Текст книги "Госпиталь. Per Aspera"

Автор книги: Александр Зуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Господи, помоги…

То, что подбирается к нам, гораздо быстрее меня. Щупальца тьмы ползут по стенам, по их приближении масляная краска темнеет и облущивается, штукатурка сыпется, ее остатки исчезают под плесенью. Углы затягивает паутина, старая, давно заброшенная самими пауками. Следом накатывает чернота, всепоглощающая, непроглядная, ледяная. Палата на глазах буквально проваливается в нее.

– О Боже, помоги мне… помоги нам! – произношу это вслух, молюсь, хоть не знаю толком ни единой молитвы. Прижимаю малого так крепко, будто он – отстегнувшийся рюкзак с парашютом, который чудом удалось поймать, пролетев метров сто в свободном падении.

Ребенок издает тихий ноющий звук. На секунду опускаю глаза, убеждаюсь: с мальчишкой все более или менее, просто я придавил его сгоряча. Оборачиваюсь к окну, через которое ввалился в эту жуткую палату каких-нибудь пару минут назад. Теперь – оно единственный путь к спасению.

– Нет!.. – выкрикиваю я, обалдело наблюдая, как мимо проплывают осколки стекла и клочки бумаги с сосновым бором под полуденным Солнцем, оттиснутым при помощи офсетной печати. Подхваченные мощным, но невидимым пылесосом, они несутся обратно, в оконный проем, где торопливо выстраиваются в стекло. То самое, что я недавно выбил. Это – как Тетрис на экране монитора. Или видеофильм, пущенный задом наперед, в начало кассеты. Но, я не хочу смотреть ничего такого. Никогда не симпатизировал фильмам ужасов. И уж точно – не планировал участвовать в съемках ни в массовке, ни, тем более, в главной роли.

Секунда-две, и мы в ловушке. Дальнюю дверь уже не видать, только матовое окошко мерцает еле-еле, как звезда на небе в плохую погоду.

А что, если в палате мотоциклиста нас поджидают те же жуткие тени?!

Есть более удачные идеи, умник? Если нет, тогда заткнись и вперед!

Отступаю, чтобы взять разгон. Придется прыгать с ребенком на руках, не уверен, что получится во второй раз, но других вариантов все равно нет. Прижимаю мальчишку крепче, чтобы защитить от осколков его лицо. И тут, совершенно неожиданно слышу голос, такой пронзительно знакомый, что у меня перехватывает дух:

– Передай его мне! Быстрее! Пока еще не поздно!

– Мама?.. – слово само срывается с губ. Ведь это – ее голос. Вскидываю голову, окно уже на месте, как и стекло, но центральная створка рамы распахнута. За ней женщина, ее лицо… оно гораздо моложе того, которое я видел в последний раз. Тем не менее, это она… моя мама. Протягивает ко мне руки, в глазах слезы, лицо испуганное, и вместе с тем, в нем читается непреклонная решимость. Упрямство, которое всегда ее отличало.

– Скорее, ну же! – она наполовину высовывается из окна, рискуя вывалиться наружу. Сосны слегка колышутся у нее за спиной, ловлю ноздрями терпкий смолистый аромат шишек и хвои. Там, на ее стороне – самый настоящий лес. Корабельные стволы, окружавшие некогда районную больничку на окраине Щорса.

Хочу еще раз заглянуть в лицо ребенку, в свое лицо, каким оно было много лет назад, но на это не остается времени. Оно, похоже, вообще истекло. Ледяные щупальца скользят по спине, стискиваю зубы, чтобы не завопить. Делаю пару шагов вперед, передаю мальчишку с рук на руки. Мама подхватывает сынишку, ее лицо светится, и она забывает обо мне. Отворачивается и пропадает из поля зрения, а я стою потерянный, придавленный ощущением, будто меня бросили на произвол судьбы, хоть мне давно уж не десять лет. Но я рад, что им хорошо вдвоем.

Я знаю, это так и есть.

Это длится всего пару секунд, мама появляется снова, наверное, перенесла мальчонку в относительно безопасное (как я надеюсь) место. Она протягивает мне руку, ее глаза широко распахнуты, в них мечется отблеск кошмара, подбирающегося ко мне из-за спины.

– Скорее!!!

