Текст книги "Приметы весны"
Автор книги: Александр Винник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Ох, какая красивая! Я такой никогда не видела… А ты откуда узнал, что я именинница?
– Катя сказала.
– Значит, помнит. А я думала, что только мама меня и поздравит… Мне сегодня нужно пораньше вернуться домой, обещала маме.
– А я думал, мы сегодня погуляем подольше, – разочарованно сказал Михо.
– Ничего, Михась, до десяти еще много. Пойдем.
– Куда же мы пойдем?
– Пойдем к реке.
Они пошли к плакучей иве, где сидели весной. Торопливая июньская ночь щедро рассыпала по небу звезды. Они весело перемигивались, и порою казалось даже, что если хорошо вслушаться, услышишь их таинственный шепот. Но вот одна из них оторвалась от черного купола и стремительно помчалась к земле, проводя по небу серебристую черту.
– Смотри, Михась, звезды падают. Скучно стало им на небе, хочется к нам.
И Михо действительно кажется, что только здесь, у этой плакучей ивы хорошо, что, если бы почувствовали это звезды, они все примчались бы сюда.
– Марийка, звездочка моя, чергэнори! Когда же мы будем вместе?
Марийка придвинулась к Михо.
– Мы же вместе, Михась, я возле тебя.
– Нет, не так. А всегда вместе.
Она приблизила свои губы к его губам и зашептала:
– Любимый мой. Скоро… Я сегодня поговорю с мамой.
Глава одиннадцатая
Сойдя со стана и собираясь пойти в контору, Михо вдруг увидел Сашу Гнатюка. Он стоял возле злополучной трубы.
Когда Михо подошел, Саша сокрушенно сказал:
– Так все шло хорошо, и вдруг – на тебе, опять неприятность. И надо ж такому случиться!
– Я ж не нарочно.
– Понимаю, что не нарочно.
– Наверное, болт ослаб, а я не заметил, и стенка начала утолщаться.
Саша продолжал ходить вокруг трубы.
– Труба как труба, – бормотал он, точно не желая примириться с тем, что надо расстаться с ней. – Смотри, Михо, можно подумать, что на трубу уже надета муфта. – Саша провел рукой по утолщению на трубе. – Хоть нарезай изнутри и соединяй со второй трубой.
– Муфта, муфта! – передразнил Михо. – Всыпят мне за эту муфту. Не труба получилась, а черт-те что.
Михо ударил кулаком по утолщению, словно желая сбить этот ненавистный, все испортивший кусок стали. Вдруг он отпрянул от трубы, глядя удивленными глазами на утолщение.
– Смотри, Саша! Ты видишь?
– Что?
– Неужели не видишь? Это же муфта!
Саша невесело рассмеялся.
– Какая муфта, что ты говоришь, Михо? Это брак, самый настоящий брак.
– Муфта, я тебе говорю, – уже не говорил, а кричал Михо. – Это же готовая муфта!
– Да что ты, в самом деле, выдумал? Пойдем лучше домой.
Но Михо стал как невменяемый. Он побежал в отделочную, на ходу крикнув:
– Подожди минутку. Я сейчас.
Он вернулся через несколько минут и, проходя мимо Гнатюка, сказал уже более спокойно:
– Обожди… Позову Виктора.
Он взбежал по ступенькам на площадку управления стана и обратился к Чернову:
– Сойди на минутку. Ты нужен.
Чернов дал сигнал, вызывая мастера. Когда тот пришел, он попросил разрешения отлучиться. Мастер взялся за рычаги управления.
– Иди. Я поработаю.
Чернов пошел с Михо к забракованной трубе.
– Смотри, Витя, – Михо показал ему на утолщение. – Что это?
– Как что? – удивленно спросил Чернов. – Брак.
– Я тоже говорю: брак, – сказал Гнатюк. – А он заладил: «Муфта, муфта».
Михо обернулся к нему и весело сказал:
– Не я сказал «муфта», а ты.
– Я?
– Ну да, ты. Ты же сказал, что это – как готовая труба с насаженной муфтой.
– Сказал… Но я же просто так сказал. А это самый настоящий брак.
Чернов с недоумением слушал этот разговор.
– Ничего не пойму, – сказал он. – Чего тут спорить из-за бракованной трубы? Запороли две с половиной тонны такого металла!..
Но, как ни странно, слова Чернова не омрачили настроения Михо.
