Текст книги "Преодолей себя"

Автор книги: Александр Ежов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Пауль знал о том, что многие немцы все еще обмануты фашистской пропагандой, многие верят в Гитлера, очень многие, но есть и такие, которые прозрели и, видимо, понимают, что проливают кровь за неправое дело. Однако как им подсказать, этим обманутым, чтобы они прекратили войну, бросили оружие? Как? Маховик войны крутится, и ничем его не остановишь. Ничем... Только насилием, войной, кровопролитием.

– Все это очень сложно,– сказал он Насте. – Солдаты обмануты, потому и не сдаются.

– Обмануты?! Обмануты?! – Она смотрела на него с подозрением, будто бы недругом он был для нее. – Иди и скажи им, убеди, чтоб сдавались. Иди, иди... Хочешь, сама с тобой пойду, посмотрю, как у тебя это получится? Пойдем вместе, скажи обманутым, чтоб бросали автоматы и карабины.

– И пойду. Хоть сейчас пойду,– сказал он спокойно, просто, обыденно.

Настя не ожидала такого ответа.

– Пойдешь?

– Да, пойду. Я должен пойти,– сказал он твердо.– Если хочешь знать, у меня специальное задание – вести среди немецких солдат разъяснительную работу. Должен убеждать, агитировать должен.

– От кого же такое задание? Уж не от штаба ли фронта?

– От Национального комитета «Свободная Германия»,– ответил он сразу же. – Есть такой комитет. Я тебе говорил об этом. Комитет существует и действует, если хочешь знать, на всех фронтах. Вот листовки у меня с призывами к немецким солдатам. – Пауль достал из потайного кармана листовку и протянул ее Насте:– На, прочитай.

Она взяла этот желтоватый листок и начала читать. Текст был на немецком языке, и она мысленно переводила для себя на русский. В листовке было написано:

«Национальный комитет „Свободная Германия” и союз немецких офицеров. Передай дальше! Распространи среди товарищей!

Товарищи! Мы вычеркиваем Гитлера! Того, который вверг нас в эту ужасную войну! Положим конец преступной войне! Каждый должен начать теперь действовать!

Пишите повсюду наши призывы и лозунги! Вы должны знать их».

Лозунги... Призывы... Значит, немцы призывают своих собратьев прекратить преступную войну... Призывают... Настя читала эти огненные строки и не верила своим глазам. Значит, правду говорит Пауль. Он член этой организации, может быть, член Национального комитета, который призывает к спасению немцев, к спасению их собственной страны. Она начала читать дальше:

«Национальный комитет призывает к спасению немецкой нации!

Ни единого выстрела больше для войны, ведущейся Гитлером!

Положить конец бессмысленной войне!

Долой Гитлера!

Свержение Гитлера – спасение для Германии!»

Настя повернула листовку на обратную сторону. Там тоже был текст. Она начала читать:

«Товарищи! Пишите наши призывы и лозунги на всех домах, стенах, заборах, воротах и дверях! На железнодорожных вагонах. На танках, боевых и транспортных машинах!

Пишите их на дорожных указателях и командирских флажках! На всех видах боевой

техники и вооружения!

Пишите наши лозунги на патронных и снарядных ящиках!

Пишите их в каждом письме домой!

Итак, действуйте!

Гитлер должен пасть, чтобы жила Германия!»

И в самом низу листовки Настя прочитала подпись: «Фронтовая организация Национального комитета „Свободная Германия"».

– Да, теперь я поняла, какое сложное у тебя задание,– сказала, подавая Паулю листовку. – Вокруг нас твои собратья, и может быть, они ждут нас? Ждут?

– Кто ждет, а кто и нет. Это опасная работа, Настя.– Пауль запрятал листовку в карман, повернулся, прошел шагов пятнадцать, снова повернулся и, подойдя уже совсем близко, тихо проговорил:

– Я имею полномочия от Национального комитета вести пропаганду среди немецких солдат. Я должен открыть им глаза.

– Я тебе помогу, Пауль, помогу... Пойдем вместе. Пусть я буду немкой, опять невестой, Пауль!

– Но ведь это опасно, Настя! – предупредил он ее.– Ты не должна рисковать...

– А ты?

– Я – другое дело. Я – немец, и я обязан, как бы это опасно ни было. Но если ты желаешь со мной пойти, то пойдем. Я знаю, что сказать немецким солдатам. Я обязан...

