Текст книги "Госпиталь. Per Aspera"

Автор книги: Александр Зуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– А что, интересно мне знать, ты будешь клеить после этой модели, гений? – рычу я, размахивая самолетиком, на котором сохнет серо-зеленая паутина маскировки. – Неизвестно, сколько нам еще тут торчать! И вообще, как ты смеешь со мной пререкаться! Если бы не я, ты бы уже… – спохватившись, прикусываю язык. Хочу, чтобы пошла кровь.

Идиот! Что ты несешь?! — мелькает в голове. Но, поздно, слова уже сорвались с губ.

– Я хочу домой! – кричит Малой. По его щекам катятся слезы. Он швыряет литники и надфиль на пол, вскакивает и стремглав выбегает из палаты.

– Постой! – ору ему вдогонку. Он не слышит. На меня вдруг накатывает волна усталости, проникает в каждую клеточку тела, давит с силой в двадцать g, словно я очутился на Юпитере. Сжимаю виски ладонями, опускаюсь на корточки, почти падаю.

Я тоже хочу домой…

Кряхтя подымаюсь, плетусь вслед за ним. В коридоре никого, Малого – и след простыл.

– Саня?! – мой голос разносится по пустым проходам, летит впереди меня. Остро чувствуется запах клея, теперь он почти приятен, он символизирует НАС, но идиллия оказалась недолговечной. – Саша, постой!

Идиот. Какой же я идиот…

Он, конечно, тоже не подарок, впрочем, это слабое утешение. Я позволил вырваться наружу негативным эмоциям, взять верх над разумом. Все произошло на ровном месте.

Как всегда …

Напряжение накопилось по капле, потом – бах, взрыв, и вот я по уши в дерьме…

Быстрым шагом иду к лестнице, по ходу проверяя палату за палатой и раз за разом выкрикивая его имя. Он или не слышит меня, или не хочет отзываться. Только теперь отдаю себе отчет в том, насколько большой все же Госпиталь. Просто огромен, как для двоих своих единственных пациентов.

В холле на этаже меня встречают глухонемой телефон на стене в полутьме, да мертвые механизмы лифтов, скрывающиеся за стальными дверями. Малого тут нет. Пока не испытываю паники, еще рано, поиски только начались.

Выскакиваю на лестничный марш, подхожу к колодцу, перегибаюсь через перила, задержав дыхание и навострив уши. Пытаюсь уловить хоть какой-то звук, чтобы понять – куда теперь, на пятый этаж или все же вниз, на третий? Меня обволакивает тишина, колодец кажется безжизненным по всем направлениям. Легко можно представить, что в ближайшую тысячу лет тут вообще не ступала нога человека. Удаляющиеся квадраты лестничных маршей теряются во мгле цокольного этажа. Задрав голову, вижу висящий над колодцем белый потолок и зигзаги перилл.

Так, куда теперь? Вверх? Или вниз?

Остается только гадать. Нога сама становится на ступеньку лестницы, ведущей наверх.

Даже если Малого там нет, то хоть кофейка дерну.

Очень смешно. С каких это пор ты стал циником?

Меня охватывают нехорошие предчувствия. Приходит тошнотворная уверенность, что Малой покинул меня, как до него меня покинул Афганец. Ноги становятся ватными. Им не по силам тащить гирю, которая вдруг возникла в желудке.

А может, Малой нашел дверь? Что, если он смог ее открыть?!

Подымаюсь сначала неуверенно, потом прыжками через две ступени. Проношусь мимо кофейного автомата, даже не повернув головы. Не до кофе. Сворачиваю за угол и чуть не врезаюсь в нее.

Дверь – прямо за поворотом, кожей чувствую идущие от нее импульсы. Похоже, они стали сильнее. По крайней мере, свет, проникающий через щели по ее краям, гораздо ярче, и это не обман зрения. Меня влечет к двери. Не сопротивляюсь, подхожу вплотную.

Ее поверхность целиком покрыта вырезанными мной рисунками самолетов и вертолетов, яблоку негде упасть. Иллюстрации выглядят так, будто я (Малой) прикрепил их буквально вчера.

Все верно. Она вернулась в прошлое. В его время…

Теперь это его дверь. Я не должен в нее входить.

