. Тебе должно быть больно и страшно, – драматично прошептал Адам, и у меня помимо воли волосы на руках встали дыбом. – Потеряйся, Павленюк. Будто здесь нет ничего привычного: ни зала, ни зеркал, ни меня. Ты до жути одинока. В задницу твою хваленую точность движений, дай мне хоть что-то кроме дотянутых носков и гордой осанки! Дай эмоции, да такие, чтобы слезы из глаз потекли!
Я попробовала. И снова, и снова. И каждый раз получалось либо одно, либо другое. Танцевать было просто, да и с эмоциями без танца не совсем глухо. Но совместить не удавалось. Стоило начать работать над движениями, как возвращалась школьная манера считать такты, напоминать себе дотягивать колени, смягчать руки… А только включались эмоции, как я переставала успевать за счетом и начинала путаться в движениях и падать с фуэте [фуэте – ряд последовательно повторяющихся туров в быстром темпе и на одном месте, при выполнении которых работающая нога по окончании каждого поворота на 360° открывается точно в сторону]. Балетмейстер настаивал, что дело в отсутствии чувств, что нужно больше практики, причем не хореографической, велел пробовать снова и снова, но я была ужасно недовольна собой. А хуже всего, понимала, что если попытаюсь репетировать дома, то не смогу танцевать без обезболивающих.
Спустя полтора часа разгневанных воплей Адама, когда пот заливал мне глаза, ноги горели, а от мысли, что впереди еще десять часов репетиции, становилось по-настоящему дурно, начали прибывать первые танцоры. Тогда Адам вздохнул и велел мне завтра прийти в то же время. Говорить кому-либо о том, что мы работаем не над «Рубинами», было строжайше запрещено.
И в утешение оставалось всего одна мысль: это только день. Впереди – тринадцать. Я была готова все дарованные незнакомцем две недели не выходить из зала, лишь бы получить роль. Признаться, ветреный девичий мозг уже успел задвинуть на задний план романтические бредни о госте Адама, оставив на виду важное: этот человек не прочь сделать меня звездой. Осталось только подтолкнуть его к этому своим танцем. Дать ему то, чего хотел он, и забрать свое.
Дни полетели бесконечной вереницей батманов, гран жете и арабесков, я раз за разом разбирала пуанты и вытаскивала из них слои, чтобы сделать свои танцевальные туфельки чуть менее «кусачими». Но каждый из пальцев горел огнем под тремя слоями пластыря. И я действительно достала из шкафчика припрятанный на черный день флакончик с обезболивающим. Знала, что вредно, что нужно терпеть – но не могла.
Как оказалось, Адам уже успел вложиться в свою задумку, и через несколько дней у нас появилась музыка, написанная специально для постановки кем-то из его знакомых композиторов. Мне было тяжело себе в этом признаться, но вкус балетмейстеру не изменил и треки были удивительно хороши – аж руки чесались от желания обновить плейлист. Но это оказалось не единственным нашим достижением: с аккомпанементом дело пошло куда живее, все взмахи, прыжки и прогибы встали на свое место. Нечто прежде абстрактное сложилось в единую картинку, и я впервые почувствовала себя куда комфортнее в новой роли. Это отметил и Адам.
Перед выходным, на второй день прогона новой партии под аккомпанемент, он распустил труппу пораньше, чтобы оставить время для репетиций со мной. Но не прошло и часа, как Адам неожиданно остановил музыку: велел мне возвращаться домой и приходить на следующий день к десяти. Ах да, и еще выглядеть как можно лучше.
Я ужасно оскорбилась, с минуту стояла и смотрела на балетмейстера исподлобья. Он явно издевался: лишил меня столь нужного ногам выходного, намекнул на мой якобы неподобающий внешний вид, а еще на то, как он от меня устал. Впрочем, по последнему пункту Адам довольно быстро поправился: сказал, что пусть я не Диана, но все не так плохо, а потому он дает моим ногам вечер отдыха. Вроде бы это задумывалось как комплимент, но я все равно вспылила и с трудом сдержала слова о том, что я и не могу быть Дианой: ведь я не квадратик на двух тонких лапках! Кому вообще пришло в голову вкладывать усилия в такую неказистую балерину? Не странно, что Адаму приходилось заниматься рекламой в ущерб труппе.
На момент почудилось, что балетмейстер решил меня угробить и таким образом все же взять на роль свою Ди. Я не жаловалась, но от бесконечных тренировок тело ломило нещадно, а накануне я умудрилась заснуть, опустив ноги в лед. Такое со мной случилось впервые. Я еще пробубнила себе под нос, что быть примой, конечно, очень здорово, но желательно живой.