Он провел рукой по утолщению и спросил:
– Похоже это на муфту?
– Похоже, – ответил Гнатюк. – Ну и что с того?
– А то, что раз такая труба получилась нечаянно, значит можно сделать и специально.
У Гнатюка широко раскрылись глаза.
– Понял! Катать трубу с готовой муфтой.
– Ну да! Я же говорю! – воскликнул Михо. – Не нужно катать специальные трубы, резать на муфты.
– Правильно, – воскликнул Гнатюк. – Дай-ка бумажку, я нарисую.
Чернов подал ему блокнот, и Гнатюк начал рисовать.
– Вот как было. А теперь, смотрите, что получается. – Он нарисовал вторую трубу. – А ведь это же сколько металла сберечь можно! И времени.
– Ну, а прочность? Неизвестно, как это отразится на прочности, – озабоченно сказал Чернов.
– Наверное, будет прочнее, – ответил Гнатюк. – Надо, конечно, проверить, но, кажется, так должно быть прочнее. Целое тело, оно прочнее, чем на резьбе.
Гнатюк задумался. Снова потрогал утолщение и сказал:
– Да, получается вроде ничего… А можно на стане катать такую трубу?
– Так вот же получилось, чего там думать, – нетерпеливо воскликнул Михо. – Давай сейчас попробуем. Становись, Саша, и прокатай.
– Нет, спешить тут не надо, – остановил его Гнатюк. – «Семь раз отмерь, один раз отрежь», – слышал такую пословицу? Надо все проверить, договориться, а потом катать. Сходи-ка, Михо, на вторую печь. Там сейчас Коваль, позови его сюда. А я пока пойду на стан, потом вернусь.
Спустя десять минут Гнатюк увидел Коваля и шагающего рядом с ним Михо. У Михо было в этот момент такое выражение лица, что, глядя на него, Гнатюк рассмеялся. Михо старался придать лицу серьезность и таинственность, но радость так и рвалась наружу. Коваль спросил подошедшего Гнатюка:
– Что за срочное дело? Смотри, как запыхался Сокирка. А молчит: говорит, секретное дело.
– Сейчас расскажет.
Они как раз подходили к Чернову, измерявшему белым кронциркулем утолщение на трубе.
– Ну, расскажи, Михо, о своем изобретении, – сказал Гнатюк.
Михо смущенно возразил:
– Какое там изобретение!.. Это он, – указал Михо на Гнатюка.
– При чем здесь я? – удивился Гнатюк.
– Ты же сказал про муфту.
– Ну сказал. Так то ж я так!
Коваль жестом остановил спорящих.
– Ладно, славу поделить успеете. Расскажите толком, в чем дело.
Михо начал рассказывать. Коваль слушал не перебивая, потом взял из рук Михо блокнот, подошел к трубе, потрогал утолщение, точно желая убедиться в том, что оно действительно существует, и, обернувшись к тройке, затаившей дыхание от нетерпенья, сказал:
– Большое это дело, по-моему.
…Все последующие дни были для Михо и Саши днями лихорадочной работы. Вместе с Ковалем Михо побывал у директора завода. По настоянию Михо с ними пошел и Гнатюк, хотя он продолжал твердить, что никакого отношения ко всему этому не имеет. Михо настоял также на том, чтобы директору докладывал Гнатюк.
– Ты лучше объяснишь…
К директору пришел и Сигов.
Когда Саша изложил суть дела, Коломиец что-то принялся подсчитывать. Оставшись, повидимому, доволен подсчетами, он сказал, что позвонит в главк и доложит об изобретении, но Сигов удержал его.
– Не торопись, Федор Кузьмич. Надо хорошенько все изучить, проверить, а потом уже сообщим.
По предложению Сигова Михо и Сашу освободили на две недели от работы на производстве. Двум опытным инженерам из технического отдела – прокатчику и технологу – поручили произвести необходимые технические расчеты.
Михо и Саша потеряли счет часам. Целый день они проводили в комнатушке бюро изобретателей, вслушивались в споры инженеров, отвечали на их вопросы о возможностях регулировки валков стана, о нагрузке, которую будут испытывать валки, и многом, многом другом.
Вечером, уйдя с завода, они продолжали говорить о том же.