– А я?

– Ты поддержишь меня. Я назову тебя, как ты и предлагаешь, невестой, немкой. И все пойдет своим чередом.

– Ну, тогда пошли,– сказала она. – А куда пойдем?

– Туда, к фронту...

Через полчаса они столкнулись с группой немецких солдат. Их было человек десять. Немцы толкали машину, глубоко засевшую в снег. Правое заднее колесо буксовало. Пауль подбежал к машине и начал помогать. Настя стояла и наблюдала. Колесо уходило в снег все глубже и глубже, шофер выключил зажигание, и машина перестала вздрагивать, замерла. Солдаты сгрудились кучкой, сразу заметили незнакомого. Один из них, высокий и худощавый, спросил:

– Откуда, парень?

– Еду домой, в отпуск,– ответил Пауль. – Вот невеста со мной. – Он махнул рукой в сторону Насти, потом позвал ее. Она подошла.

– Ничего красотка! – похвалил Настю долговязый солдат. – И где такую раздобыл?

– Тут недалеко. Нашел и везу в Германию.

– А что, в Германии невест мало? – спросил другой солдат, уже пожилой, спросил серьезно, но у того молодого и долговязого засверкали искорки в глазах, а может быть, всколыхнулась зависть к этому одинокому немецкому солдату, которого отпустили домой на побывку.

– Хороша фрейлейн! Просто красавица! Русская или латышка?

– Немка,– ответил Пауль. – Тут, в Латвии, немцев много, почти в каждом городе проживают. Вот и нашел свою судьбу. Ну-ка, что-нибудь скажи им по-немецки, Анна.

– Да, я немка,– сказала Настя,– чистокровная немка и жалею вас, солдаты.

– Жалеешь? – спросил пожилой.– Почему жалеешь?

– Война проиграна. Вот вы? Как вас звать?

– Вилли Биг,– ответил солдат.

– Дети есть там, в Германии?

– Есть.

– И сколько у вас, Вилли, детей?

– Четверо. Старший погиб на фронте. Две дочери и еще младший сынишка. Ему десять лет.

– Говоришь, старший погиб? Господи боже мой, погиб! А сколько же ему было лет?

– Восемнадцать.

– Всего восемнадцать? Почти ребенок. Как это нелепо! Погибнуть восемнадцати лет, на чужой земле, ни за что ни про что. Как ты думаешь, Вилли?

Солдат переминался с ноги на ногу, виновато мигал потухшими глазами, хотел что-то сказать, но молчал.

– Что ж молчишь? – спросила Настя. – Ведь правду я говорю. Истинную правду.

– Но ведь война,– возразил солдат,– а раз война – значит, и людей она пожирает, не разбирается, кто такой.

– А кто затеял войну? – не унималась Настя. – Кто ее развязал?

– Известно кто – Гитлер,– ответил за старшего долговязый молодой солдат. – Он начал войну, а мы теперь отдувайся. Думали, победим Россию. Не получилось. Теперь отступаем.

– Вот в том-то и дело,– вмешался в разговор Пауль. – Гитлер развязал войну. А кому нужна эта воина? Кому? Простому рабочему, крестьянину? Им война не нужна. Она нужна богатеям: они наживаются на этой войне. Простой солдат погибает, а фабрикант готовит пушки и бомбы, прибыль загребает, золотой дождь на него сыплется. Разве это справедливо? Что скажешь на это, Вилли?

– Конечно несправедливо,– ответил солдат.– Надоела нам эта война. Но что поделаешь? Бросишь оружие – расстреляют, да еще родственников посадят в концлагерь.

– Не посадят,– сказал Пауль. – Надо только мозгами пошевелить. Удобный момент выбрать.

– Какой же это момент? – спросил долговязый немец. – Что-то я не понимаю, куда ты клонишь, друг. Да и кто ты такой? Откуда явился?

– Пауль Ноглер я. Немецкий солдат. Бывший немецкий солдат.

– Почему бывший? У нас тут бывших нет. Все мы солдаты немецкого рейха, давали

присягу на верность родине,– сказал долговязый немец. – Так что присягу должны

соблюдать. Иначе каюк.

– Не расстреляют,– твердо сказал Пауль. – Надо сдаваться в плен. Война проиграна окончательно.

