Текст книги "Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ)"

Автор книги: Александр Воронков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

18

ГЛАВА 3

Дмитрий

Ну вот, дожил, называется… Вчера произошёл первый мой семейный скандал. То есть не то, что совсем-совсем первый: моя Мелита Филипповна, как и большинство гречанок – пусть и происходила из семьи, прожившей в России несколько столетий, – характер имела… сложный. То солнышком ясным светит и согревает, а то словно из грозовой тучи громы-молнии летят. Тем не менее грех жаловаться: женой мне и матерью детям была она прекрасной, земля пухом!

Но то было, вернее, ещё не было, в будущие времена, которые, возможно, теперь уже и не наступят, поскольку после перемещения моего сознания в мозг двадцатипятилетнего царя Димитрия и нашего с ним спасения от гибели при госперевороте, история уже понемножку стала изменяться и это «немножко» через десяток-полтора годков может вырасти настолько, что будущий двадцатый век станет совершенно не похожим на пережитый мной, бывшим старшиной и инженером-локомотивщиком Дмитрием Ивановичем Умновым. А лучше или хуже – пусть оценивают потомки. Для сравнения же я планирую, как только появится свободное время, написать для них памятные записки о прожитой в будущие времена жизни.

А нынче приходится жить в условиях феодализма и самодержавия – и это сильно повезло, что мне достался молодой и здоровый организм и наработанные за двадцать пять лет навыки именно самодержца, а не какого-нибудь подневольного мужика с боярской вотчины или, что ещё хуже, отловленной крымскими татарами пленницы-ясырки (ведь если сознание переносится из эпохи в эпоху – то кто поручится, что оно не может оказаться в мозгу особы противоположного пола?). Сознание прежнего владельца моего тела, просуществовав в нём параллельно со мной несколько часов, при этом периодически «перехватывая управление», куда-то пропало: то ли унеслось в Ирий, то ли попросту впало в спячку, свернувшись клубочком внутри черепа где-то между мозжечком и обоими полушариями… А в наследство оставило должность пожизненного главы государства, имеющиеся навыки, вроде владения несколькими языками, включая старо-русский в устной и письменной форме и опознавание лично знакомых Димитрию людей… И жену!

Вот с моей нынешней женой всё оказалось не очень просто. Мария Юрьевна, в девичестве Марина Ежевна, сиречь Георгиевна, Мнишкова, нынешняя русская царица – это юная особа семнадцати лет отроду с довольно приятным лицом (особенно если смыть с кожи модные нынче белила и прочую женскую «штукатурку») и приятным на глаз и на ощупь телом, лишённым признаков как анорексии, так и обжорства. Она по-своему неглупа и разбирается не только в ведении домашнего хозяйства – этому обучают практически всех польских и литовских шляхтянок. Машу интересуют и новости европейской политики и географии – что и понятно, на дворе начало семнадцатого столетия, эпоха географических открытий и колонизации пока далека от завершения, – литература, музыка и даже лекарское дело. Речь, конечно, не о свирепой нынешней хирургии с прижиганием ампутированных конечностей кипящим маслом и раскалённым железом, а более щадящая. Скажем так, фармакология. Не уверен, что в родительском доме её научили – по широко известной традиции европейской аристократии – составлять яды, но вот отвары, снижающие мне давление после сумасшедшего рабочего дня, она делает прекрасно.