– Ох, как нужно учиться! – говорил Михо. – Понимаешь, как оно получается. Инженеры помогают нам хорошо… Только не чувствуют они стан, как я, нутром. Формулы, цифры… чужое будто. А я руками и душой чувствую… А формул не знаю…
– Это хорошо, что ты понял. Надо тебе учиться, чтоб в техникум пойти.
…О безмуфтовых трубах узнал весь завод. Как в любом новом деле, появились и сторонники, и противники предложения. Противники выдвинули много возражений. Михо горячился, доказывал, что все это вздор, что безмуфтовые трубы безусловно хороши.
Однажды, после горячего спора с начальником отдела технического контроля, он побежал к Никифорову, как раз в те дни избранному секретарем цеховой парторганизации.
– Это безобразие! – взволнованно заговорил Михо. – Так нельзя работать. Они не помогают, а мешают.
Никифоров жестом остановил Михо и сказал:
– Не горячись, товарищ Сокирка. Ты даже не поздоровался с Иваном Петровичем.
Только теперь Михо увидел стоящего у несгораемого шкафа Сигова и сказал:
– Извиняюсь… Не заметил. Здравствуйте.
Сигов подал ему руку.
– Здравствуйте, товарищ Сокирка.
Он сел на стул у стены, поставил другой стул напротив себя и, указав на него Михо, предложил:
– Садитесь… Так, говорите, прижимают у вас изобретателей?
– Какой я изобретатель? – сказал Михо, покраснев. – Я вообще говорю, что дорогу не дают.
– Стойте, стойте, дорогой товарищ, – остановил его Сигов. – Давайте разберем все по порядку. Во-первых, почему это вы себя изобретателем не считаете?
Михо замялся.
– Какой там изобретатель!.. Случай…
– Как это «случай»?
– Ну, случайно Саша… товарищ Гнатюк заметил, что утолщение похоже на муфту. С этого и началось. А если б не это, так не было бы никакого изобретения.
Сигов улыбнулся.
– Путаете вы немного, товарищ Сокирка. Вы, наверное, диалектику не изучали? Будете учить, тогда поймете, что такое случайность. Случайность случайностью, но ничего бы не было, если бы вы и Гнатюк не знали техники производства и не болели за него. Послушали бы Гнатюка и сказали: «Да, похоже на муфту», – и пошли бы дальше. А тут была подходящая почва и нужен был только толчок. Согласны, товарищ Сокирка?
Михо кивнул головой.
– Ну, да ладно, это к слову я. А теперь расскажите, кто это вас прижимает.
Михо рассказал о возражениях против безмуфтовых труб.
– Как они могут говорить такое? – сказал он горячо. – Это ж такое простое дело! Труба и дешевле, и лучше.
Сигов понимающе закивал головой и раздумчиво сказал:
– Понятно, понятно… Но я думаю, что чем больше возражают, тем лучше вам же. Послушаешь, что говорят люди, и опять проверишь себя: а всё ли действительно правильно, а нет ли где-нибудь ошибки? Вы наберитесь терпения, прислушайтесь к каждому замечанию – и поймете: не зло вам делают, а пользу.
Сигов внимательно посмотрел на Михо, словно желая проверить убедительность своих слов.
– Мне кажется, следует сделать так, – продолжал он, – я позвоню сегодня в обком и попрошу связаться с Баку, чтобы оттуда прислали опытного специалиста. Пусть посмотрит безмуфтовую трубу. Трубы ж для нефтяников, и ихнее слово главное… А трубы выпускать будем.
И, нагнувшись к Михо, словно собираясь доверить ему какую-то тайну, тихо произнес:
– Я не всегда был секретарем партийного комитета, я по специальности трубник и кое-что в этом деле соображаю… Смотрел я трубу. Будем катать!
Когда Михо ушел, Сигов несколько минут просидел молча, потом сказал Никифорову:
– А тебе, дорогой товарищ, задание такое: труба трубой, а за этого товарища ты отвечаешь особо. Учить его надо. И к партии приблизить. Хорошим коммунистом будет.
Глава двенадцатая
Из Баку приехали два представителя. Глядя на них, можно было подумать, что нефтяники, подбирая делегатов, позаботились о том, чтобы один дополнял другого.
