Текст книги "Андрей Белый"
Автор книги: Александр Лавров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)
«Сантиментальные стихи» Владислава Ходасевича и Андрея Белого
21 мая 1938 г. В. Ф. Ходасевич делился в письме к Н. Н. Берберовой своими первыми впечатлениями от мемуарной книги Андрея Белого «Между двух революций»: «…читаю по странице в час – сил моих нет, какое вранье ужасное, горестное» [285]285
Письма В. Ходасевича к Н. Берберовой / Публикация Дэвида Бетеа // Минувшее. Исторический альманах. Paris, 1988. Вып. 5. С. 321.
[Закрыть]. Давая в статье «От полуправды к неправде» детальный критический разбор этой книги и сопоставляя «незаслуженные и неумеренные похвалы», которые воздавал ему Белый в 1923 г. в неопубликованном предисловии к «берлинской» редакции воспоминаний «Начало века», с теми характеристиками, которых он удостоился десять лет спустя, Ходасевич заключал:
«Нынешняя брань поистине стоит былых похвал: столь же она неумеренна и незаслуженна. По этой причине она меня и не огорчает, как похвалы не радовали: знаю, что истинное его отношение ко мне – не там и не здесь, потому что и там, и здесь – надсад, надрыв, самовзвинчивание» [286]286
Возрождение. 1938. № 4133, 27 мая. С. 9; Андрей Белый: pro et contra Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников. Антология. СПб., 2004. С. 867–868.
[Закрыть].
Действительно, подлинную картину взаимоотношений Ходасевича и Андрея Белого по мемуарам последнего уяснить невозможно; в заведомой предвзятости автора к персонажу убеждает, не требуя никаких дополнительных аргументов, предпринятая попытка литературного портрета: «Жалкий, зеленый, больной, с личиком трупика, с выражением зеленоглазой змеи, мне казался порою юнцом, убежавшим из склепа, где он познакомился уже с червем; вздев пенсне, расчесавши пробориком черные волосы, серый пиджак затянувши на гордую грудку, года удивлял нас уменьем кусать и себя и других», и т. д. [287]287
Белый Андрей.Между двух революций. М., 1990. С. 223.
[Закрыть]Этот резкий до оскорбительности шарж, возможно, имеет под собой лишь одно нравственное оправдание: в нем сконцентрированы определенные устойчивые черты облика поэта, подмеченные современниками («Дорогой зеленый друг», – обращалась в письмах к Ходасевичу Нина Петровская [288]288
См.: Из переписки Н. И. Петровской / Публикация Р. Л. Щербакова и Е. А. Муравьевой // Минувшее. Исторический альманах. М.; СПб., 1993. Вып. 14. С. 372, 377, 380, 384.
[Закрыть]) и выделявшиеся им самим как непременные составляющие образа его лирического персонажа; признававший себя за «всезнающего, как змея» в зрелые годы («Перед зеркалом», 1924), Ходасевич и двадцатилетним юношей представал, в соответствии с определением Белого, «юнцом, убежавшим из склепа»:
Нет, молодость, ты мне была верна <…>
Ты тайной ночью в склеп меня водила
И ставила у темного окна [289]289
Ходасевич В.Стихотворения. Л., 1989. С. 52 («Библиотека поэта». Большая серия). Далее ссылки на это издание приводятся в тексте указанием в скобках номера страницы. В комментариях Н. А. Богомолова и Д. Б. Волчека (С. 362) отмечено, что Белый пользовался образами этого стихотворения при создании портрета Ходасевича в «Между двух революций».
[Закрыть].
Цитированное стихотворение (1907) впервые увидело свет в составе первой книги стихов Ходасевича «Молодость», заглавие которой, по общему мнению и в соответствии с авторским замыслом, иронически контрастировало с ее содержанием. Валерий Брюсов, давая оценку сборника в статье «Дебютанты» (1908), отмечал преобладающий в нем «тон старческого бессилия» [290]290
Брюсов Валерий.Среди поэтов. 1894–1924: Манифесты. Статьи. Рецензии. М., 1990. С. 264.
[Закрыть]. Виктор Гофман выражал надежду на то, что Ходасевичу в будущем удастся избежать «печальной судьбы многих скороспелых вундеркиндов, с их старообразною „молодостью“» [291]291
Русская Мысль. 1908. № 7. Отд. III. С. 144.
