Текст книги "На службе Отечеству"

Автор книги: Александр Алтунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 50 страниц)

Бросаюсь к станковому пулемету и, оттолкнув пулеметчика, даю длинную очередь-сигнал по окну напротив. Красноармейцы открыли такую ураганную, а главное, целенаправленную стрельбу, что фашистский огонь резко ослаб. Скоро в противостоящем доме послышались глухие разрывы гранат. Внезапно с верхнего этажа посыпался вниз хлам, загораживавший окно, за ним с отчаянным воплем вылетел фашист, и в проеме окна показалось страшное, окровавленное лицо Малышко. Он воинственно помахал кулачищем и скрылся.

Еще некоторое время на противоположной стороне слышалась перестрелка, изредка рвались гранаты, потом все стихло.

Теперь нужно уничтожить дот. Фашисты по-прежнему поливают оттуда улицы свинцовым дождем. Были бы у нас дымовые шашки, можно бы попытаться под прикрытием дымовой завесы по-пластунски преодолеть улицу. Я высказал эту мысль Емельянову. Он куда-то скрылся, потом позвал меня во двор. Я вышел и сразу закашлялся от черного дымного смрада.

– Что случилось? Что горит? – забеспокоился я.

– Фрицевские покрышки, – удовлетворенно пояснил Иван Васильевич.

Протерев слезящиеся глаза, я насчитал четыре костра, на которых вовсю чадила резина. Все ясно: Иван Васильевич решил применить их вместо дымовых шашек.

Емельянов махнул бойцам. Те, обмотав руки мокрым тряпьем, покатили горящие покрышки к воротам, с силой вытолкнули их на улицу. Порывы ветра не давали дыму подняться вверх, и он, растекаясь над мостовой, быстро достиг перекрестка.

Фашистские пулеметчики продолжали стрелять наугад.

Я первым пополз по мостовой, почти касаясь ее щекой. Кто-то обогнал меня справа, кто-то испуганно ойкнул позади, но вскоре весь взвод Емельянова уже находился на противоположной стороне. Лишь одного бойца слегка царапнуло пулей.

Навстречу мне вразвалку шел Малышко с юным проводником.

– Товарищ комроты! Задание выполнено...

Что он докладывал дальше, я не уловил. Мое внимание было сосредоточено на его забрызганных кровью шапке, лице и шинели.

– Что с вами, товарищ Малышко? Вы ранены?

– Нет. А что?

– Да вы весь в крови!

Удивленный богатырь провел руками по лицу, взглянул на свои ладони и пошатнулся. Еле успел подхватить его, помог доковылять до стены дома и опуститься на землю. Он виновато улыбнулся:

– С детства не выношу вида крови, меня от нее мутит.

– Петин! Петин! Позвать Петина! – нетерпеливо кричу я, не зная еще, насколько серьезно ранен Малышко.

Переваливаясь по-утиному, подбежал Петин. Молча показываю на Малышко. Санинструктор вытащил из сумки бутыль с какой-то жидкостью, намочил ватный тампон и, сняв с раненого шапку, протер ему лицо. Пока он осторожно ощупывал голову и богатырскую грудь, лицо Малышко опять покрылось капельками крови, видимо сочившейся из многочисленных царапин. Петин начал густо смазывать их йодом и вдруг – взлетел в воздух! Стремительно вскочив, Малышко высоко поднял за шиворот дрыгающего ногами санинструктора и разъяренно рычал:

– Ты что, издеваешься?! С живого шкуру сдираешь?!

– Что ты, что ты, товарищ сержант! – лепетал испуганный Петин. – Это для дезинфекции, чтобы заражения крови не случилось.

Не удержавшись от смеха, с трудом вырываю Петина из рук Малышко и опускаю на землю, после чего ротный эскулап не замедлил скрыться.

Подошедший Митрофан Васильевич удивленно посмотрел на поспешно убегавшего Петина. Я рассказал об "инциденте".

– Ну и герой! – усмехнулся политрук. – А мы его так разрисовали. – Он протянул мне лист бумаги, где довольно умело черным карандашом был набросан рисунок: грозная физиономия сержанта в окне, а в воздухе распластался испуганно вопящий фашист, выброшенный им из окна. И подпись: "Так сержант Малышко расправляется с фашистами. Бей их, распроклятых!" А наверху: "Прочитай и передай товарищу".

