Текст книги "Андрей Белый"

Автор книги: Александр Лавров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

«Производственный роман» – последний замысел Андрея Белого

В обзоре литературного наследства Андрея Белого, составленном при ближайшем участии вдовы писателя, К. Н. Бугаевой, сообщается: «Весною и летом 1933 г. Андрей Белый неоднократно говорил о новой для себя форме творчества: производственном романе. В одном из иллюстрированных журналов он прочел о предполагавшемся строительстве железной дороги через Мамисонский перевал и решил взять темой романа строительство этой дороги на определенном участке: Мамисонский перевал – Шови – Гори» [688]688
  Бугаева К., Петровский А., <Пинес Д.>.Литературное наследство Андрея Белого // Литературное наследство. М., 1937. Т. 27/28. С. 609.


[Закрыть]. О том же намерении (условие реализации которого – поездка на Кавказ) сообщает и сам Белый в письме к Г. А. Санникову от 28 июня 1933 г.: «…загорелось желание попробовать новой жизни (тут возможность и длительно жить на Кавказе, и материал для очерков, и искание новых форм для производственного романа)» [689]689
  Наше наследие. 1990. № 5(17). С. 95 / Публикация Даниила Санникова.


[Закрыть].

Никаких следов конкретной работы над осуществлением этого – видимо, последнего из масштабных творческих проектов Белого (писатель скончался 8 января 1934 г.) – не выявлено. Тем не менее представляется правомерным сформулировать некоторые предположения относительно того, какие задачи пытался разрешить Белый в ходе реализации своего замысла и в каких образно-смысловых контурах этот замысел мог воплотиться, какой круг идей и представлений он прямо или косвенно затрагивал. Осознавая всю неизбежную гипотетичность подобного подхода, укажем, однако, – в качестве методологического ориентира – на некоторые вполне убедительные попытки описания семантико-ассоциативного поля, в пространстве которого прогнозировалось осуществление неосуществленного, – и прежде всего на реконструкцию пушкинского драматического замысла «Иисус», предпринятую Ю. М. Лотманом. [690]690
  См.: Лотман Ю. М.Опыт реконструкции пушкинского сюжета об Иисусе // Временник Пушкинской комиссии. 1979. Л., 1982. С. 15–27.


[Закрыть]

Относительно задач, которые ставил перед собой Белый, принимаясь за роман «производственной» тематики, и надежд, которые перед ним вырисовывались в случае успешного завершения задуманного, двух мнений, видимо, не возникнет. Обстоятельства его жизни в Советской России лапидарно охарактеризовала Н. Я. Мандельштам: «…он <…> остро ощущал безлюдие и одиночество, чувствовал себя отвергнутым и непрочтенным. Ведь судьба его читателей и друзей была очень горькой; он только и делал, что провожал в ссылки и встречал тех, кто возвращался, отбыв срок. Его самого не трогали, но вокруг вычищали всех» [691]691
  Мандельштам Надежда.Воспоминания. Paris, 1982. С. 163.


[Закрыть]. На рубеже 1920–1930-х гг. и в особенности в 1931 г., когда были арестованы его ближайшие друзья-антропософы, в том числе спутница его жизни К. Н. Васильева, когда органами ОГПУ были изъяты его собственные творческие рукописи и дневники, Белый отчетливо понял, что единственная возможность продолжать легальную литературную деятельность – а также, видимо, и возможность избежать прямых репрессий – открывается ему лишь путем компромисса с властью и в подчинении ее идеологическому диктату. И в пространных объяснительных заявлениях в Коллегию ОГПУ, и в личной беседе с всесильным тогда представителем этого учреждения Я. С. Аграновым, курировавшим писательский цех, Белый всячески пытался убедить в своей политической лояльности, в положительном отношении русских антропософов к Октябрьской революции, в созвучии собственного творчества советским установкам [692]692
  См.: К биографии Андрея Белого: три документа / Публикация Г. П. Струве // Новый журнал. Нью-Йорк, 1976. Кн. 124. С. 152–162; Из «секретных» фондов в СССР / Публикация Дж. Мальмстада // Минувшее. Исторический альманах. Paris, 1991. Вып. 12. С. 349–361; Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. СПб., 1998. С. 678–681.


[Закрыть]. Вполне осознававший свое зыбкое положение оставленного на свободе по верховной милости, исполненный благодарности за то, что в результате хлопот и данных им объяснений К. Н. Васильеву выпустили на волю (после чего она официально стала его женой), Белый предпринял целый ряд недвусмысленных жестов, сигнализировавших о его готовности присоединить свой голос к общему писательскому хору.

Литературная ситуация, складывавшаяся тогда в стране, вполне благоприятствовала подобной линии поведения. После ликвидации РАПП в 1932 г. и объявления нового официального курса на создание единого Союза советских писателей идея консолидации творческих сил стала генеральной. Это означало, в частности, что литературно-партийное начальство готово было простить идейно чуждым писателям былые прегрешения в обмен на покаянные тирады с их стороны и выражение готовности вышагивать в общем строю. На втором пленуме Оргкомитета будущего Союза советских писателей, проходившем 12–19 февраля 1933 г., его председатель И. М. Гронский сформулировал позицию руководства с предельной ясностью:

