Текст книги "Андрей Белый"
Автор книги: Александр Лавров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)
1
Берлин. Конец декабря 1921 г.[1102]1102
Датируется по связи с упоминаемым в тексте (см. примеч. 5) письмом к М. Бауэру. Помета Е. Ю. Фехнер: «23. XII. 1921 г.» – видимо, неточно фиксирует дату отправления на почтовом штемпеле.
[Закрыть]Дорогая, милая и близкая мне
Елена Юльевна,
Спасибо Вам за Ваше письмо [1103]1103
Ни одного из писем Е. Ю. Фехнер к Белому, отправленных в Берлин, в его архиве не сохранилось. Не исключено, впрочем, что в данном случае подразумевается письмо, цитируемое в примеч. 12 к воспоминаниям Е. Ю. Фехнер (С. 439 наст. изд. [в файле – комментарий № 1099 – прим. верст.]).
[Закрыть]. Спасибо за то, что Вы – такая. И спасибо за то, что Вы – есть. Если я не писал Вам, не думайте, что я Вас забыл; наши встречи, наше «вместе»в Вольфиле и особенно наши последние встречи (особенно последняя) – все это лежит в сердце: всему этому радуюсь я. И все это – сериозно.Я Вам как и никому почти не писал, во-первых, потому, что лишь к Рождеству «утрясся»; до Рождества были: муки ожидания визыв Ковно (3 недели), подыскивание комнат в Берлине (2 1/2 недели) [1104]1104
В Ковно (Литва) Белый находился с 23 октября по 15 ноября 1921 г., ожидая оформления визы на въезд в Германию; в Берлин приехал 18 ноября.
[Закрыть], разные «Wohnungs-Amt»-ы [*]*
Жилищные управления ( нем.).
[Закрыть]; наконец: встречи с Асей (женой), Доктором [1106]1106
С Асей (Анной Алексеевной) Тургеневой (1890–1966) и с Рудольфом Штейнером (1861–1925) Белый встречался в конце ноября 1921 г.
[Закрыть], русскими в Берлине, устройство материальных дел, – все это составляло пестроту и рябь переживаний, не позволяющих сосредоточиться и найти себя; не хотелось писать из-под марева; а я еще – в мареве.
…………………………………………………
Да, много сериозного, трагического даже пришлось пережить; и – переживаю еще. Помните, – наши разговоры о том, что мне не на легкое придется ехать. Так оно и случилось: не легка… была встреча с Асей; от встречи же с Доктором, более близкой, я уклонился сознательно (навсегда или на месяцы, – не знаю еще). Только что отправил Михаилу Бауеру письмо [1107]1107
О Михаэле Бауэре см. с. 202 наст. изд. (в файле – комментарий № 504 – прим. верст.). Письмо Белого к Бауэру (24–26 декабря 1921 г.) опубликовано в кн.: Andrej Belyj. Symbolismus. Anthroposophie. Ein Weg: Texte – Bilder – Daten / Herausgegeben, eingeleitet, mit Anmerkungen und einer Bibliografie versehen von Taja Gut. Dornach / Schweiz: Rudolf Steiner Verlag, 1997. S. 95–104.
[Закрыть], где ему все-все-все свое выкладываю: нелегко мне было составить это послание-бунт против того, как евритмическое искусство [1108]1108
Занятия эвритмией – особыми мелопластическими театрализованными упражнениями – входили в систему антропософского «посвящения».
[Закрыть]отняло у меня жену (это – факт). Мы с Асей вроде как разошлись, без видимых упреков, дружески, но… но… но…Да, наша русская дорога [1110]1110
«Наша русская дорога» – строка из стихотворения А. Блока «Последнее напутствие» (1914), входящего в раздел «Родина» 3-й книги «Стихотворений».
[Закрыть], когда вспоминаешь ее перед немцами, то хочется сказать: каждый русский с гордостью может выдвинуть свой лозунг – лозунг Судьбы.
Eine Strasse mus ich gehen,
Die noch Keiner kommt zurück. [*]*
Я должен идти дорогой, по которой еще никто не возвращался ( нем.).
[Закрыть] [1112]1112
Неточная цитата (вторая строка в оригинале: «Die noch Keiner ging zurück») из 20-го стихотворения («Der Wegweiser» – «Придорожный столб») цикла немецкого поэта Вильгельма Мюллера (1794–1827) «Зимний путь» («Die Winterreise»), положенного на музыку Ф. Шубертом. См. русский перевод: Коломийцов В.Тексты песен Франца Шуберта. Л., 1933. С. 98–99.
[Закрыть]
И тогда по-особенному начинаешь любить наше, вольфильское; и немцам оно нужно, а нам все же надо учиться у немцев; и главное, – полюбить немцев; они – единственные, кто любит нас из европейцев. И это всюду чувствуется в Германии в отношении к русским. А эмиграция (русская) – ужасна: тупа, глупа, глуха, слепа.
…………………………………………………
Но что это я пустился в сторону; я хочу о Вас писать, о том, что Вы – милая, милая, милая, милая. Вот – больше ничего. А там, как знайте; сердитесь на меня, или примите так же просто эти мои слова, как я их пишу Вам: милая, милая, милая, милая!..
…………………………………………………
Что это я так перекидываюсь от темы к теме? Да так – время в жизни моей перекидное какое-то: —
– основываем здесь отделение «Вольфилы»(в Совете: Лундберг, Шрейдер, проф. Браун, проф. Ященко, Вальтер, я, Минский, Венгерова, Ремизов) [1113]1113
Берлинский филиал «Вольфилы» был основан в декабре 1921 г., однако заметных практических результатов это начинание не возымело. (См.: Белоус Вл.Вольфила (Петроградская Вольная Философская Ассоциация). 1919–1924. М., 2005. Кн. 2. С. 233–241). Упоминаются: Евгений Германович Лундберг (1883–1965) – прозаик, критик, организатор берлинского издательства «Скифы» (1920–1922), Александр Александрович Шрейдер (1893/94–1930) – журналист, публицист, один из лидеров Партии левых социалистов-революционеров; сотрудник московского издательства «Революционный социализм» и руководитель берлинского издательства «Скифы», Федор Александрович Браун (1862–1942) – литературовед, один из ближайших участников журнала «Беседа», выходившего в Берлине в 1923–1925 гг. под редакцией М. Горького; Александр Семенович Ященко (1877–1934) – литератор, юрист, редактор-издатель берлинских журналов «Русская книга» (1921) и «Новая русская книга» (1922–1923) (см.: Флейшман Л., Хьюз Р., Раевская-Хьюз О.Русский Берлин 1921–1923: По материалам архива Б. И. Николаевского в Гуверовском институте. Paris: YMCA-Press, 1983); Рейнгольд фон Вальтер (1882–1965) – немецкий поэт, переводчик русских писателей; Николай Максимович Минский (Виленкин, 1855–1937) – поэт, публицист, философ;-Зинаида Афанасьевна Венгерова (1867–1941) – критик, литературовед, переводчица; Алексей Михайлович Ремизов (1877–1957) – прозаик.
[Закрыть]; не знаю, пойдет ли: ведь из «вольфильцев»Вольфилы только я один, а у меня пафоса нет: душа моя мрачна… Основали «Дом Искусств» [1114]1114
«Дом искусств» был образован в Берлине в середине ноября 1921 г. (председатель Совета – Н. М. Минский). Белый входил в Совет «Дома искусств» и активно участвовал в деятельности этого начинания.
[Закрыть]; влекут меня редактировать журнал; прочел две лекции; еще буду… – Да все это не то: —– Как жаль, что я не видел Вашей сестры и не получил Вашего письма (ведь в Риге я пробыл лишь от поезда до поезда [1115]1115
Белый был в Риге проездом 22 октября 1921 г.
[Закрыть]: мне не дали остаться!..); Ваше письмо было мне нужно, Елена Юльевна, как вообще нужны Ваши письма. Давайте условимся, что Вы будете мне писать все, все, все, что ни взойдет в голову до… самого невыговариваемого, неудобописуемого. Я такой одинокий сейчас здесь; и всякое Ваше слово – и именно несуразное слово, мне дорого: мне дорого Ваше слово, какое бы оно ни было; захотите меня ругать – ругайте; захотите сердиться на меня (ведь Вы бываете серди-и-и-тая!), – сердитесь; захотите приласкать словом, – приласкайте. Будьте прямы со мной. Правда: со мной можно Вам быть всякой; какой захотите быть, такой и будьте. И я буду – тоже: буду писать и сериозности, и глупости; и о – «сказочном»(хотите?) писать буду.Но только: смотрите на меня, как на своего друга (не то это слово), как на того, кто близкий и с кем по-всякомувозможно быть; и по-всякому говорить. Будьте со мной всякой; и все, все, все пишите – да? Хорошо?
Жду Ваших писем. Пока же еще повторяю Вам: Вы – милая.
Остаюсь искренне Вас любящий
Борис Бугаев.
Мой привет «Вольфиле»; любите «Вольфилу»; привет: Р. В., Штейнбергу, Эрбергу, Соне Каплун, <Надежде> Михайловне, Виссель [1116]1116
Р. В. – Разумник Васильевич Иванов (Иванов-Разумник); Конст. Эрберг (псевдоним Константина Александровича Сюннерберга, 1871–1942) – поэт, теоретик искусства, критик; деятельный участник «Вольфилы»; Надежда Михайловна Меринг (1892-?) и Екатерина Юстусовна Виссель – члены-соревнователи «Вольфилы», слушательницы лекций и участницы занятий под руководством Белого. Ср. письмо Н. М. Меринг к Белому перед его отъездом в Германию (9 октября 1921 г.): «…самое мое глубокое расположение к Вам так живо в душе, что всегда я буду думать о Вас самыми светлыми пожеланиями радости, счастья, удач» (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 225).
[Закрыть]. Всем, всем, всем.Мой адрес. Berlin. W
. Passauer Strasse 3. III Stock bei Albert.
____________________________
Ax, как протянута сейчас моя душа к Вам: Вы – милая!