– А если русские прикончат, когда сдадимся? Так уж лучше воевать.

– Неправду ты говоришь, солдат. Я с той стороны.

– С какой это – с той?

– Я был у русских и скажу вам правду. Чтобы держать вас в страхе, фашисты распространяют лживые утверждения о нечеловеческой жестокости русских солдат. Все это ложь. Гитлеровские бандиты утаили от вас правду. Говоря о жестокости русских, они хотят вызвать у вас сомнения и побудить весь немецкий народ к самоубийству.

– За нашей спиной стоят эсэсовцы. Они имеют приказ стрелять в каждого, кто откажется воевать,– стал возражать долговязый солдат. – Умирать нам не хочется.

– Как тебя звать? – спросил Пауль.

– А зачем тебе это?

– Просто хочу знать.

– Ну что ж, будем знакомы – я Курт Мюклих.

– Ты хочешь жить, Курт?

– Конечно. Кто ж не хочет? Всякий хочет жить.

– А если убьют тебя, мать будет плакать, отец?

– Отец погиб еще в сорок втором под Сталинградом.

– Вот видишь, у Вилли Бига сын лежит в сырой земле. У тебя – отец. Да и сам можешь погубить себя, как говорят русские, ни за понюшку табаку.

– А что же делать? – спросил солдат.

– Подумай, что делать. Выход один, если хочешь

– Какой же это выход? Может, подскажешь?

– Подскажу. Бросать надо оружие и сдаваться в плен.

– Страшно. Куда пойдешь?

– Я вам укажу путь,– сказал Пауль. – Путь этот самый верный и надежный. Вот листовки вам и пропуска. С этими пропусками вы можете переходить линию фронта и сдаваться в плен. Вас там ждут друзья и соратники, пленные немцы, солдаты и офицеры. Даже сам фельдмаршал Паулюс призывает вас сдаваться русским. Я говорю с вами от имени фронтового комитета «Свободная Германия». Вот берите и читайте.

Пауль начал раздавать солдатам листовки. Некоторые брали с опаской. Это заметила Настя и, чтобы не боялись солдаты, начала их подбадривать:

– Все будет хорошо. Не бойтесь. Мы свои, немцы. Вот видите, не боимся. Через линию фронта перешли. И вы перейдете так же. Только надо удобный момент выбрать. Подходящий, и – туда. Там жизнь. Там спасение.

– Она заметила, как заблестели глаза у Вилли Бига. Да, он хочет жить. Очень хочет! Ведь дома – дети, жена. А путь к ним, к родным, нелегкий, опасный – через огонь и смерть. И самый, может быть, верный путь тот, который подсказывают эти странные немцы, словно бы свалившиеся с Луны. И на самом деле правы они: ведь война проиграна. И зачем их послал Гитлер на эту войну? Для чего? Только для того, чтоб богатели толстосумы, а простые люди умирали на чужой земле. Нет, он, Вилли Биг, понемножку начинает раскрывать глаза и разбираться в событиях, что и как. Война ему не нужна, и умирать он не хочет. И надо как-то выпутываться из дьявольских сетей. А как? Возможно, вот этот немец, сдавшийся в плен русским, правильно говорит. Затем и пришел сюда, чтобы указать путь к спасению. Может быть, это самый верный и безопасный путь.

Так он думал, немецкий солдат Вилли Бит, уже не раз смотревший смерти в глаза и все же оставшийся живым. Он прошел по дорогам войны всем смертям назло, трижды был ранен, валялся в госпиталях, и снова его бросали на передовую, и снова он шел умирать. А для чего ему умирать? Погиб сын, погибли другие молодые парни. А во имя чего они сложили головы, ради каких целей? Чтобы убивать себе подобных, таких же молодых, начинающих только жить. Нет, нет! Он, Вилли Биг, уже по горло сыт этой всепожирающей бойней. Он не хочет больше воевать и подумает, как дальше поступить. Он обязательно подумает.

О чем думает Курт Мюклих, этот верзила? Какие у него мысли в голове? Настя смотрела на него и видела, что он о чем-то задумался. Он тоже не хочет умирать. Ведь такой молодой! У него еще все впереди – целая жизнь! Какое он примет решение? И она спросила:

– Ну как, Курт, хочешь жить?