«Принимать в союз нужно писателей, стоящих на платформе советской власти и желающих участвовать в соцстроительстве. Если кто-либо не хочет еще перейти на платформу советской власти, пусть он остается за пределами Союза советских писателей. Мы терпеливо ждали несколько месяцев этих людей. Но это – люди, видимо, безнадежные. Пусть они сами свою судьбу определят. Мы таких людей в ССП принимать не должны. Мы терпеливо руководим армией литературы, но не думайте, что антисоветские или контрреволюционные элементы мы будем по головке гладить, нет, мы с ними будем бороться и будем бороться как большевики. ( Аплодисменты.)» [693]693
  Новый мир. 1933. № 2. С. 260. Впрочем, для многих писателей-«попутчиков» положение дел прояснилось задолго до этих декретивных указаний; ср., например, заявления Л. Леонова (сентябрь 1931 г.): «В перестройке писатель заинтересован прежде всего сам, ибо ему жить и работать; союзу попутчиков следует много думать над этим: не доехал ли он уже до своей станции. Ибо в дальнейшем поезд ускоряет ход, перегоны станут все длиннее, и на ходу выпрыгивающим из социалистического экспресса все больше будет грозить опасность попасть под его колеса» (Новый мир. 1931. № 10. С. 125). Подробнее см.: Добренко Евгений.Формовка советского писателя. Социальные и эстетические истоки советской литературной культуры. СПб., 1999. С. 454–456.


[Закрыть].

Как именно будут бороться большевики, дополнительных разъяснений не требовало. Андрей Белый, не дожидаясь этих грозных предостережений, высказался на злободневную тему вполне внятно еще 30 октября 1932 г. на первом пленуме Оргкомитета. В своей речи он заявлял: «Поворот партии к широким писательским кругам, вышедшим из интеллигенции, знаменует, что литература входит в полосу строительства, подобного строительству Днепростроя»; «Мы хотели бы с головой служить делу социалистического строительства!»; «Факт, что обращение партии и ко мне, обобществляет мой станок» и т. д. [694]694
  Советская литература на новом этапе. Стенограмма первого пленума Оргкомитета Союза советских писателей (29 октября – 3 ноября 1932). М., 1933. С. 69–71; Андрей Белый. Проблемы творчества: Статьи. Воспоминания. Публикации / Сост. Ст. Лесневский и Ал. Михайлов. М., 1988. С. 679–682 / Публикация Т. В. Анчуговой.


[Закрыть](показательно интенсивное использование в речи «производственной» лексики: оценка творчества в категориях трудовых процессов была общим местом советских эстетических деклараций со времен организации Пролеткульта – а о своей работе в 1918 г. с «молодыми представителями пролетарской литературы» Белый также не преминул вспомнить в этой речи). Выступление Белого было встречено весьма благосклонно; лишь В. М. Бахметьев отметил, что Белый, упомянувший о своем чтении Маркса, забыл сообщить о том, что он читал также и «Тайноведение», и «антропософа Штейнера», и «отом, „как познать сверхчувственные миры“», – но эти читательские предпочтения неофита советского писательского сообщества не делают его окончательно безнадежным: «Тем не менее, мы с большой радостью будем помогать Андрею Белому найти настоящую дорогу, дорогу к нашей великой героической действительности» [695]695
  Советская литература на новом этапе. С. 193.


[Закрыть]. Почти елейные речи пролились из уст еще недавно самых оголтелых «рапповцев»: А. И. Тарасов-Родионов подчеркнул, что Белый «совершенно отчетливо и совершенно искренно признал сейчас свой писательский станок обобществленным для нужд социалистического переустройства общества», а Леопольд Авербах (признавшийся, что впервые видел и слышал Белого) заявил, что «был рад его речи и рад ответить ему тем, что мы с ним находимся вместе по одну сторону баррикад»; секретарь Оргкомитета В. Я. Кирпотин в своем заключительном слове также особо остановился на выступлении Белого: «Когда он протягивает руку <…> то я могу ответить от имени всех писателей-коммунистов, что мы охотно принимаем эту руку для крепкого рукопожатия, ибо мы сейчас в одном лагере <…>» [696]696
  Там же. С. 176, 116, 248. Ср. заключение И. М. Гронского в письме к И. В. Сталину, Л. М. Кагановичу, А. И. Стецкому (весна 1933 г.): «Наметившийся на первом пленуме поворот правых писателей в сторону советской власти (заявления Андрея Белого, М. М. Пришвина <…>) оказался более значительным, чем мы предполагали в начале» («Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 гг.: Сб. документов / Сост. Д. Л. Бабиченко. М., 1994. С. 9).


[Закрыть]. Для партийных функционеров от литературы и режиссеров массового действа, призванного манифестировать идейную сплоченность советских писателей, Белый в данном случае оказался на редкость удобной фигурой: он давал возможность продемонстрировать якобы имеющую место толерантность начальства по отношению к «чуждым» или «заблудшим» авторам (правда, только к тем, которые готовы были принять навязываемые правила игры), а кроме того, являл собою яркий декоративный элемент – эффектный реликт ушедшей литературной эпохи, а также во всех отношениях, и даже в рядах «попутчиков», совершенно экзотическую персону, очень удобную для показа тех широчайших возможностей, которые открывал заботливо и планомерно организованный процесс идейной «перековки».

После возвращения осенью 1923 г. из Берлина Андрей Белый длительное время пребывал в неопределенном положении не то сомнительного «попутчика», не то «внутреннего эмигранта», исключительно остро переживал свою творческую невостребованность и лишь уповал «скромно и честно трудиться у себя в углу; иметь минимальные средства для этого» [697]697
  Письмо Андрея Белого к С. А. Головиной (1930 г.?) // Перспектива-87. Советская литература сегодня: Сб. статей. М., 1988. С. 497 / Публикация Т. В. Анчуговой.