Тем не менее, как под гипнозом, тяну ручку на себя, почти не сомневаясь, ничего не выйдет, заперто. И, чуть не падаю от неожиданности, когда она поддается. Стою на пороге, с раскрытым ртом. Разглядываю комнату. Нет, даже не так, я выразился некорректно. Разглядываю мир своего детства. В первую очередь, в глаза бросаются самолетики, их просто неимоверное количество. Должно быть сотня висит под потолком на лесках, протянутых от стены к стене, чуть меньше – приземлились на полках, из-за которых не видно стен. Налюбовавшись своей коллекцией...

Как их много… так и было, конечно, только все равно трудно поверить.

…перевожу взгляд дальше. На полу ковер, постеленный мамой еще до того, как я появился на свет, мой верный защитник от зимних холодов, моя незаменимый соратник по играм, моя несравненная равнина, на которой я возводил дома из книг, когда играл в машинки. Его полосы служили мне такими прекрасными автострадами…

Я свернул тебя где-то на третьем курсе института, посчитав, что голый паркет смотрится куда эстетичнее. Вдобавок, на нем не скапливается столько пыли. В нише старой советской стенки пристроился мой первый персональный компьютер, сверху монитор, на нем защитный экран. Чуть правее – проигрыватель грампластинок «Мелодия», подсоединенный через прибалтийский усилитель Radiotehnika к колонкам АС-90, акустической системе, доставшейся мне от отца. Раскладное кресло, долгие годы служившее мне кроватью, и еще сотни других, самых разных предметов, о которых я давным-давно позабыл. Четкие, настоящие, живые, они врываются через сетчатку в мозг, сталкиваются с мыслеобразами, порожденными ими же много лет назад, только обтесавшимися со временем, будто камешки на морском берегу. Разум безуспешно пытается привести к соответствию первые и вторые. Его стараниями моя голова идет кругом. Жмурюсь, растираю виски, пытаюсь унять головокружение.

Мне надо решать, что делать дальше. Стоит ли идти за Малым, если он внутри? Если пересек порог, пока я надрывал горло на лестнице. Приходит четкая, немного жуткая мысль: Это его мир, не мой. Уже не мой. Мне сюда нельзя.

Комната реагирует моментально. Будто читает мои мысли. Она приходит в движение. Время, резко изменив направление, катится вперед, как ему и полагается, только с гораздо большей скоростью. Ощущаю толчок, когда оно словно бросается наверстывать упущенное. Как опаздывающий поезд метро. Полчища самолетиков под потолком стремительно редеют, словно их расстреливают невидимые зенитки, и они пропадают из поля зрения, растворяются на фоне оклеенного обоями потолка. Книг на полках становится все больше, они настырно теснят парковки игрушечных автомобилей, исчезают колонки, доставшиеся мне от отца, вместо них материализуется японский музыкальный центр, место архаичного громоздкого монитора занимает двадцатидюймовый кристаллический дисплей, за которым я уже не играл, – работал. На стенах мелькают плакаты с рокмузыкантами, первой возникает фотография группы Rammstein, следом Pain в том месте, где только что ласкала глаз красочная картинка из детского конструктора Lego, затем еще несколько. Плакаты будто сдувает ветром, дольше прочих держится Курт Кобейн, успеваю заглянуть ему в глаза, они кажутся такими печальными…

Стопка видеокассет растет до потолка, затем сжимается до компактной этажерки с DVD, которая в свою очередь взметается ввысь. Параллельно возникают все новые предметы интерьера, стол, шкаф, кресла, кровать. Мебель становится современнее, куда взрослее. Моя детская перестает быть детской. Все верно. Ведь я вырос…

И что, вот так вот просто? Если я сейчас зайду, то вернусь домой? В свой мир?

Мне очень сложно устоять перед соблазном, мне хочется только одного – переступить порог, захлопнуть дверь и опустить засовы. Напрочь выбросить из головы это проклятое, забытое Богом место, избавиться от многосерийного кошмара под названием Госпиталь. Просто забыть о нем раз и навсегда.

Уже заношу ногу над порогом, когда вспоминаю о Малом:

Стоп!

Я же не могу оставить его здесь одного! Он без меня пропадет! И, как только это случится, я просто перестану существовать.

Ах, дьявольское место…

А если он уже давно сбежал? Шмыгнул в дверь, пока она вела в его комнату. Так какого черта ты ждешь?! Он-то о тебе не подумал. Да и вообще, как можно оставить себя девятилетнего в своем же дурном сне?! Ха, это же чистый бред!