– Все правильно, – подтвердил я. – Пусть все посмотрят. Неожиданно во дворе появился лейтенант Соловьев, с которым мы так и не успели отметить его день рождения. Увидев меня, Вениамин крикнул:

– Комбат недоволен твоим топтанием на месте! Седьмая рота обогнала вашу и девятую на целый километр!

Когда я объяснил причину задержки, Соловьев деловито спросил:

– Что намереваешься делать?

– Передай командиру, что взвод Емельянова немедленно будет развивать успех, а я со своим резервом покончу с гарнизоном дота и расчищу путь остальным взводам.

– Ладно, так и доложу комбату! – крикнул начштаба. – Удачи тебе!

Политрук ушел со взводом Емельянова, а я с Малышко и сапером попытался проскочить перекресток, чтобы с тыла подойти к доту. Едва мы высунулись, вокруг зацокали пули. Стало ясно, что, пока мы не выбьем фашистов из комнат, окна которых выходят на перекресток, подойти к доту не удастся. Молча переглянулся с Малышко. Поняв меня, богатырь махнул своему отделению. Разделив его на группы по три человека, он в своей обычной манере, больше жестами, чем словами, указал направление движения каждой группы и стремительно побежал через улицу. Слишком поздно я обнаружил, что Остап ни на шаг не отстает от Малышко. Крикнул, чтобы он вернулся, но мальчуган сделал вид, что не слышит. К счастью, он благополучно проскочил простреливаемую улицу. Скоро в доме поднялась стрельба, послышались взрывы гранат, а потом появился, как всегда, невозмутимый Малышко в сопровождении парнишки и красноармейца. Еще издали подняв свой огромный кулак в популярном довоенном приветствии "Рот Фронт!", он хрипло пробасил:

– Порядок!

– Где остальные? – встревожился я.

– Там, – махнул он рукой в сторону здания, – караулят, чтобы не помешали нам фрицы.

– Ты что же, Остап Миколаич, дисциплину нарушаешь? – стараясь сделать строгое лицо, спросил я сияющего и гордого собой мальчугана.

– Не-е-т, – смутился тот, – не нарушаю.

– Почему не вернулся? Я же приказал.

– Я не слышал... Шум кругом.

– А если честное пионерское?

Бледные щеки Остапа порозовели, потупив взгляд, он схитрил:

– Слышал, но побоялся идти назад: улица ведь простреливалась.

– Ну ладно, – заключил я, – больше не высовывайся, наблюдай через забор и докладывай, если что заметишь. Вот тебе бинокль.

– Есть, наблюдать и не высовываться, товарищ командир! – с готовностью вытянулся Остап, стараясь пошире развернуть узенькие плечи.

Пулеметчики, словно предчувствуя свои последние минуты, беспрерывно строчат. Только с тыла, где вход, амбразуры не было. Воспользовавшись этим, мы бросаемся к доту. Малышко бежит, легко удерживая в одной руке тяжелый заряд взрывчатки, в другой – гранату, у меня наготове две гранаты.

Малышко осторожно кладет взрывчатку под дверь, сапер присоединяет к ней бикфордов шнур. Вот он загорелся, и мы, отбежав на безопасное расстояние, прижимаемся к земле. Раздается взрыв. Бросив в распахнувшуюся дверь гранату, мы с Малышко протискиваемся внутрь дота. Малышко сразу же, пошатываясь, поворачивает назад. Присмотревшись, вижу на полу окровавленные трупы и тоже спешу к выходу.

Нас окружают возбужденные бойцы второго взвода. Кто-то на радостях крикнул:

– Качать командира роты!

И только мой строгий окрик останавливает бойцов. Расступившись, они пропускают старшего сержанта Терешина. Поблескивая озорными карими глазами, он докладывает, что во взводе ранен и отправлен в медпункт боец Чабанов.

– Где взвод Украинцева?

– Доколачивает фрицев в дальних домах.

– А лейтенант Ступицын к Украинцеву ушел?

– Не знаю, после высадки я его не видел.

– Я же послал его к вам и в первый взвод...

– Наверное, он прямо в первый взвод к Украинцеву махнул, – старается успокоить меня Терешин.