Неопытная в делах супружеских, кои вершатся за затворёнными дверями опочивальни, юная царица возмещает это бурным темпераментом. Ну что сказать? Польская кровь есть польская кровь… Как говорят сами шляхтичи, «наследие сарматов и амазонок». Испуг, испытанный ею в день мятежа, к счастью, прошёл, хотя я спервоначалу опасался, что он сильно повредит нашей семейной жизни. Но, возможно, потому, что молодую царицу мятежники пальцем не тронули, оставив при ней караул, возможно из-за крепких нервов – неприятных последствий у нас с Машей не случилось. А вот более сотни изнасилованных в тот день молодых шляхтянок из царицыной свиты просты дворцовых челядинок пришлось срочно «пристраивать»: не хватает только серии самоубийств в столице! Нынче девушки к такому относятся куда как серьёзно! Большинство, то есть крещёных в православии, включая литвинок, пришлось приказным порядком, не взирая на социальное происхождение, отправить в качестве трудниц и послушниц в Алексеевский и в привилегированный Новодевичий Богородице-Смоленский монастыри. Тут деваться некуда: обратно в семьи «опозоренных» не примут, да и выйти замуж таким практически невозможно. Вот с упорно отказывающимися перейти из католицизма в православие полячками оказалось сложнее. Отсылать их домой по только что указанной причине бессмысленно, более того: вредно! Одно дело, если в Польше станет известно о неудавшейся попытке переворота – а известно станет обязательно, и это само по себе плохо! И совсем другое – если в шляхетские семьи будут «вышвырнуты аки псицы» эти жертвы «московитского варварства». Большего оскорбления для польского гонора и представить сложно, а ввязываться в войну на западном направлении крайне нежелательно. Победить наши «двоюродные братья-ляхи», может быть, и не победят, но славянской крови с обеих сторон прольются реки, да и границы вполне могут быть перекроены не в нашу пользу. Именно поэтому два дня кряду мне пришлось решать с патриархом Игнатием[1] этот вопрос. Строить в Москве или окрестностях даже небольшую католическую часовенку, не говоря уж о монастыре в нынешней политической ситуации – дело совершенно невозможное. Полыхнёт так, что миновавший бунт покажется забавами детишек в песочнице. Да и священников римского обряда на Руси нет и приглашать таких никто не станет. Относительную веротерпимость сейчас, как ни странно, православные проявляют только к мусульманам – по крайней мере, в присоединённых при Иване Грозном татарских землях имеются и мечети, и муллы с улемами в немалых количествах. А вот на католических священников наши отечественные батюшки смотрят, как большевики на власовцев: их бы воля – и в плен таких не брали бы, давя как слымаков.

В конечном итоге приняли решение: католичек вывезти в Тверь и там компактно поселить за городом в одной из великокняжеских усадеб. Тем временем провести переговоры с королями Франции и Испании на предмет отправки к ним, за соответствующее вознаграждение, этого дворянского «цветника». Там-то точно найдутся женские обители соответствующего профиля. Если же кто из паненок до отправки через Архангельск вокруг половины Европы вдруг сподобится-таки принять православие, а ещё лучше сумеет найти спутника жизни – мы будем только рады. Как говорится, «пани с возу – и повозка лучше едет»…

Тем не менее душу тяготит осознание частичной вины перед этими девицами. Вины не столько своей, сколько «предыдущего» Димитрия Иоанновича. Он, конечно, в чём-то прогрессивный царь-реформатор, на век раньше Петра Великого пытавшийся перенимать всякие европейские полезности… Но вот в смысле радения о внутренней государственной безопасности – прямо-таки кот Леопольд из советских мультфильмов. Как там ему доктор-Пёс говорил? «Вы слишком добрый. Вам надо рассердится». Ведь раскрывали уже боярский заговор и даже Василия Шуйского с присными под арест брали – но царь с какого-то перепугу проникся всепрощенческими настроениями и карать их не стал. Отделавшиеся лёгким испугом заговорщики резонно рассудили: раз нам ничего не было, то нужно повторить попытку. И повторили. Пролилась кровь. А в моей истории крови стало гораздо больше, поскольку прекратившаяся с воцарением Димитрия Смута полыхнула с многократно большей мощью[2]… А не прояви царь мягкотелости, то были бы наказаны – и то, не казнями, а опалой и ссылкой – лишь несколько бояр и максимум с полсотни их приближённых и слуг[3]. Зато не пострадало бы множество непричастных, в том числе и эти несчастные изнасилованные девицы.