[Закрыть]. В таких обстоятельствах приоткрывшаяся возможность восстановления живых литературных связей и участия в современном литературном процессе, пусть даже и ценой «перековки», была воспринята им с немалым энтузиазмом. Белого избирают членом групкома ГИХЛ (19 июля 1932 г.), 23 ноября 1932 г. он выступает в Оргкомитете Союза советских писателей с докладом «Культура краеведческого очерка», 15 января 1933 г., при огромном стечении слушателей, – с докладом «Гоголь и „Мертвые души“ в постановке Художественного театра», имевшим исключительный успех [698]698
  18 января 1933 г. Г. А. Санников писал Ф. В. Гладкову в этой связи: «Доклад был потрясающий. Ничего подобного за все последние годы на литературных собраниях не бывало… От овации, устроенной ему, он не знал, куда деваться, растерялся, сконфузился и собирался нырнуть под стол» ( Гладкова С.Счастье общения // Воспоминания о Ф. Гладкове: Сборник. М., 1978. С. 175). См. также описание этого выступления Белого в «Попутных записях» А К. Гладкова ( Гладков Александр.Поздние вечера: Воспоминания, статьи, заметки. М., 1986. С. 278–281).


[Закрыть]; наконец, 11 февраля 1933 г. в Политехническом музее состоялся персональный «Вечер Андрея Белого», повторенный 27 февраля.

Все эти акции, включая и программное выступление на первом пленуме Оргкомитета, не могли состояться без благоволения сверху, которое снизошло на Белого в лице И. М. Гронского, влиятельного тогда партийного деятеля, назначенного председателем Оргкомитета Союза советских писателей, бывшего (с 1928 г.) ответственным редактором «Известий ВЦИК», а также возглавлявшего (с начала 1932 г.) журнал «Новый мир», выходивший при издательстве «Известий». В литературных кругах Гронский слыл за «либерала», покровительствовавшего писателям-«попутчикам» [699]699
  См. предисловие М. Никё к публикации выступления И. М. Гронского «О крестьянских писателях» (Минувшее. Исторический альманах. Paris, 1989. Вып. 8. С. 139–141), а также: Флейшман Лазарь.Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. <СПб.>, 2005. С. 66–67, 150–151.


[Закрыть]. Белый познакомился с ним в феврале или марте 1932 г., после чего получил возможность регулярно печататься в «Новом мире» (в 1932–1933 гг. там были опубликованы три его статьи и две подборки глав из мемуарных книг). 10 февраля 1933 г. Белый был приглашен на вечер к Гронскому, где познакомился с особами из самых «верхов» – членом Политбюро ЦК ВКП(б) В. В. Куйбышевым и заведующим отделом культуры и пропаганды при ЦК ВКП(б) А. И. Стецким. В письме к Е. Н. Кезельман, относящемся к началу марта 1933 г., Белый «в порядке перечисления <…> немногих приятных впечатлений» указал: «…просидел две ночи у Гронского с Куйбышевым, от которого осталось очень приятное впечатление; послал ему „Маски“ по его просьбе <…>. Теперь беру в „Гихле“ рабочий кружок из писателей-ударников (будет нечто вроде пролеткультика)» [700]700
  Новый журнал. Кн. 124. Нью-Йорк, 1976. С. 165 / Публикация Роджера Кийза. О вовлечении рабочих-«ударников» в литературу – одной из важнейших идеологических кампаний конца 1920-х – начала 1930-х гг. – см.: Добренко Евгений.Формовка советского писателя. С. 318–346.


[Закрыть](из затеи с «писателями-ударниками» тогда ничего не вышло, но примечательна уже сама идея подобного проекта с участием махрового символиста, пусть даже и «расстриги», в качестве наставника и воспитателя). Смещение Гронского летом 1933 г. с поста председателя Оргкомитета Союза писателей Белый воспринял с большой тревогой [701]701
  Узнав об отставке Гронского, Белый писал Г. А. Санникову (12 июня 1933 г.): «…чувствую: он-то и был связующим звеном между литер<атурной> современностью и мною» (Наше наследие. 1990. № 5 (17). С. 94). См. также письмо Белого к Ф. В. Гладкову от 17 июня 1933 г. (Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 768–769 / Публикация С. В. Гладковой).


[Закрыть], явно опасаясь, что опала покровителя отразится и на его собственной судьбе [702]702
  В действительности существенных перемен в литературном статусе Белого за последние полгода его жизни не произошло; принявший от Гронского бразды правления А. А. Фадеев (в должности заместителя председателя Оргкомитета, председателем был избран М. Горький) даже обратился к Белому с письмом (от 30 июня 1933 г.), в котором было выражено намерение привлечь его к работе по подготовке писательского съезда (см.: Фадеев А.Собр. соч.: В 7 т. М., 1971. Т. 7. С. 68–69).


[Закрыть]. В целом же у Белого были веские основания заключать (в дневниковой записи за август 1933 г.), что он теперь встречает «внимание и поддержку в партийных кругах» [703]703
  Последняя осень Андрея Белого: дневник 1933 года / Публикация, вступ. статья, комментарии М. Л. Спивак // Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 184.


[Закрыть]. Немаловажно, что эта поддержка сказывалась и в житейском плане. Гронский прикрепил Белого к Кремлевской лечебнице; благодаря ряду ходатайств разрешился и жилищный вопрос: Белому, уже десять лет, со времени возвращения из Германии в Москву, не имевшему собственного пристанища, была обещана квартира в строящемся кооперативном писательском доме [704]704
  См.: Там же. С. 184–185, 196–197; Зайцев Петр.Московские встречи (Из воспоминаний об Андрее Белом) / Публикация В. Абрамова // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 587–588.


[Закрыть]; в перспективе вырисовывались и элементарные бытовые удобства, и возможность включения в «коммуну» советских писателей в самом прямом, территориально-топографическом ее воплощении.