– Возможно, – соглашаюсь я, а сам думаю: "Что же могло с ним приключиться?"

Приказываю Терешину продвигаться по магистральной улице вверх, а одно отделение послать осмотреть дворы: не спрятались ли где-нибудь уцелевшие фашисты.

Сам с отделением Малышко направляюсь на розыски первого взвода. Подошел к угрюмо стоявшему в одиночестве Малышко, тронул его за плечо. Он повернулся ко мне, и в его потускневших глазах я замесил такую боль и отвращение к происходящему, что у меня невольно мелькнула мысль: "Какая легкоранимая душа у этакого великана!"

– Я приказал Петину оказать помощь раненым фрицам ж отправить в медсанбат.

Малышко кивнул и молча зашагал следом за мной. Рядом пристроился Остап, о существовании которого я забыл.

– Товарищ командир, – доложил он, – задание выполнено: ничего подозрительного вокруг не замечено.

"Что же делать с мальчишкой? Как вернуть его домой? Ведь он теперь не отстанет от роты и наскочит на шальную пулю", – размышляю я, внимательно разглядывая его старенькую одежонку. И тут у меня родилась спасительная идея.

– Товарищ Моторный! – сказал я. – Мы не успели как следует прочистить город, кое-где могли затаиться фашисты. Назначаю тебя комендантом участка, границы которого проходят в полукилометре вокруг твоего дома. Собери ребят и внимательно разведай весь участок. Если обнаружите фашистов, немедленно доложите военному коменданту, которого разыщите в порту. Задача ясна?

– Ясна, товарищ командир! – воскликнул Остап и распахнул телогрейку, чтобы виден был пионерский галстук.

Подарив ему на память старенький бинокль – мне достался в бою совершенно новый, цейсовский, – с нежностью прижимаю к груди голову мальчика, затем, мягко отстранив его, приказываю:

– Выполняйте задание.

– Есть, выполнять задание! – воскликнул Остап и, неумело повернувшись через правое плечо, зашагал по улице.

Я смотрю ему вслед и с волнением думаю: "Эх, мальчишки, мальчишки! Лишили вас проклятые фашисты счастливого детства. Сидеть бы вам сейчас за партами, а не в холодных подвалах!"

Осторожно продвигаемся по улице, параллельной той, на которой стоит дот. В одиннадцатом часу утра догоняем наконец взвод лейтенанта Украинцева. Еще издали я увидел широкоплечую фигуру командира позади группы бойцов, настороженно шагавших гуськом с оружием наготове. По другой стороне улицы двигалась вторая группа. Вокруг было тихо.

Я окликнул Украинцева. Он остановил взвод. Бойцы мгновенно перескочили через невысокие каменные изгороди и принялись тщательно обследовать окружающие дворы.

– Взвод продолжает наступать по намеченному маршруту, – доложил Украинцев. – Ликвидировали укрепленный опорный пункт, который трудно было обойти. Уничтожено восемнадцать фашистов, в плен сдались шесть. С нашей стороны погиб красноармеец Лебедев, легкораненый Будкин остался в строю.

– Лейтенант Ступицын у вас?

– Нет, не был.

Ответ Украинцева озадачил меня.

"Куда же пропал мой боевой заместитель? Неужели погиб? А если, раненный, лежит в каком-нибудь дворе и ждет помощи? Что же делать?"

Приказываю Украинцеву послать бойцов прочесать все дворы и улицы до перекрестка, на котором находится дот. Если лейтенант ранен, то только в этом районе. Украинцев выделил двух красноармейцев, я разъяснил им задачу, после выполнения которой они должны прибыть к церкви. Посмотрев вслед удаляющимся бойцам, я спросил:

– Где пленные?

– Мы их обезоружили, я приказал им держать перед собой белую тряпку на палке и строем двигаться в порт. Не терять же время с ними! – пожал плечами Украинцев, заметив, что я сердито нахмурился.

– Почему идете по улице словно на прогулке? А если в каком-нибудь дворе засада?

– Все предусмотрено, – спокойно возразил лейтенант, – прилегающие к улице дворы и здания проверяют мои дозоры. В подозрительных местах, где могут притаиться фашисты, задерживаемся и тщательно осматриваем все вокруг.