Нет… Это не сон. Не надо себя обманывать.

Буквально разрываюсь на части. Меня тянет внутрь, как канатом. Чтобы не поддаться чудовищному искушению, выбрасываю руки, упираюсь ладонями в притолоки.

Стой! Стой, черт бы тебя побрал!

Борьба неожиданно прекращается. К горлу подкатывает тошнота. Комната почти стерильно чиста. Телевизор, компьютер и другая аппаратура обесточены, не светятся даже лампы stand by. Кровать аккуратно застелена, ноутбук захлопнут и лежит на столе, на полках множество книг, какие-то сувениры, безделушки, фотографии. В комнате ни единой лишней детали, ни скомканной бумажки, ни грязной чашки из-под кофе, обертки от конфеты, пачки сигарет, куска целлофана, ничего, что указывало бы на то, что здесь обитают люди. Это не жилая комната, это экспозиция в музее…

Здесь никто не живет!

Может, потому что мы в больнице?

Хватаюсь за эту мысль, как жертва кораблекрушения за обломок мачты. Смотрю в окно, открывающийся из него вид изучен в деталях, но сейчас не видать ни зги, там, похоже, буран. Перевожу взгляд на подоконник, где всегда стояли комнатные растения в горшках. Теперь он чист, будто лунная поверхность. Кто-то забрал цветы, не хотел, чтобы они засохли, потому что их некому стало поливать. Мелочность? Я так не думаю, скорее, последнее, что можно было сделать после того, как все остальное было безвозвратно потеряно.

Здесь никто не живет… хозяев больше нет, а новые пока не появились.

Ноги подкашиваются, съезжаю по стене, опускаюсь на корточки, роняю голову на колени.

Мы оба умерли. И я, и она. Если войду – буду бродить призраком целую Вечность…

Рука сама захлопывает дверь. Закрываясь, та клацает, как капкан, сработавший вхолостую. Впрочем, возможно, мне так только кажется. В чем, собственно, ее вина? Разве телевизор как электроприбор виноват, что по нему крутят сплошную тошнотворную муру, что на экране ничего, кроме рекламы разнообразных экскрементов, которые вы просто-таки обязаны приобрести в рамках расцвета товарно-денежных отношений? И в чем состоит вина двери? В том, что отобразила реальное положение дел? В том, что я превысил скорость, а закатное Солнце ослепило глаза?

Это конец. Мне не вернуться домой. Мне никогда не увидеть ее лица…

Лежа ничком, скребу скрюченными пальцами по холодному камню. Давно подозревал, какие титры пойдут в финале. И вот, они на экране, а я раздавлен.

Боже, за что?!.

Он не отвечает, молчит. Может, ему просто надоело выслушивать мольбы, поступающие, когда не удается дозвониться в службу спасения?

Не знаю. Больше всего мне хочется умереть. Навсегда и по-настоящему. Чтобы пропал этот чертов Госпиталь, и я вместе с ним. Чтобы исчезло все.

– Ой, Шурик, что с тобой?!

Не сразу соображаю, кто кричит. Только когда доносятся быстрые шлепающие звуки, издаваемые обутыми на босу ногу тапочками. Малой…

Ты здесь из-за него…

Волна злости поднимается во мне, как ил со дна гнилого болота, сжимаю кулаки, стискиваю зубы.

Ну на кой мне это надо?! Если я так и так умер?! Если она умерла! Кто издевается надо мной и зачем? Зачем?!

Почти сразу приходит другая мысль, гасит готовую разразиться бурю.

Ты, гребаный эгоист! Подумай о нем, вытащи его отсюда, подари ему хотя бы те десять-пятнадцать лет, которые были у тебя. Ведь они были... может, это и твой последний шанс. Зачем иначе ты застрял в Госпитале?

Блин, я больше не хочу ничего делать, у меня и сил-то никаких не осталось…

Возможно, это твой единственный шанс.

Шанс на что? У меня и так уже все забрали…

– Саша?! Почему ты тут лежишь? Тебе плохо?! – Малой уже рядом, наклоняется ко мне. Он, естественно, напуган. От меня – одни неприятности.