Впрочем, теперь Мария Юрьевна, похоже, оклемалась от шока и вчерашним вечером учинила первый семейный скандал. Ей, видите ли, не хватало общения с супругом. Молодая женщина терпела и пока я разгребал наиболее срочные проблемы после подавления мятежа, и пока объезжал столицу и прилегающие к ней покрытые нежданным в мае месяце снегом поля. Однако узнав, что богоданный муженёк вознамерился укатить в город Елец (который, как известно, «всем ворам – то есть сторонникам царя Дмитрия – отец») для ознакомления с собираемым там войском, магнатская дочка не сумела с этим смириться.

Говорят, что истинная паненка всегда сохраняет гордое достоинство? Не верьте! Степенность и скромность нрава слетели с юной царицы, как пожелтевшие листья с берёзки под порывами осеннего ветра. Также полетели – и хорошо, что в стены и на пол горницы, а не в мужа – чеканный корец, серебряные бокалы и пара кувшинов: с квасом для меня и импортным, а потому весьма недешёвым рейнвейном из Нирштайна для самой Маши. Также посыпались упрёки: дескать, её никто не лю-ю-юбит – особенно я, – все бросают одну в страшной Москве, и вообще она тысячу раз пожалела, что согласилась выйти замуж за такого коварного меня. Ну да, понимаю: быть польской шляхтянкой, тем более не совсем из загоновых, которых полно «пятачок за пучок», а воеводской дочерью, конечно, куда лучше, чем царицей немаленького государства. Разно-всяческих балов в Кремле в ближайшие лет… много не предвидится: народ не поймёт. А муж, понимаешь, вместо того, чтобы супругой восхищаться, как повелось до мятежа и всячески развлекать, так и норовит уйти с головой в свою работу!

А работа у монарха скучная и неблагодарная. Управление государством называется. И если самодержец уделяет больше внимания жене – даже любимой, – а не государственным заботам, то как правило это заканчивается плохо. Судьба Николая Второго тому пример.

Приблизительно в таком духе, конечно, без упоминания последнего российского «ампиратора», я и высказался. Не осознала, сбежала на женскую половину дворца… Тем не менее, наутро всё-таки вышла провожать, причём, что удивительно, не в европейском, а в традиционно русском наряде, вот только вместо повойника водрузила поверх платка обшитую по околу горностаевым мехом шапочку. Ну, хоть не простоволосая на люди показалась, и за то спасибо!

Из Первопрестольной выехал в составе царского поезда: не того, который локомотив тащит по железнодорожным рельсам, а того, который средневековый и состоит из энного количества колымаг (сиречь недоношенных карет), повозок с имуществом и запасами продовольствия и множества всадников, охраняющих самодержца или прислуживающих оному. Кроме того, распорядился взять упряжных и верховых лошадей для перемены запряжек. Конь – это не электровоз, способный при наличии бесперебойного питания электротоком и нормального состояния путей переть в случае необходимости без остановок сотни километров. Коню отдых нужен и забота. Помню, когда я служил в кавалерии, молодые красноармейцы изучали тогдашние уставы. Так вот: максимальный дневной переход кавполка РККА, согласно уставным требованиям, составлял пятьдесят два километра. Одиночный всадник с парой заводных лошадей, конечно, способен проскакать с вестью и больше, но подразделение всегда медленнее одиночки. Царский же поезд движется, судя по отложившимся в голове воспоминаниям моего предшественника, вёрст по двадцать. За счёт захваченных с собой сменных лошадей переходы можно увеличить в полтора раза. Всё-таки ритм жизни в семнадцатом столетии крайне тягуч и это невыразимо раздражает. Иногда так и хочется, по примеру Петра Первого, схватить дубинку и начать ею подгонять «копуш». Но нельзя…