[Закрыть]. Впрочем, лишенная специфически «юношеских» поэтических эмоций «Молодость» Ходасевича все же выдавала возраст автора самой фактурой включенных в нее текстов, демонстрировавшей сугубую их зависимость от творчества признанных мастеров символистской школы. Тот же В. Гофман подмечал: «Как и обыкновенно в первых книгах начинающих поэтов, и у г. Ходасевича не обошлось без подражаний или, по крайней мере, бессознательного влияния полюбившихся образцов. Наиболее близкими поэту были, по-видимому, Блок („Кольца“) и Брюсов (напр., „Гадание“, „Все тропы проклятью преданы“)» [292]292
Там же. С. 143.
[Закрыть]. Гофман не называет среди «полюбившихся образцов» Андрея Белого, может быть, потому, что сам Ходасевич акцентировал эту связь: заключающее «Молодость» стихотворение – «Пролог неоконченной пьесы» (12 декабря 1907 г.), посвященный Андрею Белому. Провозглашая в нем:
Жребий поэтов – бичи и распятья.
Каждый венчался терновым венцом
(С. 70), —
Ходасевич не просто формулирует свое творческое кредо, но соотносит его с тем опытом «подражания Христу», который утверждал Андрей Белый и в лирических исповедях:
и в «жизнетворческом» поведении [294]294
Ср. свидетельство Н. Валентинова: «Однажды, придя ко мне, Белый стал около стены, прижал к ней крестом поднятые руки и почти со слезами стал жаловаться: „Я распятый, я на кресте. Всю жизнь от рождения я должен страдать. Страдания мои никто не знает“» ( Валентинов И.Два года с символистами. Stanford, California, 1969. С. 51). Достоверность этого эпизода косвенно подтверждается эпистолярным материалом; например, 7 августа 1906 г. Белый писал Д. В. Философову: «…я вот уже два года в положении человека, которого распинают, и не люди, а судьба» (С. 398 наст. изд. [в файле – раздел «Письма Андрея Белого в собрании Ахмерстского центра русской культуры», письмо № 1. Д. В. Философову. Москва, 7 августа 1906 г. – прим. верст.]). Тот же мотив – в стихотворении Белого «Вечный зов» (1903; «Золото в лазури». С. 18):
Проповедуя скорый конец,я предстал, словно новый Христос,возложивши терновый венец,разукрашенный пламенем роз. Тематические переклички между «Прологом неоконченной пьесы» и стихотворениями Белого отмечены в комментариях Джона Мальмстада и Роберта Хьюза в кн.: Ходасевич В.Собрание сочинений. Ann Arbor: Ardis, 1983. Т. 1. С. 286–287.
[Закрыть].
Среди поэтических учителей Ходасевича Белый занимает одно из самых заметных мест. В ряде юношеских стихотворений, не включенных автором в «Молодость», слышны отзвуки как «аргонавтических» гимнов Белого к солнцу («Достижение», 1905. С. 202–204), так и его цикла «Тоска о воле» [295]295
Альманах к-ва «Гриф». М., 1905. С. 9–22.
[Закрыть], воспевающего бегство из города на «вольный простор»:
Я не люблю вас, люди, люди,
Из серокаменных домов!
Вы не участвуете в чуде
Пророчества и вещих снов. <…>
Я вас покинул, люди, люди!
(«С простора», 1905. С. 208)
Стихотворение «Осень» (1905), вошедшее в «Молодость», представляет собой вариацию поэтических мотивов «Золота в лазури» Белого [296]296
Параллель отмечена в примечаниях Н. А. Богомолова и Д. Б. Волчека (С. 363).
[Закрыть]; в стихотворении «Протянулись дни мои…» (1907. С. 55–56) Ходасевич явно ориентируется на образные ряды «послелазурных» поэтических опытов Белого, позднее получивших окончательное оформление в «Пепле» («На распутьях, в кабаках // Утолял я голод волчий»), вплоть до конкретных реминисценций: образ паука («Слышу шелест лап паучьих») в сочетании с мотивом любовного страдания («Долго мука сердце плавила, // И какая злая боль!», «Дни мои текут без жалобы») восходит к стихотворению Белого «Калека», опубликованному в № 3 журнала «Золотое Руно» за 1906 г.:
Бежишь, – а мне чего-то жаль.
Ушла, – а мне так больно, больно.
Нет – не умру. Нет – буду жить.
О, этот тонкий, пьяный запах.
Пусть надо мной, где блещет нить.