– Все в порядке. – Мобилизовав остатки сил, принимаю сидячее положение. Отворачиваюсь, чтобы не дать разглядеть своего лица. – Поскользнулся, понимаешь… и, как грохнулся…

– Ничего не ушиб?

– Нет, вроде бы. Кроме, разве что, головы, Саня. Скажу тебе по секрету, она у меня – самое слабое место.

Пытаюсь улыбнуться. Он тоже. Встаю, кряхтя, как старик. Мы меняемся местами, теперь смотрю на Малого сверху вниз. Надо бы накрутить ему уши, чтобы больше не откалывал подобных фокусов. Тоже мне, путешественник. Он чувствует мой настрой и упреждает меня.

– Прости, Шурик, – говорит он, твердо глядя мне в глаза. – Извини, что убежал. Просто… мне вдруг захотелось побыть одному. Я немного побродил…

– Больше так не делай. Не стоит.

Он кивает.

– Не буду. Ни за что.

– Нашел, где бродить…

– Прости, Шурик… – он осекается и, повернув голову, с изумлением таращится на дверь. Похоже, только что заметил, что она, как бы это выразиться, не совсем обычная. Мгновение, и удивление сменяется страхом, лицо вытягивается, принимает такое выражение, будто он как раз хотел пожаловаться мне на кого-то, и только случайно заметил, что этот кто-то стоит рядом. Стоит и слушает каждое слово.

– Саня? – прижимаю его к себе. – Что стряслось?

– Дверь… – одними губами произносит Малой.

– Ну да, дверь, – мне остается лишь согласиться. Делаю это с максимальной беспечностью. Вместе с ним смотрю на нее. Поразительно, но она уже успела преобразиться. На ее поверхности – ни единой картинки с самолетиками, ничего такого, что бы указывало, куда она ведет. Следы от кнопок, и те исчезли. Полотно аккуратно оклеено виниловой пленкой под мрамор. Такая была в моде лет семь назад, Сане она, естественно, незнакома.

– Дверь, – повторяет Малой. В глазах застыл испуг. Разворачиваю его к себе, кладу ладони ему на плечи.

– Саня, послушай меня. Тебе ничего не грозит. Согласен, эта дверь выглядит несколько странновато, я не спорю, но, ты же сам заметил, Госпиталь – не совсем обычное место. Так что не бери дурного в голову. Нет поводов для беспокойства, поверь. – На самом деле, это не совсем то, что я думаю по поводу двери, но сейчас мои соображения не имеют значения. Главное, чтобы мальчишка не паниковал.

– Эта, конечно, тоже странная… – соглашается Малой. Он мучительно подыскивает слова, – но… она… теплая. Да, я чувствую, от нее идет тепло. И свет… Знаешь, она даже немного похожа на ту, что я видел во сне. Через которую пришла мама, помнишь, я тебе рассказывал? Правда, та была просто белой и гораздо выше, но в остальном…

– Ну вот видишь, – ухитряюсь выцедить из себя улыбку, еще не догадавшись, куда он клонит. – В любом случае, тебе нечего опасаться. Доверься мне, она тебя не съест…

– Эта может и не съест, – шепчет Малой. Мои увещевания на него совершенно не подействовали. Мало того, его страх начинает передаваться мне. – А та, другая… запросто может…

Он глотает слюну и смотрит на меня… и будто сквозь меня круглыми как два блюдца глазами. Мне становится жутко от одного его вида.

– Какая… другая? Ты нашел похожую дверь?!

– Нет, Шурик, непохожую…

– Где ты ее нашел?! – леденея, спрашиваю я.

– В подвале…

– Где-где?! – хриплю я, едва не подавившись. – Как ты попал в подвал, Малой?!

– Я не знаю! – он чуть не плачет. – Просто, шел-шел… потом смотрю, дверь. Вроде этой. Только – мрачная. Страшная…

– Страшная? – наступает мой черед сглотнуть ком величиной с яблоко. – Что ты имеешь в виду? Чем она тебя так напугала?

– Я не знаю… – лепечет Малой. – Просто мне стало очень страшно, когда я ее увидел. И холодно… Мне вдруг захотелось плакать и спать… а еще – убежать. Но – я не мог…

– Почему не мог?

– Не знаю, – повторяет он через слезы. – Она как будто держала меня… Ноги прилипли к полу, и я не мог уйти, как бывает во сне. А потом я будто оторвался и как побегу…

Он бледнее мела. Цвет лица – еще убедительнее слов.