– Каждый человек хочет жить,– ответил он,– и я в том числе. Второй год на фронте.

– Второй, говоришь? И не погиб?

– Цел пока. Был ранен в руку. Недавно выписался из госпиталя. Теперь опять на фронт.

– И не страшно тебе?

– Бывает и страшно.

– А если убьют?

– Нет, умирать не хочу.

– Так что же делать, солдат? Выход у тебя один – бросить оружие. Не воевать.

Солдаты загалдели, читая листовки. Одни были готовы сейчас же сложить оружие и сдаваться в плен. Они не хотели воевать. Другие проявляли нерешительность. Всем, как поняла Настя, надоела война, ненужная простому солдату.

– Вот сложим оружие, сдадимся – и что получится?– кипятился низкорослый солдатик с черными усиками, этакий крепыш на твердых коротких ногах.– Что получится? Русские займут Германию, захватят наши земли, поработят...

– Все это бредни Гитлера,– вмешался в разговор Пауль. – Фашисты обманывали нас в начале войны, так они своей злобной пропагандой продолжают обманывать вас и сейчас. Наоборот, Германия будет свободной, свободной для всех людей, а фашистские палачи, разумеется, будут наказаны. Судить будут тех, кто развязал бессмысленную войну. А для вас, солдаты, путь открыт. И путь этот самый верный.

– Да что там, он правильно говорит! Бросаем оружие!

– Веди нас, солдат! Ты дорогу знаешь!

– А те, кто не хочет, пусть остаются...

– Мы согласны. Идем за тобой, Пауль! Мы верим тебе!

Солдаты возбужденно галдели, перебивая друг друга. Бросали к ногам Пауля карабины и автоматы. Настя поняла, что все они хотят жить, всем надоела война, все хотят вернуться домой, к матерям, детям, женам.

– Долой Гитлера! – кто-то крикнул громко и отчетливо.– Мы хотим мира и жить в мире со всеми народами!

Пауль поднял руку, громко крикнул:

– Товарищи, тише! Успокойтесь! Митинговать хватит. Решим так: сдаваться в плен будете с оружием, автомашину взорвем. Поведу вас к тому ближнему лесу, ночью перейдем фронт. Согласны?

– Веди, солдат! Согласны! Хватит, отвоевались!

Солдаты построились. Впереди шел Пауль. Колонну замыкала Настя. Она шла по проторенным следам и думала: «Навоевались, никто не остался, все пошли. Значит, плохи дела у Гитлера, когда солдаты по первому призыву стали бросать оружие. Вот так бы везде, побольше бы таких агитаторов, как Пауль. Славный парень! И, конечно, жаль ему немецких солдат, все еще обманутых. Теперь уж многие понимают, что война проиграна, что чем дольше она будет продолжаться, тем хуже для простого солдата, тем больше будет напрасных жертв. Давай, давай, Пауль, действуй! Я тебе помогу в этом благородном и святом деле. Мы с тобой на правильном пути».

Они шли к ближнему лесу. Снег был неглубок, так что идти было нетрудно. Морозец

слегка кусался, солдаты прикрывали уши ладонями, шли быстро, словно

торопились домой на побывку, но каждый знал, что дорога к родному очагу еще бесконечно долга…

...Настя вспомнила утро сорок первого года. Было обычное утро – с серебристой печалью лугов и полей, с соловьиной трелью в прибрежных ивняковых зарослях, с задумчивым лесом, с яркой зарей в полнеба – все казалось мирным и незыблемым, но там, на западе, уже зарождалась и разрасталась война...

Вспомнила Федора, вспомнила тот день, когда прощалась. «Федя, Федя! Нет тебя в живых. Ужели нет? А может, живой?» – думала так, и становилось страшно: сердцем ее завладел другой человек. И как это ни странно, не русский, не советский, а пришедший оттуда, из того враждебного лагеря, и ставший ее товарищем и другом в опасной борьбе.

И разрасталось в ней беспокойное чувство к этому немцу. Когда оно дало свой первый толчок – она и сама уже не припомнит: то ли в тот день, когда впервые увидела Пауля, или на другой, или на третий... Это чувство росло изо дня в день, перерастало во что-то волнующее, радостное, возвышенное; она понимала, что это такое, хотела подавить это чувство – и не могла. «Ведь с той, другой стороны пришел и ворвался сюда словно хозяин, чужой, совсем чужой,– внушала она себе, – а возможно, и не чужой, такой же, как все люди, товарищ и друг». Она уже любила его и очень боялась этой любви.