Тянусь к ней из последних сил, в ноги впиваются иголки, я почти не чувствую ступней. Наверное, они отморожены, я сейчас упаду и рассыплюсь на мелкие кусочки, как замороженный жидким азотом терминатор в финале снятого Кэмероном блокбастера. Только, в отличие от зловредного киборга модели Т-1000, уже не смогу подняться. Секунду мы смотрим друг другу в глаза.

– Сейчас, – выкрикиваю я, прилагая титанические усилия. Ноги не слушаются, каждое движение дается с боем. – Сейчас, ма…

…И, с испугом обнаруживаю в ее глазах непонимание.

Она меня не узнала…

Окно начинает тускнеть, как изображение на белом экране, когда в диапроекторе плавно падает напряжение. Только что я смотрел в лицо своей маты, каким оно было много лет назад, и вот, упираюсь взглядом в глухую стену. Окна больше нет. Оно замуровано.

Хватаю ближайший табурет, хоть деревяшкой не прошибешь кирпичную кладку. Дерево такое холодное, словно тысячу лет провалялось в вечной мерзлоте, среди реликтовых окаменелых пней и скелетов шерстистых носорогов. Роняю его, сжимаю руку в кулак, пытаясь разогнать по пальцам кровь.

Вот и все. Здесь я и застряну.

Адреналин поступает в кровь толчками, словно включился насос. Нет, пока – я не намерен сдаваться.

Только не так. Я здесь не останусь!

Неуклюже развернувшись на деревянных ногах, они теперь не чувствительней протезов, несусь через палату к двухстворчатой двери. Один Бог знает, что за ней, путь на плаху или к спасению, в любом случае, иного не дано. Сотканный из мрака и стужи спрут преграждает дорогу, колотит щупальцами, стремительно растет, заслоняет коридор. Что-то кричу, выдыхая пар, сразу оседающий на бороде сосульками. Сжимаюсь, как пушечное ядро, ныряю на глубину. Сердце трепещет и готово лопнуть, когда мгла смыкается надо мной, как студеная вода из омута. Кажется, я теряю сознание, тону в пучине, проваливаюсь как зверь, угодивший в волчью яму. Неожиданно снова обретаю способность видеть, дверь всего в каком-то метре. Поверить не могу, неужели все же прорвался сквозь тьму? Правда, с самой дверью случились радикальные, устрашающие перемены. Теперь это скорее громадные ворота, подвешенные в надежных петлях, приваренных к прочным стальным столбам. Поверху, от столба к столбу, переброшена вычурная кованая арка ручной работы. На ней, стальными буквами, надпись:

SUUM CUIGUE

Это что, латынь? — мелькает в голове, однако я не успеваю испытать замешательства. Спрут, изловчившись, прыгает мне на спину, стискивает шею. Хриплю, захлебываюсь, теряю последние силы. Что-то трещит, неужели мышцы? Когда не сомневаюсь, что все пропало, тьма на мгновение рассыпается. Снова вижу дверь, на этот раз прежнюю, двустворчатую, с мутным окошком под самой притолокой. Правее табличка:

КАРАНТИН. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН

Кто это тут посторонний? — проносится у меня. Несусь к двери, сжавшись, как пушечное ядро. С разбега толкаю ее ногой, обутой, к моему огромному удивлению и не меньшей радости, в тяжелый армейский ботинок с толстой, рифленой подошвой.

Как раз то, что надо!

Дверь с треском подается, распахнувшись сразу обеими створками. Инерция выносит меня в узенький коридор без окон, их отсутствие компенсируют двери, последних – великое множество. Пожалуй, даже больше, чем в логове фашистов, воссозданном воображением мультипликаторов из компании ID Software. Ныряю наугад в первую попавшуюся, оказываюсь в новом коридоре. На пороге оборачиваюсь и вижу, как за мной по пятам ползет черный кисель, его подрагивающие щупальца тянутся ко мне. Играючи сметя двустворчатую дверь, чудовище теперь толкает перед собой ее жалкие остатки. Толстые щупальца, протиснувшись в вырванный с мясом проем деревянной дверной коробки, тянутся ко мне, выпятив отвратительные серые присоски, каждая размером с рюмку. Студенистое туловище, или что там у монстра, волочится следом, круша строительные конструкции. Коридоры ему явно не по размеру, оно – будто крокодил в кротовой норе. Впрочем, похоже, не страдает от этого. Потолок и стены, гипс, деревянные плинтуса и даже перекрытия у него на пути деформируются, как пластик от высокой температуры, теряют цвет и форму, растрескиваются и затем исчезают в темной бездне.