– Успел только заметить, что она, кажется, деревянная… вроде как из темного дерева…

На мгновение мне становится трудно дышать. Кислород улетучился, парю в безвоздушном пространстве.

Из темного дерева… Кажется, теперь догадываюсь, о чем речь.

Около года назад, в рамках так называемого косметического ремонта я, когда руки дошли до двери, не стал морочиться новой, просто заменил старую мраморную свежей, имитирующей мореный дуб. Тогда нам очень понравился этот цвет, мне и моей девушке. Дешево и сердито, если не ошибаюсь, заметил я, и она улыбнулась в ответ. Мы собирались расписаться, каждая копейка была на счету…

Итак, Малой нашел мою дверь… Эта вот, светлая, на пятом этаже – его. А та что в подвале – моя… Бинго, мать вашу!

– Ты ее не открывал?

– Нет, Шурик, что ты?! Я так испугался!

– Больше туда не ходи! – сдвигаю брови на переносице

– Ни за что, обещаю!

– Вообще с этажа ни ногой. Уразумел?

– Конечно, Шурик.

– Вот и договорились, – позволяю себе облегченный вздох, хоть, на самом деле, какое тут, в задницу, облегчение?

Чем дальше в лес, тем толще партизаны…

– Ладно, хорошо то, что хорошо заканчивается. Считай, нам обоим – крупно повезло.

Неожиданно, в голову приходит идея. Мы оба здесь, наверху, под дверью, так, почему бы не попробовать? Не позволить себе эксперимент, без каких наука, безусловно, целыми столетиями топталась бы на месте.

– Слушай, Саня, а ты не мог бы открыть эту дверь?

Его лицо снова напрягается:

– Зачем? Разве это не опасно?

– Нет, – отрицательно качаю головой, – не думаю. Но, на всякий случай, давай возьмемся за руки. Вдвоем ведь нестрашно, верно? Кроме того, я уже открывал ее, и, как видишь, ничего не стряслось…

– А что там, за ней?

– Я видел дом. Свой дом. Ты, возможно, увидишь что-то другое. Понимаешь, я подозреваю, у нее для каждого из нас припасено что-то особенное.

– Я боюсь, – признается Малой.

– А ты вспомни свой сон. Сам весь рассказывал, как через похожую вышла мама…

Мне остается надеяться, ему на ум сейчас не придет другой сон, а скорее мираж. Дверь, преградившую путь его желтому «Аисту» за какие-нибудь доли секунды до аварии. За мгновение до того, как он угодил под колеса…

– Ладно… – наконец соглашается Малой. – Если ты настаиваешь…

Он нерешительно топчется под дверью, набираясь храбрости, потом берется за круглую деревянную ручку, тянет на себя. Никакого результата. Дверь заперта.

– Не выходит… – говорит Малой. В голосе явственно ощущается облегчение, должно быть, будто гора свалилась с плеч. Я, признаться, тоже испытываю аналогичное чувство. Не сомневаюсь, если все сложится благополучно, рано или поздно он пройдет именно в эту дверь. Но, не сейчас, и я рад этому, хоть и ругаю себя за убогий эгоизм. Мне страшно представить, что я снова останусь один на один с Госпиталем.

– Ладно, Саня, идем вниз, а то там у нас все открыто – еще сдует модели на пол…

– Только не это… – подхватывает Малой.

– И не говори, – я стараюсь улыбнуться. Мы идем к лестнице, возвращаемся к себе, оба приучились считать палату чуть ли не домом. Она для нас – как островок твердой почвы на гиблом, изобилующем бездонными топями болоте.

X. Черный ход

Лежу на койке, натянув одеяло по подбородок, делаю вид, что сплю. Вместо окна – черный квадрат. Можно сказать – почти что Малевича, исполненный без единого мазка. Помнится, мы тоже рисовали подобные картинки в школе. Композиции назывались «перегорели пробки». Правда, было трудно доказать учительнице, что перед ней мировые шедевры.

Пока я притворяюсь, Саня еще какое-то время пытается развести активность, пыхтит как паровоз, сгорбившись над моделью, но в одиночку у него получается не ахти. Наблюдаю сквозь ресницы, как он борется со сном, единственный бодрствующий на капитанском мостике. Судя по тому, как он зевает, рискуя вывихнуть челюсть, скоро наш корабль потеряет последнего вахтенного.