Когда они все скопом подошли к лесу и остановились, чтобы передохнуть, Пауль отправился в сторону разведать местность – куда и как пойти. Немцы столпились в кучку и начали переговариваться.

– Ничего, ребята, не бойтесь. Кажется, свой парень, не подведет.

– А вдруг засекут, когда выйдем из леса?

– Не засекут, он знает дорогу. Ночью перейдем линию фронта и будем в безопасности.

– Там будет спасение. Там – жизнь!

– Скорей бы!

Солдаты были возбуждены: переход туда, на ту сторону, в неизвестность, и обнадеживал, и в то же время пугал, но они уже твердо решили пойти. Они поверили Паулю и пошли за ним. Назад пути для них уже не было.

Курт Мюклих подошел к Насте, спросил:

– И на самом деле вы, фрау, немка?

– Да, я немка.

– Невеста этому солдату?

– Невеста.

Он улыбнулся – то ли поверил ей, то ли засомневался, хотел еще о чем-то спросить и не решался. Вероятно, позавидовал Паулю, что вот у солдата на войне и невеста вместе с ним, идет следом по опасным дорогам, и не боязно ему, этому солдату, среди своих и чужих. Настя улыбнулась в ответ Курту и сказала ему ободряюще:

– Ничего, солдат, скоро и ты будешь дома. Теперь недолго продлится война. А для тебя, считай, она уже закончилась. Вернешься домой и встретишь свою невесту.

– А у меня, может, нет ее.

– Нет – так будет. Обязательно будет, Курт.

В эту же ночь Пауль вместе с пленными перешел через линию фронта. Настя не пошла.

Она ждала его в обусловленном заранее месте.

Глава двадцатая

Весь февраль и март Настя и Пауль вели пропаганду среди немецких солдат. Гестапо уже не раз засекало их, но они ускользали, точно привидения. Уходили из одного района, появлялись в другом. Пауль трижды переходил через фронт, переправлял на другую сторону очередную партию немецких солдат.

Однажды – это было уже в конце марта, когда снег почти растаял,– они отправились в местечко Лиепна. В этом небольшом латышском городке дислоцировались прифронтовые части фашистов, и нужно было узнать, сколько этих войск и куда они направляются. В Лиепну перебазировалась неделю назад и радистка Кудряшова.

Подошли к городку ночью. На одной из улиц патруль задержал их и начал проверять документы. Долго светил фонариком, в чем-то сомневался, стал спрашивать, почему солдат идет в город ночью, и не один, а с женщиной. Подозрительно посматривал на Настю, спросил:

– Кто такая?

– Невеста,– как всегда, ответила она,– я немка, Анна Мюллер.

– Из Германии приехала? Из Германии невесты не приезжают.

– Нет, я здешняя. Немцы живут и в Латвии, даже в России их немало.

– А куда направились в такой поздний час? Передвижение ночью запрещено.

– Иду к родственникам с женихом, с Паулем. Его отпустили в отпуск. Погостим у тети, а потом поедем в Германию. Там обвенчаемся, и Пауль снова поедет на фронт.

– Кто его отпустил? Уж не сам ли фюрер? – Солдат засмеялся, махнул рукой и отпустил разведчиков.

Они пошли дальше.

– Пронесло, кажется,– тихо сказала Настя по-русски.

Пауль не понял, и она не знала, как точно перевести на немецкий эти два слова, думала, прикидывала, наконец подобрала нужные слова:

– Просто повезло нам на этот раз, Пауль. Очень повезло...

– Мы еще не дошли до цели,– сказал он,– патрули на каждой улице, а улицы безлюдны. Замерли. Кажется, что городок вымер.

– Нет-нет, не мертвый город,– поправила его Настя,– в каждом доме солдаты. Видишь, в окнах мерцают огни, а на улицах – автомашины, подальше – танки, а там – пушки стоят. А вон солдаты толпятся возле двухэтажного дома. Не свернуть ли нам влево?

– Давай повернем,– согласился Пауль.– По безлюдным, тихим улочкам идти безопасней.