Только не останавливайся! И не смотри на нее!

На кого, на нее?! — всхлипывает внутренний голос.

На дверь! На ту самую дверь, через которую только что выскочил!

Теперь, распертая протиснувшимися за мной щупальцами, страшно деформированная, но еще узнаваемая каким-то образом, она напоминает корону на макушке монстра, ассоциирующуюся с абсолютным злом.

Отворачиваюсь и несусь со всех ног. Сначала неуклюже, но, к конечностям постепенно возвращаются и чувствительность, и прыть. Бегу все быстрее.

Снова сворачиваю, теперь направо, будто хочу запутать следы. Сделав очередной поворот, сразу за углом сталкиваюсь с мужчиной, он застыл прямо посреди коридора. Отшатываюсь, отдуваясь, пытаюсь восстановить сбитое дыхание и сообразить: кто он такой?

Мужчина выглядит так скверно, словно последние лет десять провел узником в подземелье. Его клетчатая рубашка давно превратилась в лохмотья, джинсы продраны на коленях, на ногах – старые рваные шлепанцы. Незнакомец смотрит в землю, волосы спутанные, длинные, с проседью. Челка упала на лоб. Потом он поднимает лицо, в откровенно больных слезящихся глазах застыла мольба, как у сбитой на дороге собаки. И я, совершенно неожиданно, вспоминаю. Озарение приходит мгновенно. Да, я помню эти глаза. Никто в жизни больше не смотрел на меня с таким выражением. Обвисшие усы, как и волосы, обильно тронула седина, но именно они дополнительный штрих, по которому я безошибочно опознаю этого человека.

– Малыш, – сбивший меня много лет назад водитель протягивает стеклянную литровую банку, ее донышко завернуто в старую газету. Внутри, кажется, бульон, в нем плавают части расчлененной курицы. Из банки торчит столовая ложка, как мачта затонувшей шхуны. – Сынок, поешь супа?..

Молча смотрю, как он, держа банку на ладони, зачерпывает ложкой гущу.

– Поешь. Хороший суп, жена сварила. Полезно… Ты пойми, парень, я ведь не хотел, чтобы так вышло. Ты же не будешь говорить дядям из милиции, что это я виноват?

Язык – будто к небу прилип, не могу выдавить из себя ни звука.

– Не хотел, – горестно потрясая стеклянной банкой, снова и снова повторяет Водитель. _ Хоть, поверь, я с себя своей вины не снимаю, понимаю, что дал маху. Осознаю, что неправ, можно сказать…

Как он меня узнал? — вот главная мысль, что вертится в голове, пока он кается в тысяче первый раз. Впрочем, стоит ли мне удивляться, ведь мы оба – в Госпитале, даже если сейчас кругом какая-то новая вариация кошмара, а, раз так…

– Не хотел, клянусь…

– Скажите, – перебиваю я, вспомнив о своей идее расспросить водителя сбившей меня машины. – В тот день вы случайно не заметили на дороге ничего противоестественного? Скажем, видимость неожиданно ухудшилась, туман наполз…

Вздрогнув, он не сводит с меня глаз. Я, тем временем, продолжаю:

– Или, быть может, пешеходы какие появились, тоже немного странные?

Он оторопело глядит на меня, разинув рот. Наконец овладевает собой, но при этом еле шевелит губами:

– Так ты тоже видел?!

– Видел, – мне остается кивнуть. – Только не понимаю, что. А вы?

– Я – нет… – Водитель судорожно сглатывает. – Сынишка мой видел… Вроде как людей на проезжей части. Только он тогда малявкой был совсем. Потом, спустя много лет рассказал мне о них. Я ему не поверил тогда… – мужчина затравленно оглядывается. Движение мимолетное, но его хватает, чтобы промеж лопаток выступил фреон. Кручу головой вслед за Водителем, к счастью, пока в коридоре все благополучно. Если, конечно, это приятное словечко хоть в какой-то мере применимо к Госпиталю, ставшему с недавних пор Черной звездой, поймавшей меня в свое гравитационное поле.