Белый понимал, что все эти «льготы» придется оплачивать – и не только большими денежными взносами за кооперативную квартиру, каковые могли быть обеспечены главным образом гонорарами за новые книги и новые публикации в советской печати (никаких денежных сбережений у него не было). Крупные произведения его тех лет – роман «Маски», тома мемуаров, исследование «Мастерство Гоголя» – встречали на своем пути к читателю множество препон, печатались медленно и неохотно, в отдельных случаях лишь после вынужденных исправлений и сокращений текста (как было при прохождении воспоминаний «Начало века»); все эти сочинения для тогдашних литературных комиссаров были в лучшем случае терпимыми, ограниченно дозволенными и уж никак не желанными. Возможно, именно поэтому в своем стремлении прочнее утвердиться в современной литературной ситуации Белый не исключал для себя самых радикальных шагов, впрямую соответствовавших его декларациям на писательском пленуме. С верховных трибун тогда был провозглашен – устами того же Гронского – социалистический реализм как творческий метод и вдохновляющая директива для всех правоверных советских писателей, – и Белый в 1933 г. решил включиться в разработку нового понятия и написать статью о социалистическом реализме, внести свою лепту в развитие основоположений, обозначенных Гронским [705]705
  См.: Спивак Моника.«Социалистический реализм» Андрея Белого: история ненаписанной статьи // Новое литературное обозрение. 1999. № 40. С. 332–344; Спивак Моника Л.Андрей Белый и «социалистический реализм»: в поисках новой методологии // Studia Litteraria Polono-Slavica, 5. Warszawa, 2000. S. 373–388.


[Закрыть]. Изготовить статью помешала, скорее всего, болезнь, настигшая Белого в июле 1933 г., от которой он так и не смог оправиться. Рассуждения о социалистическом реализме призваны были утвердить «советскую платформу» Белого в теоретико-эстетическом плане, на практике же новая система ориентиров, принятая экс-символистом за основу, должна была отобразиться в очерках на актуальные темы дня (одна из перспектив, которую обрисовывает для себя Белый в письме к Г. А. Санникову от 12 июня 1933 г., – «искать работы очеркистской» [706]706
  Наше наследие. 1990. № 5 (17). С. 94.


[Закрыть]) – и, конечно же, нагляднее всего в «производственном романе»: физический труд в иерархии советских ценностей котировался наивысшим образом, а роман с описанием трудовых процессов, соответственно, воспринимался как прообраз соцреалистического романа как такового и наиболее полное, адекватное и образцовое воплощение провозглашенного творческого метода [707]707
  См.: Кларк Катерина.РАПП и институциализация советского культурного поля в 1920-х – начале 1930-х годов // Социалистический канон / Под общей редакцией Ханса Гюнтера и Евгения Добренко. СПб., 2000. С. 221.


[Закрыть].

Что скрывалось за столь определенно заявленной литературной позицией Андрея Белого – холодный расчет, циничное приспособленчество (по принципу «с волками жить – по-волчьи выть») или действительное «перерожаение убеждений», искренняя завороженность сознания, изначально подвластного проективно-утопическому духу, теми красочными горизонтами, которые изображались на государственных бумагах и воспевались в государственных речах? Попытка однозначно ответить на этот вопрос была бы заведомо недостаточной и неточной. Разумеется, не приходится говорить о подлинной «перековке» писателя; цена всем его «верноподданническим» опытам артикуляции на индивидуальный манер чужих и внутренне чуждых ему идеологических тезисов покажется особенно ничтожной на фоне тех признаний, которые были зафиксированы в его дневнике (и на которые обратили особое внимание в инстанции, этот дневник изъявшей, – как на «подлинное лицо» «подпольной организации антропософов», «идейным вдохновителем и руководителем» которой был «писатель-мистик А. Белый»): «Не гориллам применять на практике идеи социального ритма.Действительность показывает, что понятие общины, коллектива, индивидуума в наших днях – „очки в руках мартышки“, она „то их понюхает, то их на хвост нанижет“… <…> Чем интересовался мир на протяжении тысячелетий… рухнуло на протяжении последних пяти лет у нас. Декретами отменили достижения тысячелетий, ибо мы переживаем „небывалый подъем“. Но радость ли блестит в глазах уличных прохожих? Переутомление, злость, страх и недоверие друг к другу таят эти серые, изможденные и отчасти уже деформированные, зверовидные какие-то лица. Лица дрессированных зверей, а не людей.<…> Огромный ноготь раздавливает нас, как клопов, с наслаждением щелкая нашими жизнями, с тем различием, что мы – не клопы, мы – действительная соль земли, без которой народ – не народ»и т. д. [708]708
  Из доклада Секретно-политического отдела ОГПУ «Об антисоветской деятельности среди интеллигенции за 1931 год» // Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК – ОГПУ – НКВД о культурной политике. 1917–1953 гг. / Сост. Андрей Артизов и Олег Наумов. М., 1999. С. 162–163.


[Закрыть].

Дневниковые записи Белого были сделаны до ареста его архива в мае 1931 г.; маловероятно, чтобы он был способен доверить бумаге размышления подобного рода после этого события. Столь же маловероятно, чтобы негативная составляющая в его восприятии окружающего социума продолжала сохраняться на первом плане сознания в пору проектирования «производственного романа» и статьи о социалистическом реализме. Как и многие другие писатели несоветского происхождения, Белый попытался пойти навстречу требованиям эпохи, не терпевшей неоднозначных подходов и решений. Подобное устремление предполагало один-единственный, безальтернативный вариант творческого поведения – доминанту «позитивного» начала над «негативным», соавторство с внутренним цензором, соответствующий отбор и интерпретацию жизненного материала, наконец, соответствующую переакцентировку и фильтрацию собственного внутреннего мира, ориентируемого теперь не на конфронтацию, а на ассимиляцию с «генеральной линией». Когда К. Н. Бугаева сообщает, что открытие в 1932 г. Днепрогэса – одной из главных мифологем «социалистического строительства» – Белый «пережил как событие» [709]709
  Бугаева К. Н.Летопись жизни и творчества Андрея Белого // РНБ. Ф. 60. Ед. хр. 107. Л. 168.