Звенит комар в паучьих лапах [297]297
Белый Андрей.Стихотворения / Herausgegeben, eingeleitet und kommentiert von John E. Malmstad. München, 1982. T. 3. C. 133; Белый Андрей.Стихотворения и поэмы. СПб.; М., 2006. Т. 1. С. 451 («Новая Библиотека поэта»). В переработанной редакции и под заглавием «Паук» вошло в книгу Андрея Белого «Пепел» (СПб., 1909. С. 103–106).
[Закрыть].
Аналогичным образом стихотворение из «Молодости» «Вечер холодно-весенний…» (1907) эксплуатирует «железнодорожную» тематику («Насыпи, рельсы и шпалы, // Извивы железной дороги…», «Поезд, гремя и качаясь, // Обдаст меня ветром и паром». – С. 65), уже освоенную Белым в стихотворении «На рельсах» (1904) [298]298
Впервые опубликовано в «Альманахе к-ва „Гриф“» (М., 1905. С. 18–19); в этом же издании состоялся поэтический дебют Ходасевича.
[Закрыть]. «…Андрей ли это Белый, только без очарования его зацепок <…>», – проницательно замечал о «Молодости» Ходасевича И. Ф. Анненский, попутно касаясь первой книги поэта в статье «О современном лиризме» [299]299
Анненский И.Книги отражений. М., 1979. С. 381.
[Закрыть].
Линии связи между Ходасевичем и Белым в «Молодости» затрагивали, однако, не только сферу поэтической фразеологии и тематико-стилевой регистр. В 1921 г., задумав переиздать свой первый сборник, Ходасевич написал к нему предисловие, в котором разъяснял свои побудительные мотивы: «…это очень слабая книжка, и мила она мне не литературно, а биографически. Она связана с дорогими воспоминаниями. <…> Есть в ней отзвуки той поры, когда символизм еще не сказал последнего своего слова, когда для некоторых, особенно таких юных, каков был я, он еще не застыл в формах литературной школы, а был способом чувствовать, мыслить и, более того, – жить.<…> Вижу, что даже отдельные образы, строки, слова этих стихов имели когда-то особый, ныне затерянный смысл» [300]300
Ходасевич В.Собрание сочинений / Под ред. Джона Мальмстада и Роберта Хьюза. Т. 1. С. 279.
[Закрыть]. В этих высказываниях – первый набросок той характеристики символизма как творческого метода, ставящего перед собой не только эстетические, но и «жизнетворческие» цели, которую позднее даст Ходасевич в очерке «Конец Ренаты», открывающем его мемуарную книгу «Некрополь» («Символизм не хотел быть только художественной школой, литературным течением. <…> Это был ряд попыток, порой истинно героических, – найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства») [301]301
Ходасевич В. Ф.Некрополь. Воспоминания. Bruxelles, <1939>. С. 8.
[Закрыть]. «Конец Ренаты» продиктован многими из тех «дорогих воспоминаний», которые, в сознании зрелого Ходасевича, наполняют особым содержанием его молодость – и книгу «Молодость», разумеется. «Затерянный смысл» первой книги Ходасевича не в последнюю очередь связан с судьбами трех героев «Конца Ренаты» – Нины Петровской, Андрея Белого и Валерия Брюсова [302]302
Их взаимоотношения, помимо «Конца Ренаты» и двух других мемуарных очерков Ходасевича («Брюсов», «Андрей Белый»), входящих в «Некрополь», характеризуются в новейших работах: «Жизнь и смерть Нины Петровской» / Публикация Э. Гарэтто // Минувшее. Исторический альманах. Paris, 1989. Вып. 8. С. 7–138 (с включением полного текста «Воспоминаний» Петровской); Гречишкин С. С., Лавров А. В.Биографические источники романа Брюсова «Огненный Ангел» // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 530–589; Минц З. Г.Граф Генрих фон Оттергейм и «московский ренессанс». Символист Андрей Белый в «Огненном Ангеле» Валерия Брюсова // Андрей Белый. Проблемы творчества: Статьи. Воспоминания. Публикации. М., 1988. С. 215–240; Grossman J. D.Valery Briusov and Nina Petrovskaia: Clashing Models of Life and Art // Creating Life: The Aesthetic Utopia of Russian Modernism. Stanford, California, 1994. P. 122–150, 256–265. См. также отдельное издание: Валерий Брюсов – Нина Петровская. Переписка. 1904–1913 / Вступительные статьи, подготовка текста и комментарии Н. А. Богомолова и А. В. Лаврова. М., 2004.
