Текст книги "Госпиталь. Per Aspera"

Автор книги: Александр Зуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

И, тем не менее, мне крупно повезло. Можно сказать, я родился не просто в рубашке, в бронежилете, ключевым элементом которого послужил плотный шерстяной капюшон, связанный бабушкиными руками.

Как потом скажут врачи, именно ему, капюшону, я оказался обязан жизнью. Стекло прошило его во многих местах, однако, добравшись до шеи, утратило смертоносную прыть. Исчерпало убойную силу и не сумело достать сонную артерию, остановившись в каком-то миллиметре от нее. Спасибо случаю, Богу и бабушкиным рукам, не расстававшимися с вязальными спицами долгими зимними вечерами. Спасибо той силе, что, придержав мою руку, не позволила мне сбросить куртку, в тридцать с хвостиком градусов по Цельсию, в самое пекло…

– Неужели ты что-то почувствовала, ба? – спрашиваю я, уже взрослый, но, ответа нет, отвечать некому. Бабушки давно нет в живых.

Я проваляюсь в больнице еще пару недель, но эти дни не отложатся в памяти. Даже те, когда кома, поглотившая мой мир в первые часы после катастрофы, разожмет объятия, и ко мне вернется сознание. Кажется, рядом окажется примчавшаяся из столицы мама, перепуганная, вымученная и счастливая одновременно, ведь ее сыну посчастливилось выжить. Кажется, меня будут навещать друзья, а, когда я достаточно окрепну, заявится хмурый милицейский следователь, дознаватель местной ГАИ с протоколом ДТП подмышкой. И я буду нимало потрясен, узнав в этом неулыбчивом человеке того самого незваного гостя, явившегося в бабушкин дом за каких-то полчаса до аварии. Следователь с лету пустит коня в галоп, примется давить на меня, утверждая, что я, мол, сам во всем виноват. И я, расплакавшись от обиды, потрясения и страха, предприму жалкую попытку рассказать, как Солнце спряталось за тучи, а прямо у меня на пути словно из ничего возникли путники. Вереница людей, нагруженных баулами и чемоданами. Следователь, при этих моих словах сначала выкатит красные, налитые кровью, как у разъяренного быка глаза, а затем расхохочется неприятным, каркающим смехом стервятника, подавившегося костью задранной гиенами антилопы. А, отсмеявшись, предложит мне держать свои фантазии при себе, если я не желаю познакомиться с местным психиатром. Конец пытке положит бабушка. Ворвавшись в палату, она обрушится на милиционера как куропатка, заметившая ястреба, крадущегося к гнезду. Взрослые крупно повздорят, следователь не полезет за словом в карман, обзовет ее старой ведьмой, и тогда она, сорвавшись на крик, заявит ему, что он весь в своего папочку – фашистского прихвостня. Физиономия милицейского дознавателя вытянется, пойдет пятнами цвета раздавленной свеклы, он ретируется, и больше не станет мне докучать. Вместо него заявится сбивший меня водитель. Этот тип будет держаться со мной заискивающе, пообещает купить новый велосипед взамен не поддающегося восстановлению «Аиста», и даже притащит мне банку супа на курином бульоне. Чтобы я скорее поправлялся.

Я буду дожидаться выздоровления на скрипучем пружинном матрасе, рисуя комиксы в тетрадке и поглядывая на сосновый бор за окном, залитый ослепительными солнечными лучами. Но, прежде чем врачи выпишут меня домой, Солнце еще раз закатится за тучи, в деревенскую больницу постучится новая беда. Она затронет меня лишь косвенно, но потрясет до глубины души. В реанимацию доставят мотоциклиста, он будет в таком тяжелом состоянии, что аппарат искусственного дыхания, к которому его подключат доктора, станет единственной ниточкой, удерживающей бедолагу на этом свете. Она оборвется при плановом (или почти плановом, как почти все у нас в стране) отключении электроэнергии. Трагедия приключится на рассвете, когда все, в том числе и медперсонал, будут крепко спать.