2
Берлин. 29 декабря 1921 г.29 декабря. 21 года № 3. [1117]1117
Видимо, ошибка в нумерации: следующее за этим письмо Белый также называет третьим.
[Закрыть]Милая Елена Юльевна,
– вот опять: пишу. И пишу – ни о чем. Из-под гаммы чаще тяжелых чувств блеснет золотое и ясное: «Ни о чем». И это «ни о чем»отдаю Вам. Будьте духом со мною: мне очень тяжело, тяжелей, чем в России, хотя быт жизни – иной: комфортабельный, питательный, часто кафэ-кабарейный. И вот: несмотря на кафэ и на то, что сравнительно с Россией я утопаю в комфорте, – на душу мне навалились тяжелые камни. Встре<ча> с Асей, восприятие фигуры Доктора (иное, чем прежде), самый ритм здешнего антропософского воздуха (я его не критикую: я только не в состоянии установить никакого контакта с антропософами, вышедшими на внешнюю арену жизни), – все это вместе: тяжелый, лежащий на душе камень; идешь к русским, и – русские здесь не те; и среди них вьются кляузы, сплетни; постоянно: в какой-нибудь очередной гадости; не успели организовать «Вольфилу», а уже разные Мине [1118]1118
От фр. mine – мина, подкоп; вероятно, намек на Н. М. Минского, товарища председателя Совета берлинской «Вольфилы» (председатель Совета – Белый), а также на карлика Миме из тетралогии Р. Вагнера «Кольцо нибелунга». Прочитанный в «Вольфиле» 24 января 1922 г. доклад Минского «От Данте к Блоку» вызвал полемические возражения со стороны Белого (см.: Белоус Вл.Вольфила. Кн. 2. С. 306, 346).
[Закрыть]ведут подкопы; все это закупоривает в себя, а в себе находишь тяжелое; так ищешь друга, а друга нет: Ася, – друг, который сбежал от меня, оставил меня одного.И часто идешь в пивную; и находишь утешение…. в пиве.
Работа тоже как-то не клеится; <с> сентября до декабря непрерывная тормошня до такой степени развоплотила мою рабочую сосредоточенность, что работаю 1/10 рабочей силы…
Подумайте: одно трехнедельное сидение в Ковно, где у меня не было комнаты, – сидение вынужденное в кафэ оставило след.
И потому-то особенно я протянут весь к Вам: знаете, – за последние недели в Петрограде я так привык к Вам; знаете, Елена Юльевна, я очень по-хорошему, по-человеческому душой привязался к Вам: не забывайте меня. – Да? Нет? Не забудете?
Б. Бугаев.
P. S. Это – третье письмо: пишите, какое вы получили. Буду письма номеровать.
Мой адрес: Berlin. W
. Passauerstr 3, III Stock, bei d’Albert.
3
Берлин. Конец декабря 1921 г. – начало января 1922 г.[1119]1119
Датировано Е. Ю. Фехнер: 14. I. 22 г. (видимо, день получения).
[Закрыть]Милая Елена Юльевна, —
Так рвутся навстречу Вам слова; и какие-то невнятные душевные жесты приподымаются; вижу – будущее: хорошие, хорошие разговоры наши мне видятся; приоткрываются какие-то горизонты, но – смутно; милая Вы, хорошая; нет, позвольте на расстоянии Вам сказать несколько хороших, хороших слов… А вот не умею: научите.
Видите, как беспомощно я с Вами говорю; и не в словах дело: в улыбке, в жесте. Хочется Вам сказать: «Спасибо за все!»
Мне очень тяжело сейчас от смутного разочарования: что-то – отходит; и что-то – вспыхивает вдали. И пусть эта вспышка стоит – новой, возможной зарей; а то, на чем поставлена точка, – стерпится, заживет.
Я не говорю ни о людях, ни об идеях, а о какой-то тональности подхода к действительности; но в новой тональности – я вижу: Разумника Васильевича, и Соню [1120]1120
Иванов-Разумник и С. Г. Каплун.
[Закрыть]. И – особенно Вас. Вы мне дали радость в последних минутах наших встреч, как смутное обетование, как песнь. И этою песньюВы мне помогли (Ваше письмо – мне, больному, в Москву, – да, оно было реальным…).Видите – вновь невнятен, но именно хочется быть невнятным; и «ни о чем». В «ни о чем»– Всё.
Не забывайте меня: пишите.
И пишите всё, всё, всё: как хотите, и что хотите: невнятное, так невнятное; внятное, так внятное.
Ну? Господь с Вами. Вы – милая.
Борис Бугаев.
Passauerstrasse 3, III Stock, bei d’Albert. Berlin. W
. Это – третье письмо Вам.
4
Берлин. Начало января 1922 г.[1121]1121
Датировано Е. Ю. Фехнер: 15. I. 22 г. (видимо, день получения).
[Закрыть]С Новым Годом, —
Милая, милая, милая, милая, милая,
Елена Юльевна, —
– вотсколько раз «милая»—
– не сéрдитесь?..
Я все протягиваюсь к Вам: писать хочу. Протягиваюсь, – и не нахожу слов. С тех пор как живу в Берлине – слова облетели; ведь они – листья прошлого; а прошлое мое, 1912–1921 год (десятилетие) [1122]1122
Подразумевается время, прошедшее после встречи Белого с Р. Штейнером (в мае 1912 г.), определившей на долгие годы его судьбу.
[Закрыть], замкнулось в Берлине; и – отлетело все; похоже, что я, как змея, меняю кожу; а, может, без кожи чувствую себя, как… без всего: просто не змея, а человек с ободранной кожей; люди с ободранной кожей, как известно, умирают (не то, что змеи); и собираюсь: не то умереть, не то… остаться жить; но… – словом: что может переживать человек без кожи, кроме боли… Нет: есть; есть любовь к людям, к правде, к маленькому, но настоящему, «так говорит правда» [1123]1123
«Так говорит правда» – название философского этюда Белого, опубликованного в «Записках мечтателей» (№ 5. Пб., 1922. С. 108–126).
[Закрыть]– какая-то правда во мне говорит; и она – убийственно горькая: ощущаю себя только Фаустом перед «Schale» [1124]1124
Die Schale ( нем.) – чаша, бокал. Имеется в виду сцена из 1-й части «Фауста» Гете («Ночь»), в которой Фауст намеревается выпить чашу с ядом.
[Закрыть]. С отодранной кожей остались слова, мысли, лекции, мнения, взгляды: ничего не знаю; даже не знаю, каково мое отношение к жене, к Штейнеру, ко всему, от лица чего я говорил: еще ничего не знаю, ибо еще не знаю, буду ли жить.Иногда, приходя вечером домой, заваливаюсь с руками на стол; и – не знаю, что делать с собой; иногда укладываюсь в постель с 9 вечера; и лежу с открытыми глазами до 12 часов следующего дня. Может быть, если б видели меня, такого, – отвернулись бы от меня. —
– Вот тут-то хочется рвануться, вскрикнуть и протянуть кому-то – руки: тому, кто эти протянутые руки подхватит; рванусь, вскрикну, протяну руки в Россию (– кто их подхватит?); и – представьте: встаете Вы. И я, с моими стиснутыми от боли зубами, – никому не пишу: пишу Вам – почему?.. Не знаю. Вероятно, доверие есть. И не умею ничего, ничего сказать, кроме одного слова, что Вы – милая…
……Вот!
Отчего Вы не пишете: мне именно от Васнужны письма, а писем ни от кого (и от Вас в том числе) нет.
Пишите же.
Ваш Борис Бугаев.
P. S. Passauerstr
3. Bei d’Albert. Berlin. W . P. P. S. Передайте Соне [1125]1125
С. Г. Каплун. Е. Ю. Фехнер была дружна с нею, навещала также А. Д. Бугаеву, мать Белого, жившую тогда в квартире Б. Г. Каплуна. «Они все очень любезны и предупредительны. Особенно Софья Гитмановна, – сообщала А. Д. Бугаева Белому 19 января 1922 г. – Почти все вечера я у них, много говорим о тебе. Елена Юльевна тоже бывает у меня». О встречах с Е. Ю. Фехнер А. Д. Бугаева упоминает также в письме к Белому от 1 февраля 1922 г. (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 160).
[Закрыть], что я послал ей 3 письма; и Кларе Гитмановне [1126]1126
К. Г. Штрум (1892–1953) – сестра С. Г. Каплун. Перед отъездом в Германию Белый оставил ей и ее сестре Марии Гитмановне Белицкой доверенность на право издания своих сочинений.
[Закрыть], что таки (конечно, как же иначе!) потерялимою корзинку с книгами: я от бешенства стискиваю зубы; эдакое хамство!.. Поставили в критическое положение: без книг Блока не могу работать, не могу издать «Котика Летаева»… [1127]1127
Книги Блока были необходимы Белому для работы над «Воспоминаниями о Блоке» (Эпопея. № 1–4. М.; Берлин, 1922–1923); отдельному изданию романа «Котик Летаев» (Пб.: Эпоха, 1922) предшествовала его публикация в двух сборниках «Скифы» (<Пб.>, 1917), которые, видимо, также пропали в числе других книг, принадлежавших Белому.
[Закрыть]Потеряны рукописи стихов: пусть она нажмет все пружины, чтобы отыскались мои книги.