Закрыв глаза, я десять раз повторила про себя фразу, которой утешается каждая балерина: цель оправдывает средства. Но даже это не помогало: я от чистого сердца ненавидела нашего балетмейстера. Как он вообще смел разговаривать со мной в подобном тоне? Ну ладно хореография, ладно Диана, но нападки на свой внешний вид я терпеть не собиралась. Когда-то мама вбила в меня намертво, что женская красота как броня: без нее мы уязвимы. Это стало моей мантрой. Даже после самой тяжелой тренировки наутро я вставала и собиралась, как на свидание, а затем в вагонах метро упивалась завистью встреченных женщин и восхищением мужчин – чувствами, которые идут рука об руку с балетом и знакомы мне не понаслышке. Не моя вина, что после десятичасовой репетиции любой танцор выглядит так, будто по нему состав проехался!
– Адам, – обернулась я в дверях и все-таки не выдержала. – Ты прав: я не Диана. Ей нужно напоминать о том, что женщине положено хорошо выглядеть. А у меня с этим порядок.
– Павленюк, – абсолютно нейтрально отозвался Адам. – Пошла вон!
Покидая театр, я вслух обозвала балетмейстера м*даком. Проходивший мимо мужчина не был счастлив, но мне полегчало.
***
Не знаю, отчего я была уверена, что подслушанный разговор избавит меня от сюрпризов, но прогадала. Это стало очевидно, когда на следующий день я повстречалась с зеленоглазым незнакомцем прямо на лестнице театра. Утром я задержалась дома, назло Адаму доводя свой внешний вид до совершенства, и теперь немного опаздывала на разминку. В результате так спешила, что чуть не врезалась в гостя. Остановилась всего в десятке сантиметров и отступила назад, сразу сильно потеряв в росте. Застыла, глядя снизу вверх и чувствуя себя очень странно. Мысли заметались в поисках объяснения появлению незнакомца в театре в выходной день, но находилось лишь одно, причем очевидное: хитрый жук Адам ускорил просмотр и сделал ставку не на труппу – только на меня. Требование выглядеть как можно лучше внезапно обрело совершенно иной смысл, пошлый и банальный. Боже, неужели Адам на самом деле подумал, будто его заставили заменить Диану исключительно из-за мужского интереса? Вот какая сволочь наш балетмейстер! Не мог предупредить? От смущения и обиды к лицу прилила кровь. Спасибо хоть за то, что я никогда не краснела ярко.
– Доброе утро, – сказал гость, откровенно забавляясь моей реакции.
– Доброе, – ответила я, мысленно отвесив себе подзатыльник. – Простите, не знаю вашего имени.
Он имел полное право не называться, но я не могла не спросить. Любопытство оказалось непобедимо.
– Вит Астафьев, – легко исправился он.
Неожиданно, но мне имя понравилось и странным образом еще больше добавило гостю таинственности. Короткое и хлесткое. Собственно, именно такое впечатление он произвел на меня во время первой встречи. Внутри снова поселилось странное, уже подзабытое предчувствие чего-то удивительного. Я всеми силами пыталась списать это на амбиции, но самообман никогда не относился к числу моих сильных сторон. Приходилось признать: я готова была кусать губы, предвкушая новую встречу с Витом. Как колокольчик, готовый зазвенеть от легчайшего прикосновения.
– Наталья Павленюк, – спохватилась я, решив, что лучше назваться в ответ. В прошлый раз Адам представил меня скомканно, подчеркивая мою ничтожность как балерины и спеша увести гостя к Диане. Плюс, Вит производил впечатление человека, который каждый день слышит множество новых имен. С чего ему помнить то, которое принадлежит посредственной танцульке?
– Я не забыл, – тем не менее огорошил меня он.
Внутри меня что-то натянулось и оборвалось от его слов. «Я не забыл» звучало в тысячу раз лучше, чем «я помню», потому что мне мерещилось в нем удивительно близкое значение: «я пытался тебя забыть и не смог». Или я это все придумала, просто потому что хотела верить? Вдруг это я не забыла, а он всего лишь помнил, но неправильно выразился? В книгах по психологии пишут, что это девочки ищут в словах двойное дно, потроша их и так и эдак, а у мальчиков все намного проще.
– Вы пришли на репетицию? – решила я уточнить. – Или просто к Адаму?
– Ваш балетмейстер клялся и божился, что я не пожалею, если взгляну на вас еще разок. Поэтому… удивите меня.