Все, кроме меня…

Его кошмарная гибель так поразит меня, что, захлебываясь слезами, утром я буквально брошусь на шею маме, со сбивчивым рассказом. И мама тоже испугается, пожалуй, еще сильнее меня. Настолько, что ринется за подмогой. Приведет в палату старого седого доктора, наверное, главврача или заведующего отделением, который попытается убедить меня, будто ничего такого не было. Что мотоциклист – плод моего разгулявшегося воображения, мой невероятно реалистичный кошмарный сон, и не более того. И, что мне надлежит выкинуть эту чепуху из головы, а я, вопреки испугу, крикну «нет!», поскольку видел его на самом деле. Доктор с мамой обменяются такими тревожными взглядами, что у меня защемит в груди, испуг перерастет в панику. Мама, всхлипнув, утрет слезу. Потом они с доктором примутся совещаться в углу, поглядывая в мою сторону исподтишка, как заговорщики. Мама что-то скажет про отца, а старый доктор примется успокаивать ее, заверяя, что, мол, не стоит раньше времени отчаиваться, поскольку определенный риск, безусловно, есть, особенно после такого потрясения, но выводы делать все равно рано. Я буду сидеть ни жив ни мертв, с пустотой внутри, ловить их слова, произнесенные вполголоса, и впервые в жизни подумаю, что мама меня предала.

Не мудрено, что я, под впечатлением от случившегося, ни словом не обмолвился о том, отчего так резко вывернул на проезжую часть, прямо под колеса летящему на всех парах автомобилю. Надо было б потолковать с его водителем, думаю я, но эта мысль принадлежит взрослому человеку, ребенку она в голову не пришла. Тогда, в неполные десять лет, я решил держать рот на замке, мне и маминой реакции на рассказ о мотоциклисте вполне хватило, чтобы сделать правильные выводы. Я даже боялся, как бы хмурый следователь местной ГАИ не проболтался об увиденном мной, ведь он был единственным человеком, с кем я имел неосторожность поделиться.

– Стоп, – энергично зачесываю волосы назад, этот жест улучшает кровообращение, не даром люди то и дело прибегают к нему, когда требуется хорошенько пошевелить мозгами. Он срабатывает. – Стоп, – повторяю я. – Следователь не был единственным, кто услышал от меня о странных людях на дороге, появившихся как бы неоткуда. В тот день, когда он приперся с допросом, только чуть позже, я повторил свою историю бабушке. Это случилось сразу после того, как милиционер убрался восвояси, и я, хлюпая носом и сбиваясь…

Какова была реакция бабушки? Она сильно побледнела, это точно. Испугалась, в этом я могу ручаться. Но, ее испуг все же отличался от маминого. И за подмогой, то есть докторами, она не ринулась…

Почему?

Снова массирую лоб в надежде высечь искру, чтобы разогнала мрак, клубящийся в коридорах архива, зовущегося памятью. Как странно, мне сейчас кажется, уже подростком я напрочь забыл и странных людей, оказавшихся у меня на пути за пару секунд до столкновения, и свой рассказ, повторенный дважды. Все это выветрилось у меня из головы, будто было сном, с которыми почти всегда одно и тоже. Сначала сердце готово выскочить из груди, но стоит лишь оторвать голову от подушки, и уже через минуту не сообразишь, чего метался и кричал?

И все же я почти не сомневаюсь, бабушка поверила мне и именно потому испугалась. В отличие от мамы. Маму тревожило состояние моего рассудка. Бабушку – нечто совершенно иное.

***

Прихожу в себя в палате. Вновь пережитые события, яркие, будто случились вчера, не идут из головы, они всплыли из пучины на поверхность, чтобы вновь терзать рассудок острыми, зазубренными краями.

Как странно, оказывается, история, приключившаяся со мною в детстве, не канула в Прошлое без возврата, как уходит туда все, будто песок в воронку стеклянных часов. Ничего подобного, она по-прежнему где-то рядом, в двух шагах, за стеной палаты. То, что я пока не в состоянии дотянуться до нее, вовсе не означает, будто она поблекла и смазалась, ничего подобного.

Какой это был год?

Первый ориентир, который приходит на ум, больница, захваченная исламскими террористами в Буденновске. Моя маленькая трагедия со счастливым концом совпала по времени с этой большой бедой, значит, на дворе стояло лето одна тысяча девятьсот девяносто пятого года.