Чем хороша личная царская колымага, изукрашенная снаружи узорами: Тем, что позволяет прямо во время движения писать при помощи «карандаша» из свинцовой палочки, на бумажном листе, размещённом на лежащей на коленях дощечке. Строчки получаются криво-косо, но в целом, всё-таки, понять можно, по крайней мере самому. Местные грамотеи так не умеют, поскольку реформу грамматики с введением гражданского шрифта, параллельно «церковной» кириллице я пока что не проводил, хотя вопрос обсуждался, начиная с моего «помощника на все руки» Отрепьева и заканчивая самим патриархом. Вот интересно: а как царь Пётр решил проблему уламывания своих церковников? Или им тоже ума вгонял дубинкой по головам? Этот мог…

А ещё в колымаге можно спать. Большие кожаные подушки, обшитые дорогущей парчой, плотно набиты конским волосом и позволяют при желании примоститься полулёжа, а уж колдобины российских направлений, по недоразумению именуемых дорогами, способны укачать не хуже морских волн. Хотя, говорят, есть такая штука: «морская болезнь» и многие от неё страдают, но это не мой случай. Что в той жизни на вестибулярный аппарат не жаловался, что нынешнее моё тело такому не подвержено.

Впрочем, в первый день путешествия в Елец уехали мы от Москвы не слишком далеко. А всё потому, что тот самый Григорий Нелидов-Опрепьев уговорил двинуться через подмосковное Красное село. Дело в том, что я как-то поделился с ним задумкой о создании солдатского полка «нового строя», причём жить его бойцы и командиры должны компактно, в своеобразном военном городке. Поскольку ситуация, когда стрельцы живут каждый по отдельности на своих дворах, воинское обучение проходят хорошо, если раз в неделю, а чаще – раз в два-три месяца за минусом осени и зимы (поскольку от дождя и снега у их пищалей запальные фитили гаснут и порох подмокает), меня категорически не устраивает. А вдруг война и срочная тревога? Помещичья же конница и вовсе добирается от своих сёл к месту сбора неделями. Приходи, кто хочет, завоёвывай что захочет.

Безобразие, одним словом.

Село Красное мне понравилось: по большому счёту это уже не совсем село, а, скорее, слобода. Видно, что народ живёт здесь не бедный: полуземлянок, каких полным-полно в московских посадах, не увидел, в окнах некоторых придорожных изб вставлены рамы с вделанными в них кусочками слюды, на крышах не солома или тростник, а добротно уложенный тёс. Народ вполне лоялен к нынешнему самодержцу: несмотря на рабочее время, люди повысыпали на улицу, многие с икогами, местный священник покинул церковь и возносил молитвы, размахивая кадилом пока последняя телега царского поезда не проехала мимо.

В версте за селом Григорий показал присмотренное для будущего военного городка место на вытянутом вдоль взгорбке. Понравилось. Больше часа ходил по холму, указывая, как ставить глухим прямоугольником один к другому бревенчатые срубы, к которым снаружи нужно будет насыпать земляной вал из грунта, взятого из вырытого тут же рва, где ставить гарнизонную часовню, а где копать бункеры для лёдника, складов продовольствия, оружейки, малого порохового хранилища, колодец. В четверти версты от будущего рва распорядился устроить уже большой пороховой склад, к которому проложить тайную подземную галерею, а чуть дальше обнести валом-пулеуловителем участок для будущего стрельбища. Да, порох и свинец для пуль нынче на Руси весьма недёшевы, но лучше уж потратить лишние деньги на обучение стрельбе, чем лишние жизни русских солдат, которые погибнут в будущих войнах, не умея стрелять и издали уничтожать врагов. Не помню, кто это сказал, но в своей будущей жизни не раз слышал фразу о том, что «нужно не умирать за Родину, а нужно выживать и заставлять врагов умереть за свою Родину». По-моему, очень актуально и в семнадцатом столетии…

Поездка из Москвы в Елец заняла почти две недели – и это, по нынешним понятиям, довольно быстро. Нет, конечно, гонцы, меняющие на ямских станциях верховых лошадей, притом скачущие одвуконь или троеконно, способны покрыть это расстояние и быстрее, но царский поезд по сути – гужевой обоз, причём проходимость повозок начала семнадцатого века да по российским «якобы дорогам» оставляет желать лучшего.