Внезапно я осознала, что эта фраза не может быть случайной. Не знай он о подслушанном разговоре, вряд ли так сказал бы, ведь это даже несколько оскорбительно. То, на что идут ради карьеры танцовщицы балета день за днем, – само по себе удивительно. Большего обычно хотят люди, имеющие отношение к нашему миру, либо власть над ним. Например, спонсор. Он – да, он имеет право требовать ожившую сказку.
– Вы знаете, что я слышала ваш разговор? – спросила я прямо.
– Удивите меня, – повторил Вит и продолжил спуск. Это означало «да».
Я невольно проследила взглядом за его плечом, гадая, осмелится ли задеть мое, но нет. Гость обогнул меня в сантиметре и легко миновал остальные ступени. Я же опомнилась и поспешила на разминку. То, что я пришла в театр последней, уже не делало мне чести.
Адам и Вит появились вместе в тот момент, когда я проходила соло под счет. Не желая портить общее впечатление от номера, я остановилась, подошла к окну и открыла его, впустив в душный зал легкий ветерок и привычный гул Москвы. Мужчины доставали складные стулья, переговариваясь, я пыталась собраться. Мне не нравилось столь близкое присутствие Вита. Зал, прежде легко вмещавший в себя пятьдесят танцоров, неожиданно стал совсем крошечным: куда ни пытайся смотреть – наткнешься взглядом на гостя.
– Что ж, дорогой Вит, мы рады приветствовать тебя в наших стенах вновь, – залился соловьем Адам, дождавшись моего кивка о готовности. – И позволь представить тебе соло из будущей постановки в исполнении новой солистки. – Он театрально поклонился и вальяжно подошел ко мне. Вит смотрел на нас совершенно невозмутимо. – И пара штрихов для верности образа. – Адам встал ко мне лицом и вытащил из волос все шпильки, рассыпая по плечам тяжелые пряди. – Что ж, Павленюк, – тихонько сказал он, пользуясь положением и не переставая теребить мою прическу. – Задача простая: ты должна сделать так, чтобы этот напыщенный индюк вышел из зала с каменным стояком и острым желанием пожертвовать труппе свою последнюю рубашку. Если нет, то пойдешь по всем просмотрам Москвы без моей рекомендации. Танцуй так, будто от этого зависит твоя жизнь. Мы друг друга поняли?
Ногти впились в ладони, оставляя глубокие полумесяцы, но я не произнесла ни слова. Занимая начальную позицию, думала лишь о том, что мы с Адамом друг друга, должно быть, однажды покалечим. Вызвать ревизора на неделю раньше назначенного срока, не предупредить, а после одного удачного прогона номера угрожать вышвырнуть из труппы в случае неудачи? Не слишком ли?
Проводив обладателя козлиной бородки многообещающим взглядом, я отошла за воображаемые кулисы и несколько раз глубоко вдохнула, настраиваясь. Не оплошай, Павленюк, сегодня твои второстепенные роли закончатся!
После «приятного» затакта, обеспеченного балетмейстером, изобразить мягкость влюбленной, но обманутой девушки оказалось непросто. Приходилось прилагать массу усилий в борьбе со своим телом. Мечтательное прикосновение к воображаемой руке любимого? Как вы себе это представляете, если на подушечке ладони горят болезненные полумесяцы от попыток затолкать внутрь гнев? Даже если мне удалось совладать с лицом, то движения оставались резковаты, и я это чувствовала. Попыталась вызвать в памяти лицо отца, надеясь, что память о единственном любимом человеке поможет, но вместо этого почувствовала знакомое желание уползти в свою раковину подальше от мира.
Благо, во второй части номера в героине просыпалась злость. Это меня и спасло. Резкий взмах руками – и настроение полностью изменилось. Мне было очень знакомо желание забраться куда повыше и орать на весь мир о том, как сильно я его ненавижу. Его, себя, всех людей. Порывистые жетте и многочисленные «отчаянные» повороты на этот раз были очень кстати, и даже боль в разбитых в кровь ногах странным образом помогала. Неужели балетмейстер разозлил меня специально, вызвав своим напутствием хотя бы половину нужных эмоций?
Номер длился не более двадцати минут, но за это время я почувствовала себя выжатой, как после полноценной репетиции.
Момент заканчивался тем, что Кристина стоит и смотрит вдаль, представляя свое безрадостное, лишенное любви будущее. И я старалась как можно дольше не опускать взгляд на мужчин, оставаясь в образе. Ноги и спина болели от напряжения мышц, а ресницы подрагивали. Что ж, все закончилось, и я стояла на перепутье: я могла либо стать примой, либо скатиться в самый низ пищевой балетной цепочки и начать карьеру с нуля.