[Закрыть], а также с наблюдениями и переживаниями самого Ходасевича, входившего в ближайший круг «посвященных» в их любовную драму (скорее всего, именно эту роль Ходасевича-«конфидента» определенно подразумевает Белый в своем позднейшем злоречии: «…он умел поразить прямотою <…> кто мог подумать, что это – прием: войти в душу ко всякому; он и входил во все души, в них располагаясь с комфортом <…>» [303]303
Белый Андрей.Между двух революций. С. 223.
[Закрыть]).
Завершение первого сборника Ходасевича стихотворением, посвященным Андрею Белому, – знак тех близких, дружественно-доверительных отношений, которые установились между начинающим поэтом и уже маститым к тому времени писателем-символистом в 1907 г. [304]304
Подробнее ем.: Хьюз Роберт.Белый и Ходасевич: к истории отношений // Вестник Русского христианского движения. 1987. № 151. С. 150–151.
[Закрыть]. Посредницей между ними нередко оказывалась Нина Петровская, связанная в ту пору с Ходасевичем узами теснейшей дружбы и постоянного общения: в Москве она жила в доме князя Н. Э. Голицына в Большом Николо-Песковском переулке, где снимал квартиру и Ходасевич, летом 1906 и 1907 г. навещала его в имении Лидино (близ Бологого); в дни разлуки с Ходасевичем Петровская сетовала на нехватку «наших бесед и обстановки „сумасшедшего дома“, которую мы создавали взаимной наличностью» [305]305
Письмо к В. Ф. Ходасевичу от 29 апреля 1907 г. // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 14. С. 372–373.
[Закрыть]; в другом письме к Ходасевичу (от 11 мая 1907 г.) она замечала: «…меня не тешат контрасты, я ищу подобия. У нас с Вами есть какое-то печальное сходство» [306]306
Там же. С. 378.
[Закрыть]. В неотправленном письме к Петровской, датированном 24 ноября 1911 г. (днем кончины его отца), Ходасевич признавался: «…знайте, что я люблю Вас больше, чем всех других людей вместе» [307]307
Там же. С. 391.
[Закрыть]. Отношение Петровской к нему никогда не проявлялось с такой же силой и было переменчивым (в частности, серьезное охлаждение приходится на весну 1908 г.) [308]308
Резкими высказываниями о Ходасевиче полны письма Петровской к Е. Л. Янтареву, относящиеся к этому времени: «Ну что Вам делать с этими хамами вроде Владьки? Это ведь будущий „барон“ из ДнаГорького. <…> Не написала ему ни строчки, и вообще моей дружбе с ним – конец» (Неаполь, 13/26 апреля 1908 г.); «…ах, как я ненавижу Владьку – узнала о нем еще подлости» (Флоренция, 18 апреля / 1 мая 1908 г.) ( Богомолов Н.Итальянские письма Нины Петровской // Русско-итальянский архив / Сост. Д. Рицци и А. Шишкин. Trento, 1997. С. 154, 151).
[Закрыть], но тем не менее именно Ходасевич одно время был посвящен в самые интимные обстоятельства ее жизни и во все перипетии ее продолжавшегося романа с Брюсовым (а также знал и о характере ее взаимоотношений с Андреем Белым). Образы этих двух поэтов-символистов таятся в подтексте тех стихотворений из «Молодости», которые прямо или косвенно обращены к Нине Петровской.
Посвящение «Нине Петровской» предпослано только одному из стихотворений «Молодости» – «Sanctus amor» (С. 54–55), полемически соотносящемуся с двумя стихотворениями Андрея Белого и Брюсова, одинаково озаглавленными («Предание»), отражающими отношения их авторов с Петровской и воспевающими, соответственно, идеально-«мистериальную», «святую любовь» (Белый: «И вот навеки иссечен // старинный лозунг: „Sanctus amor“» [309]309
Белый Андрей.Золото в лазури. С. 158.
[Закрыть]) и земную чувственную страсть (Брюсов) [310]310
«Предание» (1906) Брюсова было посвящено Андрею Белому и представляло собой полемические вариации на темы его одноименного стихотворения (см.: Брюсов Валерий.Собр. соч.: В 7 т. М., 1974. Т. 3. С. 290–292). Брюсов прочел свое «Предание» (аттестовав его как «подражание» Белому) в 1906 г. на вечере у Ходасевича в присутствии Белого (см.: Ходасевич В. Ф.Некрополь. С. 69–70).
[Закрыть], а также с заглавием книги рассказов Петровской «Sanctus amor», готовившейся к печати в издательстве «Гриф» в 1907 г. [311]311
О подготовке к печати этой книги оповещала газета «Голос Москвы» 4 июля 1907 г. (см. примечания Р. Л. Щербакова и Е. А. Муравьевой в кн.: Минувшее. Исторический альманах. Вып. 14. С. 387–388).