К слову, гонцы от поезда отсылались почти ежедневно: вспоминая в относительном спокойствии пути, что в государстве можно исправить или улучшить, я прямо в колымаге, по примеру ещё не родившегося – и, вероятно, уже не появящегося на свет или, по крайней мере, стать «царём-Антихристом» Петра Первого, – писал указы, ежеутренне отправляя их в Первопрестольную. Необходимо будет брать Азов и решать проблему с Крымским ханством и оккупированным сейчас Оттоманской Портой кубанским побережьем Азовского моря с дальнейшим выходом в Чёрное – и в Воронеж к воеводе Михайле Самсоновичу Дмитриеву шло распоряжение: до осени в уезде выстроить близ рек несколько сушильных сараев для брёвен, зимой же, как только ударят морозы– организовать порубку дубов и заготовку этих самых брёвен. Чтобы они успели хоть немного дойти до нужной кондиции года за два-три до момента, когда их можно будет пускать на строительство шпангоутов и бортов будущих кораблей. Флотилия же эта потребуется для противостояния с турками на море. К слову, уже отправив этот указ, я узнал, что на Руси и ручная-то пила – редкость редкостная, а про пилорамы для роспуска стволов на доски и вовсе никто слыхом не слыхивал. Пришлось изыскивать немалые – более трёхсот рублей – финансы и прямо после очередной ночёвки отправлять троих жильцов Государева полка с послужильцами, подьячим и умеющим более-менее внятно шпрехать драгоманом в земли Священной Римской империи германской нации с задачей отыскать там хоть одного мастера-дощечника, умеющего не только делать доски, но и строить собственно лесопилки – и любым способом доставить того пред мои царские очи. Триста рублей по нынешним временам – богатство! Должно хватить. Тем более, что пока что на территории Литвы и Польши посланцам не должно грозить что-то – по крайней мере официально. У нас с королём Сигизмундом ещё длится мир. Хотя риск лесных разбоев и беспредела отмороженных на всю голову отдельных шляхтичей со счетов сбрасывать тоже не стоит – но в нынешние времена вероятность напороться примерно такая же, как в двухтысячные годы угодить под автомобиль на сельской дороге…