Прощаюсь с Украинцевым и приказываю ему, как выйдет на магистраль, выводящую к шоссе на Старый Крым, прислать к церкви связного за получением дальнейших указаний.

Очищая квартал за кварталом, рота продвигается к северо-восточной окраине города. Такого упорного и организованного сопротивления, как на перекрестке улиц у дота, мы больше нигде не встретили.

Как всегда внезапно появились командир и комиссар батальона. Красивое волевое лицо капитана Николаенко выглядело оживленным и добродушным. Выслушав доклад о ходе наступления, он удовлетворенно потер руки:

– Молодцы! Молодцы! Так держать! Ну, чем вам помочь?

Услышав мою неизменную просьбу о патронах, гранатах и бутылках с горючей смесью, укоризненно сказал:

– Что у меня, собственный завод? Транспорты с боеприпасами еще не разгрузились. Есть небольшой запас, а наступать долго. Вдруг выгрузка боеприпасов задержится? – Однако, прощаясь, смягчился: – Ладно, пришлю тебе ящик-другой патронов и три десятка гранат. Но, смотри, – погрозил он пальцем, – береги боеприпасы, не растрачивай понапрасну.

Возвратившийся из взвода Емельянова Митрофан Васильевич с восхищением рассказывает, как смело действовали бойцы третьего взвода. Наконец отыскался и лейтенант Ступицын. Увидев его живым и невредимым, я поначалу заулыбался, но, вспомнив, что на его розыски посланы бойцы, спросил:

– Вы где пропадали, товарищ лейтенант? Почему не были во взводах Терешина и Украинцева?

– Невозможно было пройти, товарищ комроты, улицы простреливались, а когда стрельба закончилась, потерял следы обоих взводов.

В голосе лейтенанта не чувствовалось и тени смущения. Я задохнулся от возмущения. С трудом сдержав себя, предупредил, подчеркивая каждое слово:

– Запомните, лейтенант, если подобный случай трусости повторится, пойдете под трибунал.

– Это не трусость, – покраснев, возразил Ступицын, – а проявление осторожности, естественное, так сказать, чувство самосохранения, присущее каждому нормальному человеку. Разве я нужен вам мертвым?

– Вы не нужны мне никаким! – взорвался я. Внимательно слушавший наш разговор Митрофан Васильевич притянул Ступицына за пуговицу шинели, приподнявшись на носки, пристально посмотрел ему в глаза. Потом оттолкнул лейтенанта и с нескрываемой насмешкой сказал:

– Запомните, лейтенант Ступицын, осторожность и трусость – понятия разные. Постарайтесь не путать их.

Размолвка с заместителем оставила неприятный осадок. В дальнейшем я стал меньше встречаться с ним, передавал распоряжения через других и поручил ему вместе со старшиной заботиться о питании бойцов, о боеприпасах, доставке раненых на медпункт и похоронах убитых.

Продвигаясь от одного квартала к другому, бойцы иногда натыкались на небольшие группы солдат или полицаев. Вместо того чтобы использовать для ликвидации их часть сил, в атаку бросалась вся штурмовая группа. Это задерживало продвижение. Все же к полудню взводы Терешина и Емельянова пробились к возвышавшейся над городом церкви, окруженной каменным забором. Подступы к церкви простреливались ружейно-пулеметным и автоматным огнем.

Пока мы с Митрофаном Васильевичем пытались выяснить обстановку, меня разыскал посыльный от капитана Николаенко. Он проводил меня к комбату.

– Кстати подоспел, лейтенант! – увидев меня, воскликнул капитан. Досадная задержка! – Заметив, что я удивленно смотрю на пожилых мужчин в гражданской одежде, Николаенко пояснил: – Это местные товарищи. Они помогли нам раскрыть систему круговой обороны церкви. За ее оградой укрылись немалые силы. Задача усложняется тем, что на территории церкви находятся также военнопленные. Они не должны пострадать. Посоветовавшись с товарищами, – Николаенко кивнул на местных жителей, – я решил атаковать церковь вместе с подразделениями первого батальона. Вы, лейтенант, начнете атаку и отвлечете внимание гарнизона на себя. Как только бой разгорится, основные силы, которые скрытно сосредоточатся в прилегающих к церкви садах, атакуют противника с противоположной стороны. – Помолчав, капитан спросил: – Уяснили замысел и цель вашей атаки?