Они свернули в боковую улицу, застроенную деревянными домиками. До цели было не так далеко, всего метров двести. Настя уже дважды ходила на связь к Пане Кудряшовой и знала дорогу. Им нужно было свернуть вправо, на другую улицу, потом еще вправо – и там стоял одноэтажный домик, в котором жила Паня.

Но, когда они свернули, их остановил снова патруль – офицер и солдат. Офицер махнул рукой и потребовал:

– Документы!

Пауль предъявил удостоверение. Фашист долго изучал его, потом отрывисто приказал:

– Пошли!

– Вот и попались,– тихо прошептала Настя. Ноги ее стали словно бы ватными, и сердце застучало молоточком: «Конец! Конец!»

Офицер шел впереди. За ним – Настя и Пауль, а позади – с автоматом наизготовку солдат. Настя дотронулась до рукояти пистолета, но как его выхватить из кармана? Заметит фашист – и в один момент прикончит. У Пауля тоже пистолет, так что есть шанс на спасение. Маленький шанс, но все же есть. Ведь надо как-то спастись... «Надо! Надо!» – хотела она крикнуть Паулю, но сдержалась. Каждый шаг туда, куда они шли, это ступень к неминуемой смерти, и она считала эти шаги: один, два, три... Страшные шаги, роковые...

И вдруг случилось невероятное, по крайней мере для тех, кто их сопровождал. Пауль резко повернулся, сильным рывком вырвал автомат у солдата и ударил его прикладом по голове. Настя в этот момент выхватила пистолет. Офицер мгновенно повернулся – у него в руке тоже был пистолет, и все же она выстрелила первой, прямо в упор, в грудь ему. Она увидела, как фашист скособочился и замертво рухнул на землю. Пауль бросился на солдата. Они повалились наземь, и началась борьба. Пауль крикнул хриплым, натужным голосом:

– Беги!

Однако она не побежала, хотела броситься на помощь – и не могла, замерла на месте. Пауль снова крикнул:

– Беги скорей! Спасайся! Беги!

И тогда она побежала, сначала вдоль улицы, в ту сторону, откуда только что пришли, и вдруг поняла, что туда бежать опасно. Но куда же? Где спасение? И как там Пауль? Мысли отрывочно раздваивались: то ли надо выручать Пауля, то ли бежать куда. Но раз он крикнул: «Беги!» – значит, надо бежать. Она бросилась к ближайшему дому, ноги почти не слушались. Боялась, что не выдержит напряжения и упадет. Сердце колотилось так сильно, что ей казалось, вот-вот разорвется.

Отперла калитку и оказалась во дворе. Поняла, что в дом стучаться бесполезно – никто не откроет. В огород вела дверца из штакетника, она открыла ее и побежала дальше. Ноги вязли в липкой грязи; прошлогодние грядки уже достаточно оттаяли. Миновав огород, оказалась на задах уже у другого дома, противоположной улицы. В нерешительности остановилась: куда бежать? Той, другой улицей? Но там могут оказаться враги. Возможно, фашисты подняли тревогу и начнут прочесывать все улицы. Она услышала снова выстрел. Кто стрелял? Пауль? Или кто другой?

Она поняла только одно: надо бежать, бежать как можно дальше от этого проклятого места. Ведь у нее ценные сведения для штаба фронта, она должна доставить все это по назначению. А Пауль? Как Пауль? Ужель погиб или схвачен и его повели на расправу? Может, вернуться и умереть вместе с ним? «Нет, нет, нельзя»,– решила мгновенно и побежала огородами как можно дальше. Перелезая через забор, ободрала ногу обо что-то острое и, почувствовав боль, на мгновение присела. Запыхавшись, едва переводила дыхание. Затем прошла еще метров сто, постояла, прислушалась. Кругом тихо, так тихо, что слышала, как все еще тревожно и гулко колотится сердце. «Нет, надо передохнуть, – подумала она. – Погони, кажется, нет». И опять с тревогой о Пауле: «Неужели пропал? Господи 6оже мой, что же делать? Надо как-то спасать его. Спасать... А может быть, уже убили? Был второй выстрел. Кто стрелял? В него стреляли или он прикончил фашиста и, возможно, тоже убежал? Где-нибудь рядом? Но ведь погони нет. Что же такое случилось? Скорее всего, взяли живым. Будут допросы, пытки, потом расстрел. От фашистов пощады не жди...»