– Кого вы боитесь? – спрашиваю в лоб. – Тех людей, что ваш сынишка видел на дороге?

– Нет, – сообщает он вполголоса.

– А кого?!

– Боюсь… – шепчет Водитель.

– Нет, вы уж, пожалуйста, скажите, – напираю я, подумав, что имею право знать, если это касается меня. А я почти уверен, что касается.

Наконец, Водитель собирается с мужеством:

– Он меня заставил… – выпаливает мужчина. – Я не хотел, но…

– Заставил что?

– Ну, сбить тебя…

Это что-то новое. Секунду перевариваю смысл брошенной им фразы, затем на ум приходит сцена в салоне автомобиля, подсмотренная мной глазами его сынишки. Когда мужчина за рулем конвульсивно дернулся, и машина потеряла управление.

– Кто вас заставил? – охрипшим голосом спрашиваю я.

– Я не могу сказать, – шепелявит Водитель.

– Однако, вам все же придется.

– Ты Дознавателя помнишь? – неожиданно спрашивает он.

– Какого Дознавателя?

– Того, что к тебе в больницу приходил…

– И что с того?

– Это он хотел твоей смерти…

– Он? – в горле першит, мне приходится откашляться. – Но зачем ему было желать мне смерти? Что я ему сделал?

– Ты – ничего. Он тебя из-за твоей бабки ненавидел.

– Из-за бабушки?! – поражаюсь я. – А она-то ему чем насолила?!

– Не знаю…

– Но ведь должна была быть какая-то причина?

– Темная история, – Водитель судорожно сглатывает слюну. – И давняя очень… с войны еще тянется…

– Вы хотите сказать, они были знакомы с войны?!

– Знакомы?! Ну ты даешь, малец! Они ж были сводные брат и сестра! Они вместе выросли, в одном доме у приемных родителей. Оба осиротели в войну, что, понятно, немудрено, принимая в учет, сколько народу тогда полегло…

– Брат и сестра?!!

Вот это новость…

Я так потрясен, что, на мгновение, забываю о чудовище, преследующем меня по пятам, хоть, расслабляться, понятно, нельзя, оно где-то рядом, преследует меня по пятам.

– Брат и сестра?! – повторяю я, придерживая его за руку. Но, похоже, большего мне не узнать. Проблеск сознания исчезает с его лица, передо мной снова оживший манекен, повторяющий с упорством автомата:

– Поешь супа, а? Хороший суп, жена сварила. Тебе после аварии надо…

Неожиданно что-то падает на пол. По звуку, словно игральная кость. Опускаю глаза, вижу на темном деревянном полу коренной зуб. Он вывалился из его рта, откуда еще?

– Ой, – доносится из-под прижатой к губам ладони. – Ох! Зря я тебе это рассказал. Ох, не надо было мне. Он же меня предупреждал…

Еще несколько зубов составляют компанию первому. Испуг на лице несчастного водителя уступает место гримасе панического ужаса. – Теперь они меня накашут! – стонет он. Нафсехта ждесь оштафят!

– Где, здесь?! – выдыхаю я.

– Ф карантине, – плачет Водитель. – Рядом ш ними…

– С кем? – кричу я, но бедняга вряд ли улавливает суть вопроса. Ему становится не до меня. Кожа на его лице съеживается и чернеет, как кожура гнилого банана. Волосы клочьями лезут из черепа, потухшие глаза западают в глазницы. Банка с супом зеленеет, внутри теперь – одна отвратительная плесень.

– Я не хоцю стесь бойсэ оставатца!!! – шамкая разлагающимися губами, выдавливает несчастный.

Пятясь, в смятении прижимаюсь спиной к стене. Она преграждает путь к отступлению. Хочу зажмуриться, но перебарываю это желание. Это все равно ничего не даст. Секунду стою, чувствуя лопатками и позвоночником, как быстро холодеет кирпичная кладка. Значит, монстр подобрался вплотную, мгла обволакивает нас обоих. Банка, в которой был суп, падает вместе с оборвавшимися черно-зелеными фалангами пальцев, лопается, ударившись о доски.