Парень (казавшийся мне тогда таким «взрослым дядей»), спешил на работу, опаздывал на какое-то важное мероприятие или типа того. Я же просто катался на велосипеде. Его нервы были накручены до предела, мои я позабыл дома. Он сдуру надавил на клаксон, спугнув ребенка себе прямо под колеса. Так вот все и получилось. Разыграли трагедию как по нотам. Элементарно, Ватсон, как сказал бы советский Холмс неподражаемого Василия Ливанова. Этой фразы не сыщешь у самого Конан Дойля, но она прижилась, поскольку Пэлем Вудхауз, у которого ее позаимствовали советские сценаристы, попал точно в яблочко. Каждое событие под Солнцем имеет свои четкие и вразумительные причины, усложняя, рискуешь заблудиться в трех соснах и не более того. Нет никакого смысла искать черную кошку в темной комнате, когда она давно выскользнула наружу. Эта, принадлежащая еще Конфуцию аксиома не опровергнута практикой до сих пор.

Тогда, как быть со странными людьми, возникшими за мгновение до аварии? Хуже того, как мне быть с дверью, за которой шоссе каким-то образом превратилось в мощеный булыжниками тракт?

Да не было там ничего подобного, ежу понятно. Если бы кто-то был, кретин, управлявший «Ладой», а иначе водителя, летящего очертя голову по сонному городку не классифицируешь, превратил бы улочку в побоище. Какой у его автомобиля был тормозной путь уже после столкновения? Еще метров пятьдесят он пролетел по инерции, верно? Куда подевались прочие жертвы ДТП, а без них, по понятным причинам, не могло обойтись…

Вот и выходит, они остались в твоей дурной голове…

Помню, слышал когда-то от знакомого таксиста мрачную городскую легенду о Черном Граче, машине-призраке, появляющейся ночью, когда на дороге никого. Неожиданно выныривающей лоб в лоб или поджимающей сзади, когда в свете ее сдвоенных фар чувствуешь себя за рулем как в кабинете рентгена. Я тогда не поверил собеседнику…

– И сейчас ровно никаких оснований развешивать уши, – говорю я себе, бодрясь. – Извини меня, но ориентироваться на шоферские байки – вообще последнее дело. Так мы черт знает до чего дойдем…

Лежу на кровати, поглаживая старый шрам. Ладно, что дает мне эта история, всплывшая из подсознания пузырьками со дна болота? Этого я не знаю, откуда? Пока ничего конкретного, в особенности, если оставить за бортом ее эзотерическую составляющую в лице призрачных ходоков, их место – в городском фольклоре, среди автомобилей-монстров и мертвых милиционеров, взывающих к участникам дорожного движения из-под асфальта, куда их закатали удачливые бандиты. Среди крыс-гиппопотамов, обитающих в тоннелях метрополитена и гремлинов, срывающих отопительные сезоны порчей бойлеров в заброшенных котельных. Что получаем в сухом остатке, избавившись от разной чертовщины? Да, пожалуй, ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Сон как сон. И неудивительно, между прочим, что он приснился мне именно сейчас. Ведь тогда, много лет назад, я тоже очутился в больнице. Я был совсем маленьким. Я был в критическом состоянии, балансировал на грани смерти. Быть может, и за гранью, как знать. И вот, теперь, я опять в госпитале, причем, на этот раз, похоже, мои дела обстоят совсем плачевно. Мой теперешний Госпиталь не похож на госпиталь, да и Афганец рекомендовал не обольщаться…

За окошком, тем временем, светлеет, Солнце выглядывает из-за туч, одним своим появлением преображает мир, даже этот, тусклый мирок моей палаты, которую я делю с Одиночеством. Оно лижет меня в лицо, как большая и добрая собака. Прищуриваюсь, смотрю на него из-под ресниц, пробую улыбнуться в ответ. Наслаждаюсь его теплом, пытаюсь зарядиться от него, аккумулировать хотя бы частичку энергии, пока небо снова не заволокли осклизлые тучи.

Прилива сил не чувствую, тех, что есть едва хватает на мысленный приказ:

Вставай, надо что-то делать!