Подумав об этом, она готова была сама пойти туда, где остался Пауль. И решила вернуться. Шла осторожно, часто останавливалась, прислушивалась. Стояла мертвая тишина, как будто и не было недавних выстрелов, как будто все это было во сне. Но где же Пауль? Что с ним? Как узнать? Ведь не пойдешь к фашистам и не спросишь. Она подошла к тому дому, где свернула на огороды, через заборчик посмотрела на улицу, на то место, где была схватка Пауля с фашистом. Но там никого не было – ни патрулей, ни прохожих. Кругом пустынно и мрачно, и ей казалось, что и сама она проваливается в эту черную бездну ночи. Постояв у забора несколько минут и убедившись, что на улице нет никого, решила пробираться огородами к тому дому, где жила Паня Кудряшова.

Шла огородами и, как ей показалось, заблудилась, точно в дремучем лесу: место было незнакомое. Решила выйти на улицу и посмотреть. Во дворе низенького деревянного дома на нее с лаем бросилась собака. Она замерла, минуты две стояла, не шелохнувшись, затем перелезла через изгородь и очутилась у высокого забора с колючей проволокой на островерхих концах, поэтому не могла сразу перебраться в другой огород. А собака все лаяла, заливаясь в неумолчном хлипе, потом затихла.

Долго искала выход, наконец нашла. Затем она оказалась в тупике – надо было выйти на улицу и осмотреться. Тяжело дыша, прислушивалась, боялась, что снова нарвется на злую собаку. Это так опасно, что лучше обождать, еще раз обдумать, в каком месте и как

удобней выйти. Ведь не стоять же в огороде целую ночь и ждать рассвета.

И наконец решилась. Тихо, почти бесшумно шла, всматриваясь в темноту, даже собственные шаги настораживали, а в мыслях был только он, Пауль: так она переживала, проклинала себя, что оставила его одного. Надо было выстрелить в затылок фашисту и вместе бежать, но он крикнул: «Беги!» – и она побежала.

Но как найти Паню Кудряшову? Возможно, и она арестована? На улице, куда она вышла, было сумрачно, неприветливо, сиротливо. Шла тихо, оглядывалась, не следит ли кто за ней, но улица была почти мертвой, кой-где в окнах мерцали слабые огоньки. Значит, жизнь не замерла, в домах живут люди, кто в страхе за свою судьбу, кто с безразличием. О чем думают жители этого городка, чего ждут?

В конце концов распознала местность и обрадовалась, что близка к цели. Домик, в котором находилась Паня, стоял одиноко, чуть-чуть на отшибе, в глубине от улицы. Она подошла и замерла, вглядываясь в окна. Есть ли кто дома? Поди, уже спят. Подошла к крыльцу, постучала в калитку.

– Кто там? – спросили за дверью.

– Из Риги гость. Моченые яблоки привез,– ответила Настя паролем, и дверь открылась.

Перед ней стояла Паня, в одной рубашке, простоволосая и такая домашняя, родная, что Настя бросилась к ней в объятия:

– Пашенька, Паня, беда!

– Что ты, что, родная! А Пауль где? Почему одна?

– Нарвались на патруль. Я убежала, а он – не знаю... То ли убит, то ли... Уж лучше бы вместе нас! Не знаю, Пашенька, что и делать! – Она вздрагивала от переживаний, от страхов за Пауля.

– Успокойся. Завтра постараемся узнать о его судьбе. Только не расстраивайся. Может быть, живой.

– Нет, нет, Паня! Чует сердце, что с ним неладное. Страшное что-то случилось...

Вошли в дом. Паня зажгла коптилку, поставила на стол тарелку с супом.

– Ты поешь да успокойся. Завтра все прояснится, все разузнаем.

– Нет. Не до еды сейчас. Да и навряд ли засну. А хозяева спят?

– Спят, в другой комнате.

– Ох, Паня, Паня! В страшное время мы живем. В такое страшное, что и подумать боязно: сегодня живы, а завтра? Неизвестно, что будет с нами завтра, через два, три дня...

Долго не могла уснуть в эту ночь Настя. Обо всем передумала, всякое прикидывала. Уж не она ли виновата в гибели Пауля? Надо было идти по другой улице, по окраинной, где меньше военных. Пошли, где поближе. И вот – прямо в сети. А может, живой? Может, еще объявится? Вот постучит в калитку и скажет: «Это я пришел. Всем чертям назло живым остался». Если бы так. Она хотела, чтобы было именно так. Беспокойство распирало ее, она спрашивала у Пани:

– Может, убежал он? Бросился в другую сторону?