Начальник технического управления комбината «Азнефть» Джафар Ибрагимов был низенький, толстый, лет сорока. Короткие ножки его двигались быстро и, казалось, не знали устали. Ибрагимов всегда куда-то спешил. У людей, наблюдавших за ним, было такое впечатление, что этот человек толком и не знает, куда, собственно, спешит. Это впечатление усиливала близорукость Ибрагимова, от которой его мало спасали толстые стекла очков в золотой оправе. Страдая от своей близорукости и боясь попасть впросак, Ибрагимов постоянно оглядывался, осматривался, правильным ли путем идет. И все же, несмотря на предосторожности, почти всегда попадал не туда, куда следует, возвращался, спешил и опаздывал…
Второй делегат бакинцев, знаменитый мастер бурения треста «Лениннефть» Абдулла Рустамов, был полной противоположностью своему спутнику. Высокий старик шестидесяти двух лет, он сохранил бодрость и работоспособность юноши. Лицо его было словно высушено солнечными лучами. За всю свою жизнь Абдулла Рустамов никогда не болел, не понимал, что значит плохо видеть или слышать. По дороге из Баку он все допрашивал Ибрагимова, показывая ему на некотором расстоянии то чашку, то книжку:
– Неужели не видишь? – удивленно спрашивал он.
И когда Ибрагимов отвечал отрицательно, Абдулла недоверчиво качал головой.
Ибрагимов жаловался на бессонницу, на головные боли. Абдулла не понимал, что значит «лег – и не спит».. Он ложился и тут же засыпал. Кстати, за всю свою жизнь Абдулла не мог припомнить ни одного сна.
Абдулла Рустамов хорошо знал русский язык, но никак не мог выговаривать мягкие окончания в словах. Он говорил «пят» вместо «пять» и часто коверкал слова, когда в начале слова попадались две согласные рядом, разъединяя их по своему усмотрению гласной. Так, журнал «Крокодил» превращался у него в «Каркадил», а «трамвай» – в нечто среднее между «тарамвай» и «итрамвай».
Сколь различной была внешность бакинских делегатов, столь различны были и их характеры. Ибрагимов был по натуре молчаливым, замкнутым, несколько недоверчивым человеком. Абдулла Рустамов – наоборот: веселым, радушным, общительным, с открытой душой, по-детски непосредственным, располагающим к себе.
Приехав на завод, делегаты вместе с директором обошли цехи. Ибрагимов не проявил вначале особого интереса к процессам производства, то ли оттого что видел производство труб не впервые, то ли потому что, по близорукости, вообще плохо видел то, что ему показывали. Без особого интереса отнесся он и к Михо, которого ему представили в прокатном цехе как одного из авторов предложения о прокатке безмуфтовых труб. Он пожал руку Михо, пробормотал: «Хорошо, очень хорошо», – и без всякого перехода спросил директора, имеется ли на заводе какой-то прибор. Получив утвердительный ответ, он снова пробормотал: «Хорошо, очень хорошо», – и побежал дальше.
Закончив обход цехов, Ибрагимов прошел с Гусевым в технический отдел, где засел в отведенную ему комнату и начал тщательно изучать документы лабораторного исследования, сказав, что ему понадобится на это дня два. Эти два дня Ибрагимов почти не выходил из комнаты. Он попросил приносить ему сюда завтрак, обед и ужин. Сидел допоздна.
Часа в два ночи Гусев зашел в продымленный сладковатым трубочным табаком кабинет и спросил у Ибрагимова, какое впечатление производят на него материалы. Ибрагимов ответил своим обычным «хорошо, очень хорошо». Он готов был снова углубиться в расчеты, но Гусев сказал:
– Уже поздно. Я еду домой. Подвезти вас к гостинице?
Ибрагимов с сожалением взглянул на стол, но все же последовал за Гусевым.
Перед тем как выйти из кабинета, он трижды повторил уборщице:
– Ради бога, на моем столе ничего не трогайте. Пусть все так будет.
Когда она заверила его, что ничего не тронет, он пробормотал: «Хорошо, очень хорошо», – и пошел за Гусевым.
Всю дорогу до гостиницы он молчал, односложно отвечая на вопросы спутника о Баку, о делах в «Азнефти».
Придя в гостиницу, он хотел зайти в комнату, где жил Абдулла, но, узнав, что тот спит, прошел к себе.
На другой день он попросил разыскать на заводе Рустамова и просидел с ним несколько часов.
Затем пошел с Абдуллой в цех, побывал в муфторезном отделении, поговорил с мастером и вернулся в продымленный кабинет.