5
Берлин. 17 января 1922 г.Милая, хорошая, родная моя
Елена Юльевна,
– как? Не получили Вы моих писем? Ведь я уже до 5 писем написал… Ужасно, ужасно, что кто-томежду Петербургом и Берлином рвет письма. Ужасно, что есть чертова иллюзия, будто почта циркулирует; мы пишем друг другу совершенно невинные письма, оплачиваем марки, получаем расписки в том, что письмо отправлено, а – какой-то диавол сидит; и – рвет тупо, бессмысленно письма…
После Вашего письма, преисполнившего меня счастьем, у меня отвалились руки писать Вам: значит, – 5 писем пропали… Пропадет и это письмо…
Обрываю жалобы. Пишу в пространство —
– Милая, – и я люблю Вас; и действительно: Вы – милая, милая, милая, милая, милая. Я люблю Вас – слышите? Одно письмо к Вам я разорвал: оно слишком показалось мне безумным. Убоялся. Но… – простите, но – верьте: бездумно, бесцельно хочу Вам отсюда говорить слова последние; а – рука отклоняет: не позволяет закрепить на бумаге все то, что взвихривается в сознании. Помните, что последний день, вечер, когда мы виделись, лег в моем сердце; глубоко, глубоко врезался; наши последние встречи для меня – радость. Мне кажется, что я – люблю Вас… Да, да… Я помню Вас: к Вам протягиваю руки: любите меня; люблю, люблю, люблю, люблю Вас! Вы – мое цветочное забвение; и Вы – мой друг, настоящий, прекрасный; с Вами я мог бы быть всяким: братом, собеседником, другом, просто маленьким, и – любящим Вас. Не угашайте чувства общения. Не знаю, что пишу: пишу безответственно: (так и принимайте эти слова), но – я хотел бы, чтобы Вы позволили мне словами Вас приласкать: Вы – милая, милая, милая, милая, милая; когда я думаю о Вас, – все зацветает такими душистыми цветами. Не знаю, почему это так, но – это так; вообще, – я ничего не знаю; знаю одно: не забывайте меня, как я не забываю Ваш образ; я протягиваю ему руки, я так хочу слышать Вас, говорить с Вами; и – не говорить, а – вместе слушать сказку. Боже мой, до чего я глуп, что пишу так «ни о чем»Вам. Но не сердитесь; Вы же – мне милая, милая, милая, милая, милая, милая, милая, милая!..
Вот какая нечленораздельная речь моя; это – от той теплоты сердечной, которую я ощущаю, когда вспоминаю наш последний вечер вместе.
Христос с Вами. Любящий Вас
Борис Бугаев.
Мой адрес: Berlin. W
. Passauerstrasse. 3. Bei d’Albert. 17 января 22 года.С Новым годом.
6
Берлин. 28 февраля 1922 г.Берлин. 28 февраля 22 года.
Милая, милая Елена Юльевна,
(пишу в постели, слегка больной) —
– милая, —
– с какою ласкою я хотел бы ответить Вам. Родная моя, мне близкая, – спасибо. На столе лежит Вам две недели неотправленное письмо; не отправил оттого, что не так оно написано; другое письмо разорвал. Так взволновало, обрадовало меня одно из Ваших писем, что на него хотел бы я ответить всей-всей полнотою души и всей-всей глубиною души; а полнота души моя – где? ущемлена душа; и ущемленные части ее – омертвели; лишь часть души бьется (у сердца); и – маленькая такая, детская: детскими ручками она протянулася к Вам, моя милая; вот – обнимет Вас; и руки – падают: что скажут на эту другие, еще ущемленные, в ущемлении омертвевшие части, когда омертвенье пройдет? Я хотел бы сказать полнотоюдуши Вам на Ваше признанье: «Да! Да будет!»; но полнотыдуши нет – нет давно; ущемлена она; помогите же расщемить мою душу, чтобы вся-вся она, а не живая лишь часть, тихо мне напевающая у сердца о Вас, – чтобы вся-вся она полнотоюсказала: «Да будет!» И – да, время скажет: покажет, получит. Пока же – спасибо Вам.
Я хотел бы ответить Вам всей глубиноюдуши, а глубина – замутненная; я вперяюся в душу; и под поверхностью вижу – завеса меня отделяет от происходящего во мне – там, в глубине. На поверхности – плещутся солнечно зайчики; светы и радости искры от Вашего милого, милого, ясного, откровенного мне письма; но может ли двинуться быстро навстречу полузакопанный заживо?; а таким ощущаю себя; пока не выкопаю себя самого, порабощенного в своих собственных неизреченных глубинах – ……Но помогите мне, милая, близкая! И не думайте, что какое-то «но»прозвучит Вам от строчек моих; это «но»есть сознание, что мне пора умирать. Если не верите этому, помогите мне жить; да и Вы и так помогли; Вы в тяжелые, страшные дни моей жизни в Берлине во мне ослепительно высекли «искру»радости, как осветили мне радостью последние дни в Петербурге, как тихо светилимне летом, как изумили весной при приезде (помните – я смотрел все на Вас в «Вольфиле»; и – не узнал, потому что другою, чем прежде, увидел: мне – радостной).
Так протянем с доверием руки друг другу: посмотрим, что выйдет. И да будет, чтобы то, что сейчас между нами, нам было б началом: поволимте продолжения.
Милая – Вы!
Вот и устал уже (голова кружится – болен); на днях еще напишу. А пока спокойной ночи; и – «баюшки-баю». Нежно Вас любящий
Б. Бугаев.
P. S. Passauerstr
3. III Stock bei d’Albert. Berlin. W .
7
Берлин. 4 января 1923 г.4-го января. 23 года. Берлин.
С Новым годом.
Милая, милая, милая
Елена Юльевна, —
– как же Вы не получили моего письма, посланного в ноябре, но написанного летом? летом не отослал, потому что оно затерялось в бумагах, а я думал, что послал; послал в ноябре, потому что Вы в воспоминании всегда – «солнышко»:и слова от «солнышка»летнего хотелось послать хмурой осенью. —
– Дорогая, любимая, милая: весь я сейчас протягиваюсь к Вам; хочу взять Вас за руки; и без слов смотреть Вам в глаза; вся Вы мне такая родная и близкая; ради одной Вас, кажется мне, я приехал бы; но… но… но… – тут начинаются не от меня зависимые задержки: надо до-издать, до-писать, до-думаться и до-ждаться своего определенного до конца отношения к Доктору; впрочем: Ефим Яковлевич [1128]1128
Е. Я. Белицкий (1895–1940) – заведующий отделом управления Петроградского совета в 1917–1922 гг., издательский работник, глава петроградского издательства «Эпоха»; муж М. Г. Каплун (сестры С. Г. Каплун). В 1922 г. приезжал в Германию, где встречался с Белым.
[Закрыть]Вам расскажет; —– Хорошая, знаете ли, что я сейчас получил известие: Goetheanum сгорел – весь [1129]1129
Гётеанум (или «Иоанново здание» – «Johannesbau») – антропософский центр в Дорнахе (Швейцария); в его строительстве Белый деятельно участвовал в 1914–1916 гг. Гетеанум (позднее называемый «первым Гетеанумом») сгорел в новогоднюю ночь 1923 г. Под воздействием этого события Белый написал статью «Гетеанум», в которой утверждал: «Это здание стоит в памяти как единственное осуществление нового архитектурного стиля, быть может, – грядущей эпохи; и во-вторых: ряд интимнейших моральных переживаний меня тесно связывает с его формами, как участвовавшего в некоторой степени в постройке на протяжении двух с половиной лет. <…> Мне здание это особенно близко; с ним связаны для меня несравнимые, может быть, самые значительные воспоминания жизни моей; здесь отчетливо я убедился, что есть коллективное творчество; здесь убедился я, что действительно существует конкретное братство народов» (Дни (Берлин). 1923. № 100, 27 февраля).
[Закрыть]; об этом пишут немецкие газеты; мало вероятий, что это – выдумка: погибло единственное в мире здание! Я и не представляю себе, что они переживают; ведь жизнь многих была связана с «Bau»: Ася 7 лет жила им (меня бросила; и все из-за «Bau»; и вот оно – сгорело!). Не могу оправиться от этого известия (сгорело «Bau»в часы встречи нового года). Но чрез всю потрясенность этим событием, – я улыбаюсь Вам: солнышку, весне, жизни, душе, «человеку».Вы – мой друг: и да: будьте солнышком: нить, протянутая от души к душе, пусть станет веселою ёлочною канителью; дорогая моя, – не знаю, какие обо мне ходят слухи; всякие могут ходить; но дело не в слухах, а в человеке; как бы ни казались странными поступки человека, – но «человек»в поступках есть «человек»; надо обращать внимание не на «поступки», а на «поступающего»; о поступках могут говорить, а «поступающего»всегда игнорируют слухи; не знаю, какие они: что я много танцевал, был весел? Так это очень хорошо; что я много пил? Не хорошо: но если бы не пил одно время, было бы хуже.Жить так, как живете Вы в Петербурге, – здесь жить нельзя; то, что у Вас «лекция Вольфилы», то в Берлине – отплясыванье фокстрота, т. е. нечто адекватное (но Вам, не проведшей 24 месяцев в Берлине, слова мои не понятны: никакого «вольфильства»здесь быть не может.Почему, – опять-таки не растолковать).
Деточка, знаете, как я встречал новый год? Встречал под Берлином, в Saarow’e, у Горького: было 6–7 человек, в том числе Ходасевич: Горький и присные напекли пельменей; ели, пили крюшон (много пили), пели песни, плясали (я вприсядку пошел), водили хоровод и отчаянно дурачились [1130]1130
Во встрече нового года в Саарове (близ Берлина) у М. Горького кроме Белого и В. Ф. Ходасевича участвовали также М. Ф. Андреева, В. Б. Шкловский, К. М. Миклашевский, сын Горького М. А. Пешков с женой, художница В. М. Ходасевич и Н. Н. Берберова (тогда – жена В. Ф. Ходасевича), сообщающая в воспоминаниях: «У меня долго хранилась одна фотография – это была встреча Нового, 1923 года в Саарове. На фоне зажженной елки, за столом, уставленным закусками, стаканами и бутылками, сидят Горький, Ходасевич, Белый, все трое в дыму собственных папирос, чувствуется, что все трое выпили и напустили на себя неподвижность. Слева, сложив руки на груди, очень строгая, в закрытом платье, М. Ф. Андреева, Шкловский, беззубый и лысый, чье остроумие не всегда доходило в этом кругу, актер Миклашевский, снимавший группу при магнии и успевший подсесть под самую елку и оттого полупрозрачный, Максим, его жена, Валентина Ходасевич и я, размалеванные под индейцев. Негатив был на стекле, и Горький, когда увидел фото, велел разбить его: фотография была „стыдной“. Единственная уцелевшая карточка была выкрадена из моего архива – она, может быть, еще и сейчас гуляет по свету» ( Берберова Н.Курсив мой. Автобиография. М., 1996. С. 232).