В Москву же, к нынешнему придворному гравёру мэтру Жану Буонасье, увезены были эскизы будущих русских монет – «мягкую» денежную реформу с постепенным изъятием из обращения имеющейся наличности и вливанием новых, полновесных монет, но и с возвратом медного пуло как минимального номинала – я всё-таки планировал начать со следующего года, который по византийской традиции на Руси начинается с первого верасня. Также ему предстоит изготовить пробные экземпляры будущих русских орденов и медалей, в рисунках которых я попытался соединить «советскую» и «дореволюционную» традиции. Три степени ордена Славы – в виде пятиконечных серебряных звёзд со вписанным белым крестиком, в центральном медальоне которого всадник поражал Змия. Степени легко должны определяться по цвету эмали внутри медальона: алая, синяя или зелёная. Получившие при совершении подвига ранение должны будут носить «Славу» на розетке из алой шёлковой ленты – авось, казна не обеднеет. Зато каждому будет видно: вот идёт герой, проливший кровь за Отечество. «Командирско-воеводский» орден Защиты и Вызволения – в дизайне «сталинского» «Александра Невского», но голова древнерусского богатыря повёрнута не в профиль, а анфас, а вместо серпа и молота под медальоном – православный восьмиконечный белый крест на верхнем луче звезды. «Дипломатический» орден Орла трёх степеней: серебряный – для награждения русских дипломатов и присланных к нам иностранных посланников, золотой – для иноземных принцев крови и Большой, из золота с серебром с использованием жемчуга, – для иноземных монархов. Жалко, конечно, на иноземцев драгметаллы переводить, но куда деваться? Дипломатия – дело тонкое… Не забыты и «невоенные отличия»: за них будем награждать «Знаком почёта». Серебряный овал, обрамлённый пальмовой и лавровой ветвями. «скреплёнными» внизу скрещенными серпом, молотом и пером, а в овале в две строчки: «Знак почёта». Сверху же приклёпан покрытый эмалью мталлический стяг. На символическом изображении червлёного стяга с тремя «косицами» – лик Спаса в центре креста и цитата под ним: «Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы». И «Слава». И «Знак почёта» задуманы всесословными, то бишь предназначенными для награждения как «благородных», так и особо отличившихся «простолюдинов». Но если кавалер «Славы» при награждении должен на ступеньку приподниматься по сословной лестнице – условно говоря, из крестьян в дети боярские, из боярских детей – в дворяне и так далее, то «Знак почёта» такого права не даёт, однако отличившиеся простолюдины освобождаются от всех сборов и пошлин пожизненно, а «белая кость» к награде будут получать небольшие вотчинки на окраинах государства – в сторону ли Урала с Сибирью или в сторону Дикого Поля, либо же разовую, но приличную денежную выплату. Ни о каких наградах имени не родившегося тут Ленина и не свершившейся Октябрьской Революции и речи быть не может, как бы лично я, как большевик военного призыва к ним не относился. Да и христианских святых, в честь которых учреждали ордена в романовской Империи, поминать всуе не стоит. Награждать, скажем, отличившегося касимовского татарина, или язычников-вогулов или черемисов – а таковые вполне способны послужить Руси, что не раз доказывали в «моей» истории, – допустим, орденом святого Владимира, а тем более – Святой Анны… Как-то это неправильно и попахивает чем-то вроде святотатства, на мой неискушённый взгляд. А отмечать разными наградами по религиозному признаку, тем более – лишать из-за этого кого-то честно заслуженного знака отличия... Прямой путь к сепаратизму и развалу.

Основных медалей намечено три: «За отвагу», «За отличие» и «выслужная» – «За усердие» двух степеней: бронзовая за пятнадцать лет беспорочной службы и бронзовая с накладным серебряным венком – за сорок. При этом «в зачёт» должна идти трудовая деятельность с семь тысяч сорок первого года «от сотворения мира», когда на русский престол вступил Иоанн Васильевич, «отец» – реальный или всё-таки ложный – предыдущего владельца моего тела. Конечно, с тех пор прошло почти семьдесят три года – но основываясь на личном опыте вполне допускаю, что некоторые старики и в этом столетии способны перешагнуть девяностолетний рубеж. И пусть высшей степени медали «За усердие» удостоят не многих – но в современном обществе семнадцатого столетия люди очень серьёзно относятся к понятию родовой чести и награждение такого вот «патриарха» – серьёзный стимул для всех служилых представителей его семейства. Это ведь не коммунисты в СССР придумали понятие «трудовая династия»: они лишь правильно использовали сложившееся при предшественниках.

Будут выпущены и памятные знаки для отличившихся в особо значимых сражениях, вроде предназначенных для участников подавления московского боярского путча. Но все последующие задуманы в одном дизайне: серебряный каплевидный щит с перекрещенными за ним мечами (в эмали или без оной), название места битвы, условно «Полтава», «Рымник» или – всякое возможно – «Берлин», дата «от сотворения мира» кириллицей и «от рождества Христова» «индийскими» цифрами. А в самом низу, у заострённого основания – короткое, ёмкое слово: «БЫЛ».