[Закрыть], думается, ей вполне можно верить: сознание писателя уже способно было органически вбирать в себя определенные элементы новой коллективистской мифологии, а не только ощущать их как внешний, давящий пресс. Творческие планы и переживания Белого, соотнесенные с верховными директивными установками, не были ни искренними, ни неискренними: они лишь выражали стремление найти свою «точку совместимости» (по формуле Л. Я. Гинзбург [710]710
  Гинзбург Лидия.Человек за письменным столом. Л., 1989. С. 300.


[Закрыть]) – адаптироваться внутри системы определенных правил поведения и высказывания, профессионально вписаться в общий актерский ансамбль, подчиненный в рамках грандиозного спектакля единой режиссерской воле. Искренность Белого в предложенных обстоятельствах – это искренность лицедея, стремящегося удачно сыграть предложенную ему роль в постановке, инициированной не им.

Тематика «производственного романа», расплодившегося в начале 1930-х гг. во множестве образцов, заполнившего страницы всех основных литературных журналов, являла собой самый непосредственный писательский отклик на «задачи момента» – ускоренную индустриализацию страны, отображение строек первой пятилетки и параллельно проводимую «формовку» «нового человека». Обращение писателей к этой проблематике гарантировало наивысшие дивиденды; для писателей же из стана бывших «попутчиков» сочинение «производственного романа» становилось самой наглядной и убедительной формой демонстрации готовности стать полноценными советскими авторами, а для некоторых из них – еще и основанием для получения индульгенции за прежние грехи: так, Л. Леонов после «Вора» (1927), вызвавшего гневные критические нападки, выступил с романом «Соть» (1930), изображающим строительство в лесной глуши бумажного комбината, в печати принятым вполне благосклонно; В. Катаев после сатирических «Растратчиков» (1926) опубликовал роман «Время, вперед!» (1932) – хронику одного дня на строительстве уральского промышленного центра, – который был расценен как «значительное явление советской литературы» (при этом подчеркивалось, что «Время, вперед!» – «роман не только социалистической переделки мира, но и творческой перестройки автора» [711]711
  Анисимов Ив.Книга о пафосе нового строительства // Литературная газета. 1933. № 6, 5 февраля. С. 1.


[Закрыть]). Писатели группы «Перевал», подвергнутой за «внеклассовую искренность и гуманизм» и прочие неискупимые прегрешения сокрушительному разгрому [712]712
  См.: Белая Г.Дон-Кихоты 20-х годов: «Перевал» и судьба его идей. М., 1989. С. 336–352.


[Закрыть], предприняли попытку самореабилитации, заявив о своем намерении отправиться на Ангарстрой: «Мы <…> члены содружества писателей революции „Перевал“, хотим быть <…> участниками создания социалистического Приангарья – с самого начала и до завершения его основ. Поэтому мы решили сделать Ангарстрой центром своей писательской работы на ближайшие годы» [713]713
  «Наша заявка» // Литературная газета. 1931. № 27, 20 мая. С. 3.


[Закрыть]. Непосредственное участие писателей в индустриально-производственных процессах всячески поощрялось и приветствовалось; в «Литературной газете» печатались материалы под рубриками «За новый тип писателя – ударника социалистической стройки», «Писатели – на крупнейшие стройки СССР», «Творческую энергию – темам пятилетки» [714]714
  См., например: Литературная газета. 1931. № 23, 29 апреля. С. 1.


[Закрыть]; раздавались призывы к писателям овладевать техникой, разрабатывались планы их прикрепления к определенным строительным объектам [715]715
  Литературная газета. 1931. № 22, 24 апреля. С. 2.


[Закрыть]и т. п.

Применительно к «производственной» тематике особенно наглядным и поучительным примером для Белого могла послужить его давняя знакомая, былая конфидентка Зинаиды Гиппиус и символистская выученица – Мариэтта Шагинян (общение с нею он возобновил летом 1928 г. в Армении) [716]716
  См.: Белый Андрей.Армения / Сост., статьи, примечания Н. Гончар. Ереван, 1985. С. 24, 28–30; Шагинян Мариэтта.Человек и время: История человеческого становления. М., 1982. С. 248–250; Бугаева( Васильева) К. Н.Дневник. 1927–1928 / Предисловие, публикация и примечания Н. С. Малинина // Лица. Биографический альманах. М.; СПб., 1996. Вып. 7. С. 263–264, 269–270.


[Закрыть]. Со второй половины 1920-х гг. Шагинян активно трудилась в жанре очерка с преимущественным вниманием к «производственным» сюжетам (Белый высоко оценил ее работу в упомянутом выше докладе «Культура краеведческого очерка» [717]717
  См.: Белый Андрей.Культура краеведческого очерка // Новый мир. 1933. № 3. С. 269, 272; Скорино Л.Мариэтта Шагинян – художник. Жизнь и творчество. М., 1975. С. 224–226.