[Закрыть]. (А… в это время… горел… Goetheanum!!) [1131]1131
В мемуарно-аналитическом очерке «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития» (1928) Белый свидетельствует: «В минуты пожара я был в Сарове (под Берлином) у Горького; мы сидели в бумажных колпаках (немецкий обычай) и благодушно беседовали; комната была увешана цветною бумагой; вдруг – все вспыхнуло: огонь объял комнату; бумага, сгорев, не подожгла ничего; странно-веселый вспых соответствовал какому-то душевному вспыху; мелькнуло какое-то будущее (в то время „Гетеанум“пылал); я вернулся 3 января в Берлин; и там узнал о пожаре» ( Белый Андрей.Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 482).
[Закрыть].
____________________________
Не это: не о том; и не о Горьком, и не о слухах обо мне, и не <о> сгоревшем Goetheanum’e, а о Вас, Вас, Вас хочется писать; я не знаю почему, – но когда беру перо и собираюсь писать Вам, у меня с пера срываются такие нежные слова, к Вам направленные. Хочется затвердить —
– милая, милая, милая, милая —
– и этим словом заполнить всю страницу (несколько таких писем не отправил: испугался неожиданной бурности выражений). Вот и сейчас: залавливаю, может быть, слишком ласковые слова к Вам. И пишу – кратко, почти деловито и сухо: никогда не забываю Вас, никогда не забуду. Вы очень, ОЧЕНЬнужны моей душе: протяните мне Ваши руки и возьмите мои протянутые руки – чрез все расстояние: и скажите мне что-нибудь ласковое-ласковое, чтобы запела душа моя; о, если бы Вы приехали в Берлин; или хоть… в Ригу; тогда я сделал бы все усилия, чтобы пробраться к Вам в Ригу: страшная потребность Вас видеть. Люблю всех, кого любил прежде: особенно Р. В. и Соню Каплун. Но первому писать трудно; второй, – но… нет-нет: как же писать, когда, чтобы тебя поняли, надо писать объяснительный трактат; моя жизнь во внешнем быту столь отлична от Вашей, что не напишешь; оттого и молчу. Не молчит только сердце: и оно хочет цвестиВам навстречу, —
– милая, милая, милая, милая.
Весь, всею душою, всем сердцем
Ваш Б. Б.
P. S. Мой адрес. Herrn Dr. Boris Bugaeff. Victoria-Luise Platz, 9. Pension Crampe. Berlin. W
. Deutschland.
Письма Андрея Белого к П. Н. Медведеву
Публикуемые документы позволяют составить определенное представление о характере «деловой» переписки Андрея Белого: стимулом к их написанию послужило предложение П. Н. Медведева, заведующего литературно-художественным отделом Ленинградского отделения Государственного издательства, напечатать воспоминания Белого, а основным содержанием стали родившиеся из этого предложения идея новой мемуарной книги, «На рубеже двух столетий», и обстоятельства ее написания и опубликования. Однако определение «деловые» в отношении писем Андрея Белого почти всегда оказывается достаточно условным: будучи вызваны действительно конкретными деловыми поводами, эти письма, как правило, выходят за рамки своих строго очерченных сюжетов и превращаются в свободный и непринужденный рассказ писателя о волнующих его проблемах, о своих житейских и творческих заботах, в рассказ, обрастающий подробностями, вбирающий в себя дополнительно возникающие темы и мотивы, равно интересные ему и его корреспонденту.
В этом отношении критик и литературовед Павел Николаевич Медведев (1891–1938) принадлежал к числу самых благодарных и заинтересованных собеседников. Медведев – один из первых исследователей русского символизма; особенно глубоко и фундаментально он изучал творческое наследие А. Блока [1132]1132
Библиография избранных трудов П. Н. Медведева, составленная Ю. П. Медведевым, приводится в кн.: Медведев Павел.В лаборатории писателя. Л., 1971. С. 387–390. См. о нем также: Распятые. Писатели – жертвы политических репрессий / Автор-составитель Захар Динаров. СПб., 1998. С. 43–48 (биографический очерк Ю. Медведева).
[Закрыть]. Книги и публикации Медведева – среди них «Памяти А. А. Блока» (1922), «Драмы и поэмы Ал. Блока (Из истории их создания)» (1928), подготовленные им «Дневник» (1928) и «Записные книжки» (1930) Блока – заложили основы научного истолкования творчества крупнейшего поэта начала XX в.; ими во многом определяется уровень блоковедения 1920-х гг.
С Белым Медведев был знаком с начала 1920-х гг. (в одном из альбомов Медведева сохранена надпись Белого на титульном листе «эпопеи» «Я» из «Записок мечтателей»: «Дорогому Павлу Николаевичу Медведеву в знак искренней симпатии. Андрей Белый. 1-го августа 21 года» [1133]1133
РНБ. Ф. 474. Ед. хр. 1. Л. 14 об. – 15.
[Закрыть]). Для Медведева переписка с ярчайшим представителем интересовавшей его литературной эпохи (об этом интересе свидетельствуют его многочисленные статьи и рецензии, появлявшиеся в провинциальной печати в 1910-е гг.) была, конечно, фактом в высшей степени значимым и ценным; и слова его в одном из писем к Белому (от 7 марта 1929 г.): «…позвольте <…> поблагодарить Вас за самое главное – за ту радость общения, которой Вы меня дарите», – разумеется, отнюдь не формальная дань эпистолярному этикету. Нужно думать, что и Андрей Белый относился к своему корреспонденту как к личности притягательной и интересной: Медведев был активным участником литературной жизни конца 1920-х – начала 1930-х гг. (автором работ о Б. Лавреневе, С. Есенине, Демьяне Бедном, А. Н. Толстом, Вяч. Шишкове и др.), ответственным издательским работником, а это было весьма существенно для Белого, искренне и настойчиво стремившегося тогда найти общий язык с современностью и наладить контакты с представителями новой литературной генерации; Медведева занимали те же теоретико-литературные проблемы, что и Белого (психология творчества, формальный метод в литературоведении) [1134]1134
См., например, его книги «В лаборатории писателя» (Л., 1933), «Формализм и формалисты» (Л., 1934).
[Закрыть]; наконец, Медведева Белый, безусловно, ценил как чуткого и компетентного критика новой формации, который мог с пониманием отозваться на его размышления о символизме, его истории и о своей роли в ней.
Письма Андрея Белого к П. Н. Медведеву печатаются по автографам, хранящимся в архиве Медведева в РНБ (Ф. 474. Ед. хр. 4). В примечаниях цитируются письма Медведева к Белому, хранящиеся в архиве Андрея Белого в РГАЛИ (Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 222).
1
Кучино. 10 дек<абря 19>28 года.[*]*
У Белого описка: «29 года».
[Закрыть]Глубокоуважаемый Павел Николаевич,
простите, что так долго не отвечал на Ваше любезное письмо [1136]1136
30 ноября 1928 г. П. Н. Медведев писал Белому:. «Разумник Васильевич <Иванов-Разумник> сообщил мне, что Вы не возражали бы против издания Ленотгизом трех томов „Начала века“. Я, со своей стороны, был бы чрезвычайно рад осуществить это издание. Таким образом, и Вы и Ленотгиз как будто сходятся в своих пожеланиях. Стремясь поскорее приступить к реализации этого начинания, очень прошу Вас, Борис Николаевич, прислать мне более или менее полный проспект Вашей работы и Ваши условия как автора».
[Закрыть]. Во-первых: кучинская почта действует неисправно; Ваше письмо получил со значительным опозданием, так что не знал, застанет ли Вас ответ мой, адресованный в «Узкое» [1137]1137
В письме от 30 ноября Медведев предлагал Белому адресовать свой ответ в санаторию «Узкое» (близ Москвы), где собирался жить еще две недели.
[Закрыть]. Я предпочел некоторое время переждать с ответом; и уже послать его прямо в Ленинград.Во-вторых: спасибо за любезное предложение, но оно – не осуществимо по ряду причин. Основная в том, что «Начало века», три тома коего написано, не имеет первого тома, отхваченного у меня за границей, уже набранного к моменту моего отъезда в 23<-м> году, но – канувшего в Лету [1138]1138
Имеется в виду так наз. «берлинская редакция» воспоминаний «Начало века», над которой Белый работал в Берлине в 1922–1923 гг. В списке «Написанные и ненапечатанные рукописи Андрея Белого» он сообщает о внутренней структуре и о судьбе этого мемуарного свода:
«„Начало века“. (Эпоха от 1901 до 1912 годов). Том I-ый (Эпоха раннего символизма). Том II-ой (1905–1908 годы). Том III-ий (1908–1912 годы).
Автор думал написать 5 томов, доведя повествование до 1921 года. В четвертом томе он намеревался дать очерк быта Европы, а также и духовных течений Европы пред войной и в первые годы войны; там должна была <быть> очерчена фигура Рудольфа Штейнера приблизительно так, как в предыдущих томах очерчен Блок. Том должен был обнимать эпоху 1912–1916 годов. В пятом томе автор хотел зарисовать революционную эпоху (1917–1921 годы).
Но по не зависящим от автора обстоятельствам были написаны лишь 3 тома, обнимающие от 70 до 75 печ. листов. Но и эти томы, долженствовавшие выйти в издательстве „Эпоха“ (Берлин), постигла неудача. Первый том был набран в Берлине в 1923 году. Он существует в матрицах. Но вследствие „краха“издательства и перепродажи им рукописи другому издательству (уже после отъезда автора в Россию) у автора не осталось рукописи этого тома; при всем усилии вернуть ее, вследствие неряшливого отношенья „наследников“издательства „Эпоха“к праву автора, автору не удалось получить имевшихся гранок набора».