До Ельца добрались субботним вечером. Разумеется, государева приезда здесь ожидали, но официальная встреча в сгустившихся сумерках была скомкана. Так: выслушал приветственные славословия – черти бы драли этот средневеково-монархический этикет!, – подошёл под благословение местного протопопа и произнёс краткую похвальную речь в адрес присутствующих вторых воевод всех восьми полков (ибо первые воеводы, съехавшиеся на царскую свадьбу, частично оказались замешанными в мятеже, и лишь несколько прибыли с поездом), града Ельца и духовенства.

Затем, сославшись на позднее время, сотворил лишь краткую молитву в храме и потребовал: «в баню с дороги – и почивать! Утро вечера мудренее!». Возможно, такое поведение монарха и выбивалось из «обычая», но царь, в конце концов, тоже человек и организм имеет не железный.

Не тут-то было… Нет, насладится русской парной – пусть и топящейся «по-чёрному», – мне удалось. А вот дальше с отдыхом возникли некоторые трудности.

Воскресный день прошёл без видимых результатов. Пришлось просыпаться ещё до свету, обряжаться вместо относительно удобного дорожного кафтана в тяжеленные парадные «ризы», расшитые золотом с наплечными бармами. Да ещё и напоминающая головной убор римского папы, виденный как-то по телевизору высокая «Астраханская шапка»[4] хоть и имеет мягкую подкладку из красного бархата, но тоже сооружена из тонкого листового золота, поэтому сорокасантиметровой высоты металлический колпак давит и на голову, и на шею, и на позвоночник в частности. Ладно – я нынче получил достаточно молодой и крепкий организм. А каково было таскать её на официальных мероприятиях протянувшему более полувека Ивану Грозному?[5]

И во всей этой «сбруе» пришлось отстоять традиционную Полунощницу с чтением канона Пресвятой Троице и Часы, а затем примерно до полудня шла и собственно обедня. Заранее узнав о предстоящем приезде Государя, в храме наскоро соорудили задрапированное дорогими тканями «царское место» с пусть не слишком удобным, но всё-таки седалищем, поэтому периодически удавалось примоститься, давая отдых измученному церемониями организму.

Обычно на время традиционного в этом времени на Руси послеполуденного сна я, закрывшись от всех в опочивальне, пытаюсь продумывать полученную накануне и «отлежавшуюся в голове» информацию и набрасываю тезисы черновиков. Да, такое поведение обществом не приветствуется: в моей прежней жизни доводилось даже читать, что одним из поводов для убийства моего предшественника в этом теле стало то, что царь не спал днём, а следовательно – еретик. Ну, как работает пропагандистский «чёрный пиар», я насмотрелся с горбачёвских времён. Надеюсь, что своей «контр-революцией» и «репрессиями» я местную аристократию качественно припугнул: тут ещё помнят моего «отца», царя Ивана Васильевича, основательно давившего эту сволочь. Увы, «щепки летели» при нём большие, но целостность государства Русского сохранить удалось, да и вернуть кое-что – тоже, не говоря уже об экспансии в Сибирь. И то, что после подавления боярского путча не полетели головы в прямом смысле слова и всё ограничилось ссылкой на очень дальние окраины, которые, по правде говоря, и в состав России пока что не входят и каторжными работами для уголовного элемента – оставшихся аристократов как-то примиряет с «царём Димитрием» в моём лице. При «папаше» так легко бы не отделались. Поэтому пытаться менять «доброго» царя на ещё неизвестно, какого, надеюсь, они пока не станут. Позже, когда придётся, фигурально выражаясь, натянуть поводья – возможно. Сейчас – вряд ли.

Но конкретно сегодня после церковной Литургии я вымотался так, что после полудня проспал беспробудно более трёх часов, и если бы не потребность организма, не вставал бы до вечера. Но валяться в мокрой постели целому Государю Всея Руси и императору (пусть и самопровозглашённому) – несолидно, уважать перестанут. Александр Невский, Симеон Гордый, Дмитрий Донской, Иван Грозный… Звучит! А вот Дмитрий Зассанец… Не очень.