[Закрыть]и вышедшей в свет в 1908 г. «Sanctus amor» Ходасевича представляет собой ироническую реплику, которая переводит заданную тему, трактованную его предшественниками в соответствии с нормами «высокого» символистского стиля, в «низкий», бытовой план («Тебя целую в чаще слив, // Среди изрезанных скамеек»); аналогичным образом «минимализируется» пафос, пронизывавший «святую любовь» в интерпретации Белого и Брюсова, и отсекаются трансцендентные проекции:
Еще одно стихотворение, включенное в «Молодость», – «К портрету в черной рамке. Послание к ***» (С. 58) – в беловом автографе имеет подзаголовок «Послание к Нине Петровской» (С. 364). С образом Петровской связаны, как минимум, еще два стихотворения первой книги Ходасевича – «Воспоминание» (30–31 октября 1907 г., Петербург), посвященное Сергею Ауслендеру (и отражающее, по всей видимости, один из начальных эпизодов романа Петровской и Ауслендера), и «Цветку Ивановой ночи» (23 июня 1907 г., Лидино. – С. 69–70): написанное, вероятно, в дни пребывания Петровской в Лидине и непосредственно приуроченное к дню Ивана Купалы, оно, безусловно, учитывает в подтексте ее рассказ «Цветок Ивановой ночи» (октябрь 1903) [313]313
Впервые опубликован в «Альманахе „Гриф“» (М., 1904); перепечатан в кн.: «Юлия, или Встречи под Новодевичьим». Московская романтическая повесть конца XIX – начала XX века. М., 1990. С. 222–225.
[Закрыть]. Характерно, что и в этом стихотворении уловима реминисценция из Белого – в строфе:
Но та же ночь, что сердце жмет
В неумолимых тяжких лапах,
Мне как святыню донесет
Твой несказанный, дальний запах —
рифмовка лапах: запахнапоминает о цитированном выше «Калеке» Белого с рифмующимися строками «О, этот тонкий, пьяный запах»: «Звенит комар в паучьих лапах»; в плане этих соотнесений заключающие стихотворение Ходасевича строки «Я брошу в озеро венок, // И как он медленно потонет!» отсылают опять же к обоим «Преданиям» (у Белого: «И ей надел поверх чела // из бледных ландышей венок он»; у Брюсова: «И тихо снял с ее чела // Из белых ландышей венок он» [314]314
Белый Андрей.Золото в лазури. С. 156; Брюсов Валерий.Собр. соч.: В 7 т. Т. 3. С. 290. Параллель отмечена в комментариях Н. А. Богомолова и Д. Б. Волчека (С. 366). Согласно правдоподобному предположению P. Л. Щербакова и Е. А. Муравьевой (Минувшее. Исторический альманах. Вып. 14. С. 386), с образом Петровской и ее приездом в Лидино связано стихотворение Ходасевича «Одинокая» (25 июня 1907 г. – С. 225), в «Молодость» не вошедшее и при жизни автора не публиковавшееся. В «Одинокой» также обнаруживается подтекст, указывающий на Белого – обыгрыванием заглавия его первой поэтической книги: «Я отгорожена ширмой, // Не золотой, не лазурной»; ср. фразу из статьи Ходасевича «Девицы в платьях» (1908): «Андрей Белый подарил нас <…> солнечностью в лазурности» ( Ходасевич В.Собр. соч. / Под редакцией Джона Мальмстада и Роберта Хьюза. Ann Arbor: Ardis, 1990. Т. 2. С. 43).
[Закрыть]). Стихотворения из «Молодости», указывающие на Петровскую, включают, таким образом, и параллельные указания на Белого; аналогичная ситуация – в посвященном Белому «Прологе неоконченной пьесы». Если разгадывать «затерянный смысл» этого стихотворения в плане биографических аллюзий, то строки «Будьте покойны! – все тихо свершится. // Не уходите! – не будет стрельбы» прочитываются совершенно однозначно; Ходасевич намекает на скандальный эксцесс (позднее описанный и в его мемуарах, и в мемуарах Белого), случившийся 14 апреля 1907 г. в Политехническом музее на лекции Белого: в антракте Петровская пыталась выстрелить из револьвера в Брюсова, но револьвер дал осечку (согласно воспоминаниям Ходасевича, жертвой покушения должен был стать Белый, что согласуется с интерпретацией события в «Начале века»: «Н*** появилась под кафедрою с револьвериком в муфте; пришла ей фантазия, иль рецидив, в меня выстрелить; но, побежденная лекцией, вдруг свой гнев обернула на… Брюсова(?!) <…>» [315]315
Белый Андрей.Начало века. М., 1990. С. 315. Ср.: Ходасевич В.Некрополь. С. 19; Гречишкин С. С., Лавров А. В.Биографические источники романа Брюсова «Огненный Ангел». С. 582–583.