Мышцы не желают подчиняться, объявляют итальянскую забастовку, часть разума на их стороне, потакает саботажникам.

Что делать, умник? Может, скажешь?

Да что угодно, какой смысл тут валяться?

А какой – бестолку бродить?

Не могу заставить себя не то что подняться, мизинцем пошевелить. Лежу на кровати, словно поверженный истукан, былинный богатырь, обнаруживший подходящий по размеру гроб, в моем случае им оказалась больничная койка. Даже мысли, и те не слушаются меня, они тяжелые и медлительные, будто рыбы в замерзающем пруду. Погружаюсь в них, как в зыбучие пески. Единственное связное желание: хочется, чтобы скорее закончился этот затянувшийся кошмар, то вялый, то переходящий в острые стадии.

Вдруг я чувствую, будто кто-то щекочет левую руку. Смотрю на нее, скосив глаза, но ничего не вижу. Медленно подношу ладонь к лицу, разглядываю. Протираю правой. Вроде бы все в порядке. Возвращаю на прежнее место, и почти что сразу снова ощущаю легкое как ветерок прикосновение. Потом до меня доносится шепот, он словно ниоткуда. Это даже не шепот, отголосок шепота:

– Милый… Шурик…

– Кто здесь? – спрашиваю я тоже шепотом, боясь спугнуть видение. Мозг начинает лихорадочно работать, пытаясь идентифицировать этот, такой знакомый голос, такие знакомые нежные прикосновения.

– Я люблю тебя…

– Ditto, – отзываюсь я, – кот… я тебя слышу! – кричу сквозь слезы. – Где ты?!

Напрягаю слух, но ответа нет. Руку больше никто не тревожит. В палате ни дуновения, ни шороха. Только сердце отчаянно колотится о ребра, и на щеках пара мокрых дорожек.

– Милая…

Серый студень, отступивший ненадолго с небосклона, возвращается на привычное место, заслоняет Солнце. Палата наполняется сумраком.

Откидываюсь на подушку и смотрю в потолок. Вот теперь мне по-настоящему одиноко. Теперь я чувствую это каждой клеточкой.

Она ждет меня. Она меня звала. Что же это такое случилось? Со мной? С нею? С нами?

Мне так плохо, так хочется вырваться отсюда… Но я по-прежнему не знаю где я, и что мне делать, чтобы спастись. Снова слезы бессилия подступают к глазам. Я плачу, стесняться некого. Я опять один.

***

Я брожу без цели. Вот уже который день ничего не происходит, я никого не встречаю. Никто не приходит ко мне во снах, чтобы их потревожить.

Единственный ярко запомнившийся образ – большой сугроб под деревом, которое хорошо видно из окон коридора.

Я долго уговариваю себя, убеждаю, что это не то дерево, под которым мы с афганцем оставили медсестер, но тщетно. Подсознание твердит обратное, с ним трудно спорить, уж больно сугроб похож на занесенную снегом человеческую фигуру, скорчившуюся в кресле-каталке. Воображение услужливо дорисовывает и без того зловещей картине неплотно закрытый рот в обрамлении синих губ, заледеневшие пальцы, приклеенные морозом к подлокотникам, широко раскрытые мертвые глаза, с немым упреком смотрящие на меня сквозь снег.

– Нет… – шепчу я, вглядываясь в ужасный снежный холм через не на шутку разыгравшуюся метель.

Госпиталь уже приучил меня не обращать внимания на странности, это такое место, где их – хоть отбавляй, но воображаемая заиндевевшая фигура не дает мне покоя.

Это вторая сестра. Та, которую вез ты, шутник…

Нет, неправда…

Естественно, неправда. Дурак бы ты был, если бы на это рассчитывал. Неужели еще не допетрил? Под деревом упокоился твой дружок Афганец. Помнится, злющая медсестра, которую он конкретно допек, клятвенно обещала ему такую выписку, что камни заплачут. Вот и выписала. Слово полагается держать…

Неправда!