– Ну? – самодовольно спросил Адам, первым разрушив магию. И по одному только тону можно было легко понять, что балетмейстер доволен. – Разве у нас нет солистки?
Почти незаметным жестом Адам велел мне стоять на месте и никуда не уходить.
– Это было прекрасно, благодарю, – оправдывая мои страхи, ровно произнес гость.
Колени дрогнули от разочарования, а глаза сами собой метнулись к нему. Вит определенно не выглядел восхищенным или умирающим от неутоленного желания, как предсказывал Адам. Я мысленно выругалась. Что ж, залечу ноги, залижу раны на своем самолюбии и пойду искать себе новую труппу.
– Спасибо за похвалу, – выдавила я через силу, но на улыбку не хватило.
– Адам, – обратился Вит на этот раз к балетмейстеру. – Обсудим дела на неделе.
Кажется, именно так гость отреагировал на Диану и в прошлый раз уже через двадцать минут потребовал заменить солистку. Неужели это случится и со мной? Неужели так ничего и не вышло? Я отказывалась в это верить. Я точно знала, что хороша, что выложилась на свой сегодняшний максимум. Нет, я просто не понимала, как можно остаться после такого выступления на обочине! Да разве он найдет кого-то лучше? Я сумела показать ему эмоции, и не искусственные, выдуманные и отполированные до блеска, а те самые: настоящие, некрасивые, прожитые, однажды превратившие сердце в фарш.
– Конечно, – абсолютно нейтрально отозвался Адам. Должно быть, триумф в его глазах мне померещился. Все мы видим лишь то, что хотим.
Я не выдержала: резко развернулась и направилась к своим вещам вопреки приказу балетмейстера. Постояла, растерянно глядя в стену, и начала развязывать ленты пуантов. Еще ничего не решено, не решено. Они обсудят на неделе и только потом скажут. Мужчины негромко вспоминали каких-то знакомых, но я даже не прислушивалась. Речь была не о постановке, а остальное меня не интересовало. Когда Вит уходил, меня хватило на вежливую улыбку, и только. А когда захлопнулась дверь, я скрутила ленты пуантов и сунула в сумку, намереваясь не доставать их до самой следующей репетиции. От их вида меня неожиданно затошнило, несмотря на почти пустой желудок. Необходимо было пережить это унижение, прежде чем продолжать борьбу за место под солнцем.
– Это все? – спросила я Адама, разыгрывая равнодушие. – Я могу идти?
– Павленюк, это успех, – предвкушающе потер ладони балетмейстер.
Я прищурилась и пристально на него посмотрела: издевается, что ли? Какой успех, если меня вежливо поблагодарили и ушли? Да, для любой другой профессии такая реакция норма, но балеринам принято рукоплескать и дарить букеты. Или спонсор может позволить себе «мерси, я пошел»?
– Я более чем уверен, что все выгорит. Если этот человек примет участие в судьбе нашей труппы, мы будем все кататься в шоколаде. И ты, Павленюк, засверкаешь. – Он схватил меня за плечи и заглянул точно в глаза.
Я постаралась засунуть подальше свой скептицизм и поверить в успех, вот только… дьявол, я слишком буквально восприняла слова Адама о реакции Вита и расстроилась, получив куда более скромный результат. Он даже не коснулся меня. Мог бы руку поцеловать, что ли – такое бывало, но он остался холодным сторонним наблюдателем. А я чертовски хотела его прикосновения, хоть мимолетного.
Иррациональная дура! Тебя ждет карьера примы, ты о ней мечтала с малолетства. Тебе не нужен Вит, не нужно его внимание. Оно только помешает, отвлечет от главного. Лучше бы ему исчезнуть, оставив вместо себя мешок денег.
– Слушай, сотри с лица это унылое выражение, – фыркнул балетмейстер. – Уж поверь моему опыту, он от тебя в восторге.
– Да с чего ты это взял? – огрызнулась я. – Он же… просто поблагодарил, встал и ушел. Немыслимо!
– Девочка, – снисходительно протянул Адам. – Так даже лучше.
Я хотела услышать менее пространный ответ, но поняла, что настойчивость может показаться балетмейстеру слишком подозрительной. Потому я просто закинула сумку на плечо и прикрыла на мгновение глаза, умоляя провидение о том, чтобы балетмейстер был прав. Когда только я успела столь сильно увлечься человеком, которого даже не знала?