[Закрыть].
Поэтические реминисценции и биографические намеки, пронизывающие «Молодость», безусловно, опознавались Белым со всей отчетливостью; не исключено, что он улавливал в стихотворениях этой книги и другие актуальные «жизненные» подтексты, скрытые от взгляда «непосвященных» и отражавшие опыт его общения с Петровской, Брюсовым и Ходасевичем. Но «Молодость» должна была обратить на себя заинтересованное и сочувственное внимание Белого не только в силу этих обстоятельств – не только благодаря содержавшейся в ней «тайнописи». Доминирующие в книге Ходасевича лирические эмоции, звучащий во многих стихотворениях мотив утраты возлюбленной, отражающий личную драму автора (разрыв в 1907 г. с женой, ушедшей к С. К. Маковскому), были Белому, который только что пережил тяжелейшую и мучительную историю взаимоотношений с Л. Д. Блок, отвергшей его любовные притязания, понятны и предельно близки. Формируя в 1908 г. свою книгу «Пепел», он, разумеется, не мог не заметить «пепельной» тональности поэзии Ходасевича, сказывающейся уже в первой строке первого стихотворения «Молодости» – «В моей стране»; «Мои поля сыпучий пепел кроет» (С. 51); не мог не распознать сходства той тусклой поэтической палитры, которая стала преобладать в его собственных стихах («Какие скудные, безогненные зори!») [316]316
Белый Андрей.Урна. Стихотворения. М., 1909. С. 52 («Ночь», 1907).
[Закрыть], с атрибутами «мертвенной страны» Ходасевича, заявленными в том же стихотворении-вступлении с программной отчетливостью:
В моей стране – ни зим, ни лет, ни весен,
Ни дней, ни зорь, ни голубых ночей.
Там круглый год владычествует осень,
Так – серый свет бессолнечных лучей.
(С. 51)
«Молодость» вышла в свет в конце февраля или начале марта 1908 г.; надпись автора на экземпляре, преподнесенном Белому, гласит: «Дорогому и многоуважаемому Борису Николаевичу Бугаеву с глубокой любовью и благодарностью. Владислав Ходасевич. Весна 908» (С. 367). В том же году Белый написал два стихотворения, посвященных Ходасевичу, – «Сантиментальный романс» («1908 г. Апрель. Москва») и «Старинный дом» («1908 г. Август. Суйда») [317]317
Датировки приведены в кн.: Белый Андрей.Стихотворения. Берлин; Пб.; М., 1923. С. 191, 194.
[Закрыть]; с посвящением Ходасевичу «Старинный дом» вошел в «Пепел», а «Сантиментальный романс» – в «Урну» [318]318
Белый Андрей.Пепел. СПб., 1909. С. 119–122; Белый Андрей.Урна. С. 49–51.
[Закрыть]. Готовя позднейшие издания своих стихотворений, Белый, как правило, снимал многочисленные посвящения, предпосланные текстам в «Золоте в лазури», «Пепле» и «Урне»; свою установку он разъяснял в письме к Иванову-Разумнику от 19 июня / 2 июля 1914 г.: «Посвящение имеет цену, если оно есть действительно посвящение, а не просто визитная картонка; посвящения „визитные карточки“ яуничтожил» [319]319
Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. СПб., 1998. С. 46.
[Закрыть]. Адресованность «Старинного дома» и «Сантиментального романса» Ходасевичу явно не расценивалась Белым как жест литературного этикета и «визитная карточка». Оба посвящения были сохранены в берлинском издании «Стихотворений» 1923 г.; более того: «Старинный дом» и «Сантиментальный романс» были помещены в этом издании одно за другим; в разделе «Прежде и теперь», в который вошли оба стихотворения, образовался как бы особый «ходасевичский» микроцикл. Разумеется, в таком решении Белого по-своему отразились чрезвычайно близкие отношения, связывавшие его с Ходасевичем во время жизни в Берлине, а также исключительно высокая оценка зрелой поэзии Ходасевича, которую он дал в статьях начала 1920-х гг. «Рембрандтова правда в поэзии наших дней» и «Тяжелая лира и русская лирика», но эти обстоятельства не умаляют тех смыслов, которые подразумевались автором в 1908 г., когда он решил сочетать два своих новых стихотворения с именем младшего соратника по символистскому движению.