Сходи, проверь…

Что мне делать? Путь наружу снова закрыт. Несколько попыток выбраться за пределы Госпиталя приводят к одинаковым результатам: яркие световые вспышки, потеря сознания, невнятные голоса на пределе слышимости, пробуждение в 8-й палате. Дверь под надежным замком, куда там бронированным банковским хранилищам, окна первого этажа забраны стальными решетками. Прыгать со второго я не решаюсь. Боязнь высоты тут ни при чем, я опасаюсь, что, спрыгнув, не смогу вернуться обратно. Не в Госпиталь, естественно, а домой. В свою прежнюю жизнь, к людям, которые мне дороги. Афганец предупреждал меня насчет Черного хода, от которого мне следует держаться подальше. Кто знает, что таится за этой фразой? Быть может, прыжок в окно? Чем окно не выход, в конце концов? От одной мысли об этом меня прошибает дрожь, причины которой лежат за границами моего понимания.

Иногда я думаю о стариках, моих странных попутчиках по купе. О моих соседях, повстречавшихся мне в Госпитале, этом угрюмом зале ожидания вокзала, откуда в неведомых направлениях отбывают невидимые поезда, причем, как я начинаю догадываться, у каждого пассажира – персональный.

Размышляю о поведанных стариками историях. В них до странности много общего, более того, обе перекликаются с трагической судьбой Афганца. Они напоминают мне две картины одной долины, написанные художниками разных школ. Или, живописцами одной школы, только облюбовавшими разные холмы, каждый со своим мольбертом. При этом, в увиденных мной полотнах достаточно отличий, чтобы от попыток наложить одно на другое начало нестерпимо рябить в глазах.

Старик-профессор, при иных обстоятельствах я бы предложил ему поступить в двойники к Андропову, пожертвовал сыном, которого угораздило связаться не с той девчонкой. Его затея обернулась бедой. Сын, по его же словам, не вернулся из Афгана. Мог ли это быть мой сосед Афганец? Да запросто, тем более, старик ни разу не сказал слова «погиб». У дедушки с оборонного завода перекликающаяся ситуация, его зять сбрендил после войны, и его засадили в сумасшедший дом, точь-в-точь, как моего товарища Афганца. Что сталось впоследствии с ненавистным зятем, дедушка уточнять не стал, его это, похоже, абсолютно не донимало. В отличие от судьбы любимого взрослого внука, который разбился на мотоцикле…

Мрак.

Что-то вертится в голове, мне кажется, разгадка совсем рядом. Единственно возможное объяснение моему пребыванию здесь, в Госпитале, логичное, исчерпывающее, убийственное. Но, я не успеваю сосредоточиться, в голове раздается надтреснутый голос дедушки, путает мысли.

– Хорошо хоть старуха моя, Царствие ей Небесное, не дожила до такого горя, – сокрушается в моей голове старичок. – Не увидела, как все у нас обернулось…

Слушать его – мучительная пытка. Людям свойственно на склоне лет превращаться в больших, неуклюжих и крайне болезненных детей. Становиться столь же беззащитными и трогательно наивными. Но, когда жизнь заставляет стариков всхлипывать, видеть это невыносимо. А я – ничем не могу помочь. Я сам остро нуждаюсь в помощи. Если, конечно, она не запоздала…

– У тебя крупные проблемы, – сообщает мне своим хрипловатым голосом Афганец. – Не берусь сказать, какие, но то, что ты как минимум одной ногой в могиле – факт…

– Два года, считай, прошло, как внучок мой на мотоцикле разбился, – вторит ему Дедушка, невольно заколачивая новый гвоздь в крышку всем известно ящика.

– Нет! – чуть не кричу я. – Вы ошибаетесь оба! Эта история – не моя, ко мне отношения не имеет. Ни ма-лей-ше-го! Она притянута за уши, если хотите знать мое личное мнение. Опять же, насколько мне известно, моя бабушку никто не угонял в нацистскую Германию, как жену старичка. Я, по крайней мере, ничего такого не помню. Но, даже если бы моя бабушка побывала там, в Дахау и спаслась, это еще ничего не доказывает.