– Все может быть,– отвечала Паня. – Подождем до завтра. Утро вечера мудренее. Если живой – найдем. Непременно разыщем.

От этих слов у Насти теплело в груди, тоска отступала, и тревога за судьбу Пауля притуплялась, ей казалось, что все обойдется к лучшему. Была маленькая надежда, а это уже неплохо, когда надежда согревает сердце: может, и живой. Так она думала и хотела так думать, но проходило какое-то время – и она снова терзалась в догадках.

Почти всю ночь Настя не спала: все думала и думала, иногда будила Паню, спрашивала:

– Пашенька, помнишь партизана Афиногена? Кудрявый такой, Чакак?

– Как же не помнить? Помню. Его все знали. Парень надежный.

– Я ведь с ним ходила в Большой Городец. Задание особое было, очень ответственное.

– Помню, как вы ходили. Это когда Синюшихин сбежал?

– Кара настигла мерзавца.

– Земляк твой,– сказала Паня. – Как матушка-земля носила такого? А вот хороших людей жалко. Пауля жалко. Но ты не печалься, Настенька. Возможно, все обойдется. Спи давай, спи.

И все же Настя не могла уснуть. То она вспоминала Афиногена, то мать, с которой не виделась вот уже несколько месяцев. Как-то она там, бедная старушка? Одна, ни сыновей, ни дочери – все разлетелись. Одно утешало: Большой Городец не у немцев теперь, и люди, поди, вздохнули, избавились от страхов и унижений. Как хотелось бы сейчас повидать свою мать, обнять ее, сказать слова утешения. Не знает, не догадывается, где ее доченька Настя, в каких краях, по каким стежкам-дорожкам ходит. А дороги-то скользкие. Вот только что играла в прятки со смертью. А мать ждет весточки от пропавшей дочери, а вестей все нет и нет.

Так она думала и незаметно под утро уснула. Проснулась, когда в окнах было светло – свет струился по стенам, тепло наполняло комнату радостью и покоем. В комнату заглянула Паня, проговорила:

– Вставай, вставай! Хватит валяться! И мне пора идти.

– Куда пойдешь одна? Может, мне с тобой? – спросила Настя.

– Нет, тебе нельзя,– сказала Паня. – Пойду. Пропуск у меня надежный, и люди надежные. Потолкуем и решим, что и как. А ты жди. Хозяйка чайку согреет, картошечки наварит. Ну, я пошла.

– Иди, иди, да смотри осторожней. Разузнай, что там с Паулем. За него душа изболелась – почти всю ночь не спала, все думала.

– Через часик приду, а может, и раньше,– и Паня выскочила из комнаты.

Настя осталась одна. Хозяйка ушла, ничего не сказав, поставила чайник на стол, краюшку хлеба положила.

И опять навалилось отчаяние, какая-то безысходность. Ходила из угла в угол и все думала, думала. Без Пауля она словно бы потерялась, что-то отломилось от нее самой.

Паня пришла с недобрыми вестями. Немецкий солдат, как сообщили ей верные друзья, схвачен ночью гестаповцами, а что с ним дальше произошло, неизвестно. Ищейки обыскивают дома, перекрыты все выходы из городка, кого-то ищут. Настя сразу догадалась, кого. Ищут ее, советскую разведчицу.

– Возможно, Пауля пытают,– сказала Паня и заплакала.– Что будем делать, Настенька? Что?

Настя не могла вымолвить и слова. Поняла, что случилась беда. С кем посоветоваться? Надо выручать человека, если он еще живой. В любой момент могут его расстрелять. Настя знала – в городе есть свои люди. У них только что побывала Паня, они что-то предпринимают и сделают все, что возможно сделать. Но не так-то просто вызволить пленника из лап фашистов. В гестаповских застенках крепкие замки – это было Насте хорошо известно.

– Нужно уходить из города,– поплакав, сказа Паня. – Поуляжется суматоха, найдем «окно» – и выскочим... Только дня два обождать надо. Спрятаться. Отсидеться в подвале или на чердаке. И рацию в землю закопать.