В голову лезут неприятные мысли: "За демонстрацию атаки рота заплатит жизнями бойцов и командиров. Но что делать? Кто-то должен выполнить и эту задачу". Подавив сомнения, ответил как можно тверже:

– Замысел ваш и задача роты ясны. Когда начало атаки?

– В вашем распоряжении сорок минут, за пять минут до атаки по территории церкви откроют огонь все батальонные минометы...

В комнату стремительно вошли майор Андреев и батальонный комиссар Трофимов. Николаенко вскочил, начал докладывать о сложившейся обстановке, но командир полка перебил его:

– Вы что, капитан, на ночлег расположились около церкви? Почему не атакуете?

– Пытались атаковать с ходу, товарищ майор, но уж очень хорошо организована система огня: каждая пядь земли пристреляна, особенно свирепствуют пулеметы, установленные на колокольне. С капитаном Бужинским мы разработали план совместных действий.

– Когда начало атаки? – спросил Андреев.

Комбат назвал время. Майор пообещал прислать полковую пушку: она поможет сбить пулеметы с колокольни.

Возвращаюсь на позиции, занятые ротой, и с радостью узнаю, что прибыл взвод Украинцева. Внимательно присматриваюсь к местности. На противоположной стороне улицы высится церковная ограда. Прикрытая мощным огневым заслоном, она кажется неприступной. Постепенно вырисовывается план атаки, его детали. Собираю командиров взводов, кратко разъясняю им создавшуюся обстановку, ставлю задачи, уточняю направление атаки каждого взвода и требую наделать как можно больше шума: стрелять, погромче и почаще кричать "ура", но по возможности избегать лезть под пули. Как только фашистские пулеметы сосредоточат огонь на роте, разъяснял я, укрываться, а едва они умолкнут, двигаться вперед с громким "ура".

Вдруг я увидел старшину Санькина с ватагой городских ребят.

– Что такое? – удивился я.

– Товарищ комроты! Атаман этой ватаги по всей форме доложил, что вы поручили ребятам помогать мне в сборе трофейного оружия и боеприпасов. Они славно потрудились! Целую гору немецких винтовок, патронов и даже два пулемета притащили, а сейчас в соседних дворах шесть лестниц отыскали. Думаю, лестницы нам пригодятся: помогут через забор перемахнуть.

– Молодцы! – не удержался и похвалил я, хотя только что собирался отругать старшину за то, что допустил мальчишек в район боевых действий. А теперь немедленно уведи их подальше и займи каким-нибудь безопасным для жизни делом.

Лестницы, найденные мальчишками, Санькин раздал взводам. Когда в воздух взвилась красная ракета, бойцы открыли бешеный огонь. Донесся трубный голос Малышко. Словно запал в мощном . заряде, он вызвал взрыв могучего раскатистого "ура-а-а-а!". Этот громовой раскат на мгновение заглушал яростный огонь из-за церковной ограды. Никогда не думал, что сотня человеческих глоток может поднять такой оглушительный рев.

Дважды взводы поднимались в атаку и отползали в укрытия, когда пулеметы сосредоточивали на них свой огонь.

Артиллеристы прямой наводкой гвоздят в проемы колокольни, где укрылись фашистские пулеметчики, но никак не могут попасть в цель.

После второй атаки во время короткой передышки около меня появился капитан Николаенко:

– Много потерь в роте?

Узнав, что трое бойцов отделались незначительными царапинами, комбат облегченно вздохнул:

– Хорошо. Надо быстрее кончать здесь. Главные силы полка уже выходят на северо-восточную окраину. После захвата Кирпичного завода предстоит решающая атака Лысой горы. Пока мы ею не овладеем, город нельзя считать освобожденным. Мины у тебя есть?

– Шесть осталось: по три на ствол, – ответил я.

– Давай, лейтенант, последними минами по фашистам – и в атаку, решительно махнул рукой Николаенко.

Передаю команду минометчикам:

– Огонь!