– Пфости мефя!!! – заклинает водитель.

С огромным усилием сбрасываю с себя оцепенение.

– Я прощаю! Я никогда не держал на вас зла, мне очень важно, чтобы вы знали это! – кричу я. Затем, с трудом отвожу от него взгляд и, проскользнув мимо, несусь по коридору не оглядываясь.

Под подошвами хрустит иней. Ледяной воздух обжигает легкие, изнемогающие от быстрого бега. Сам того не осознавая, постоянно повторяю только что услышанную фразу, будто какое-то магическое заклинание:

– Я не хочу здесь оставаться… я не хочу здесь оставаться…

Коридор, после очередного поворота, счет которым давно потерян, заканчивается тупиком. Не тупиком в прямом понимании этого слова. Тупиком для меня.

Впереди пол переходит в выщербленные ступени, их где-то с десяток. Они спускаются к старой дубовой двери, расположенной приблизительно в полутора ниже уровня коридора. Впрочем, и без этого ясно, дверь ведет в подвал старинного, возведенного еще до революции особняка. Выцветшие, но по-прежнему прочные дубовые доски перехвачены потемневшими от времени стальными пластинами-стяжками, вместо дверной ручки и звонка – тяжелое медное кольцо с тусклыми пятнами в тех местах, где его чаще всего касались пальцы входивших в подвал людей. Чуть ниже – дужки для навесного замка. Его самого нет, вероятно, дверь не заперта, однако я откуда-то знаю, мне в нее нельзя. За ней – страшное место. Оно кошмарнее ледяного спрута, охотящегося за мной.

Секунду борюсь с замешательством, потом, преодолев его, стремглав несусь обратно, навстречу тьме, уже поглотившей районную больницу, а теперь преследующей меня попятам.

Выбираю очередную дверь, одну из десяти в ряду. Она легко (даже слишком, и я теряю равновесие) поддается, вваливаюсь в полутемное помещение, напоминающее школьный класс во время летних каникул. Тут – везде пыль, у двери швабра с тряпкой, высохшей до состояния пергамента из заметенной песками гробницы египетской царицы, что жила пять тысяч лет назад. Две дюжины стульев дремлют на дюжине парт, ножками кверху, упряжка северных оленей, убаюканная долгой полярной ночью. У школьной доски, которой, похоже, не пользовались целое столетие, портрет Тараса Шевченко рядом с обязательным рушником. Чуть дальше – массивный учительский стол, на его пыльной поверхности – пустой графин с мумиями цветов, букет, позабытый после выпускных экзаменов. Компанию импровизированной икебане составляет цветной портрет первого после провозглашения независимости украинского президента, до того трудившегося местным коммунистическим шаманом.  На книжных полках – учебники, они устаревшего советского образца. Значит, класс, куда я влетел, сломя голову, из тех, где впервые уселось за парты мое поколение. Может, это вообще – мой класс? Не знаю, а растекаться мыслью по древу недосуг. В воздухе, насыщенном характерными запахами мела, учебников и мастики, которой натерт паркет, появляются снежинки, затылок снова обжигает холодом, как будто за спиной отворилась дверь промышленного морозильника. Школьная иллюзия рассыпается, единственным заслуживающим внимания предметом интерьера становится дверь в противоположной стене. Мое счастье, что помещение – проходное. Стремглав лечу к двери, через секунду уже толкаю ее.

Неожиданно, она распахивается сама, выплюнув мне навстречу низкорослого, жилистого, грубо-сколоченного мужчину с головой, украшенной жестким, будто зубная щетка ежиком с проседью. Мы сталкиваемся лицом к лицу. Его – словно высечено в камне. Это лицо злого языческого идола, какого-нибудь кровожадного божества из пантеона ацтеков, круглосуточно терзаемого жесточайшим голодом, и отдающего предпочтение деликатесам, свежатине из сердец несчастных туземцев. Глаза незнакомца – под стать лицу, пронзительные, цвета грозового неба, они буравят меня, как два штопора винную пробку. Того и гляди – раскрошусь. Такими взглядами палачи награждают приговоренных в камере пыток. Под такими – чувствуешь себя, как в кабинете рентгена. Взгляд парализует меня, будто зайца, застигнутого светом фар. Ужас пронизывает каждую клеточку нервной системы. Он появляется так быстро, что становится очевидным: это чувство всегда таилось где-то внутри, было передано от подвергавшихся многовековой селекции поколений предков в виде кода, зашифрованного в цепочках ДНК.