Вечером, когда Гусев зашел к нему с директором завода, Ибрагимов заявил, что закончил изучение материалов.
– Хорошо, очень хорошо! – сказал он, потирая руки и поправляя сползавшие очки. – Обстоятельный, интересный материал. Только я просил бы, если это не будет затруднительно для завода, разрешить все исследования повторить при мне. Люблю, как говорят, сам пощупать, тогда поверю, – добавил он, словно оправдываясь.
Гусев запротестовал было, но Коломиец остановил его.
– Мне кажется, что товарищ Ибрагимов прав. Лучше еще раз проверить. Прошу вас, Мстислав Михайлович, сделать все возможное, чтобы товарищ Ибрагимов мог вести исследования в благоприятных условиях: выделить людей, аппаратуру, ну, в общем все, что нужно.
На другой день бригада лаборантов и металлографов под руководством Джафара Ибрагимова приступила к работе.
Михо, узнав об этом, обиженно сказал Саше:
– Опять проверять! Почему он не верит? Что, мы не советские люди и будем обманывать государство?
– Ты не прав, – возразил ему Гнатюк. – Дело тут миллионами пахнет. Пусть проверит. Это не помешает.
Тем временем Абдулла Рустамов целый день не выходил из цеха, а среди ночи появлялся снова. Он стал всеобщим любимцем и особенно пришелся по душе Сергею Никифоровичу. За первые же три дня пребывания на заводе Абдулла так досконально изучил процессы производства и людей, словно проработал здесь долгие годы. Величайшей радостью для него было, когда Михо, уступив его просьбам, разрешил ему держаться за рычаги и вместе с ним прокатал одну трубу. Он потом проследил весь ее путь, до отделки. Спросил, нельзя ли на ней сделать какую-нибудь особую пометку и отправить на промысел «Лениннефть», чтобы друзья увидели трубу, прокатанную им, Абдуллой. Узнав, что завод не отправляет трубы отдельно промыслам, очень сокрушался. Некоторое успокоение принесло ему то обстоятельство, что фотокорреспондент заводской газеты запечатлел его на стане держащим рычаги управления. На другой день фотокорреспондент принес ему пачку снимков, и Абдулла с радостью подумал, как покажет их друзьям, возвратясь в Баку. Все-таки его не оставляло чувство досады, что сфотографировали его не тогда, когда он катал «свою» трубу, а позднее, заставив позировать.
– Ты тогда бы снял, вот хорошо было бы, – говорил он фотографу.
– Ну, кто там знает – в это время вы катали или я потом снял! По снимку можно подумать, что я снял как раз тогда, когда вы катали, – пытался тот успокоить Абдуллу.
– Кого обманываешь! – вскричал вдруг фальцетом Абдулла. – Моих друзьей обманываешь! Как тебе не стыдно!
– Да что вы, товарищ Рустамов, – оправдывался фотограф. – Я же без злого умысла это сказал. Я так просто.
Но Абдулла все больше горячился:
– «Так просто» не говорят. Значит, не уважаешь меня, подумал, что я друга обману. Не надо мне твоих карточек. На, бери назад.
Фотограф, искренне огорченный таким оборотом дела, горячо извинялся и с большим трудом уговорил Абдуллу взять снимки.
К пребыванию Абдуллы настолько привыкли, что странным казалось, как это раньше в цехе не маячила его высокая фигура.
Сам Абдулла так вник в дела коллектива, словно всю жизнь здесь проработал. Если он попадал в цех к началу смены, то не упускал случая присутствовать при обсуждении сменно-встречного плана, причем считал долгом высказать и свое мнение по поводу того, как шла работа и сколько предстоит прокатать.
Все это нисколько не мешало Абдулле заниматься непосредственно своим делом. Идея прокатки безмуфтовых труб ему очень понравилась. Он, однако, придирчиво осмотрел образцы новых труб, то и дело бегал в контору к Ибрагимову, чтобы задать ему какой-нибудь вопрос или высказать возникшее у него соображение.
К концу недели исследования закончились. На три часа дня в субботу у директора было назначено техническое совещание, которое должно было вынести окончательное заключение.
Из разговора с Ибрагимовым Михо уже знал, что он поддерживает идею прокатки безмуфтовых труб. И все же, идя на совещание, волновался.
Был хороший летний день, не жаркий, веселый.