Да ну ладно. Брось себя обманывать, — сухо бросает внутренний голос. – Не хватайся за воображаемые соломинки, это все равно ничего не даст. Ты недавно что-то там лопотал о двух картинах, написанных художниками разных школ? Ну так вот тебе третье полотно, которого так не доставало первым двум. Установи каждое перед носом, сопоставь факты, которые уже известны, и получишь панораму в аксонометрии. Суть ее заключается в том, что ты труп. Покойник, застрявший в пародии на Чистилище…

– Хватит!!! – кричу я, зажав уши. Как футбольный фанат при виде кретина, которому не терпится озвучить счет до того, как посмотришь запись. Я не желаю ничего такого знать.

***

От нечего делать много гуляю по зданию. Детские мечты воплощены в жизнь – бери что хочешь, верти и включай любой прибор, какой душа пожелает, раз ты один на планете «Госпиталь», не обозначенной ни на одной астрономической карте Вселенной. Впрочем, это не приносит особого удовольствия. Что неудивительно, ведь я давно не ребенок.

Нет, вру. Иногда бывает. Недавно на пятом этаже я набрел на автомат кофе Nescafe, красный с темно-коричневыми пятнами, будто пожарная машина после участия в тушении пожара класса В. Обнаружил его в рабочем состоянии. Вот так вот, изделия, произведенные мировыми брэндами, безотказны даже в гиблых местах вроде этого. Полчаса на поиски мелочи, которая, как назло, невесть куда запропастилась, увенчавшиеся в итоге успехом, и целое море наслаждения в меру химическим ароматом цивилизации и мокаччино.

Сигарету бы…

Но автоматов с сигаретами здесь нет.

Недоработка, однозначно. Как только выберусь – накропаю письмецо в Минздрав.

Улыбаюсь сам себе. Хорошо, хоть кофе есть.

Нет, не просто хорошо. Замечательно.

VI. Дверь

Я сижу на подоконнике спиной к окну, ноги на батарее. Смотрю то в одну сторону, то в другую. В руках – пластиковый стаканчик, он приятно греет ладони. Поразительно, как такая по сути безделица, чепуха, вроде кофе из автомата, способна хоть на пару минут дать почувствовать себя человеком.

А не бестелесным призраком…

Оставляю пустой стакан на подоконнике, иду дальше. Поворачиваю вместе с коридором и застываю, как вкопанный. В тридцати метрах впереди, прямо по центру коридора – темная дверь в раме. Падающие через окна солнечные лучи довольно ярко освещают проход, но будто обходят стороной загадочный прямоугольник, обтекают ее, словно горная река – валун.

Прищурившись, всматриваюсь внимательнее. Отметаю первое впечатление, дверь не темная сама по себе, как мне показалось сразу, она выглядит так, будто находится в темной комнате, а через щели по периметру с противоположной стороны пробивается свет, скорее электрический, нежели естественный.

Только мы ни фига не в темной комнате. Вокруг – хорошо освещенный коридор, окна, за которыми день, пускай, по обыкновению пасмурный. Диссонанс не просто бросается в глаза, он пугает, придает зрелищу откровенно жуткий оттенок. Эта дверь, пожалуй, нереальнее всего, что я видел в Госпитале прежде.

Но и это еще не все.

Сначала мне кажется, будто выросшая поперек прохода стена, в которой проделана дверь, прозрачная. Через мгновение осознаю свою ошибку: никакой стены нет и в помине. Дверь – просто висит в воздухе.

Обалдеть… Как в «Извлечении Троих» Стивена Кинга…

Что я могу утверждать с определенностью – раньше ее тут не было, это точно. И еще одно – странная дверь откровенно не вяжется с окружающими предметами, она – будто цветная аппликация, вырезанная из глянцевого журнала и помещенная на полосу ежедневной черно-белой газеты. Она – явно не отсюда. Как и я.

Она прибыла за мной…

Ну да, как та, другая, которую ты увидел мальчишкой на дороге за секунду до того, как попал под машину…

От этой мысли у меня холодеют руки. Еще бы, я ведь отмел эту мистическую деталь из недавнего сна, да мало ли что привидится в кошмаре? И вот, пожалуйста, еще одна, парит прямо у меня перед носом вопреки законам гравитации, открытым Ньютоном. Волосы на голове шевелятся, будто змеи на голове Горгоны. В смятении даю задний ход, пячусь, словно путешественник, напоровшийся во время сафари на носорога. При этом, не смею вздохнуть, перевожу дух, только когда дверь скрывается за поворотом коридора.