Нисколько не сомневаюсь, предо мной – представитель власти, а, поскольку она у нас – традиционный первоисточник произвола, заранее чувствую себя виноватым, до потных ладоней и ваты в ногах. Какие бы обвинения мне не предъявят, лучшим, на что меня хватит, будут жалкие, сбивчивые оправдания. Поразительно, но я снова, в который раз, ощущаю себя маленьким мальчиком, оглушенным аварией, напуганным больничной палатой, а, в довесок, еще и хмурым милицейским дознавателем, заявившимся, чтобы допросить меня.

Так вот ты кто?!

– Стоять-на! – рычит Дознаватель. Из-за желваков, играющих на его скуластом лице, создается впечатление, будто он энергично жует жвачку. Может и так, но я отчего-то сильно сомневаюсь в этом.

– Куда собрался, щенок?!

Выбросив вперед обе руки (движение столь молниеносно, что я успеваю лишь нелепо дернуться, как морской конек в щупальцах осьминога), он хватает меня за шиворот. Невероятно, но мои ноги при этом отрываются от пола. Из горла доносится хрип, это бьется родившийся в груди вопль, в бесплодной попытке пробиться на поверхность гортани. По подбородку течет слюна. Болтая ногами по воздуху и чувствуя, что вот-вот задохнусь, пытаюсь крикнуть «за что?». Эта фраза единственной приходит на ум. Получаю ответ раньше возможности задать вопрос.

– Это ты, блядь, создал аварийную ситуацию на дороге?! Жалкая тварь!!

Он резко разворачивается на сто восемьдесят градусов, лечу вместе с ним, как на карусели из парка аттракционов. Неожиданно хватка ослабевает. Пальцы разжимаются. Пролетев по инерции еще метра три, с грохотом врезаюсь плечом во что-то твердое, задыхаюсь от боли.

– Уфф… Что вы делаете?!

– Молчать! – Дознаватель брезгливо смотрит на запястье, куда, должно быть, капнула моя слюна. Вытирает ее носовым платком, извлеченным из кармана серого пиджака. – Размазня-на! Меня тошнит от таких, как ты.

Шагнув к столу, он задирает крышку поджидающего там дипломата. Выуживает большой, сложенный несколько раз лист бумаги, слегка растрепанный и затертый по краям. Разворачивает и сует мне под нос. Это какая-то схема. На ней тонкими черными линиями изображены дорога, дома и еще что-то. Приглядевшись, вижу квадратик на проезжей части и три кружочка чуть правее, ближе к обочине. Один помечен крестиком. От него влево отходит жирная стрелка, она – красного цвета. Дознаватель тычет в нее пальцем, поросшим жесткой, как у кабана щетиной.

– Поперся прямо под колеса, так, сопляк?!

Пытаюсь собраться с мыслями. Я совершенно выбит из колеи оборотом, который принимают события, и просто не представляю, как реагировать. Кажется, я уже слышал от него нечто подобное много лет назад. Быть может, он не был тогда так откровенно груб, как сейчас, но, все равно, вел себя отнюдь не ласково. Иначе, как бы он довел ребенка до слез?

– Язык проглотил-на? Отвечай!

Понятия не имею, что на это ответить. Мне давно пора двигать, куда подальше. Даже через одежду ощущаю, пол стал студеным, как вечные льды Антарктики. Изо рта вырывается пар. Стена за спиной Дознавателя темнеет на глазах, покрываясь жутким, напоминающим копоть инеем. Дверь провисает в петлях. Я вижу, как она перекошена, мгновением раньше – ничего подобного не было, она представлялась – вполне нормальной. Странно, неужели Дознаватель не видит угрожающих признаков приближающегося кошмара, слепой он что ли?

Все гораздо проще, парень. Дознаватель – его органичная составная часть!

Убирайся отсюда!! — надрывается подсознание.

Прислушиваюсь к нему, пытаюсь встать. Это действует на Дознавателя, как кумач на быка. Он надвигается, сжимая гранитные с виду кулаки.