Легкий ветерок ворвался в канцелярски-строгую контору завода, промчался по коридорам и, распахнув дверь просторного кабинета, разбросал листочки, лежавшие перед докладчиком. Кто-то бросился подбирать их. Джафар Ибрагимов пытался было сложить их, но попытка не увенчалась успехом, и Джафар вне всякой связи со строго научными фразами, изобиловавшими техническими терминами и цифрами, которые он до того произносил, воскликнул во весь голос:
– От имени нефтяников Азербайджана поздравляю наших дорогих украинских братьев с большим изобретением. Разрешите пожать руку авторам изобретения – товарищу… м-м…
Кто-то подсказал:
– Сокирка.
– Да-да, товарищу Сокирка и…
– Гнатюку.
– Да-да, Гнатюку. Хорошо! Очень хорошо!
Михо и Саша подошли к Ибрагимову, который, подслеповато оглядев их, пожал им руки.
Потом выступил Абдулла Рустамов. Он тоже очень высоко отозвался о безмуфтовых трубах, но вскоре забыл о них и заговорил о непорядках на заводе.
– Зачем валяется новый мотор на складе слитков? – возмущался он. – Такой хороший новый мотор. Сколько денег заплатили, а валяется, как дохлый баран.
Он говорил еще о неисправности паропровода, о грязи в калибровочной мастерской, о нечутком отношении к молодым рабочим в муфторезном отделении. Закончил он неожиданной после критических замечаний здравицей в честь Советской Украины и поцеловал Михо и Сашу.
Все шло хорошо до тех пор, пока Коломиец в своем заключительном слове не сказал, что считает теперь целесообразным просить главк выделить средства на реконструкцию, в которой нуждается отделочная часть для производства безмуфтовых труб, и о включении их со следующего полугодия в программу.
Джафар Ибрагимов вскочил со своего места и обидчиво сказал:
– Я протестую. Почему не посчитались с нашим мнением?
– Каким? – удивленно спросил Коломиец. – Вы же заявили, что считаете безмуфтовые трубы хорошими.
– Да, считаю.
– Так в чем же дело?
– Но я же оговорился, что считаю целесообразным не начинать массового производства до тех пор, пока опытная партия не пройдет хотя бы годичное испытание непосредственно на промыслах. Одно дело расчеты, а другое – жизнь.
Присутствующие оторопели.
– Вы этого не говорили, – сказал Коломиец.
– Как не говорил? – удивился в свою очередь Ибрагимов. – У меня даже здесь написано в резюме.
Он начал рыться в листочках доклада.
– Ветер виноват… разбросал, – сказал он смущенно. – Может быть, я действительно пропустил…
Гусев запальчиво возразил Ибрагимову, что считает его действия трусостью и перестраховкой. Но Сигов поддержал Ибрагимова.
– Еще раз проверим. Это не помешает. Предложение стоящее и авторы его заслуживают поощрения, но проверить лишний раз на практике не помешает.
На том и порешили.
Глава тринадцатая
Кража взбудоражила все общежитие.
– Если свой вор в доме завелся, от него не убережешься, – наставительно говорил Степаненко. – Это ясно. Как началось, так пойдет и пойдет…
Сам пострадавший, Федор Рыжов, метался из одного конца комнаты в другой и все приговаривал:
– Да что же это, братцы, такое? У своих красть! Да я полмесяца потел, пока справил себе эту куртку… и рубаха… а он… Да так совсем тебя разденут, и голым возвращайся домой.
– Ну, это ты уже чересчур, – отозвался Гнатюк. – Никто тебя не разденет. До голого тела твоего не скоро доберешься; глянь, сколько напялил: пиджак – раз, джемпер – два, верхняя рубашка – три, нижняя – четыре…
И под общий смех закончил:
– Ты бы Папанину что-нибудь дал, когда он на Северный полюс собирался.
– А тебе какое дело? – ответил Федор со злостью. – Чужое добро взялся считать. Ты свое пересчитай: небось, не меньше, чем у меня.
– Я и не говорю, что меньше; у меня, может быть, и больше твоего. Заработал – и накупил. Только я же не плачу, а ты вон какой крик поднял: «Караул! Грабят!.. Голым оставляют!»
– А что же, я, по-твоему, танцевать должен, радоваться, что у меня куртку украли? Найти вора – и спасибо ему сказать?
Гнатюк насупился.