(РНБ. Ф. 60. Ед. хр. 31). Кроме 1-го тома, пропала также первая половина 2-го тома (см.: Бугаева К., Петровский А., <Пинес Д.>.Литературное наследство Андрея Белого // Литературное наследство. М., 1937. Т. 27/28. С. 615).
[Закрыть]. С трудом выцарапал 2 тома (второй и третий) [1139]1139
Рукопись (авторизованная машинопись с правкой) второй половины 2-го тома и 3-го тома «Начала века» хранится в фондах Андрея Белого в РГАЛИ (Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 25–28) и в РНБ (Ф. 60. Ед. хр. 11–14). В настоящее время подготавливается нами к публикации в серии «Литературные памятники».
[Закрыть], но…Тут начинается серия «но»… В «Начале века» я старался писать исторически, зарисовы<ва>я людей, кружки, устремления, не мудрствуя и не деля людей на правых и виновных – такими, какими они были до 12-го года; и свои отношения к ним старался рисовать такими, какими они были в 12-ом году.
Современность ставит требования «тенденциозности», а не «летописи»; после 17-го года ряд людей, мной описанных, попал за границу. В первоначальном плане «Начало века» должно было состоять из 5 томов в сто двадцать пять печ. листов (75 листов было написано); 3 тома рисовали историю литер<атурной> культуры в живых деятелях до 12<-го> года; 4-ый том должен был быть посвящен тому, что я видел на западе и чему учился в эпоху 12–16<-го> года. А пятый том – русской революции. Вернувшись в Россию, я увидел, что такого рода «объективные» труды никого не интересуют. И продолжать свое «былое и думы»– бросил.
Еще «но»… «Начало века» возникло за границей после указания ряда людей, что в «Воспоминаниях о Блоке» [1140]1140
Имеется в виду пространная редакция «Воспоминаний о Блоке» Андрея Белого, опубликованная в берлинском журнале «Эпопея» (№ 1–4, 1922–1923).
[Закрыть]– Блок меня связывает, что Блок – одна из фигур, слишком выделенная из фона; фон – «Начало века». Оно возникло из всяческого расширения именно «фона» эпохи (вписаны целые части, посвященные Москве, и т. д.); но все-таки: Блок мне испортил «Начало века». И если бы писал теперь, то писал – не так, да и Блока взял бы не так; эпически, а не лирически; этот «лирический» Блок «Начала века» и «Воспоминаний» мне очень ненравится [*]*
Слова «очень ненравится» подчеркнуты красным карандашом – видимо, П. Н. Медведевым.
[Закрыть]: нельзя похоронное слово разгонять на ряд печатных листов. Это – остаток романтики; трезвая действительность требует корректива к Блоку, пути которого, как Вам, вероятно, известно, мне чужды [1142]1142
Определенным толчком к переоценке «лирического» образа поэта, воссозданного в «Воспоминаниях о Блоке» и в «берлинской редакции» «Начала века», послужило для Белого знакомство с опубликованными дневниками Блока (Дневник Ал. Блока / Под ред. П. Медведева. Л., 1928. Т. 1–2), глубоко его разочаровавшими. См. с. 258–259 наст. изд. (в файле – раздел «О Блоке и о других: мемуарная трилогия и мемуарный жанр у Андрея Белого», часть 3 со слов /начало абзаца/ «Новизна новой мемуарной версии…» и далее – прим. верст.).
[Закрыть].Все это и заставляет меня отказаться от Вашего любезного предложения, за которое спасибо.
Примите уверение в совершенном почтении.
Борис Бугаев.
2
Кучино. 20 января. <19>29 года.Глубокоуважаемый Павел Николаевич,
еще раз спасибо Вам за участие к моей работе «Начало века» [1143]1143
15 января 1929 г. Медведев писал Белому: «Неужто „Начало века“ останется под спудом? Говорю об этом с подлинной горечью, потому что представляю себе, какие это были бы замечательные книги. Вам, конечно, самому виднее, и я вполне понимаю всю основательность Вашей аргументации. Но все же, если „Началу века“ суждено воплотиться, не забудьте о нас. По крайней мере я готов приложить все старания, чтобы эти книги увидели свет».
[Закрыть]. Получив Ваше письмо, я стал размышлять, нельзя ли мне что-либо предпринять. Я стал думать о ракурсе-транскрипции, – перелицовки, так сказать, «тона» воспоминаний (эпически-объективного, «архивного», на взгляд из современности); и увидел, что мог бы быть такой ракурс («трехтомия» в толстый том); но это предполагает работу почти заново; материал, конечно, остается, но перетранспланировка глав, пересмотр фраза за фразой текста, наконец: переписка моею рукой, – все это взывает к такому количеству часов и дней, на которые у меня нет времени (только что закончил 4-ый том «Начала века», страниц 400, – но он касается 12–16<-го> годов, т. е. моей заграничной жизни, обращен на запад и касается тем, современности нашей вполне чуждых) [1144]1144
Имеется в виду книга воспоминаний о Рудольфе Штейнере и о жизни в Дорнахе. См.: Белый Андрей.Воспоминания о Штейнере / Подготовка текста, предисловие и примечания Фредерика Козлика. Paris, 1982; Белый Андрей.Собр. соч.: Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности. Воспоминания о Штейнере / Составление, подготовка текста, комментарии и послесловие И. Н. Лагутиной. М.: Республика, 2000.
[Закрыть]; утомленный этой работой, стою перед другой: перед 2-м томом «Москвы», которого страниц 100 написано, 1-ая часть которого уже почти продана [1145]1145
Подразумевается роман «Маски Москвы» (продолжение романа «Москва»), позднее получивший заглавие «Маски». Осенью 1928 г. Белый написал первый вариант первой главы романа («Пробуд»); 3 ноября 1928 г. он читал ее у П. Н. Зайцева. Роман предполагалось напечатать в издательстве «Федерация». «Пробуд» (датировка под текстом: 31 октября 1928 г.) впервые опубликован М. Л. Спивак по рукописи, хранящейся в архиве Андрея Белого, в кн.: Андрей Белый. Публикации. Исследования. М., 2002. С. 4–99.
[Закрыть], отрывки пойдут, может быть, в одном из журналов [1146]1146
Эти планы не реализовались.
[Закрыть]; словом: «Москва» (2-ой том) уже почти «заказ»; и – ответственно трудный. Для «Начала века»как бы не остается времени, ибо с мая еду в Армению; и до мая должен кончить порцию работы; кроме того: тот факт, что 1-й том пропал на западе (я говорю о «Нач<але> века»), усложняет работу ракурса.Но вот что мне пришло в голову: так как 1-й том должен быть восстановлен (эпоха до 1905 года), мне его когда-нибудь придется писать, и писать не так, как он был написан (часть материалов есть в набросках), то я предлагаю Вам вот что: в течение февраля и марта я организую мои материалы, сажусь за 1-й том; и присылаю Вам его в первых числах апреля.
План его: конец истекшего века, быт московской интеллигенции; Московский университет: профессора – Усов, Мензбир, Тимирязев, Умов, Столетов, Марковников, Павлов, Грот, Лопатин, Троицкий, Зернов, Стороженко, Веселовский и т. д. [1147]1147
Перечисляются профессора Московского университета: зоолог Сергей Алексеевич Усов (1827–1886) – крестный отец Белого, зоолог Михаил Александрович Мензбир (1855–1935), ботаник-физиолог Климент Аркадьевич Тимирязев (1843–1920), физик Николай Алексеевич Умов (1846–1915), физик Александр Григорьевич Столетов (1839–1896), химик Владимир Васильевич Марковников (1837–1904), геолог Алексей Петрович Павлов (1854–1929), философ Николай Яковлевич Грот (1852–1899), философ Лев Михайлович Лопатин (1855–1920), психолог Матвей Михайлович Троицкий (1835–1899), анатом Дмитрий Николаевич Зернов (1843–1917), историк литературы Николай Ильич Стороженко (1836–1906), историк литературы Алексей Николаевич Веселовский (1843–1918). Все эти лица описаны или упомянуты в воспоминаниях Белого «На рубеже двух столетий».
[Закрыть]. Лев Толстой, Ковалевский, Боборыкин и т. д. [1148]1148
О своих детских встречах с Л. Н. Толстым, историком и социологом Максимом Максимовичем Ковалевским (1851–1916), писателем Петром Дмитриевичем Боборыкиным (1836–1921) Белый рассказывает в главе «Апостолы гуманности» книги «На рубеже двух столетий» (М.; Л., 1930. С. 102–116), а также в мемуарном очерке, при жизни автора не публиковавшемся (см.: Белый Андрей.Воспоминания о Л. Н. Толстом / Предисловие и публикация Л. Озерова // Андрей Белый. Проблемы творчества: Статьи. Воспоминания. Публикации. М., 1988. С. 638–644).
[Закрыть]. Генезис новых идей у молодежи того времени; мое детство, гимназия, университет и первые встречи с будущими деятелями символизма; первый том кончается тем периодом, который я назвал «Годы Зори»; во второй его половине появляются Блок, Брюсов et cetera [1149]1149
Характеристика «эпохи зорь» и описание знакомства и первых встреч с Брюсовым и Блоком вошли в следующую книгу мемуарного цикла Белого – «Начало века» (новая, так наз. «московская» редакция).
[Закрыть].2-ой и 3-ий томы и были бы «Началом века»; я ракурсировал бы их потом, когда-нибудь (после «Москвы»), а предлагаемый том можно было бы назвать «На рубеже двух столетий»(или как-нибудь в этом роде). Часть материалов записана в «Дневнике» моих воспоминаний.