– Не слышу ответа-на?! У тебя чего, пробки в ушах?! Повторяю в последний раз. Значит, выперся на дорогу, так?! Создал аварийную ситуацию-на?!

– Вроде того, – соглашаюсь я, прикидывая, каковы шансы отбиться, если безумец ринется в рукопашную.

– Отсюда – второй вопрос, – словно штампует каждый слог Дознаватель, – Какого хрена ты не сдох, мудак?! Ни единого метра тормозного пути, ушлепок вообще забыл про педали! Четкая работа-на! Ты, урод, прям-таки обязан был окочуриться на асфальте, в палате на крайняк! И лучше б тебе было сдохнуть, как полагается. Тебе ж самому в первую очередь… – он осекается, глядит на меня, как баран на новые ворота, таращит глаза, как актер японского театра кабуки, затем щурится.

– Постой-ка! – бросает Дознаватель сильно преобразившимся голосом. – Это ж не ты?!

– Не я?! – только начинаю догадываться, о чем он. Тем временем, на физиономии Дознавателя появляется мрачное понимание, он даже кивает в такт своим мыслям, прежде чем озвучить их.

– Так ты вернулся, вот в чем дело, – выдавливает из себя милиционер. – Вот, значит, из-за чего меня побеспокоили. Тварь, блядь! Решил, что сильно грамотный, надеешься смерть обмануть, так? Типа сам себя из болота за чуб, да? – Его голос становится чуть ли не вкрадчивым, но я знаю повадки людей подобного сорта, а потому, не обманываюсь. Это – затишье перед бурей. Так и происходит.

– А хрена лысого не хочешь?! – взрывается Дознаватель, брызжа слюной. На хитрую жопу – болт с винтом, слыхал-на?! Ума не приложу, как ты исхитрился сюда пролезть за сопляком, но гарантию даю: теперь тебе точно хана. Сдохнешь падло, однозначно!

– Пока я еще живой, может, поясните мне, какие прегрешения я совершил? – произношу это как можно спокойнее, сопровождая текст кривой ухмылкой. Пожинаю прямо противоположные результаты. Дознаватель переходит в наступление.

– Так тебе еще и смешно, недоносок?! – вопит милиционер, вращая налитыми кровью глазными яблоками. – Я тебя щас отучу лыбу давить!

Пожалуй, с меня довольно. Конструктивной беседы у нас с ним все равно не выйдет, это однозначно. Встаю, опираясь на стену. Она – холоднее наста.

– А ну, сидеть!! – рычит Дознаватель. – Ты слышал, сопляк, что я сказал?! Мы с тобой еще не закончили, мокрица, бля!

Мое терпение лопается, сознание туманит ярость, инстинкт самосохранения служит катализатором процесса. Грубо оттолкнув обезумевшего следователя Госавтоинспекции, принимаю защитную стойку.

– Да пошел ты на хер! – вырывается у меня. Его каменное лицо буреет, идет багровыми пятнами. Наконец, черты искажает свирепая гримаса животной ярости.

– Что?! Что ты сказал, сосунок?!!

– То, что ты слышал, мудила! – я бросаю это ему прямо в глаза, где почти не осталось ничего человеческого. – Пошел ты на хер, полицай!

Это слово срывается с губ непроизвольно, я его не подбирал, оно вообще не из моего лексикона. Я, естественно, в курсе, что оно означает, просто времена, когда оно было в ходу, давно прошли.

– Что?!. – голос дознавателя падает на все восемь октав, он замирает с поднятыми для драки кулаками. – Откуда ты узнал?!

– Узнал, что?! – хочу спросить я, но не успеваю. Госпиталь неисчерпаем по части сюрпризов. На мгновение взгляд падает на схему ДТП, которую Дознаватель сжимает в руке, и я ахаю от неожиданности, бумага стала другой. Вместо жеваного листа формата А-4 у него натуральная топографическая карта, отличного качества, судя по всему. На ней та же дорога, но оттиснутая типографским способом, она куда подробнее, вижу дома и даже липы вдоль обочины. Значков, обозначающих участников ДТП, не видать, вместо них – какие-то штрихованные синим карандашом овалы, сдается, над картой потрудился штабист. Немецкий, как становится ясно из надписей и слова Shchors, если не ошибаюсь, на немецком. Как и слово Щорс в верхнем правом углу листа.