– Радоваться не нужно, но орать без толку тоже нечего. Пошел бы лучше и заявил в милицию, там разберутся.
– А по-моему, прежде чем в милицию идти, сходил бы ты лучше на толкучку, – посоветовал Ушков. – Может быть, там и куртку увидишь, и вора найдешь.
Этот совет понравился Федору. Он быстро нахлобучил шапку и вместе с Ушковым отправился на рынок.
Спустя два часа они вернулись. Федор подошел к кровати, на которой, отвернувшись к стенке, спал Гнатюк, и потормошил его. Когда Гнатюк повернул к нему заспанное, удивленное лицо, Федор сказал:
– Знаю я, кто украл.
– Кто?
– Михо, дружок твой.
Гнатюк вскочил с кровати и схватил Федора за грудь.
– Ты что, с ума сошел?
Но Федор отбросил его руку.
– Ты не трожь! Прежде чем защищать вора, хорошо разузнай. Защитник нашелся! Вон расспроси Никиту, он тебе все расскажет, не даст соврать.
И Ушков принялся рассказывать о том, что произошло с ними на рынке.
– Ходим это мы по толкучке туда-сюда, вещей полно, – начал он обстоятельно, размеренным голосом. – Есть усё, шо хошь. И сапоги, и туфли, и одёжа… Ну, прямо не видел такого еще. Много всего сегодня…
Гнатюк нетерпеливо перебил его:
– Хватит болтать, очень нам интересно, что там есть. Ты толком говори, насчет куртки.
– Я и говорю. Ходим, ходим, а куртки нет… Нет, курток в общем много. У одного дядьки хорошую куртку видел, вельветовую, в рубчик, подбитую ватином. Двести рублей просил; может, и дешевле отдал бы, не знаю…
– Вот спекулянт проклятый! – разозлился Гнатюк. – Да на кой черт нам твоя вельветовая куртка! Ты о Михо говори.
– Ну я же рассказываю, – обиженно проговорил Ушков. – О чем же я говорю? Об том и говорю. Ходим это мы по толкучке…
– Опять двадцать пять!
– Ну, не перебивайте его, черт с ним, пусть выговорится.
– Пусть говорит.
Ушков, почувствовав поддержку окружающих, продолжал:
– Ходим это мы по толкучке. Нет куртки. То есть куртки есть. Много даже. Да все не та, не наша… Ну, не то, что не наша, не Федора… Когда вдруг встречаем цыгана.
– Того, что приходил к Михо вместе с Ромкой, – вставил Федор. – Вислоухий.
– Да, Вислоухий, – продолжал Ушков. – Ну вот, остановил он нас, узнал, значит. И про тебя спрашивал, Саша, помнит…
Гнатюк рассердился.
– Опять понесло. Рассказывай ты, Федор, да быстрее. При чем здесь Вислоухий и Михо?
– А при том твой Михо, – взволнованно ответил Федор, – что украл куртку. Он украл!
– Кто сказал?
– Вислоухий и сказал. Когда узнал, зачем мы ходим, рассмеялся и говорит: «Не там вы ищете. У себя ищите. Среди своих. Цыган всегда цыганом остается, хоть ты ему три комсомольских и два партийных билета выдай».
– Не может быть! – воскликнул Виктор Чернов.
В это время, как по команде, все оглянулись. У двери стоял Михо. Кровь отлила от его лица, оно стало синевато-серым. Он пошел вперед, все расступились.
Михо подошел к Федору. Губы его вздрогнули, потом застыли, как будто стали каменными. Глухим голосом он спросил:
– Ты знаешь, что я украл?
– А кто же еще? – со злостью ответил Федор. – Твои же цыгане тебя и выдали. Вислоухий сказал, что ты украл… Что сам хвастался ему.
– Обыскать его! – крикнул Ушков. – Обыскать его сундучок.
Михо взглянул на Ушкова. Глаза его горели. Казалось, зверь, дремавший в человеке, загнанный куда-то далеко, вырвется сейчас наружу, и тогда не будет ему удержу. Гнатюк взял его за руку:
– Не волнуйся, Михо, спокойно…
Михо нетерпеливо перебил:
– Обожди, Саша…
Он полез в карман, вынул ключ и протянул его Никите Ушкову.
– На, ищи!
– А ты, – обратился он к Федору, – запомни этот день. Попью я твою кровь…
И, круто повернувшись, вышел.