Когда взводы в третий раз поднялись в атаку, огонь со стороны церкви вдруг резко ослаб, а за оградой послышались взрывы гранат и частая пальба, заглушаемые мощным "ура". "Наконец-то!" – облегченно вздыхаю и, взмахнув винтовкой, бросаюсь к стене. За мной бежит Малышко со своими бойцами. Он одной рукой придерживает лестницу. Пока Малышко прилаживает ее к стене, скидываю шинель и набрасываю на колючую проволоку, протянутую поверх ограды. Малышко карабкается по лестнице, которая под его тяжестью прогибается, грозя ежесекундно переломиться. Ухватившись руками за туго натянутую проволоку, Малышко перемахивает через забор. Спешу за ним. И вижу, что Малышко атакуют три фашиста. Держа за ствол ручной пулемет, сержант другой рукой ухватил за шиворот визжащего фашиста и прикрывается им, словно щитом. Прыгаю. Мое появление отвлекает внимание вражеских солдат. Воспользовавшись этим, Малышко неожиданно швыряет фашиста и, размахивая пулеметом, "угощает" прикладом остальных.

Фашисты отступают к церкви. Малышко по-медвежьи преследует их. Мельком взглянул на поверженного его страшным ударом гитлеровца и вздрогнул: головы у него не было видно, словно каску посадили прямо на плечи.

Все больше и больше бойцов роты включается в разгоревшуюся на территории церкви схватку. Среди них вижу старшину Санькина, орудующего немецкой винтовкой с кинжаловидным штыком. "А он, оказывается, храбрый", подумал я с чувством внезапно вспыхнувшей симпатии к своему молчаливому и недостаточно, как мне капалось, инициативному старшине.

Опасаясь, что недобитые фашисты укроются за толстыми стенами церкви, кричу Емельянову, чтобы он со своими людьми пробивался к входу.

Мы врезаемся в гущу рукопашной. Фашисты ожесточенно отбиваются. Желание поскорее пробиться к церковным дверям, как я заметил, возникло не только у меня. С разных сторон туда прокладывают дорогу несколько групп. Чем ближе к входу, тем труднее дается каждый шаг. Вокруг меня сгруппировались со своими отделениями сержанты Гареев, Гречин, Хмыров. Емельянов не отстает от меня. Стреляет он экономно, тщательно прицеливаясь и почему-то придерживая револьвер обеими руками. На лице его удивительное спокойствие. Лишь однажды он побледнел: когда фашист, выставив штык, кинулся сбоку на сержанта Хмырова.

– Хмыров! – фальцетом прозвучал взволнованный голос Емельянова. Берегись!

Почти не целясь, Иван Васильевич выстрелил в фашиста. Пуля, видимо, обожгла тому щеку. Это замедлило удар, и Хмыров успел отклониться.

Почти у самых церковных Дверей, на паперти, ожесточенно сопротивляется группа рослых гитлеровцев. Плотным кольцом они окружили офицера и отбивают атакующих. Я так и не понял, .почему вдруг Иван Васильевич оказался впереди. Почувствовав, что он опрокидывается на меня, я, пригнувшись, пытаюсь поддержать его и благодаря этому спасаюсь: первая пуля, выпущенная офицером, попала в голову Ивана Васильевича, а две другие просвистели уже над моей головой. Я осторожно поддерживал младшего лейтенанта, а разъяренные бойцы мгновенно смяли фашистов и подняли на штыки офицера.

С болью в сердце гляжу я на Емельянова. Глаза его, устремленные в низкое зимнее небо, подернулись дьмкой, на лице застыло обычное для убитого выражение спокойной деловитости. Подбегает сержант Гареев, поднимает тело своего командира, осторожно укладывает его на скамейку. Я присоединяюсь к бойцам, пытающимся открыть массивную церковную дверь. Четверо дюжих красноармейцев во главе с Бочковым приволокли откуда-то бревно. Его подхватили десятки рук, и мощные удары обрушились на дверь. Посло нескольких ударов она распахнулась. Наши взгляды устремлены в темный провал церкви, из которой почему-то никто не показывается. Мы не выдерживаем и разом бросаемся к входу, но внезапно останавливаемся как вкопанные: из темноты медленно выползают военнопленные. Вид их ужасен: скелеты, обернутые в тряпье.

Бой закончился. Лица бойцов и командиров, озаренные радостью победы, при виде живых скелетов мрачнеют.