Комментаторы стихотворений Андрея Белого отмечали, что в «Старинном доме» имеет место «перекличка с некоторыми стихами первого сборника Ходасевича» [320]320
Примечания Н. Б. Банк и Н. Г. Захаренко в кн.: Белый Андрей.Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1966. С. 596. («Библиотека поэта». Большая серия). Такое же указание – в комментариях С. И. Пискуновой и В. М. Пискунова (в кн.: Белый Андрей.Стихотворения и поэмы. М., 1994. С. 513) и в статье Роберта Хьюза «Белый и Ходасевич: к истории отношений» (С. 151).
[Закрыть], – правда, без указания конкретных примеров таких перекличек. На наш – может быть, недостаточно внимательный и проницательный – взгляд, прямых цитатных аллюзий из «Молодости» в названном стихотворении Белого не наблюдается. «Сантиментальный романс» в этом плане более наглядно соотнесен с творчеством адресата посвящения: в «Молодость» входит стихотворение под заглавием «Романс», а также еще два стихотворения (упомянутое выше «Цветку Ивановой ночи» и «Старинные друзья»), в первой публикации составлявшие цикл «Сантиментальные стихи» [321]321
См.: Литературно-Художественная Неделя. 1907. № 2, 24 сентября.
[Закрыть]. «Обычную изящную сантиментальность поэта» отмечал в рецензии на «Молодость» Виктор Гофман [322]322
Русская Мысль. 1908. № 7. Отд. III. С. 143.
[Закрыть]; та же особенность ранних стихов Ходасевича, как чрезвычайно характерная для творческого облика их автора, Белым, безусловно, была подмечена и воспринята сочувственно. Думается, что линии связи между «ходасевичскими» стихотворениями Андрея Белого и личностью и поэзией Ходасевича проходят не столько в плане конкретных образных перекличек и реминисценций, сколько благодаря сходству «сантиментальных» любовно-психологических коллизий, нашедших свое отражение в «Молодости» и в лирике Белого 1907–1908 гг.
В предисловии к «Урне» Андрей Белый подчеркивал, что «лейтмотив этой книги – раздумье о бренности человеческого естества с его страстями и порывами», что в «Урну» он заключает свое «мертвое „я“» [323]323
Белый Андрей.Урна. С. 11–12.
[Закрыть]. Лирический субъект ранней поэзии Ходасевича мог бы описать свое мироощущение в тех же самых выражениях. Оба поэта отдают предпочтение сквозному лирическому сюжету, разрабатываемому во множестве их стихотворений этой поры: в различных модификациях проходит тема любовной утраты, неразделенной любви; эта тема составляет основное содержание «Сантиментального романса» («Друг друга нам, // Увы, не лицезреть»), в «Старинном доме» она подается в ироническом ключе (иронический ракурс часто предопределяет поэтическое мировидение Ходасевича) – в живописании ностальгических мечтаний «напудренной красотки семидесяти лет»: «Любовь, // Мечта, весна и сладость – // Не возвратитесь вновь».
«Архаические» аксессуары, которыми изобилует это стихотворение (и отчасти повторяющиеся в «Сантиментальном романсе»: «Зажжем кенкэтов // Бронзовых огни»; в «Старинном доме»: «Кенкэты и портреты»), на свой лад отражают последовательно проводившуюся Белым во второй половине 1900-х гг. общую установку на традиции «золотого века» русской поэзии, на сигнализирующие о прошлом языковые пласты и стилевые приемы. «Неоклассическая» поэтика, которой он отдает предпочтение во многих стихотворениях «Пепла» и в большинстве стихотворений «Урны», предполагала и воскрешение лирических жанров, активно эксплуатировавшихся в литературе давно минувших десятилетий. «Сантиментальный романс» и ряд других стихотворений Белого сходного эмоционального звучания представляют собой опыты элегического творчества на новый лад; в них налицо традиционная «элегическая ситуация меланхолического размышления и уединенного созерцания», призванная «создавать эмоциональную атмосферу „сладкой меланхолии“» [324]324
Ваиуро В. Э.Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 56.
[Закрыть]. Один и тот же мотив любовного разуверения, звучащий во многих стихотворениях «Урны», являет собой пример характерно элегической монотонии, соответствующей «монотонности скорби, оплакивающей себя» [325]325
Там же. С. 72–73.