В комнате наступило тягостное молчание. Все стояли не шевелясь, глядя на дверь.
Молчание нарушил Чернов.
– Позор, товарищи, – волнуясь, сказал он. – Как можно подозревать Михо в краже?
Его дружно поддержали.
– Нехорошо как получилось.
– Парень горячий, как бы чего не вышло.
– Вот что наделала твоя проклятая куртка, – зло сказал Виктор Федору.
Федор вспылил:
– Что значит «проклятая куртка»? Небось, у тебя украли бы, так не говорил бы «проклятая», чужого добра не жаль. Что же, это, по-твоему, Вислоухий выдумал, напрасно наговорил на Сокирку? Какой ему интерес?
– Да, в самом деле, какой ему интерес? – поддержал Федора Ушков. – Не будет человек напрасно наговаривать на другого. Да еще цыган на цыгана.
– Ясно, не будет, – уверенно сказал Федор. – Ни на кого же не сказал Вислоухий. На Михо. Значит, надо обыскать.
– Ну что ты, Федор, неудобно в чужой сундук лезть, как тебе не стыдно! – увещевающе сказал Виктор.
– А ему не стыдно было красть мою куртку? – горячился Федор. – Обыскать, и все!
Виктор подошел к Гнатюку.
– Саша, что же ты молчишь? – возмущенно произнес он. – Разве можно допускать это? Ну, чего ты молчишь?
Только сейчас все заметили, что после ухода Михо Гнатюк не проронил ни слова. Он все еще стоял у своей кровати. У него был вид невыспавшегося человека: растрепанный, лицо слегка припухшее.
Все ждали, что он скажет. Гнатюк взглянул на Федора, на Виктора, на всех остальных ребят и сказал твердо:
– Не верю я, чтоб Михо украсть мог… А чтобы не было сомнений – обыщем.
Все сразу заговорили:
– Правильно!
– Открыть сундучок.
– Проверить надо.
И неуверенный голос Степаненко:
– Ой, нехорошо как получается.
А Ушков уже подошел к койке Михо, стал на одно колено и, вытащив сундучок, вставил ключ в замок. Но на последнее движение у него не хватило духу. Прежде чем повернуть ключ в замке, он поднял голову и нерешительно спросил:
– Так что, хлопцы, открывать чи нет?
– Открывай, чего там, – крикнул Федор.
– Неудобно без Михо, надо бы при нем, – сказал Степаненко.
– Открывай! – решительно сказал Гнатюк.
Замок щелкнул. Ушков поднял крышку.
– Вынимай.
Наверху лежала общая тетрадь, которую часто видели в руках Михо.
– «Дневник», – прочитал Ушков и положил тетрадь на кровать.
Дальше лежала книга Островского «Как закалялась сталь». Потом Ушков вынул сюрпризную коробку. Виктор, увидев ее, со вздохом заметил:
– Это он Марийке подарок приготовил, вместе покупать ходили.
Дальше шли рубашки, носки, два галстука. В самом низу лежал старый цыганский костюм Михо: синие шаровары и красная вышитая рубаха.
Куртки не было.
– Ну, что скажешь, кулацкая душа? – гневно спросил Гнатюк у Федора.
Федор растерянно бормотал:
– А черт его знает! Вислоухий сказал… Откуда я знаю?.. Вот Никита тоже слыхал, я же не выдумал.
Все взглянули на Ушкова. Он быстро укладывал вещи обратно в сундучок. Потом поднялся, хлопнул себя по лбу и, словно обрадовавшись, что разгадал тайну, весело сказал:
– Дурак он будет прятать краденое в общежитии. Отнес к цыганам или продал… Ясно ж!..
Наступил вечер, а Михо все не было. Часов в семь пришел Ромка, два дня назад приехавший к Михо. Он был пьян. Глядя непонимающими глазами на ребят, он прошел к койке Михо и тяжело уселся на нее. Пробовал затянуть какую-то песню, но сразу осекся, забыл, видно, слова. Потом начал неподчиняющимися руками снимать с себя пиджак. Снял один рукав, но со вторым справиться не мог. Взглянул ошалелыми глазами на сидевших у стола ребят и спросил:
– А Михась где? Ушел?.. Михо! Где ты? – завопил он на всю комнату.
Никто ему не отвечал. Ромке стало жарко, он распахнул косоворотку, сорвав от нетерпения верхнюю пуговицу.