Наверное, парень сейчас испытывает нечто вроде гордости, еще бы, ведь его никто не укладывает спать. Мало того, он еще и пересидел своего старшего товарища. Взрослого сморило, а ему – хоть бы хны. Ну, теперь можно и на боковую, с чистой совестью.

Погасив свет, Малой, наконец, забирается под одеяло. А через пару минут – уже посапывает.

В комнате довольно свежо – мы ее на совесть проветрили перед сном, а модели, клей и краски заблаговременно убрали в коридор, на подоконник.

Дождавшись, пока его дыхание становится ровным и глубоким, встаю, соблюдая чрезвычайную осторожность. Стальная сетка все равно предательски скрипит, пронзительно, словно сирена автомобильной сигнализации. К счастью, Малой по-прежнему крепко спит.

Вот и хорошо.

Тихонько притворив дверь, пересекаю здание по коридору, выхожу на лестничную клетку. Перегнувшись через перила, смотрю в колодец. Там все так же как днем, только куда мрачнее.

А ты чего хотел ночью… и вообще, старик, а давай не сегодня, ладно? По крайней мере, не сейчас. Куда лететь?

Вспоминаю, как Холмс предупреждал доктора Ватсона не выходить на Гримпенские болота по ночам, когда силы зла властвуют безраздельно.

Да, золотые слова…

Но, я не намерен следовать совету непревзойденного специалиста по дедукции. Я ведь не обладаю его аналитическими способностями, чтобы развязать узел, не выходя из палаты. А мне кровь из носу надо разобраться. Выход один, вызываю огонь на себя.

С этой мыслью делаю первый, самый сложный шаг к лестнице, ведущей вниз. Я принял решение взглянуть на дверь, обнаруженную Малым в подвале, и не отступлюсь от него.

Собравшись с духом, медленно спускаюсь с этажа на этаж, чувствуя себя подводником, или, скорее даже водолазом, совершающим погружение на рекордную глубину. На ум приходят картинки из документального телефильма, снятого командой аквалангистов, обследовавших упокоившийся на дне северной Атлантики «Титаник». Впервые за восемьдесят с чем-то лет.

Мимо проплывают таблички, сообщающие номера этажей и профили отделений. Миную хирургию, травматологию, ортопедию.

На втором этаже переживаю сильнейший стресс. Сердце замирает, когда глаза улавливают движение за матовыми стеклами, вставленными в двери из дюрали. Там будто мелькает тень. Отскакиваю, но почти сразу соображаю, это действительно тень. Моя тень…

Пфф … Н-да… До паранойи осталось совсем чуть-чуть.

Отдышавшись, продолжаю погружение. На первом этаже темно, как в склепе. Я не был здесь с тех пор, как мы с Афганцем провернули его глупую шутку с медсестрами. Сколько суток прошло с тех пор, сказать не берусь, но времени утекло порядком. Произошедшие тут перемены ощущаю сразу. Чувствую их… кожей, ушами, спинным мозгом. Пульс ухает в висках кувалдами.

Первым делом слышу, как где-то монотонно и ритмично, будто метроном, капает вода.

Может в ушах шумит?

Замираю, затаив дыхание. Вслушиваюсь. Сердце готово выпрыгнуть из груди через горло. Убеждаюсь, что мне не чудится. Из-за полумрака, царящего в холле, почти ничего не вижу, зато вынужденная слепота обостряет прочие чувства. Особенно слух. Он безошибочно указывает мне, капель доносятся из подвала.

Тем не менее, пунктуально проверяю все двери подряд, в том числе и входную. Как и следовало ожидать, они – на запоре.

Ну же, хватит тянуть резину! Надо идти в подвал.

Возвращаюсь на лестницу. До дна колодца всего два пролета, две дюжины ступеней. Чтобы преодолеть их, кажется, мне требуется целая Вечность. Когда, наконец, достигаю самого дна, останавливаюсь, уцепившись за последний метр поручня. Дальше предстоит идти без него.