[Закрыть]. В своих «архаизаторских» устремлениях Белый не был одинок: «неоклассическую» поэтику активно осваивали его ближайший друг Сергей Соловьев («Цветы и ладан», 1907; «Апрель», 1910), соратник по журналу «Весы» Борис Садовской («Позднее утро», 1909), рано умерший поэт Юрий Сидоров (его посмертная книга вышла с предисловием Белого) [326]326
См.: Сидоров Ю.Стихотворения. М., 1910. С. 9–12.
[Закрыть]; первая книга Ходасевича также всецело вписывалась в этот ряд. Многие «сантиментальные» стихи, вошедшие в «Молодость», используют лексико-стилистические средства, присущие «старинной» поэзии, и в этом сказывалась осознанная творческая программа автора: «Шутя пою наивные слова» («Романс». – С. 64). Стихотворение Ходасевича «Поэт» имеет подзаголовок, указывающий на его жанровую природу: «Элегия», – и обрисовывает лирического персонажа, откровенно стилизованного под типовой облик элегического героя: «Печален день, тоскливо плачет ночь, // Как плеск стихов унылого поэта» (С. 65). «Наивные слова», звучавшие в первой книге Ходасевича, рифмовались для Белого с его собственными попытками «сантиментального» творчества.
Элегические ламентации Ходасевича в биографическом плане подразумевали главным образом Марину Рындину, Белый в своих лирических излияниях исповедовался о поруганном чувстве к Л. Д. Блок; параллелизм в этих психологических ситуациях подчеркивался и разительным сходством минорных настроений у обоих стихотворцев: с образами поэта-«мертвеца» («Sanctus amor») и «мертвого рассвета» («Утро», 1907. – С. 55) у Ходасевича созвучен «Мертвый переулок» у Белого в «Старинном доме». С мотивами тоски, томления, смерти, преобладающими в «Молодости», связана по контрасту музыкальная тема, общая для «ходасевичских» стихотворений Белого: «Рояль открыт. // Поет и плачет клавиш» («Сантиментальный романс»), «Рыдает сонатина // Потоком томных гамм» («Старинный дом»); считая музыку наиболее «запредельным» из искусств, позволяющим расслышать «гаммы из неведомого мира» [327]327
Белый Андрей.Симфонии. Л., 1991. С. 119.
[Закрыть], Белый воспринимал ее как форму указания на то «живое „я“»,которому суждено пробудиться «к истинному» [328]328
См.: Белый Андрей.Урна. С. 11 («Вместо предисловия»).
[Закрыть]. Посвящая свои стихотворения Ходасевичу, Белый не только констатировал родство поэтических эмоций, но и одновременно намекал адресату на возможность изживания столь заворожившего его «мертвого» начала.
Образ «мертвого поэта» возникает у Белого и в одном из знаменитейших его стихотворений – «Друзьям» («Золотому блеску верил, // А умер от солнечных стрел» и т. д.), представляющем собой, опять же – в плане прослеженных соответствий с «золотым веком» русской поэзии, – попытку обновления «архаической» традиции «кладбищенской» элегии. Включая в 1908 г. стихотворение в «Пепел», Белый предпослал ему посвящение Н. И. Петровской: возможно, что тем самым поэт не только отдавал дань памяти былой «мистериальной» любви, но и учитывал новый круг ассоциаций – подразумевающих, в частности, заметный след, оставленный Петровской в первой книге Ходасевича, и, соответственно, прочерчивающих параллель между персонажем автоэпитафии Белого и тем «мертвецом», каким пытался представить себя автор «Молодости». Описывая в воспоминаниях «Между двух революций» 1908 год как «мертвый год», в котором «откладывались безнадежнейшие строчки „Урны“», Белый не случайно здесь же, следом изображает Ходасевича своеобразным «ангелом-хранителем» этих безысходных настроений: «…являлся зеленою гусеницей, облеченной в серую пару, В. Ф. Ходасевич; с икающим смехом сорил своим пеплом, рассказывая очередные мутнящие душу мне сплетни» [329]329
Белый Андрей.Между двух революций. С. 286, 288.
[Закрыть]. Уже отмеченные заведомая предвзятость и гротеск в этих и подобных им описаниях не позволяют воспринимать их как реальную картину; они – яркий пример того, что Ходасевич назвал «враньем ужасным, горестным». Что же касается осознававшейся Белым до конца своих дней глубинной связи с Ходасевичем в пору написания «Старинного дома» и «Сантиментального романса», то она имеет под собой подлинно пережитое – и творчески пережитое.