Что за?..

Вскидываю глаза на Дознавателя и с ужасом обнаруживаю, изменения затронули не одну лишь схему, с милиционером тоже что-то явно не так. Его тяжелое лицо приходит в движение, по лбу, скулам и губам пробегает легкая рябь. На щеках показываются ямочки, но сразу пропадают. У меня возникает тошнотворное предчувствие, лицо Дознавателя готово оплыть, будто у невидимого скульптора, работавшего над ним, внезапно переменились планы, и он решил слегка подогреть материал, чтобы к нему вернулась пластичность. Прежде чем мастер займется изготовлением новой фигурки…

Самое кошмарное, Дознаватель тоже почувствовал приближение конца. Он пытается мотать головой, сделавшаяся гуттаперчевой кожа съезжает в такт движениям черепа, как у шарпея.

– Нет!! – отчаянный вопль летит из трансформирующихся губ, теперь они полные как у сына негроидной расы. – Я все выполнил! Не забирайте меня туда, прошу! Прошу!!

Хочу подать несчастному руку, но, в последний момент, пасую, отдергиваю ладонь. Творящееся с Дознавателем так чудовищно, что с легкостью сошло бы за галлюцинацию. Или за результат обработки изображения специальной компьютерной программой. Его кустистые брови редеют, становятся более аккуратными. Глаза под ними теряют стальной оттенок. Чисто выбритые скулы покрываются рыжеватой щетиной, желтоватые от никотинового налета передние зубы приобретают первозданный цвет, словно их обладатель только что из кабинета зубного. И еще парикмахерскую, больше не видать седины, волосы незнакомца – как солома. Одно лицо сменяется другим, но общих черт остается достаточно, чтобы отбросить сомнения относительно кровного родства. Впрочем, это не единственное, что я успеваю подметить. Новое открытие повергает меня в шок, незнакомец похож на Афганца, правда, он лет на двадцать моложе. Но, не сомневаюсь, когда бывший солдат загремел в армию, и родная мать не отличила бы одного от другого.

Вот так чудеса…

Пока я прихожу в себя, метаморфозы продолжаются. На голове Дознавателя появляется картуз, он причудливой формы, в Киеве таких не встречал. Как и кокард с серебристым гитлеровским орлом, в музее, разве что. Туловище бывшего Дознавателя одето во френч с широкими накладными карманами, на поясе патронташ. Брюки, это видавшие виды красноармейские галифе, заправлены в сапоги с высокими голенищами. Я еще перевариваю картину, когда незнакомец, словно очнувшись, приходит в движение. Чуть подается вперед, растерянно моргает, словно его вытащили из кровати в четыре утра. Таращится на меня невидящим взором, переводит взгляд чуть левее, мне за плечо. Челюсть незнакомца отваливается, и он охает, едва не выронив карабин.

– Опять?! Нет, только не это…

Поворачиваю голову, потрясенно гляжу в проем очередной двери. Раньше она была заперта, кто ее отомкнул, ума не приложу. За порогом – улица. Та самая, провинциального городка, что раз за разом являла себя во снах. Та, где я мальчишкой угодил в аварию. Только небо из пронзительно бирюзового сделалось грязным, низкие тучи сыплют косым дождем, но он – не помеха для пожаров, которые никто не спешит тушить. Огонь бушует, выбрасывая жирные шлейфы дыма, как бывает, когда горит мазут. Асфальт пропал, тракт вымощен грубым булыжником. По узкому шоссе плетется толпа, в проем не видать ни головы, ни хвоста колонны. Люди тащат на себе нехитрый, нажитый годами скарб. Он им не понадобится на новом месте, как я догадываюсь, ибо дорога ведет напрямую в ад. Та самая, где спустя полвека случилась авария.

Последними вижу полицаев.  Они суетятся, приглядывая, чтобы никто не разбежался…

– Ну пожалуйста, умоляю, не надо… – стонет незнакомец в метре от меня. Позабыв о толпе, наблюдаю, как в уголках его глаз выступают слезы. – Боже, прошу тебя, не заставляй меня снова делать ЭТО, я не смогу…