Долго не нахожу в себе мужества разжать пальцы. Перила – как страховочный канат, путеводная нить в подземелье Минотавра…

Блин, как Малого угораздило сюда забрести, ума не приложу?! Разве что на автопилоте…

Тут, под землей, совсем темно, холодно и невероятно сыро. Воздух – затхлый, характерный для необжитых подвалов. Остается только гадать, как эта сырость не распространяется по всему Госпиталю.

Двигаюсь в сторону ближайшего проема. Такое ощущение, что пол покат и под небольшим углом спускается вниз. Под подошвами начинает хлюпать вода.

Здесь что, трубу прорвало? Хорошо хоть ботинки обул…

Тяжелая ледяная капля врезается мне в переносицу. От неожиданности шарахаюсь в сторону, едва не падаю. Как только глаза осваиваются с темнотой, вижу большие сосульки, свисающие с потолка. Зрелище – то еще. Меня аж передергивает.

Е-мое!.. блин, не сосульки, а настоящие сталактиты…

Изо рта тем временем вырывается пар. Тут, внизу, действительно промозгло. Температура может и не минусовая, но, пожалуй, и не выше нуля градусов по Цельсию.

Сначала думаю задрать брюки до колен, но затем просто затыкаю их за высокие голенища шнурованных армейских ботинок. Крадусь дальше.

Впереди показывается стальная дверь, отделяющая подвал от лестницы. Толкаю, она тяжелая и подается со скрежетом, петли прихватила ржавчина. Затхлый запах бьет в ноздри. Морщусь.

– Апчхи!.. Будь здоров.

Осматриваюсь. Здесь всего два похожих на бойницы окна, прямо под потолком, они выходят в кирпичные карманы. За ними – густая тень. Единственный источник света – тусклая, забранная в проволочный намордник лампа ватт на шестьдесят от силы. Она не светит, лишь пытается светить с потолка, но ее усилия, по большей части, пропадают втуне. Сам потолок – землисто-серый, весь в потеках и плесени, старая краска вздыбилась, кое-где висит уродливыми наростами. Мне кажется, своды здесь гораздо ниже, чем в остальных помещениях Госпиталя. Они – точно, как в старой больничке, откуда я выдернул Малого. Гоню эту ассоциацию взашей, твержу себе о банальном обмане зрения, освещение никудышнее, вот и все. Тем более, что в остальном планировка внутренних помещений примерно та же, что и на верхних этажах. Тот же длиннющий коридор, только вместо дверей в палаты – прямоугольные черные провалы. За ними какие-то электрощиты, замшелые трубы, ржавые вентили и прочие элементы системы коммуникаций. А то и просто старый хлам, перекочевавший с верхних этажей за ненадобностью.

Я не знаю… но проверять нет ни малейшего желания. Да и необходимости, вероятно, тоже.

Студеная, как из проруби вода уже достигает щиколоток. Армейские ботинки хороши, но ступни все равно потихоньку деревенеют. Мне следует шевелиться, если я не хочу окончательно околеть.

Где же эта чертовая дверь?

Приходит странная мысль. Сомнительная, но все-таки исполненная какой-то логики:

Она должна быть ровно под той, верхней. Значит, чтобы добраться туда, мне потребуется преодолеть весь коридор…

Отсутствие света придает ему тошнотворное сходство то ли с наихудшим из наркоманских притонов, то ли с расстрельным подвальчиком ОГПУ, на выбор.

…и свернуть за угол.

Пускаюсь в путь. Теперь я осторожно выставляю перед собой ногу и, лишь убедившись, что поверхность пола твердая и без сюрпризов, переношу на нее вес.

Не хватало еще ухнуть в какой-нибудь люк или технологический колодец…

Примерно на половине пути за спиной раздается оглушительный металлический хлопок. Сердце проваливается в пятки, волосы подымаются дыбом, я чуть не падаю. В первые секунды мышцы парализует страх, стою в воде, вжав голову в плечи.

Что это было?!!

Обретаю способность повернуться только после того, как соображаю: это – дверь в подвал у меня за спиной.

Да, так и есть.

Правда, особенного облегчения я не испытываю.

Какого хрена она захлопнулась?

Сквозняк?

Да нет здесь никакого сквозняка! И вообще – тут пятнадцать сантиметров воды, как она могла так резко захлопнуться?!

Мысли в голове начинают двигаться хаотически, будто машины по перекрестку с неисправным светофором. Регулировщик из меня никакой.

Ты в ло…беги…вушке…что же …де…отсюда…Господи…лать?!