[Закрыть]), а в 1930 г. опубликовала в «Новом мире» роман «Гидроцентраль», написанный по впечатлениям от строительства Дзорагетской гидростанции в Армении. Роман был с энтузиазмом воспринят критикой; хотя в тексте и констатировались «остатки мелкобуржуазной романтики», итоговые резолюции были для автора самыми благоприятными: «Гидроцентраль» «является показательным документом перестройки попутчика в союзника» [718]718
  Македонов А.Почему «Гидроцентраль» союзническое произведение // Литературная газета. 1932. № 4, 22 января. С. 2.


[Закрыть]. Особый интерес со стороны Белого должна была вызвать статья о «Гидроцентрали» К. Л. Зелинского – уже хотя бы тем, что в ней фигурировали имена Николая и Эмилия Метнеров, отнюдь не примелькавшиеся в советской печати. Автор статьи – друживший в детстве и в гимназические годы с племянником братьев Метнеров, постоянно бывавший в их фамильном доме и познакомившийся там с Белым и другими писателями его круга [719]719
  См.: Зелинский Корнелий.На рубеже двух эпох. Литературные встречи 1917–1920 годов. М., 1960. С. 125–127, 245, 262–263.


[Закрыть]– противопоставлял прежнюю Шагинян («Она ответвилась от символизма. От того его узла „крепкой немецкой культуры“, что завязался вокруг Эмилия Метнера (брата Николая), редактора „Мусагета“, издателя журнала „Труды и Дни“ – этого плацдарма немецкого буржуазного идеализма среди российских символистов, издателя „Символизма“ Белого, автора глубокомысленных „Размышлений о Гете“. Мариэтта выросла в этой среде») создательнице «Гидроцентрали» и книги очерков «Советская Армения». Зелинский всячески расхваливал роман как лучшее, что написала Шагинян («роман точно выхваченный из самой гущи сегодняшнего дня, роман жгучий, как штабная сводка донесений с фронта и вместе с тем поднятый, как вышка над горизонтом, широкий в своих обобщениях, освещенный изнутри подлинной патетикой событий»), а также недвусмысленно указывал, каким путем могут снискать сегодня всемерное признание литераторы того круга, из которого вышла Шагинян: «„Гидроцентраль“ – документ строящегося сегодня социализма, его завоевание, свидетельствующее одновременно и о переделке лучших близких пролетариату слоев интеллигенции» [720]720
  Зелинский Корнелий.Почему победила Мариэтта Шагинян // Литературная газета. 1931. № 42, 5 августа. С. 2.


[Закрыть]. Безусловно, не прошел мимо внимания Белого и тот факт, что «в связи с успешным завершением и пуском Дзорагэсской гидростанции им. Сталина президиум ЦИК Армении наградил орденом Трудового Красного Знамени писательницу Мариэтту Шагинян,автора романа „Гидроцентраль“, своими литературными трудами способствовавшую быстрейшему окончанию строительства» [721]721
  «Мариэтте Шагинян – орден Трудового Красного Знамени» // Литературная газета. 1932. № 54, 29 ноября. С. 1. На той же полосе «Литературной газеты» было помещено изображение Андрея Белого – дружеский шарж Бориса Ефимова.


[Закрыть].

Вынашивая замысел собственного «производственного романа», Белый внимательно знакомился с уже имевшимися жанровыми образцами. «Много читаю беллетристики. В совершенном восторге от романа В. Катаева „Время вперед“; непременно прочтите», – писал он П. Н. Зайцеву 19 июня 1933 г. [722]722
  Минувшее. Исторический альманах. М.; СПб., 1994. Вып. 15. С. 329 / Публикация Дж. Мальмстада.


[Закрыть]. В том же ключе Белый высказался в письме к Ф. В. Гладкову, написанном почти одновременно (17 июня): «…очень понравился мне роман „Время вперед“ (В. Катаева); ему, конечно, далеко до „Энергии“, но роман восхищает мастерством иных страниц; и тема соц<иалистического> соревнования проведена с большим захватом» [723]723
  Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 770.


[Закрыть]. Судя по этому признанию, гладковская «Энергия», один из ярчайших образцов «производственного романа», находилась для Белого на почти недосягаемой высоте. Свои восторженные впечатления он изложил и в письме к автору [724]724
  См.: Там же. С. 758–761 (письмо от 2 февраля 1933 г.).


[Закрыть], и в специальной статье («Энергия»), опубликованной в «Новом мире», которая вызвала неподдельное смущение Гладкова («Прочел Вашу статью, и мне стало не по себе: очень уж Вы переоцениваете меня. И мне стыдно за себя, что я так плохо отработал книгу. Я знаю свои провалы» [725]725
  Письмо к Андрею Белому от 3 июня 1933 г. // Там же. С. 764.


[Закрыть]) и негативно-иронические оценки в среде близких к Белому людей [726]726
  Ср. суждения Д. М. Пинеса, зафиксированные в воспоминаниях Н. М. Любимова: «…когда Андрей Белый пытается „перестроиться“, подладиться, у него это получается до смешного наивно. Вот он разглагольствует о диалектике. И на кого он опирается как на адамант марксизма? На Федора Гладкова!» ( Любимов Николай.Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. М., 2004. Т. 2. С. 183–184).