Но – работа организации (переработки, написания и т. д.) – минимум 2 месяца; и главное: для этой работы я сознательно закладываю «Москву».За цензурность «тома»– ручаюсь; другое дело – художественность: не мне судить; конечно, я не требую, чтобы «Гос-Издат» мне «заказал» работу и обязался во что бы то ни стало напечатать, но – все же: без сознания, что работа в принципежелательна для «Гос-Издата»,я, занятой другими делами, не стал бы закладывать «Москвы».Разумеется, – если бы у Вас не подошло, то одно из московских издательств («Субботники», – кстати, давно пристающие ко мне с «Началом века», или «Федерация») [1150]1150
Издательство «Федерация» (издательство Федерации объединений советских писателей) было основано в Москве в 1929 г., в том же году выпустило в свет исследование Андрея Белого «Ритм как диалектика и „Медный всадник“». «Никитинские субботники» – кооперативное издательство писателей, организованное в Москве в 1922 г. при одноименном литературном объединении, возглавлявшемся Е. Ф. Никитиной. См.: Фельдман Д. М.Салон-предприятие: писательское объединение и кооперативное издательство «Никитинские субботники» в контексте литературного процесса 1920–1930-х годов. М., 1998. В «Никитинских субботниках» были выпущены отдельными изданиями романы Белого «Москва» («Московский чудак» и «Москва под ударом» – 1927), «Крещеный китаец» (1927), «Петербург» (1928), книга стихов «Пепел» в переработанной редакции (1929).
[Закрыть]этот том напечатали бы; но «Федерация»давно ждет «Москвы»; и мне не было бы оснований специально для нее пускаться в «плавание»(а 2–2 ½ месяца отдаться предлагаемой Вам работе для меня – не шутка).Поэтому, делая Вам это предложение, т. е. изменяя план своих работ (вместо «когда-нибудь напишу» – «пишу сейчас»), я жду быстрого ответа, т. е. конкретного предложения Вашего за это дело взяться; и тогда – немедленно с головой ухожу в это дело, чтобы Вам сдать рукопись в начале апреля (с 15-го апреля, вероятно, еду в Армению; и там – свои дела, другие).
Пишу это, дорогой Павел Николаевич, Вам потому так подробно, чтобы Вам было ясно, в чем суть моего предложения и чтобы Вы по возможности мне ответили к 1-ому февралю, ибо с начала февраля, не получив от Вас ответа, ухожу с головой в «Москву»и тогда всякая мысль о «Начале века»– не по дороге: я – однодум; и не умею работать зараз над двумя делами; работаю быстро и крепко; но пока работаю над одним, – мертв для всего другого.
Теперь же я даю задний ходи жду на запасном пути Вашего ответа (уподоблю себя паровозу, ибо, как паровоз идет только после долгой растопки, так и я должен знать, чем себя топить:мыслями о «Москве», или мыслями о «На рубеже двух столетий»). С момента же, как только подан мне рабочий поезд, я уже жарю на нем без оглядки; если не получу от Вас подробного информационного письма, то – мой поезд двигается в направлении: «Москва». Если ответите «да», двигаюсь в другом направлении [1151]1151
Медведев писал Белому в ответ (28 января 1929 г.): «Я бесконечно рад, что письмо мое побудило Вас перерешить, хотя бы частично, вопрос о „Начале века“. Хочется верить, что, написавши „На рубеже двух столетий“, Вы переработаете и два следующих тома, – поезд проскочит через промежуточную станцию, – и что таким образом „Начало века“ действительно начнется. <…> О Вашем предложении я имел беседу с представителями нашей редколлегии, и мне поручено передать Вам, что никаких принципиальных возражений это предложение не встречает. Установление же обязательственных отношений (договор и пр.) будет оформлено вслед за представлением рукописи. Я же, опираясь на Ваши собственные слова, уверен, что книга Ваша в смысле политическом будет вполне приемлема и что нам быстро и без затруднений удастся ее выпустить. Таким образом, мне остается только, пожелавши Вам здоровья и успеха, ждать рукописи (к апрелю?)».
[Закрыть].Остаюсь искренне расположенный и готовый к услугам.
Борис Бугаев.
3
Кучино. 6-ое февраля. <19>29 г.Глубокоуважаемый и дорогой Павел Николаевич,
Простите, что не тотчас ответил Вам: в дни получения письма был сверхмерно погружен в корректуру двух книг (стихов и «Ритма, как диалектики»), которые надеюсь в скором времени Вам преподнести [1152]1152
Речь идет о книгах Белого «Пепел» (2-е, переработанное издание) и «Ритм как диалектика и „Медный всадник“».
[Закрыть]. Спасибо Вам за книгу, которую с интересом читаю и с которой во многом весьма согласен (например, – в позиции по отношению к формализму) [1153]1153
Имеется в виду книга: Медведев П. Н.Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику. Л.: Прибой, 1928. В этой работе был предпринят подробный аналитический разбор и дана критическая оценка воззрений и метода формальной школы.
[Закрыть]. Разумеется, кое с чем не согласен, – например: в точке Вашего касания к символизму (но ведь эта тема – побочная). Для меня символизм в разрезе мировоззрения никогда не мог быть «мистикой» по прямому проводу [1154]1154
Вопрос о символизме затронут во 2-й части книги – «К истории формального метода». В ней признается заслуга символизма, осознавшего «самоценность и конструктивность слова в поэзии», и в то же время указывается на методологические изъяны символизма как направления, «выражавшего узкогрупповые идеологические интересы»: «На почве символизма и появились впервые литературоведческие работы, подходившие к поэтическому искусству по существу, пусть и искаженные ложными идеологическими воззрениями. „Символизм“ А. Белого, некоторые статьи В. Иванова, теоретические работы B. Брюсова бесспорно занимают в истории русского литературоведения значительное место» ( Медведев П. Н.Формальный метод в литературоведении. С. 82).
[Закрыть]; я всегда был: имманентистом и все проблемы трансцендентности отрицал; и потому, когда говорят о «мистике» символизма, для меня все это – «так, да не так»; эмблематика смысла в центральной оси – учение о мировоззрениях, мировоззрениях в диалектике методов, мировоззрение строющих: мировоззрение о мировоззрениях; и стало быть: какая же мистика? Это и Воронский понял, что не в мистике удар моего символизма, а в э-м-б-л-е-м-а-т-и-к-е… т. е. м-е-т-о-д-о-л-о-г-и-и [1155]1155
Подразумевается статья «Мраморный гром» видного советского литературного критика 1920-х гг. Александра Константиновича Воронского (1884–1937), посвященная творчеству Андрея Белого; анализ эстетического мировоззрения писателя проводится в основном в 3-м разделе этой статьи. Вывод, который делает здесь Белый из критических построений Воронского, достаточно произволен; ср.: Воронский А.Искусство видеть мир. Сб. статей. М., 1928. C. 128–142. Позднее П. Н. Медведев писал о подобных попытках Белого в новом ракурсе представить свои идейно-эстетические воззрения: «Он всячески старается быть позитивным, логичным, исходить как будто бы только из непосредственных данных своего творческого опыта. Все время, оглядываясь на тех, кто „его осмеивает как глупо и пусто верещащий телеграфный столб“, А. Белый сердито спрашивает: „Кажется, ясно? Мистики никакой тут нет“. Увы, „мистики“ в его утверждениях более чем достаточно, но действительно корень ее вполне ясен: это – не непосредственные данные творческого опыта, а примышленные идеалистические теории, под которые искусственно подгоняется конкретный творческий опыт» ( Медведев П. Влаборатории писателя. Л., 1933. С. 204–205).
[Закрыть]. За Блока и иных – не ручаюсь; Блок мало что понимал в гносеологич<еских> проблемах; а я, естественник, поклонник Ньютона и Дарвина, если и был «мистиком», то вовсе не в том упрощенном стиле, в каком теперь принято говорить; иначе, как бы я мог написать статью «Против мистики»(см. «Труды и Дни», № 2. 1912 год) [1156]1156
Имеется в виду статья Андрея Белого «Нечто о мистике». В примечании к ней Белый уточнял, что он отвергает мистику именно в «упрощенном» понимании: «Автор спешит оговориться: все нападки его на мистику не касаются той подлинной мистики, которая с религией неразрывна; автор здесь разумеет ту „мистику“ (в кавычках), о которой в настоящее время так много говорят, то есть он разумеет, во-первых, теоретические разглагольствования о мистике, во-вторых, он касается мистической практики, не одушевленной подлинной верой» (Труды и Дни. 1912. № 2. С. 46).
[Закрыть]. Разумеется, тональностиВаших слов о символизме я не могу принять [1157]1157
В ответном письме от 7 марта 1929 г. Медведев уточнял свои воззрения:
«Что касается проблемы символизма, то поставить ее во всем объеме в этой книге было, как Вы сами понимаете, невозможно. Она – только задета крылом, затронута мимолетно и мимоходом. Отсюда, вероятно, и неудовлетворившая Вас „тональность“.
Лично я различаю в символизме три основные струи или – если угодно – доминанты: гносеологически-онтологическую (А. Белый – Эмблематика смысла), мистическую (Ал. Блок) и историко-культурную (В. Иванов). Многое, если не все биографическое, напр<имер>, Ваши взаимоотношения с Блоком, я склонен трактовать из столкновения и внутренней диалектики этих тенденций. Короче говоря, для меня символизм – сложный узел и, конечно, не только мистика, хотя бы и не в вульгарном понимании ее.
Когда-нибудь обо всем этом, вероятно, напишу. Думаю, что сделаю это в книге по новейшей русской литературе, к<о>т<орую> обдумываю и готовлю исподволь».
[Закрыть], но это – не важно; Ваша книга – живая, нужная, интересная, полезная; и – спасибо Вам за нее.
____________________________
Вчера сел за «На рубеже двух столетий». Трудно определить размер [1158]1158
Медведев спрашивал Белого в письме от 28 января: «…сколько листов будет в книге? Мне это нужно было бы знать для предварительного проведения ее по нашим планам».
[Закрыть]; если я скажу «15»печатных листов, – считайте от 14-ти до 16-ти, 17-ти. Постараюсь, чтобы было 15 (40 000 букв лист). Работа меня и интересует, и увлекает.Из «последних»стихотворений посылаю несколько [1159]1159
Белый выслал рукописи своих стихотворений в ответ на просьбу Медведева в письме от 28 января: «…не пришлете ли что-либо из Ваших последних стихотворений. Мне они очень были бы нужны для курса новейшей русской литературы, к<о>т<орый> я читаю в Педагогич<еском> институте им. Герцена».