Вторая половина дня была бездарно потрачена на пир, организованный воеводами. Вот откуда идёт традиция проведения банкетов при приезде «московской комиссии», оказывается… Как результат – вновь не выспался: ночью-то «правильный православный» обязан вставать на молитву, а царь, как здесь считается, обязан молиться не только за себя и свой род, но и за всю Землю Русскую. Это часть его, а теперь и моей, царской работы. И если в тереме московского Кремля можно иногда и поволынить, поскольку образами завешан красный угол и в царской опочивальне, куда кроме особо доверенных слуг и супруги никто не заглядывает, то и в походе, и в Ельце скрыться от множества посторонних глаз и любопытных ушей не получится. Крик «А царь-то ненастоящий!» – это только в кинокомедии смешно. Нет уж, мне одного раза хватило с третьего этажа на кушаке спускаться да от убийц шарахаться…

В понедельник снова пришлось выстаивать Ангельскую службу, но на этот раз в изменённом варианте. Около девяти утра за городом в низине у речного берега выстроились для смотра войска. Я приехал к ним во главе свиты, но верхом. Молебен шёл часа два и это время пришлось выстоять на своих ногах, но зато после окончания стало можно вновь сесть в седло. Парадные царские одеяния для этого категорически не приспособлены, поэтому, упирая на то, что предстоит именно воинский смотр, я настоял на «правильном обмундировании». Ну что сказать: царский доспех, хоть и тяжёл, но в носке гораздо удобнее парадного платья. По крайней мере, он позволяет комфортно сидеть в седле, да и вес по телу распределяется лучше. К сожалению, вместо шлема, уместного в боевом походе, снова пришлось напяливать Астраханскую шапку как знак царской власти. Ничего не поделаешь: традиции есть традиции.

Не знаю пока, каковы собравшиеся здесь воины в бою, но армией в правильном понимании их назвать нельзя. Страшная пестрота одежд, доспехов, вооружения. Абсолютное большинство – конники, но лошади у многих такие, что хочется обнять и плакать. По-настоящему породистые кони – у сотни с небольшим командиров и богатеев. Что до прочих, то если бы не высоко подтянутые по-татарски стремена, ноги ездецов касались бы не слишком высокой травы. Основное оружие конников – сабли, луки, маленькие топорики да палицы. Почти у каждого у седла – свёрнутый волосяной аркан, а вот разнообразный пищалей, главным образом восточных образцов, от силы у несколько десятков кавалеристов. Есть и четыре отряда копейщиков, но их число не достигает и трёх сотен. Видно, таранные удары, вроде показанных в «Александре Невском» и «Тихом Доне», в этом столетии применяются редко.

Немного и пеших стрельцов-пищальников, тысячи полторы, может, чуть больше. При подавлении боярского путча в московском гарнизоне удалось собрать больше народа. Привычных по художественным полотнам мужиков-ополченцев с дубьём, вилами да топорами на приречном лугу вовсе нет. Зато есть артиллерия, к которой я неравнодушен ещё со службы в миномётной батарее. Вот только до мощи и единообразия сталинского «бога войны» времён Великой Отечественной здешнему «Большому наряду», к сожалению, ещё очень и очень далеко. Да, орудий много, я насчитал тридцать восемь стволов. Вот только размеры их и калибры «гуляют» с большим размахом. Ствол самой крупной пушки, с искусно отлитой головой не то волка, не то собаки, достигает пяти метров в длину, у самой короткой не превышает полутора: впрочем, такие «коротышки» – скорее, не пушки, а мортиры, «прапрабабушки» советских миномётов. Цветочные и травяные узоры, памятные надписи и наствольные фигуры украшают все орудия, придавая каждому индивидуальность и эстетическую неповторимость. Вот прямо хоть сейчас бери их и открывай музей оружейного искусства. М-да, досталось наследство от предшественников, нечего сказать. Как с этим всем воевать? А воевать придётся.