Ну и ну… Что за хрень?!

Инстинкт самосохранения трубит: беги. Как ни странно, он действует даже тут, в Госпитале. И все же, я беру себя в руки. Постояв с минуту у стены, собираюсь с духом, осторожно выглядываю из-за угла. Дверь стоит там же, где я ее покинул, по-прежнему очерченная светом, пробивающимся по периметру коробки с другой стороны…

От этого «с другой стороны» начинают трястись поджилки. Унимаю дрожь как могу. На первых порах не преуспеваю на этом поприще. Что может быть страшнее материализовавшегося кошмара? Что за ней, новый круг ада? Очередное гулкое здание в заброшенном парке, или нечто гораздо худшее?

Ты этого никогда не узнаешь, если так и будешь торчать в позе соглядатая, пока подошвы не пустят корни.

А я и не уверен, будто хочу узнать.

Но, нельзя же просто закрыть на нее глаза, сделав вид, будто ее здесь нет…

Почему бы и нет?

Потому, что она ведь не даром появилась, не находишь?

А какие, собственно, предложения?

Пора действовать! Иди на разведку. Как любили болтать революционеры на заре минувшего века, пролетариям нечего терять, кроме своих цепей.

Ой ли? Так-таки нечего?! Как там, согласно законам Мэрфи? Если вам кажется, что хуже не бывает, вы крупно заблуждаетесь…

Вот отстой… – бормочу я. Спорщики в голове не поднимают этой, брошенной мною перчатки, видимо, наши мнения по части оценки перспектив совпадают.

Погоди! А может это…

Выход?!

Эта неожиданная догадка кардинально меняет мой настрой, добавляет мне решимости. Пробудившееся любопытство побеждает осторожность. Все верно, говорю я себе. Раз все добропорядочные, не вызывающие подозрений двери служат обманками, поскольку никуда не ведут, то, отчего бы не предположить, что эта, иррациональная, действительно мне послужит? Делаю глубокий вдох, иду к Двери, отсчитывая шаги, каждый – длиною с милю. Делаю их чугунными ногами, пытаюсь загнать страх как можно глубже, но он упорно лезет наружу, словно плохая фигура из-под стильной одежды. Наконец, подхожу вплотную, останавливаюсь, напрягаю слух.

Слышу невнятный гул, доносящийся из-за двери. Сначала мне кажется, будто за порогом гудит мощный электрический трансформатор, какие обыкновенно прячут в будках, снабженных надписями: «Не влезай, убьет!». Потом соображаю, что ошибся. Это приглушенное пение с противоположной стороны.

Хор?

Я медленно протягиваю руку, прикасаюсь к круглой белой ручке. Как только пальцы смыкаются на ней, звук усиливается, переходит в вибрацию. Я чувствую ее кожей. Набираю в легкие побольше воздуха, словно ловец жемчуга перед нырком. Закусив губу, тяну дверь на себя.

Но, она не поддается.

Заперта, — с некоторым облегчением, смешанным с легким оттенком разочарования, констатирую я. Что бы там ни было, за ней, я этого – не увижу.

Ну и хорошо…

Отступив, решаюсь изучить загадочную находку внимательнее. Если сбросить со счетов способ, при помощи которого она держится на весу, и то, каким образом ей удается оставаться в тени посреди хорошо освещенного коридора, передо мной – обычная дверь, сколоченная из деревянных брусьев, обитых снаружи листами ДСП и обклеенных липкой облицовочной пленкой, имитирующей мраморную крошку. Дверь как дверь, каких в любом городе – бесчисленное множество.

Приглядевшись, обнаруживаю, что почти вся она покрыта крошечными черными дырочками, наводящими на мысли о фанате игры в Darts, проживавшем в опасной близости с ней долгие годы. Я буквально вижу его, грозу обоев и прочих декоративных покрытий, метающим маленькие дротики в «яблочко» и не только.