[Закрыть]; они условно «последние»; все это время занимался между прочим и радикальной правкой «Зол<ота> в Лазури», т. е. возвращением «З<олота> в Л<азури>»к исконному в юности мне слышимому интонационному жесту, который в «З<олоте> в Л<азури>»вовсе не выявлен; «З<олото> в Л<азури>»пелось в душе, а в строчках стабилизировалось не «Золото в Лазури», а – «Глина в глазури»; в разглазуривании «лазури»в воздух и разглинивании статики образов, в выявлении того моего «З<олота> в Л<азури>», а не этогокнижного – моя теперешняя «игра»между делом [1160]1160
Неудовлетворенный первой книгой своих стихов «Золото в лазури» (1904), Белый неоднократно принимался за ее переработку (впервые – в 1914 г.; см.: Бугаева К., Петровский А., <Пинес Д.>.Литературное наследство Андрея Белого // Литературное наследство. М., 1937. Т. 27/28. С. 583–584). Переработанные (иногда до неузнаваемости) стихотворения из «Золота в лазури» составили основное содержание книги Белого «Зовы времен», подготовленной в 1931 г. и впервые в полном объеме опубликованной Джоном Малмстадом во 2-м томе «Стихотворений» Андрея Белого (München: Wilhelm Fink Verlag, 1982. С. 143–351). См.: Белый Андрей.Стихотворения и поэмы. СПб.; М., 2006. Т. 2. С. 165–394 («Новая Библиотека поэта»).
[Закрыть]. Стихов я не пишу в собственном смысле, ибо в теме «Эпопеи», как искомой синтетической формы будущего, и стихи и худ<ожественная> проза для меня – «эпопея». В октябре я написал 1-ую часть 2-го тома «Москвы»; она – столько же «стихи», сколь и «стихи» [1161]1161
Белый имеет в виду метрическую организованность текста романа под трехсложный стихотворный размер.
[Закрыть]. Вся лирика моя – там, и потому я – «не поэт»в академическом смысле.Все же – кое-что посылаю, но именно: все посылаемое (и многое другое) – безделушечки по отношению к «ритмам» написанного отрывка 2-го т<ома> «Москвы» [1162]1162
Медведев писал в ответ (7 марта 1929 г.): «…сердечно благодарю Вас за стихи. В них для меня много нового. Простите за откровенность, но больше всего меня захватило „Не лепет лоз…“, первая строфа – в особенности. Не берусь судить – за недостатком материала, – насколько удается Вам разглиниванье золота и разглазуривание лазури. Если я не ошибаюсь, то оба контекста имеют свою ценность: я бы печатал их параллельно. Благодарю Вас за то, что присылкой стихов Вы заставили меня еще раз пересмотреть некоторые Ваши книги». Упоминается стихотворение «Сестре» («Не лепет лоз, не плеск воды печальный…», 1926); см.: Белый Андрей.Стихотворения и поэмы. Т. 2. С. 183–184.
[Закрыть].Еще раз спасибо Вам за любезность, с которой Вы приветили мое «На рубеже».
Остаюсь искренне уважающий и преданный
Борис Бугаев.
4
Кучино. <19>29 года. 23-го апр<еля>.[1163]1163
Письмо было написано до получения письма Медведева от 22 апреля 1929 г., в котором выражалось беспокойство в связи с отсутствием рукописи «На рубеже двух столетий» и сообщалось, что в издательстве «все подготовлено к изданию „На рубеже“ – вплоть до согласования этого вопроса с московским Гизом».
[Закрыть]Глубокоуважаемый и дорогой Павел Николаевич,
Извиняюсь, что так долго не писал Вам; и немного конфужусь за содержание моего письма; дело в том, что с катастрофической быстротою из-под пера, так сказать, и без всякого моего участья (ибо сижу в Кучине, нигде не бываю, ни с кем не вижусь) – моя книга «На рубеже двух столетий» получила огласку; прочел из нее одному приятелю кусочек; он в Москве рассказал; и сразу два предложения: – из «Красной Нови»печатать отрывки из книги [1164]1164
В журнале «Красная новь» отрывки из воспоминаний «На рубеже двух столетий» не появились, хотя и были подготовлены к печати; 11 июня 1929 г. П. Н. Зайцев сообщал Белому: «„Кр<асная> Новь“ сдала 1 отрывок уже в набор в июльскую книжку. Другой пойдет в августе» (Минувшее. Исторический альманах. М.; СПб., 1993. Вып. 14. С. 469 / Публикация Дж. Мальмстада).
[Закрыть]; и из «Зифа»предложение книгу издать в нем («Земля и Фабрика» и вне этого просила меня дать что-либо); далее события с книгой развернулись так: в Москве печатался ремингтон с рукописи в нескольких экземплярах; один экземпляр попал в «Зиф», с ним быстро ознакомились, и книга оказалась принятой и прошедшей чрез редакц<ионную> коллегию – единогласно; не я ее устроил, а судьбой самой почти вне меня она устроилась; мне объяснили, что «Ленгиз»и «Зиф»– секторы «Гиза»; да и мне, признаться, несравненно удобнее, живя в Москве, сноситься при печатании с Москвою же; и с И. И. Ионовым я лично знаком; и «проводить»книгу нечего, ибо она быстрейше и без волокит «провелась»уже [1165]1165
Книга «На рубеже двух столетий» (законченная Белым в апреле 1929 г.) была выпущена в свет в начале января 1930 г. московским акционерным кооперативным издательством «Земля и фабрика» («ЗиФ»). Илья Ионович Ионов (наст. фам. Бернштейн; 1887–1942) – поэт, партийный и издательский работник, заведовал «ЗиФом» в 1928–1929 гг.
[Закрыть].Кроме того: опыт сношения с «Ленгизом» в прошлом показал все неудобство москвичу иметь дело с сим «высоким»учреждением; в 24-ом году они издавали мою брошюру «Одна из обителей царства теней»; выпустили, не известили; в московских магазинах брошюры не мог найти; только в 26-ом году получил авт<орские> экземпляры, когда сам явился в Ленинград. Второй случай: моя драма «Гибель сенатора»в 24-м же году была «Ленгизом»принята. И – легла где-то в складах; в 26<-м> году, когда я осведомился, как же с драмой, мне ее вынес важного вида молодой человек; снисходительно ее обнюхивая, говорил, что, вероятно, «не пойдет», а может, и пойдет; рукописи не отдал; я и забыл о ней; вдруг в конце 28<-го> года получаю рукопись с торжественною печатью: «Не принята» [1166]1166
Среди писем Медведева к Белому сохранился экземпляр договора с Ленинградским отделением Госиздата на издание драматической повести «Гибель сенатора» (объемом 8 печ. л.), заключенного 4 декабря 1924 г. и подписанного О. М. Бескиным (за председателя правления Ленинградского отделения Госиздата) и Б. А. Пильняком (за автора) (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 222. Л. 11). Драма Белого «Гибель сенатора» («Петербург») тогда осталась неопубликованной. См.: Белый Андрей.Гибель сенатора (Петербург). Историческая драма / Редакция и послесловие Джона Мальмстада. Berkeley, Berkeley Slavic Specialties, 1986.
[Закрыть].Так что у меня сложилось впечатление на основании опыта, что то, что в сем учреждении принимают в 24<-м> году, то в 26<-м> обсуждается, а в 28<-м> отклоняется; и я, пишучи на одном словесном принципиальном «неотвержении», весьма боялся: пошлешь рукопись в 23 печ. листа (в 3-х экземплярах, это чуть ли не пуд!); и будет она эдак приниматься в 29–30<-м> году, лежать в 32<-м> и отклоняться в 33<-м>. А тут все решилось единым махом, без волокиты, без «входящих»и «исходящих».
Судьба, дорогой Павел Николаевич, – не сетуйте; главное удобство сношения: «Зиф»уже сговорился с Раскольниковым о праве печатания в журнале [1167]1167
Федор Федорович Раскольников (наст. фам. Ильин; 1892–1939) – советский дипломат, журналист, писатель; член редколлегии журнала «Красная новь». Ср. примеч. 2. 18 мая 1929 г. П. Н. Зайцев извещал Белого: «Раскольников взял для журнала из „Рубежа“ главы о профессорах (о М. Ковалевском, А. Веселовском, Стороженке и др.) и главу, где Вы даете портрет К. А. Тимирязева. Книга в целом на него произвела большое впечатление, и он отзывался о ней хвалебно, считает ее очень острой, а характеристики блестящими» (Минувшее. Исторический альманах. Вып. 14. С. 456).
[Закрыть]и т. д. Не думайте, что я устраивал книгу с нарочною целью миновать «Ленгиз», хотя и побаивался его. Кроме того: Ионова знаю с 21-го года, имел с ним дела [1168]1168
В начале 1920-х гт. Ионов был председателем Петроградского правления Госиздата. В этом издательстве вышли в свет книга стихов Белого «Звезда» (Пб., 1922) и его же книга очерков «Одна из обителей царства теней» (Л., 1924; сохранился договор на издание этой книги от 26 февраля 1924 г. за подписями Белого и Ионова // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 222. Л. 10).
[Закрыть]; это тоже одно из удобств для автора печатаемой книги [1169]1169
Перед отъездом в Армению Белый передал настоящее письмо П. Н. Зайцеву для отправки по адресу Медведева; Зайцев (как он сам сообщил Белому 11 июня 1929 г.) задержал отправку до окончательного выяснения договорных отношений с «ЗиФом», после чего выслал письмо Медведеву «со своим сопроводительным» (Минувшее. Исторический альманах. Вып. 14. С. 470). Медведев отвечал Белому 22 мая 1929 г.: «Только сейчас я получил через П. Н. Зайцева Ваше письмо от 23 апреля. Не скрою: оно меня очень опечалило. Дело, конечно, не в местничестве – Гиз или Зиф, – и не в питерском патриотизме – обязательно Ленотгиз! Нет, дело в том, что через эту книгу я рассчитывал теснее связать Вас с нашим издательством на будущее время и при посредстве ее перейти тот рубеж, к<о>т<орый> имеется к настоящему времени в наших взаимоотношениях. Одним словом, через рубеж при помощи „На рубеже“. <…> Мое пожелание – ч<то>б<ы> дело не закончилось первым томом, ч<то>б<ы> Вы продолжили эти мемуары, к<о>т<орым>, как Вы знаете, лично я придаю огромное значение».