Бочков вдруг не выдерживает, решительно сбрасывает с себя шинель и накидывает ее на плечи посиневшего от холода, дрожащего седоголового мужчины. Шмыгая носом, ласково говорит:

– Укройся, дедуся, а то богу душу отдашь, и свобода тебе не свобода.

– Ка-а-а-к-кой я тебе деду-уся? – с обидой возражает седоголовый, не попадая зуб на зуб. – Мне все-г-го тридцать че-е-твертый по-о-шел. Во-о-зьми ши-и-нель, сам о-ос-тынешь.

– Прости, браток, – смутился Бочков, – не хотел тебя обидеть, осечка вышла, не присмотрелся. Тебя бы подкормить, так ты фашистам еще покажешь кузькину мать.

– Д-дай... да-а-ай мне о-о-ру-жие, – простонал военнопленный, задохнулся, опустился на землю и от сознания своего бессилия заплакал.

Бочков легко поднял его с земли.

– Не спеши, браток, – сказал он участливо, – наберись силов маленько, подлечись, а потом к нам на подмогу...

Надо было спешить к Лысой горе. Опасаясь, что сержант, чего доброго, так и пойдет в бой в одной гимнастерке, приказываю бойцам снять шинели с убитых, а также с пленных фашистов и раздать освобожденным.

* * *

– Слушайте и вдумайтесь, лейтенант, – сказал Николаенко, знакомя меня с общим замыслом штурма Лысой горы. – Командир полка утвердил такой план дальнейших действий: все батальоны сосредоточиваются у Лысой горы и по сигналу – серия зеленых ракет – дружно атакуют нижний ярус окопов противника. В это время один из батальонов семьсот шестнадцатого полка попытается обойти гору справа и ударить во фланг и тыл фашистам с северо-востока. Необходимо отвлечь внимание фашистов от главных сил и с запада. Эту задачу командир полка возложил на наш батальон. Наступать на левом фланге будет ваша рота, лейтенант. Вы должны не только обеспечить нам открытый фланг, по и способствовать успеху атаки. Действуйте, сообразуясь с обстановкой, но как можно активнее. Выступайте немедленно.

...Петляя по узеньким улочкам и переулкам, восьмая рота подходит к северной окраине города. Все слышнее ожесточенная перестрелка.

– Похоже, фрицы все еще удерживают Кирпичный завод, – предполагает Митрофан Васильевич.

Я утвердительно киваю и прикидываю, что, если завод в руках немцев, роте надо приготовиться к бою. Говорю об этом политруку.

– А может, обойдем завод стороной и прямо к горе? – предлагает он.

– Обход займет слишком много времени, – возражаю я, – можем опоздать. Кроме того, пока завод в руках немцев, полк не сможет атаковать Лысую гору.

Решили двигаться к Кирпичному заводу. Не успели миновать один из крайних жилых домов, как из-за угла неожиданно вывернулся худощавый мужчина в суконной куртке. Слегка прихрамывая, он подбежал к нам и с радостной улыбкой сообщил:

– Товарищи! Я партизан. Отряд наш восемь дней назад нарвался на засаду, лишь троим, в том числе мне, удалось отбиться. Я здешний житель, знаю все ходы и выходы, могу провести вас в любое место такими путями, что ни одна фашистская гадюка не почует.

Я колебался. "А если это провокатор, подосланный фашистами?" Мой подозрительный взгляд смутил незнакомца. Волнуясь, он заявил, что неподалеку спрятаны его оружие и документы, мы можем проверить правдивость его слов.

– Показывай! – решительно махнул я рукой, встретившись с одобрительным взглядом Митрофана Васильевича.

Мужчина привел нас к тайнику, вытащил из него немецкий автомат, запас патронов и десяток гранат. Бережно развернув кусок клеенки, он предъявил советский паспорт и вложенный в него листок, которым удостоверялось, что "предъявитель сего" – боец партизанского отряда. Крепко жму ему руку и рассказываю, что рота следует на Кирпичный завод, после захвата которого будет наступать на Лысую гору.

– Послушайте, товарищ командир, – обрадовался партизан, – оврагами мы можем незаметно подойти к Кирпичному заводу и ударить германцам с тыла.