Не успев сформироваться, мираж распадается, я понимаю, что снова неправ. Дартс тут ни при чем. Передо мной – следы кнопок, при помощи которых на двери некогда крепились какие-то цветные картинки. Их лохмотья все еще висят кое-где, но сами картинки сорваны, что на них было изображено – одному Богу известно. Но… что-то во всем этом вдруг кажется мне столь знакомым, что я задерживаю дыхание, лишь бы не вспугнуть это чувство.

Тщетно. Наваждение улетучивается, передо мной снова просто странная дверь.

Да уж, совсем чуть-чуть… — думаю я, рассчитывая вызвать улыбку, но ее не получается.

Ну и ладно.

Я поворачиваюсь и иду прочь, чувствуя позвоночником энергетические импульсы, исходящие от двери. Похоже на прикосновения легкого ветерка, подгоняющего в спину на морском берегу, однако, сравнение, конечно, условное.

***

Снова сижу на лестнице, потягиваю кофе и думаю об этой странной находке. Меня посещает ничем не обоснованная мысль, тем не менее, я почти уверен в ее достоверности.

Если ты вспомнишь, откуда тебе знакома эта дверь, то сумеешь ее отпереть. Быть может, воспоминания – и есть ключ, который ты ищешь?

Следующая догадка дышит первой в затылок. Она – еще более будоражащая:

Пока я не открою эту дверь, я отсюда не выйду.

Интересно, как я получу свой кофе из автомата, когда закончится мелочь? – вдруг проносится в голове. Пустяковая мысль, не спорю, но, вероятно, мне нужно как-то отвлечься. Пока не расплавились мозги. К тому же, запасы монет на нуле, одолжить – не у кого, а горячий кофе – одна из редких радостей, которые здесь доступны.

Можно взломать отсек с мелочью, — подсказывает смекалка. – Типа, как Шварценеггер в Терминаторе-2… ну, разве что, не так эффектно, конечно…

Эта мысль заставляет улыбнуться своей безобидной, но явной деструктивностью. Еще бы. Какая, на хрен, разница, добуду я мелочь или нет, если в автомате рано или поздно исчерпаются запасы кофе, сахара, порошкового молока и прочих ингредиентов, какие только находятся внутри.

Вот это уже – неприятная мысль. Я отгоняю ее как можно скорее. Иногда приходится превращаться в страуса, засовывающего голову в песок. За неимением других вариантов самозащиты.

Ладно.

Успокаиваю себя тем, что одному мне опустошить все запасы кофе явно не по силам.

Такс… как же добраться до мелочи?

Улыбаюсь, рассматривая автомат взглядом хищника, загнавшего свою жертву в глухой угол. И попиваю еще теплый кофе.

***

Деревья пролетают в окошке справа так быстро, что сливаются в одну, светло зеленую полосу. Маленькая ручонка тянется к стеклу такими же крошечными пальчиками, пытаясь вытереть какое-то пятнышко. На душе у малыша восторг и гордость, еще бы, папа впервые разрешил посидеть на переднем сидении своей большой новой машины. И, не просто посидеть, а проехаться рядом с ним.

Сам папа, правда, сейчас не в духе. Он явно на взводе, как выражается мама, его вообще лучше не трогать, пока не остынет. Сделать вид, будто никого здесь нет, уповая, что на этот раз его разозлил не ты. Но, малыш слишком мал и неопытен для этого.

– Папа?.. – он неуверенно пытается обратить внимание отца на себя.

– Помолчи, будь добр! – бросает тот сквозь зубы. Только теперь мальчик понимает свою ошибку. Тем временем отец, все больше распаляясь, продолжает: – Я тебе позволил прокатиться спереди, вот и радуйся себе тихо, в тряпочку. Интересно знать, где твоя мамаша?! Где ее черти носят, а?!

Как будто малыш может знать…

– Если б она живее шевелила копытами, мне бы не пришлось тащить тебя с собой!

На секунду его воспаленный взгляд падает на малыша. Тот съеживается под ним и опускает глаза. Не нужно было ничего говорить.

– Извини…

В салоне снова воцаряется молчание.

– Твою мать, я должен был быть на месте пятнадцать минут назад! – бросает мужчина из-за руля, скорее себе, чем своему пятилетнему малышу.