[Закрыть].Простите: до сей поры не вышла диалектика ритма [1170]1170
Имеется в виду исследование Белого «Ритм как диалектика и „Медный всадник“», печатавшееся в издательстве «Федерация».
[Закрыть]; и я послезавтра еду в Армению; книга же выйдет без меня; и авторские экземпляры будут в Москве; как только вернусь из Армении, пришлю Вам книгу с надписью (не приобретайте ее!). И еще раз Вам спасибо за сердечную и добрую память обо мне. Остаюсь искренне расположенный и уважающий Вас,Борис Бугаев.
P. S. Мой временный адрес недели на 3: Армения, Эривань. Мартиросу Сергеевичу Сарьяну: улица Рубени. 55. Далее – неизвестен адрес; но его всегда будет знать Петр Никанорович Зайцев (Москва, Арбат, Староконюшенный, д. 5, кв. 45).
5
Кучино 5-го марта <1930>.Дорогой Павел Николаевич,
Что Вы должны обо мне думать? Мне только на днях, в связи с Вашим письмом, вскрылась вся степень моего неприличия, в котором я лишь отчасти виноват [1171]1171
В письме от 19 февраля 1930 г. Медведев напоминал Белому о его обещании прислать экземпляр книги «Ритм как диалектика и „Медный всадник“» (М., 1929), а также просил подарить и «На рубеже двух столетий».
[Закрыть].Прежде всего, – спешу отчитаться пред Вами, чтобы хотя снять часть вины с себя; во-первых: уезжая в Армению в прошлом году весной, я Вам написал о случае с «Зифом»; оказывается, – Вы мне писали [1172]1172
Подразумевается письмо Медведева к Белому от 22 мая 1929 г.; его заключительная фраза: «За „Ритм“ заранее благодарю и буду с нетерпением ждать его».
[Закрыть]; письмо получил для меня П. Н. Зайцев [1173]1173
П. Н. Зайцев помогал Белому, жившему в Кучине, в ведении его литературных дел, поддерживал связь между ним и Москвой, выполнял различные его просьбы и поручения.
[Закрыть], который его… не передал; и лишь случайно заехав в Кучино в день получения мной Вашего письма, вспомнил про другое, весеннее, которое у него запропастилось, ибо, не веря в почту Армении, он его не переслал в Эривань; а встретившись со мной через 4 месяца, уже не вспомнил; тут его вина, но извинительная: у него столько дел в голове, что случай с пропажей письма вполне извинителен.Что касается «Ритма», то – верите ли? Я страшно рассеян, когда работаю; и не раз ловил себя в том, что, мысленно совершив некий поступок, потом начинаю думать, что я его и действительно совершил. Так случилось с «Ритмом»; я был убежден, что осенью Вам послал книгу, потому что все лето думал о том, что – вот, мол, пошлю «Ритм» – тому-то, тому-то; и в первую голову – Вам. «Ритм» вышел в Москве, когда я жил в Эриване; книг, кроме пробного экземпляра, не получал; вернувшись в Кучино, к сентябрю, тотчас уселся за ряд работ; и скоро же за 2-ой том «Москвы» [1174]1174
Имеется в виду роман «Маски», над которым Белый вплотную работал с сентября 1929-го по май 1930 г.
[Закрыть], в которую и провалился с головой, глазами, ушами, так что все прочее замаячило издали. Надписав несколько экземпляров «Ритма» и попросив П. Н. Зайцева их отослать из Москвы, я твердо верил, что книгу Вы получили еще в октябре.Это – от переключенности внимания, верьте мне.
Тотчас же вышлю Вам и «Ритм, как диалектика»,и «На рубеже», – как скоро приедет в Кучино П. Н. Зайцев, который подчас с таким самопожертвованием меня выручает там, где во мне обнаруживается неискоренимый, рассеянный путаник. Дело в том, что в Кучине почты нет, а только в Салтыковке (за 2 километра), куда пройти из Кучино подчас трудно, а во время распутицы еще и несносно. Я и передаю заказную корреспонденцию П. Н. Зайцеву; и кроме того: в Салтыковке подчас письма застревают надолго. П. Н. будет у меня дней через пять; а это письмо отправит моя знакомая.
Сам я сижу безвыездно в Кучине, в Москве не бывая; во-первых, – перегружен: «Москва» отнимает и утро, и ночь; пока не свалю ее с плеч, я – раб; кроме того, – срок, контракт (с «Федерацией»). Но думаю, – к маю освободиться. У меня строго размеренный день: за чаем работаю; потом, для свежести головы 3-х-часовая прогулка: 1 ½ часа физкультура (работа со снегом, и всякое там, – считаю себя дворником нашей дачки: хозяева, старички, – где им справиться со снегом!); 1 ½ прогулка; потом обед; потом сон, ибо ночью недосыпаю; с 10 и до 3-х ночи опять работа; с 3 до 5-ти утра – чтение: читаю постоянно. Засыпаю в 6 утра.
Таков мой нормальный рабочий день, – непрерывка; и всякое отклонение от нее разбивают, особенно поездки в Москву, ибо – 2 пропащих дня: день отъезда; и – следующий (возвращения), ибо приходится ночевать в Москве.
В Кучине же я имею все, что нужно для человека, живущего осмысленнойжизнью; работа (худож<ественная>, умственная, физическая), природа, мысли больших людей (книги), товарища для бесед [1175]1175
Имеется в виду Клавдия Николаевна Васильева.
[Закрыть]и изредка посещающих друзей.Но этот род жизни, не похожий на жизнь многих из собратьев по перу, рождает особого рода рассеянность, ибо орбита этой жизни – своя; в ней дни, часы, труды и мысли диктуются из автономии, из зорь, метелей, дум, чтения.
Прожив бурную, очень меня издергавшую жизнь, я полагаю, что к 50 годам заслужил право на независимое созерцание из равновесия и полноты; хорошо склоняться к закату не нервным, с расширенными интересами, с кабинетным чтением.
Но этот же темп и бывает порою источником того, что может выглядеть со стороны странностью. Как-то: не могу написать письма до окончания работы; только поставив точку после оконченной дневной порции, принимаюсь за письма; иначе – работа сорвана (в особенности художественная); а точка ставится порой в 4-ом часу ночи. Так случается: лежит под носом письмо, на которое надо ответить; а катишься по дням без возможности ответить.
Вот почему не тотчас же ответил на Ваше письмо, столь меня испугавшее напоминанием о моей рассеянности.
Кстати, – не слал Вам «Рубежа», конфузясь перед Вами, что Вас полу-обманул с ним; но еще раз скажу: 2 раза «Ленгиз» меня подвел – с драмой «Гибель сенатора»(продержав ее 2 года без всякой резолюции и потом швырнув мне рукопись обратно, без единого объяснения, кроме чиновничьей пометки «Не принята»; я не привык, чтобы со мной так обходились); то же с брошюрой о Берлине [1176]1176
«Одна из обителей царства теней».
[Закрыть]; напечатали, не выслали экземпляров, не уведомили, что брошюра вышла. Знаю, что, имея дело с Вами, этого не случилось бы; и все же, – боялся, что пойдут в недрах «высокого» учреждения раздумия, паузы и т. д., а с «Зифом» все было ясно, просто; и – не формально.Вот почему и передал «Зифу». Это все я Вам писал весной; и Вы, вероятно, весной же ответили мне. Повторяю: письма я не получилпо вине П. Н. Зайцева, – виноватого без вины,ибо он очень рассеян и очень занят; и я его часто удручаю чрезмерно просьбами о помощи.
И потому-то, Павел Николаевич, после невольного конфуза с «Рубежом», я и не предлагаю, конфузясь предложить, свое намерение восстановить I-ый том «Начала века» (пропавший за границей); после «Москвы»,которую кончу весной, буду летом его восстановлять во всяком случае; и вполне приемлемо для цензуры. Это – не предложение (мне ли, не исполнившему обещание после Вашего любезного предложения, – предлагать?). Но если бы мне предложили печатать, – это шло бы навстречу моей работе [1177]1177
В июле 1930 г. Белый приступил к работе над второй книгой воспоминаний, служившей продолжением «На рубеже двух столетий», – «Начало века». Медведев обещал Белому (в письме от 12 марта 1930 г.) известить его, если новое руководство Ленотгиза заинтересуется этой книгой, однако такого письма, насколько известно, не последовало.
[Закрыть].Извиняюсь за столь длинное письмо. Еще раз простите [1178]1178
12 марта 1930 г. Медведев писал в ответ: «Откровенно говоря, я страшно сетую на себя за то, что напомнил Вам о „Ритме“. Я никак не предполагал, что этим напоминанием так сильно взбунтую Вашу прирожденную исключительную деликатность. Зачем я это сделал! <…> Поверьте: я нисколько не обижен и не считаю Вас „в долгу“. Просто – я очень жду Ваших книг».
[Закрыть].Остаюсь искренне преданный.
Борис Бугаев.
P. S. Адрес. Нижегородская жел<езная> дорога. Салтыковка. Новое Кучино. Железнодорожная улица, дача № 40 (Шипова). Жду с нетерпением книгу о Блоке [1179]1179
В письме от 19 февраля Медведев сообщал: «…надеюсь хоть частично компенсировать Вас в марте записными книжками Блока, к<о>т<орые> уже сданы в печать». Имеется в виду издание: Записные книжки Ал. Блока / Редакция и примечания П. Н. Медведева. Л.: Прибой, 1930.
[Закрыть].