Предложение понравилось. Высылаем вперед дозор, сами скрытно движемся следом, готовые к любой неожиданности.

Партизан действительно великолепно ориентировался в лабиринте оврагов. Мы долго петляли, слыша перестрелку то спереди, то справа. Наконец от старшего дозора прибежал красноармеец и встревоженно доложил:

– Товарищ комроты! Фрицы рядом, товарищ сержант спрашивают, что делать?

Развернув роту, мы с Абраменко выдвигаемся к дозору. Старший дозора сержант Голованов шепчет:

– До фрицев рукой подать.

Осторожно высунувшись из оврага, я увидел приземистые заводские здания, между которыми разбросаны штабеля красного кирпича. Внимание фашистов сосредоточено на десантниках, полукольцом охвативших территорию завода. Атакующие медленно, но неуклонно приближаются. Понимаю, что они готовятся к решающему броску. Надо помочь. Подтянув взводы, мы с Митрофаном Васильевичем почти одновременно бросаемся вниз, к заводским зданиям. Бежим и слышим позади тяжелый топот солдатских сапог. Митрофан Васильевич громко и протяжно крикнул:

– Ура-а-а-а!

Его призыв многоголосым эхом разнесся вокруг.

Не ожидавшие нападения с тыла, фашисты заметались. Некоторые повернули оружие в нашу сторону, пули засвистели вокруг, но было поздно: мы уже у заводских стен, и во весь рост бегут к заводу десантники, атакующие с фронта. Бой идет уже внутри цехов. Фашисты отчаянно сопротивляются.

Заметив, что значительная группа гитлеровцев отходит к жилым домам, собираю бойцов своей роты и под командованием Украинцева посылаю вслед за отступающими. Немногим гитлеровцам удалось уйти.

Перестрелка еще не закончилась, а из укрытий уже высыпали жители поселка. Вот разъяренные женщины тащат солдата, пытавшегося спрятаться на чердаке. Костистая широколицая женщина держит в руках автомат.

– Принимайте трохвей, товарищ командир, – говорит она, кланяясь в пояс. – Это вместо хлеба-соли, бо ни того, ни другого у нас нету: усе сожрали германцы.

Когда я взял автомат, женщина, обхватив мою шею сильными руками, трижды меня поцеловала.

– За всех наших баб тебя, соколик, благодарствую и низко кланяюсь.

Высокая стройная брюнетка с задорной улыбкой крикнула:

– Эта почему ж ты, Марийка, за всех нас решила расцеловать ослобонителей? Аль мы, бабоньки, не можем? А ну, хватай их, наших героев! С этими словами она схватила Гришу Авдеева и, приподняв над землей, крепко чмокнула в обе щеки. – Спасибо вам, сынки, что не забыли о нас! растроганно воскликнула она и осторожно опустила смущенного, раскрасневшегося комсорга.

Женщины с радостными улыбками, со слезами на глазах целовали бойцов. Отовсюду слышались смех, шутливые реплики.

Растолкав толпу, в середину врывается низкорослый мужичонка и плачущим голосом кричит:

– Товарищ командир! Окажите божецкую милость, помогите! Баба моя с испугу рожать начала. Кричит истошным голосом, сама может помереть и ребятенка загубит. Ну помогите, ради христа!

– Чем же я могу помочь? Я в этих делах ничего не смыслю, проси женщин.

– Нечего ей помогать! – сердито закричала худая женщина, из-под платка которой падали на лоб растрепанные седые волосы. – Его Катря с германцами путалась. Пущай германское отродье в ейной утробе сгинет.

– Ну ты, тетка Степанида, скажешь, – сурово осадила ее женщина, передавшая мне автомат. – Детенок не котенок. Ведь германцы заявились к нам не девять, а всего три месяца назад...

Последние слова потонули в общем гомерическом хохоте. Смех разрядил обстановку. Из толпы сердобольных женщин послышались сочувственные возгласы:

– Надо бы помочь, а то отдаст Катря богу душу! Спрашиваю у Петина, приходилось ли ему принимать роды.

Санинструктор усмехнулся:

– Эх, товарищ лейтенант, к сельскому фельдшеру бабы по всем вопросам обращаются. Скольким ребятишкам я путевку в жизнь выдал – и не сосчитать.