[Закрыть]. Исключительно высоко оценил Белый и затрагивавший «производственную» тематику роман в стихах «В гостях у египтян» Г. Санникова, своего давнего ученика по студии московского Пролеткульта (1918), посвятив доскональному разбору этого произведения критическую – а по сути вполне апологетическую – статью [727]727
  См.: Белый Андрей.Поэма о хлопке // Новый мир. 1932. № 11. С. 229–248. Ср. суждения Белого о поэме Санникова в письме к П. Н. Зайцеву (конец августа – начало сентября 1932 г.): «… новизна и оригинальность ее в том, что она впервые „ героический эпос“,а не „лирика“; и во-вторых, что она, будучи „производственной“поэмой – интересна, художественна и технически весьма удовлетворительна<…>» (Минувшее. Исторический альманах. Вып. 15. С. 316), – а также слова о Белом Иванова-Разумника в письме к К. Н. Бугаевой (апрель 1934 г.): «Он был „никаким“ критиком: мог же он (в разговорах со мной) ставить дюжинную поэму Санникова выше „Возмездия“ Блока, мог же он в последний год жизни написать статью о Гладкове <…>» ( Белоус В. Г.Андрей Белый и его роман «Москва» в эпистолярном наследии Р. В. Иванова-Разумника 1930-х гг. // Москва и «Москва» Андрея Белого. М., 1999. С. 447; ср.: Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 707). 20 марта 1933 г. Белый принимал участие в прениях об еще одной «производственной» поэме Санникова «Каучук» (см. комментарий Дж. Мальмстада в кн.: Минувшее. Исторический альманах. Вып. 15. С. 321), вскоре опубликованной в «Новом мире» (1933. № 7/8; отдельное издание: Санников Г.Сказание о каучуке. В одиннадцати песнях (Из документов пятилетки). <М.>, 1934). Белый не мог не оценить в ней знак внимания Санникова к его творчеству: в поэме многократно упоминается «великий хан Аблай» (это имя звучит как лозунг восставших против советской власти); это историческое лицо XVIII в. у Белого в «Петербурге» – предок Аблеуховых.


[Закрыть]; неумеренные восхваления Белого по адресу Санникова вызвали даже развернутые аргументированные возражения в печати [728]728
  «Статья Белого – это влюбленная серенада, опьяненная даже недостатками возлюбленной», – писали в специальном отклике на его «Поэму о хлопке» Э. Г. Багрицкий и М. А. Светлов, указывавшие также на необходимость для «такого мастера стиха и стиля, как Белый» «указать Санникову на целый ряд срывов, промахов и просто грамматических ошибок»: «Своей панегирической, но глубоко неверной статьей он поставил Санникова в ложное и невыгодное положение» ( Багрицкий Э., Светлов М.Критический случай с Андреем Белым // Литературная газета. 1933. № 13, 17 марта. С. 3; перепечатано в кн.: Светлов Михаил.Беседует поэт. М., 1968. С. 45–50). Статья Белого о Санникове была осуждена и в более декретивном тоне как «принижающая достижения советской литературы и совершенно неверно трактующая Санникова как художника», а также обнаруживающая «необычайный сумбур в методологических построениях»: «Статья Белого – образец вредной для писателя, захваливающей критики. <…> Статья в целом показывает, что тяжелый груз прошлого еще довлеет над Белым и обуславливает как недостаточную переоценку этого прошлого, так и искажение им лица советской литературы. „Новый мир“ сделал ошибку, печатая статью Белого» ( Жданов В.Критика и библиография в «Новом мире» // Книга и пролетарская революция. 1933. № 4/5. С. 185, 187).


[Закрыть].

С Санниковым и Гладковым Белый поддерживал личные, и вполне дружественные, отношения – с первым более тесные и давние, со вторым лишь с лета 1932 г. [729]729
  См.: Богомолов Н. А.Андрей Белый и советские писатели: К истории творческих связей // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 329–333; Санников Даниил.«И каждому свой черед…» // Санников Григорий. Лирика. М., 2000. С. 68–75; Гладкова С.Счастье общения // Воспоминания о Ф. Гладкове. С. 173–186.


[Закрыть], – и, конечно, это обстоятельство сыграло свою роль в выборе писателем материала для первых экзерсисов на «производственную» тему. О Гладкове Белый отзывался с большой симпатией («прекрасный он человек» [730]730
  Письмо к П. Н. Зайцеву от 19 июня 1933 г. // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 15. С. 328.


[Закрыть]), которой проникнуты и его письма к автору «Энергии». Трудно сказать, продиктовано было такое отношение непосредственными впечатлениями от личности писателя, или оно стимулировалось – сознательно или безотчетно – ощущением «полезности» близких контактов с членом редколлегии «Нового мира» и одной из самых влиятельных фигур писательского сообщества: дебютировавший в печати двумя годами раньше Белого, в 1900 г., Гладков длительное время оставался на далекой периферии литературной жизни, был «никем» в эпоху расцвета символизма, но стал воистину «всем» после появления «Цемента» (1925) – романа на «производственную» тему, предвосхитившего позднейшие ее беллетристические разработки, – и в особенности в пору канонизации соцреализма. Также неясно, действительно ли Белый был ослеплен эстетическими достоинствами «Энергии» («обильные роскоши», по его определению [731]731
  Письмо к Ф. В. Гладкову от 2 февраля 1933 г. // Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 758.


[Закрыть]), которых не замечали многие идейно близкие ее автору критики (указывавшие на риторичность, стилевой сумбур, искусственность сюжетных коллизий, композиционные несовершенства и т. п.), или ему в очевидных недостатках виделись своеобразные достоинства, некие характерные, симптоматичные проявления литературного мастерства «нового типа», различались подлинные звучания «скифской» «варварской лиры», вылившиеся на сей раз не в художественное совершенство блоковской оды-инвективы, а в откровенно и первозданно «варварскую» – и адекватную «производственному» объекту воспевания – словесную какофонию («клыкастые и шерсткие зубцы письма», по характеристике Белого [732]732
  Белый Андреи.Энергия // Новый мир. 1933. № 4. С. 283.