Молчать! Никто никуда не бежит! Малой тут был и уцелел.

Но его-то дверь – наверху…

Отставить разговоры! Вперед!

Кажется, последнее сказано хрипловатым баритоном Афганца, хоть, конечно, я могу ошибаться. Шагаю дальше, механически переставляя ноги. Когда до угла остается всего несколько метров, вздрагиваю от очередного оглушительного хлопка. На этот раз – уже впереди. Звук летит из-за поворота. Похоже, это снова дверь, и я даже знаю, какая. Та самая, обнаруженная Малым. Ожила при моем появлении. Почувствовала меня…

И она просыпается.

Хлопки следуют один за другим, и хоть больше не застают меня врасплох, при каждом ударе умываюсь липким, холодным потом, даром, что я совсем продрог. Нервы натянуты до предела.

Наконец, заглядываю за угол и вижу ее. Она тут – метрах в двадцати пяти. Малой не преувеличивал, отнюдь, от одного ее вида в жилах стынет кровь. Дверь не заперта, за ней, похоже, буран и ночь. Ледяной ветер врывается в подвал со свистом, снежинки сыплются в воду на полу и смерзаются островами ледяного крошева. Каждый хлопок сопровождается воем вьюги и скрипом петель, от которого судорога сводит челюсти.

Как и говорил Малой, она совсем не похожа на ту что я обнаружил наверху. Да, дверь на пятом – довольно странная, мягко говоря. Но эта… эта… она – абсолютно иррациональна. И ее иррациональность, словно опасная болезнь, разновидность лепры, поражающей бетон и кирпич, передается полутемному коридору. И дело вовсе не в свисте ветра и вьюге, превращающих больничный подвал в ответвление зловещей горной лощины. Пространство рядом с Черной дверью видоизменяется само, оно – словно сворачивается вокруг нее черной спиралью. Потолок здесь больше походит на своды мрачной пещеры, стены по мере приближения к двери теряют прямоугольные очертания, темнеют, покрываются налетом, напоминающим отвратительную слизь. Трубы отопления буреют от ржавчины, деформируются, по чугунным батареям расползается паутина трещин, масляная краска шелушится и облазит, будто пораженная экземой кожа.

Да и сама дверь уже не та, что привиделась Малому. От имитирующей мореный дуб самоклейки, купленной мною некогда в гипермаркете строительных материалов на Шулявке, не осталось и следа. Дверное полотно толстое, сшито из добротных дубовых досок, стянутых для крепости металлическими пластинами на заклепках. Дверь закругляется в верхней части, как будто бы выше должна располагаться кирпичная арка. Вместо ручки – массивное кольцо из меди, металл позеленел от времени в тех местах, где его когда-то касались пальцы. Именно по этому кольцу я и узнаю ее, дверь в подвал, преградившую мне путь в зловещем лабиринте из заброшенных комнат, сразу после того, как я извлек оттуда Малого, всего за пару минут до встречи с Дознавателем. Тогда, спасаясь бегством от преследовавшего меня по пятам чудовища, я был так напуган ею, что метнулся обратно, навстречу Спруту. И, вместо него напоролся на Дознавателя, чрезвычайно раздосадованного тем обстоятельством, что я пока что не сдох. И вот, пожалуйста, я снова пред ней. Только теперь мне некуда бежать. Предстоит выяснить, что внутри. Ведь именно за этим я сюда и пришел.

Вьюга за порогом постепенно слабеет. Картину, вырисовывающуюся в проеме, трогают перемены. Она – словно стылая вода в замерзающем пруду, отражающая проплывающие над головой громадины тяжелых, беременных снегом февральских туч. Вижу совершенно безжизненный железнодорожный полустанок, серое, очерченное бледным светом пятно, затерявшееся на бескрайних просторах скованной зимней стужей равнины. Заиндевевшие на трескучем морозе рельсы словно гитарные струны перебирает Луна. Стальные пути и правда напоминают черный гриф, окаймляющий их снег испачкан сажей. Самих рельсов, пожалуй, многовато для полустанка, значит, первое впечатление оказалось обманчивым, передо мной довольно крупная железнодорожная станция, транспортная развязка. Такие обыкновенно строят в многолюдных городах, ночью они походят на скопище гирлянд, и, как и днем, не знают покоя.