[Закрыть]). Может быть, и по этой причине «Энергия», на вкус Белого, возвышалась над «производственным» романом В. Катаева с его изощренностью писательской техники и стилевой гладкописью. Как бы то ни было, в своих эмоциях по поводу романа Гладкова Белый совершенно однозначен. «…Ваша „Энергия“ – заявляет он в письме к автору, – так сказать, двояко художественна; и в обычном смысле (разработка типажа, изобразительность, изумительные картины воды, природы, работ), и в новом; предметом художественной обработки у Вас явилась и мысль<…> у Вас каждый герой показан и в наилучших, наиумнейших потенциях. Ваша „Энергия“ необыкновенно умна, но не в смысле досадной рассудочности <…> у Вас мысль, как творческая энергия, – главный объект; и из нее-то и выпрядывается новый человек в каждом» [733]733
  Андрей Белый. Проблемы творчества. С. 760.


[Закрыть]. Белый читал «Энергию» дважды, в двух редакциях текста – первоначальной, публиковавшейся в 1932 г. в «Новом мире», и в кардинально переработанной, которая вышла в свет отдельным изданием в начале 1933 г.

Как и в целом достаточно характерно для Белого, его статья об «Энергии» представляет собой сочетание подлинных – хотя, вероятно, в значительной мере искусственно стимулированных – эмоций с привходящими, тактическими соображениями. Среди последних допустимы две вполне закономерные предпосылки: во-первых, Белому было важно и полезно, с целью укрепления своих позиций, выступить в одном из наиболее авторитетных печатных органов с оценкой произведения на магистральную тему, отвечающую «государственному заказу» в литературной сфере; во-вторых, для него было важно написать именно о Гладкове – писателе, которого не раз критиковали за подражание прозе Белого, за издержки символико-орнаментального стиля, дань которому была принесена в ранних редакциях «Цемента» и «Энергии», – и выразить таким образом совершенно неожиданную для стороннего наблюдателя «клановую» солидарность. Написанная в конце января – начале февраля 1933 г., статья «Энергия» вскоре по выходе в свет приобрела дополнительный полемический смысл: она могла быть воспринята как скрытая оппозиция по отношению к Горькому (прямая полемика с Горьким в печати тогда уже была недопустима), подвергшему в статье «О прозе» сокрушительной критике роман Белого «Маски», а также «Энергию» и ряд других новейших произведений за неоправданные эксперименты с русским языком и пренебрежение простотой и точностью высказывания [734]734
  Статья «О прозе» была опубликована в альманахе «Год шестнадцатый» (М., 1933. Кн. 1) и в журнале «Литературная учеба» (1933. № 1). См.: Горький М.Собр. соч.: В 30 т. М., 1953. Т. 26. С. 387–408; Литературное наследство. Т. 70: Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963. С. 124 (письмо Горького к Ф. В. Гладкову от 28 марта 1933 г.). Предположение о том, что Белый в статье «Энергия» защищал «шершавый» язык Гладкова, «очевидно, в пику М. Горькому» (см.: Пухов Юрий.Федор Гладков. Очерк творчества. М., 1983. С. 155), лишено оснований: когда статья Белого уже находилась в производстве, статья Горького еще не вышла в свет (об ожидаемой публикации статьи «О прозе» Горький упоминает в письме к И. А. Груздеву от 10 апреля 1933 г.; см.: Горький М.Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 30. С. 299).


[Закрыть]; в статье Белого, напротив, автор «Энергии» возвеличивался как подлинный мастер языка и стиля, сопоставимый с Гоголем: «Какая сила и концентрированность!»; «Тургенев, Гончаров видели природу не так; так мог ее увидеть Гоголь, этот основоположник в трудной науке: науке глаза»; «У Гладкова энергетичны глаголы (у Гоголя – тоже)»; «В целом слово Гладкова – крепко и образно; образы – протонченны» и т. д. [735]735
  Белый Андрей.Энергия // Новый мир. 1933. № 4. С. 289, 290.


[Закрыть]. Белый ожидал, что враждебные ему литературные силы (по его формулировке, «„группировочка“ от Сельвинских») подвергнут его остракизму за статью о Гладкове («…скоро ухнут меня за то, как смею я Гладкова ставить выше литер<атурных> принцев» [736]736
  Письмо Белого к С.Д. Спасскому от 13 марта 1933 г. // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 658 / Публикация В. С. Спасской.


[Закрыть]), однако этот его критический опыт на «производственную» тему, в отличие от статьи о Санникове, был принят более или менее благосклонно. После того как была опубликована посвященная «Энергии» статья А. И. Стецкого «Пафос строительства», в которой роман Гладкова был расценен как «большое событие в советской литературе», «самое значительноепроизведение, посвященное социалистической стройке <…> и вместе с тем и политическое руководство» [737]737
  Известия. 1933. № 161, 28 июня. С. 2. Подпись: А. С.


[Закрыть], в «Правде» появилась анонимная редакционная статья директивного характера «Литература и строительство социализма»; в ней утверждалось, что «Энергия» – «один из примеров социалистического реализмав литературе», направляющих «развитие нашей литературы по здоровому и правильному пути», а в обзоре критических откликов на «Энергию» не остался обойден вниманием и Андрей Белый: было отмечено, что автор статьи «проявляет известные элементы понимания характера романа», однако раскрывает его смысл «слишком в плане литературно-лабораторной работы <…>, без равнения на массы» («Белого при разборе „Энергии“ слишком много интересуют вопросы цехового литературного ремесла. <…> Статья написана в нарочито затрудненной манере, обычной для Белого, и имеет значение только в пределах узко-литераторских споров») [738]738
  Правда. 1933. № 189, 11 июля. С. 2.


[Закрыть].